Эти теории тоже конструируют право добросовестного владельца на плоды из его права на главную вещь. Но они признают право собственности на плоды, поэтому их попытки устремлены на возведение отношения добросовестного владельца к главной вещи до такого права, из которого можно было бы произвести право собственности на плоды, т. е. до права собственности.
Вангеров достигает этого посредством фикции. Именно, он называет добросовестного владельца фиктивным собственником (P. I § 303), ссылаясь на то, что и другие его права, а именно самое важное, actio Publiciana, основаны на фикции права собственности (fingitur rem usucepisse, et ita quasi ex iure Quiritium dominus factus esset, intendit hoc modo… Gai. IV. 36). “Отсюда необходимо следует, что за ним, пока эта фикция существует, должны быть признаны права собственности.
В частности, сюда относится право приобретения плодов, и притом не следует ему приписывать на плоды также только фиктивное право собственности, напротив, именно вследствие той фикции последнее должно быть действительным, настоящим правом собственности.
Совершенно аналогично, как в классическом праве так называемый бонитарный собственник – именно потому, что его in bonis habere давало материальные права собственности, – приобретал на плоды своей вещи не бонитарное только, a suppositis supponendis полное квиритское право собственности, точно так же должно было определиться положение добросовестного владельца” (Pandekten, § 326 Аnm. 2a).
Теорию фиктивной собственности защищал также Тигерштрем[1], но в более невинном смысле. Он называет добросовестного владельца тоже фиктивным собственником. На основании фиктивного права приобретения плодов, заключающегося в понятии фиктивной собственности, дает Тигерштрем добросовестному владельцу право собственности на плоды, но тоже фиктивное, т. е. опять bonae fidei possessio. От такой фикции добросовестному владельцу меньше пользы, чем от фикции Вангерова, которая дает добросовестному владельцу действительную собственность.
Те же конструктивные цели, что и теория Вангерова, преследует теория бонитарной собственности Бринца. Ради курьеза интересно упомянуть, что и Бринц имел такого же предшественника в лице Янке[2], как Вангеров – в лице Тигерштрема. Янке называет добросовестного владельца бонитарным собственником (стр. 26, 27).
Как таковому, ему, конечно, не трудно приписать и право собственности, оно уступает квиритской собственности, и это легко объясняет, почему квиритский собственник может достигнуть возвращения вещи и существующих еще плодов посредством квиритской rei vindicatio. Но напрасно радовались бы добросовестные владельцы этой теории. В результате оказывается, что право добросовестного владельца на плоды есть такая же бонитарная собственность, как и на главную вещь, т. е. опять bonae fidei possessio (стр. 63).
Более серьезное значение имеет теория Бринца (Zum Recht der bonae fidei possessio. 1875; Pandekten I § 145). Бринц исходит из того, что “из несобственности на вещь нет перехода к собственности на плоды” (Р. § 145). “Но для Римлянина не только т. н. бонитарная собственность, но и b. f. possessio представляют in bonis habere; следовательно, b. f. p. есть не несобственность, а неполная (plenum) собственность, можно сказать, только собственность со стороны полезности (Nut-zeigenthum) в отличие от ее юридической стороны.
С этой точки зрения право собственности добросовестного владельца на плоды не нуждается само в объяснении, а есть еще одно основание и доказательство в пользу того, что b. f. possessor не есть просто несобственник, а подобно так называемому бонитарному собственнику “бонитар” (“Вonitarier”).
Ясно, что и почему ему принадлежит в отношении приобретения плодов idem ius quod dominis, и притом с исключением прав собственника, а также что ему, менее сильному, подверженному виндикации со стороны dominus, и уступающему пред этим иском бонитару, это право принадлежит не так полно, как собственнику, если последний имеет в то же время вещь in bonis; ибо виндикация влечет за собой возвращение не только самой вещи, но и fructus extantes… только то, что он bona fide потребил, остается ему.
Если тем не менее говорится, что он fr. consumptos просто люкрирует, то это оправдывается тем, что он процессуально, по каноническому праву даже материально, вследствие mala fides superveniens не является уже больше добросовестным владельцем”. Относительно titulus verus или putativus и относительно обсуждения fructus civiles Бринц дает ответы нерешительные (Р. § 153).
Что касается теорий Тигерштрема и Янке, то они не нуждаются в критических замечаниях. Практический результат их теорий в сущности тот же, что и теорий Савиньи, Виндшейда и Гепперта, но получается несравненно более удобным методом. Вместо того чтобы тратить много усилий и остроумия на устранение противоречий источников, Тигерштрем и Янке могут даже опираться на выражения источников в пользу своих теорий.
Только надо понимать источники в фиктивном смысле. Названные авторы исходят из фