Суд состоит в выслушивании заявлений сторон и предъявляемых ими доказательств. Суду противополагается вершение как вторая стадия процесса. “Судить суд” значит установить спорные обстоятельства дела и записать их в судный список. Суд и вершение дела производит не непременно один и тот же судья.
Это различие суда и вершения видно уже в древнейших памятниках Москвы. В правой грамоте 1508 г. читаем: “И Дмитрий Владимирович (судья великого князя) суд свой сказал в. к. Василию Ивановичу. И великий князь, выслушав суд, велел Дмитрию ищей оправити”.
Дмитрий Владимирович произвел суд, а вел. князь вершил. Уложение требует, чтобы на суде были окончательно установлены все обстоятельства дела и приведены все доказательства; после окончания суда не принимаются никакие добавления к тому, что было выяснено на суде.
Дело должно решать не по дополнительным челобитьям, поданным после суда, а на основании того, что было на суде записано (X. 21, 22). Как скоро судный список сторонами подписан, суд окончен; это значит “дело засужено”; затем начинается второй момент, вершение.
Вершить дело можно и в отсутствие сторон (113). Как скоро дело засужено, ответчик теряет право распоряжаться спорным имуществом: если он его продаст, а дело проиграет, проданное имущество отбирается у покупателя и отдается истцу (244).
Суд есть состязательная форма процесса: на суде стороны свободно препираются, заявляют все, что им угодно, и доказывают свои заявления, как хотят и могут. Из памятников XVII в. видно, однако же, что судьи, для выяснения обстоятельств, делают соответствующие распоряжения и от себя.
Так, если доведется сделать на месте обыск, судьи посылают о том государевы грамоты воеводам. Эти самостоятельные действия суда получили особое развитие в спорах о недвижимостях.
Права на землю доказываются в Москве, между прочим, разными книгами: писцовыми, дозорными и проч., которые хранятся в правительственных учреждениях и недоступны частным людям. Суд в этих случаях сыскивает сам по книгам.
Суд, как чисто частное дело, возникает только по просьбе заинтересованных и может быть во всякий момент довершения прекращен замирением сторон (X. 121), но государевы судные пошлины должны быть уплачены, несмотря на мир.
Суд начинается подачей так называемой “приставной памяти”. В приставной памяти пишется, чего ищет истец, с кого ищет, какая цена иска и где живет ответчик. Приставная память называлась так потому, что после того, как дьяк сделает на ней надпись, она передается приставу, который должен вызвать ответчика.
Пристав должен был отправиться в место жительства ответчика, предъявить ему жалобу истца и объявить срок явки в суд. При судах были особые органы, которые носили наименование приставов или неделыциков. Последнее название объясняется тем, что они исполняли свои обязанности по неделям.
Эти неделыцики имели товарищей, которые избирались самими неделыциками, тогда как приставы или неделыцики назначались правительством. В более отдаленное время эти органы встречаются под именами: позовников, доводчиков, ездоков, подвойских.
Обязанность приставов состоит в том, что, разыскав ответчика, они должны были “накинуть на него срок”, т.е. обязать явиться на такой-то срок в суд. Ответчик должен был представить поруку в том, что явится в суд. Порука называлась “порукой к суду”.
Предмет поруки не для каждого поручителя один и тот же: один мог поручиться в том, что ответчик приедет в суд, другой в том, что ответчик не только приедет, но будет оставаться по вся дни, пока суд не кончится.
Поручную запись должны были подписывать сами поручители; в случае неприезда ответчика они платили штраф, истцовы иски и убытки. За одного ответчика могли дать поруку нескольких лиц.
Если ответчик не находил поручителя, пристав должен был наложить руку на ответчика и привести его тотчас же в место суда и держать там скованным в цепях до тех пор, пока не найдутся поручители.
Если ответчик не являлся по вызову, несмотря на поруку, то в XVI в. он обвинялся за первую неявку, а в XVII в. это начало было смягчено, его обвиняли только по третьей неявке. В XVIII в. жаловались на этот новый порядок и требовали возвращения к старому. В случае неявки истцу выдавалась бессудная грамота, по которой ответчик обвинялся без суда.
Рядом с этим был и другой порядок вызова. Он происходил через зазывную грамоту. Зазывная грамота выдавалась самому истцу после предъявления иска; в зазывной грамоте предписывалось местным властям накинуть срок на ответчика и взять поруку (Кавелин. 138 и ел.).
Явившись в суд, истец и ответчик должны были подать “ставочное челобитье”, в котором объявляли о своей явке и готовности стать на суд.
Судоговорение было словесное. Первое слово судья давал истцу, который должен был изложить, в чем состоит его иск. Выслушав истца, судья обращался к ответчику и говорил ему: “Отвечай”. Отсюда и выработалось самое слово “ответчик”, неизвестное древнейшим памятникам.
Выслушав обе стороны, судья снова обращался к истцу и спрашивал, чем он доказывает свой иск. Истец должен был перечислить все свои доказательства; затем судья обращался к ответчику и спрашивал, шлется ли он на те же доказательства, на тех же свидетелей, на те же купчие грамоты и пр. или у него есть свои?
Если названные сторонами доказательства не находились налицо, судья давал срок для их предъявления. Суд занимал, таким образом, несколько заседаний, разделенных иногда значительными промежутками времени. Происходившее на суде вносилось в судный список, в котором обозначаются судья и мужи, бывшие на суде. После суда дело переходит к вершению.
Вершение дела составляет второй момент процесса. В нем принимают нередко участие и другие судьи. Это участие других судей вызывалось очень разнообразными причинами. Из правых грамот XVI в. видно, что суд о земле весьма нередко происходил на месте, на спорной земле.
Стороны в натуре указывали судьям, о чем они спорят, и обходили в присутствии знающих людей межи владений. Очень может быть, что таким судьям, присылаемым из Москвы или местными органами, не всегда предоставлялось право вершить.
Некоторым лицам предоставлялось, как мы знаем, право непосредственного княжеского суда, суд же на месте судил не князь, а его приказный человек. Но и те судьи, которые имели право вершить дело, во всех сомнительных случаях могли обращаться к помощи высшего судьи.
Воеводы и губные старосты могли решать предоставленные их компетенции дела, но из Уложения мы знаем, что и они, засудя суд, при вершении обращаются иногда к помощи приказов (X. 130). Приказы могли судить и вершить (23), но и они обращались за разъяснениями в Расправную палату.
Это обращение к высшему судье носило наименование доклада. Судья докладывает свой суд той же власти, которая посылала его судить дело; если же в докладе нуждался постоянный орган суда, а не временно посылаемый на место спора, он докладывал суд высшему учреждению.
В первом случае доклад производил сам судья или лицо, им уполномоченное, во втором – пересылался в высшую инстанцию судебный список. При докладе обыкновенно присутствуют и стороны, для этого им назначается особый срок; с них берутся новые поручные записи и присоединяются к докладу (X. 130).
Выслушав доклад, судья спрашивает стороны: таков ли вам был суд? Если они начнут “лживить судный список” и скажут: “Суд был, да не таков”, судья производит поверку при посредстве судных мужей. В XVII в., как мы уже заметили, вершение должно быть основано на судном списке, а не на новых обстоятельствах, которые могли бы заявить стороны во время доклада.
В XVI же веке случалось, что на докладе принимались новые доказательства и клались в основание решения (А. Ю. № 14). Судья, которому сделан доклад, указывает докладчику, как вершить дело, кого обвинить, кого оправдать.
Решение, составленное на основании этого указания, заносится первым судьей в судный список и объявляется сторонам; выигравшему дело дается “правая грамота”. Приказы, кажется, вершили, на основании доклада, сами, не обращая дела к первому судье (X. 130).
Оценка доказательств есть дело свободного усмотрения судьи.
Старинная система доказательств в Московском государстве претерпевает существенные изменения. Все доказательства с примесью чудесного элемента, каковы суды Божий, выходят из употребления.
Памятники московского законодательства не знают ордалий. Поединки, весьма еще употребительные в XVI в., не встречаются в XVII. Письменные доказательства получают значительное развитие.
Доказательствами на суде, кроме признания, были: 1) Поле, т.е. поединок. По Судебнику XVI в. поединком решаются всякие дела, как уголовные: убийство, разбой, поджог, и пр., так и гражданские: споры по обязательствам и др.
В Судебнике читаем: “А побиются на поле в заемном деле или в бою (11), а побьются на поле в пожоге, или в душегубстве, или в разбое, или татбе…” (12).
Если сторона в подтверждение своего иска говорила, что она “крест целует и на поле биться лезет”, то судья обращался к другой и спрашивал: “целует ли она крест и на поле биться лезет ли?” Если она соглашалась, это называлось “досудиться до поля”.
Но это исстари существующее и в XVI в. чрезвычайно распространенное средство суда встречает, однако, противодействие со стороны духовенства, которое не находило возможным одобрить такой способ решения дел.
Еще в начале XV в. митрополит Фотий в послании к новгородцам запрещает священникам давать причастие тем, кто выходит на поединок; им нельзя было даже крест целовать; убитых на поединке воспрещается предавать церковному погребению; кто убьет, тот отлучался от церкви на 18 лет.
Если священник, несмотря на эти предписания, приобщит Св. тайн бойцов или похоронит убитого, он подвергается лишению сана. Понятно, что подобные меры духовенства должны были удерживать частных лиц от поединков. Это противодействие духовенства не могло остаться без влияния и на правительство.
Несмотря на то, что Судебник допускает поединок в широких размерах, на практике, как можно судить по грамотам, он имел весьма ограниченное применение. Если обе стороны слались на поединок, обыкновенно вершили дело на основании других доказательств.
Ссылка на поединок имела решающее значение только в том случае, если одна из сторон отказывалась от поединка; в таком случае отказывающаяся сторона проигрывала. Что поединок потерял прежнее значение суда Божия и в глазах светских законодателей, это видно из того, что Судебник принимает меры к тому, чтобы уравнять шансы борьбы.
Он предписывает биться бойцу с бойцом, а небойцу с небойцом; небойцу же с бойцом не биться, кроме того случая, когда он сам этого пожелает (14). Старым, малым, увечным, попам, чернецам и женщинам Судебник позволяет вместо себя нанять наймита. Против этого наймита другая сторона имела право выставить своего наймита.
В этом виде поединок, конечно, не мог уже иметь в сознании людей того времени значение суда Божия. Определением Стоглавого собора дела, касающиеся лиц духовного звания, предписано было решать не полем, а другими доказательствами. Священникам и инокам дозволялось присуждать поле только в душегубстве и разбое с поличным.
Наконец, указом 1556 г. было вообще предписано, если стороны досудятся до поля, то присуждать им не поле, а крестное целование. Этим указом поединок хотя и не был отменен – тяжущиеся могут еще слаться на поединок, но на практике он был заменен присягой.
2) Крестное целование. Стороны допускаются к крестному целованию по определению суда. Псковская судная грамота говорит: “дать правду” (правда означает здесь крестное целование) (42, 55). Так же выражается Судебник 1497 г.: “А не будет у него свидетелей, ино ему правду дата” (47), и Уложение: “А с образом велети идти тому, кому в суде дано будет на душу” (X. 236).
Суд прибегает к присяге за недостатком других доказательств (“если улики нет” – Пек. суд. гр. 116). Псковская судная грамота подробнее останавливается на присяге, чем все московские памятники. В руководство судье она дает указания, при каких условиях и какой стороне надо предложить присягу (13, 17, 20, 28, 29, 34, 36, 41, 42, 46, 51, 55, 91, 92, 101, 102, 104, 107, 110, 116, 117).
Она знает присягу ответчика (очистительную) и истца (дополнительную), Обыкновенно суд предлагает стороне на три воли: “Хочет сам поцелует, или на поле лезет, или у креста положит своему истцу”, т.е. даст поцеловать крест противнику (17, 107 и др.). Если сторона сама не захочет целовать креста, не даст противнику и не заявит желания решить дело поединком, она проигрывает дело.
В Москве кроме присяги по определению суда была употребительна присяга по предложению стороны. В указе 1629 г. читаем: “Которые истцы ищут на ответчиках рублев трех сот и больше, а на суду ответчик даст на душу истцу” (Утин и Лазаревский. № XLIII). Эта статья перешла и в Уложение (XIV. 8). Цар. Судебник, а за ним и Уложение знают еще присягу по жребию.
В Судебнике она дается по определению суда в исках московского человека с чужеземцем (27); в Уложении, по требованию стороны, также в исках с чужеземцем (XIV. 4). Правила Псковской судной грамоты, основанные на решении суда, заменены здесь слепым случаем. При целовании цена иска клалась под крест (Ут. и Лаз. XL).
Московские памятники допускают зависимых людей целовать крест за господ своих. Выбор такого целовалыцика зависел от противной стороны (XIV. 8. Ст. 7 не ясна).
По Псковской судной грамоте всякие дела могли быть решены крестным целованием, даже споры о земле и воде (106). В Москве иски о недвижимостях не решались присягой (Кавелин. 167).
3) Послухи и свидетели. Московские судебники представляют такое смешение этих двух институтов, что истинное положение дела может быть выяснено только при помощи Псковской судной грамоты.
Мы выше уже заметили, что Псковская судная грамота воспрещает ходить на суд с пособниками. Но, воспрещая содействие многих пособников, грамота дозволяет содействие одного. Этот один пособник носит в грамоте наименование послуха (20 – 24, 27, 117).
Послуху противополагаются свидетели, добрые люди, иногда соседи, их всегда несколько: 4 – 5. К послуху обращаются тогда, когда нет свидетелей (27). Послух не очевидец, но, тем не менее, он поддерживает то, что утверждает сторона. Это, следовательно, свидетель доброй славы.
Он верит в то, что говорит сторона, а потому и выходит на ее защиту. Это крайне интимное отношение: послух берет на себя дело стороны. Это несомненный обломок древнего пособничества. Отсюда такие последствия. Послух не обязан являться на суд. Он приходит по ссылке стороны только в том случае, если желает ее поддержать.
Не являясь на суд, он заявляет этим, что не считает возможным оказать свою поддержку стороне, и сторона проигрывает дело (22). То же и в том случае, если послух “не договорит в речи сославшегося на него или переговорит” (22).
Если послух явился на суд и вполне подтвердил ссылку стороны, он этим берет на себя дело стороны и как бы становится на ее место. Согласно с этим послух может быть вызван противником на поле (20, 27, 117). Он должен принять вызов, иначе его сторона проигрывает (Новг. суд. гр., 35).
Послух должен сам биться на поле, он не может заменить себя наймитом даже и в том случае, если бы противная сторона вместо себя выставила наймита (21). Это требование тоже последовательно вытекает из свойств послуха: замена послуха наймитом подрывает веру в его искренность.
Эти свойства послуха объясняют и выражения Новгородской судной грамоты: 1) “А псковитину не послуховать” (22), предполагать надо, в делах новгородцев. Это потому, что у чужого человека, псковича, не предполагается таких знаний свойств стороны и обстоятельств дела, какие должны быть у послуха. 2) “А послуху на послуха не быть”, т.е. против послуха одной стороны другая не может выставить своего.
Так как доказательство послухом переходит в суд Божий, то представление послуха противником ровно ничего не изменяет в процессуальном положении сторон. Выход из столкновения двух послухов остается тот же – поле. Это только лишняя проволочка дела.
В таком виде удержались древние пособники в псковском, а может быть, и в новгородском праве XV в. Германское право исходит из другого начала. Оно допускает много соприсяжников. Число их доходит иногда до 72 (Grimm. 859 и ел.). Это давало возможность сопоставлять соприсяжников.
Если истец приводил в свою пользу 6 человек, ответчик мог опровергнуть его обвинение при помощи 12 (Zoepfl. 937). Множество соприсяжников служило в Германии ручательством правдивости их показания. Конечно, чем более сторона сумеет найти помощников, тем более ей можно верить.
Но там участие приятелей не переходило в поединок, а оканчивалось присягой. У нас же ручательство правдивости видели в решимости умереть за дело; значительное же число послухов пугало возможностью свалки.
Свидетели Псковской грамоты существенно отличаются от послухов. Их всегда несколько (4 – 5); показание их решает спорный факт; на поле их нельзя звать; это – добрые люди, в поземельных спорах – соседи, в ст. 56-й они названы свидетелями.
К ним обращаются во всяких делах: в спорах о земле и воде (9), в исках покруты (51), в делах наследственных (55), в спорах о движимостях (87), в бое и грабеже (27); они удостоверяют сделки, при совершении которых присутствовали (56).
Московские памятники также знают послухов, но в период составления Судебников смысл этого учреждения стал теряться, а потому Судебники перемешивают признаки послухов и свидетелей.
Некоторые положения Судебников совершенно совпадают с положениями Псковской судной грамоты. Таковы статьи о том, что “послуху наймита нет” (49 пер. С. и 17 Ц.), что истец виноват, если послух не говорит в его речи (51 пер.), и, наконец, статья, по которой послуха можно звать на поле (48 пер. С. и 16 вт.).
Эти статьи, по всей вероятности, передают старинную московскую практику и только по форме, может быть, составлены под влиянием Псковской грамоты. Но рядом с ними есть постановления, совершенно искажающие характер послушества. В ст. 67-й пер. С. читаем: “А послухам, не видев, не послушествовати, а видевши, сказати правду” (99 Ц.).
Это определение приравнивает послуха к свидетелям: они должны говорить только на основании того, что видели. Это уже не бытовая черта, а указная. Так как это новое право, народу неизвестное, то в начале статьи предписывается “прокликать об этом по торгам, на Москве и во всех городех Московские земли и Новгородския земли и по всем волостям заповедати”…
Новый пример, как указы московские идут наперекор бытовым воззрениям. Это смешение послухов со свидетелями отразилось и на других статьях. По ст. 50-й послух обязан явиться на суд, иначе платит иск, пошлины и все убытки (18 Ц.).
По ст. 52-й послуху жонки, старца, попа, чернеца, увечного человека, малолетнего дозволяется нанять наймита. Статья 15-я Ц. соч. говорит о многих послухах, на которых шлется сторона, и о возможности розни в их показаниях.
В результате получилась большая путаница. Послух по новой ст. 67-й есть свидетель факта, а между тем противная сторона может звать его на поединок. Вызов на поединок свидетеля известен и германскому праву, но только в случае подозрения его в клятвопреступлении и притом в спорах о недвижимой собственности (Eichhorn. I. 411. Note d).
Судебники же допускают поле как дополнительное доказательство, альтернативно с присягой (Ц. 16), в бою, грабеже, займах. При таких условиях можно разогнать из суда всех свидетелей факта.
Неудобства этого указного разъяснения слова “послух” сделались ощутительны для московского правительства в самом начале второй половины XVI в. В указе 1556 г. читаем:
“А пошлется на суде ищея или ответчик на боярина, или на дьяка, или на приказного человека, кому мочно верить, посмотря по делу: и тое правды не оставливати, а как скажут, потому и вершити, без поля и без целования” (Ут. и Лаз. № V).
В пользу приказных людей, выступающих в качестве послухов-свидетелей, указ делает исключение: их показание решает дело, их нельзя звать на поле.
Первый Судебник, хотя и смешивает свидетелей с послухами, знает, однако же, свидетелей и в настоящем смысле этого слова. Их несколько (2 или 3), показание их решает дело без дополнительной присяги и без поля (46, 47).
За исключением числа свидетелей эти статьи и по форме так сходны с соответствующими Псковской грамоты (56, 47), что и здесь можно видеть заимствование, хотя тоже с формальной стороны; невозможно же допустить, чтобы московская практика впервые узнала свидетелей из Псковской грамоты.
В Царский Судебник эти статьи не перешли. Составители его, значит, находили возможным довольствоваться теми статьями, в которых послушество было смешано со свидетельством. Признак упадка правового сознания Москвы XVI в. сравнительно с Москвой XV, а еще более Псковом.
Свидетели, по Псковской судной грамоте, дают свои показания, “как право передать Богом”. В этом можно видеть указание на клятвенное обещание говорить правду. По Судебнику 1497 г. они говорят “по праву”.
Уложение знает только свидетелей, хотя и употребляет иногда термин “послушество”. Свидетели дают показания по государеву крестному целованию. Начало Псковской судной грамоты, по которому показание нескольких свидетелей имеет решающее значение, признается и Уложением, только оно требует для этого не менее 10 свидетелей (X. 158,159). Наоборот, истец проигрывал дело, если хотя один из его свидетелей высказывался против него.
Случай розни свидетелей знает и германское право, но там она ведет к присяге и судебному поединку между двумя свидетелями, по одному от каждого мнения (Zoepfl. 876). Такой же порядок вещей наблюдался и у нас по второму Судебнику (15).
Нововведение Уложения свидетельствует о том, что и ему не чуждо смешение свидетелей с послухами. Придавая такое абсолютное значение мнению одного свидетеля, оно, конечно, видит в них не столько свидетелей факта, сколько свидетелей доброй славы.
Показание отца или матери против их детей также имеет решающее значение (X. 176). Не могли быть свидетелями: жена против мужа (X. 177), вольноотпущенный по ссылке его прежнего господина (X. 174).
Уложение различает еще общую ссылку, или общую правду. Это свидетельство одного или нескольких лиц, на которых сослались оба тяжущиеся (Кавелин. 171). Такая правда решает дело (X. 167, 168).
Это доказательство, по его удобству, допускается даже преимущественно перед другими, например, перед ссылкой только одной стороны и перед обыском. Если общая правда порознила, решают согласно с мнением, за которое высказалось большинство (169).
Общая ссылка не есть нововведение Уложения. Из юридических актов видно, что она была в употреблении в XVI в. и, конечно, еще раньше (№ 8, 16, 20). Намек на общую ссылку можно видеть в ст. 24. Псковской судной грамоты.
Но делавшие ссылку на общую правду не признавались еще виновными, если она высказывалась против них, а они заявляли обвинение в том, что она говорит лживо, и требовали креста и поля (№ 20). Так и в Германии. С Уложения переход от общей правды к кресту и полю более невозможен.
Уложение допускает отвод свидетелей по стачке их, например, с противной стороной (X. 179). Отвод, конечно, всегда практиковался. Указание на него можно видеть в ст. 23 Псковской судной грамоты.
4) Обыск. Уложение говорит: “А по судным делам доведется быти обыску” (X. 156). Обыск есть спрос окольных людей о спорных обстоятельствах дела. Если окольных людей окажется не более 20, этого уже достаточно для обыска (XX. 95). Он делается по ссылке стороны, когда она “шлется на многих людей безымянно”, и по усмотрению суда, если бы стороны и не слались (XVIII. 33).
В этом последнем случае имеем дело со следственным элементом в области суда. Суд может найти необходимым, независимо от заявлений сторон, выяснить спорные обстоятельства дела через спрос окольных людей.
К обыску окольными людьми обращаются : 1) в исках о недви-жимостях, когда надо бывает выяснить границы спорных владений (XVII. 51); 2) в спорах о принадлежности холопов (XX. 108).
По Уложению обыск производится по предписанию суда особым сыщиком. Обыскных людей допрашивают порознь; они сами должны записать свои речи при сыщике и подписать их.
Показывать они должны, как свидетели, под присягой (духовенство по священству): “Прямо в праду, никого не бояся и никому не наровя ни которыми делы”. За ложные речи берется пеня. Показание обыскных людей имеет решающее значение. Если они порознили, дело решается согласно с показанием большинства (X. 161, 162).
5) Письменные доказательства. О процессуальном значении письменных актов говорят Псковская судная грамота и Уложение. Судебники на этом вопросе не останавливаются, хотя в XV и XVI вв. и даже ранее в Москве писались уже заемные кабалы, купчие грамоты, закладные и пр. и, конечно, предъявлялись на суде.
По Псковской грамоте на заем больше рубля должна быть написана запись, иначе не дается иска. Только в займах менее рубля можно искать без записи (30). Уложение в этом отношении идет еще далее.
Оно, безусловно, отказывает в иске заемных денег и поклаж, если не будет представлено на то кабал, заемных памятей и иных крепостей (X. 189. Ср. XIV. 10, конец). Единственное исключение сделано для служилых людей, которые отдают что-либо на сохранение во время нахождения на службе. Они могут искать своих поклаж и без письма (X. 190).
Споры о землях решаются на основании крепостей и книг писцовых, дозорных и отдельных (X. 235).
Письменные документы должны быть представлены сторонами, справки же по книгам, по всей вероятности, производились по распоряжению суда.
6) Жребий. Это вид суда Божия, но без чудесного элемента во внешней его форме. По Уложению имеет место в исках менее рубля (XIV. 10).
Кроме рассмотрения и оценки доказательств, предъявленных сторонами, суд был обязан и по собственной своей инициативе принимать меры к разъяснению дела. К таким действиям суда относятся: 1) обыск, на что было уже указано выше; 2) очные ставки; 3) справки по книгам писцовым и др.
Очные ставки имели место в спорах о поместьях и вотчинах; к ним обращались как к наиболее удобному средству для выяснения предмета спора. С этой целью истец и ответчик должны были предстать на суд лично, а не через поверенных (XVI. 54,49. XVII. 17). Справки по книгам, надо думать, производились по распоряжению суда приказными людьми.
Все такие самостоятельные действия суда назывались сыском, а потому в Уложении встречаем такие выражения: “сыщется с суда допряма” (XVII. 15), “за очи и не сыскав до пряма вотчин не отнимать” (XVII. 17), “а кому доведутся беглые крестьяне и бобыли по суду и по сыску отдати” (XI. 3) “и про такие спорныя земли сыскивати писцовыми и дозорными и отдельными книгами, и всякими крепостьми, и старожильцы, и окольными всякими людьми” (X. 235).
Апелляционного производства, в настоящем смысле этого слова, московский суд не знал. На неправильное решение можно было жаловаться, но такие жалобы обусловливались предположением, что судья решил неправильно из корыстных целей, взял посул (X. 7). Жалоба на неправильное решение была жалобой на судью и переходила в суд с судьей (Дмитриев. 295).
Если, действительно, оказывалось, что судья взял посул, с него взыскивались в пользу обиженного тройная цена иска и пошлины на Государя; кроме того, думные люди лишались чина, а недумные подвергались торговой казни (X. 5).
Если же оказывалось, что судья просудился “без хитрости” (т.е. без подкупа и умысла), это тоже была вина, за которую судья подвергался ответственности, но неопределенной: “что государь укажет” (X. 10).
Наоборот, если “челобитчик на судью затеял напрасно и обвинен он по делу, а не по посулам, и того челобитчика за ложное его челобитье самого бити кнутом нещадно” (X. 9). Таким образом, составителям Уложения была совершенно чужда мысль о том, что право может быть разно понимаемо и что в этом нет никакого преступления.
Статья 10 гл. X говорит о “суде с головы”, к которому надо обращаться в том случае, когда судья просудился без хитрости, а бояре, которые должны были, вследствие этого, перевершить дело, нашли, что решить его нельзя. Надо думать, что это есть уничтожение всего прежнего производства и обращение дела к новому суду.
Последним моментом процесса является исполнение приговора. Если истец не доказал иска, то ответчик оставался в своих правах и дело этим оканчивалось. Но если обвинялся ответчик, то для него возникала обязанность уплатить цену иска или, если иск был вещный, возвратить самую вещь.
Имеем указания, что возвращение спорной земли делалось отводом по межам в присутствии судьи и сторонних людей. В случае же денежной уплаты ответчику предоставлялось “разделаться” с истцом. Если он не удовлетворял истца, обращались к правежу, чтобы заставить его разделаться с истцом.
Этот процесс воздействия на волю обвиненного состоял в том, что его выводили перед приказной избой за несколько времени до открытия заседания, обнажали ему ноги и били по икрам палками. Процедура эта ежедневно продолжалась до тех пор, пока судьи сидели в суде, и оканчивалась вслед за их отъездом.
Рассказывают, что богатые люди, которые не хотели платить долга, давали взятку, и их били очень легко, между тем как бедных людей, которые не имели возможности ничего заплатить, подвергали жестокому правежу. Уложение определяет срок, далее которого нельзя было продолжать правежа: за каждые 100 руб. должник подвергался правежу не более месяца.
Только по особым просьбам ответчиков “о переводе”, т.е. об отсрочке взыскания, можно было перевести правеж на другой месяц. Если в течение месяца ответчик не разделается с должником, взыскание обращается на имущество. Дворы и движимости ответчиков оцениваются и отдаются истцам.
Если же обвинены помещики и вотчинники, то взыскание обращается на имущество людей их и крестьян (X. 261, 262). Пустые вотчины продаются для удовлетворения взыскания, но выигравший иск может взять и натурой.
Если должник оказывался несостоятельным после правежа, он выдавался кредитору “головою до выслуги”, т.е. до тех пор, пока всю сумму не заработает. Уложение определяет, какой срок надо было служить у кредитора, чтобы погасить долг. Мужчина погашал в год 5 р., женщина – два рубля с полтиной.
Вследствие выдачи головой для неоплатного должника возникал особенный вид зависимого состояния на все то время, пока он не отработает должную сумму. Господин, у которого он работал, имел право его наказывать. Уложение, в ограждение прав должника, предписывает брать с кредитора поруку в том, что он не убьет и не изувечит должника.
Это показывает, как далеко шло право наказания ленивого должника. Но если бы случилось, что кредитор убьет выданного головой, такое убийство не рассматривается как обыкновенное убийство и наказывается не смертной казнью, а как Государь укажет.
Выдаче головой подлежали не все должники, а только низшие чины: всякие тяглые люди, а из служилых: казаки, пушкари и т.п. Высшие служилые люди не выдавались головой, с них надо было править деньги после указного месяца без всякой пощады.
Но правеж с высших служилых людей существенно отличался от правежа с низших и тяглых. Они могли выставить за себя своих людей и крестьян и потому лично правежу не подвергались (Кавелин. 192 и ел.).
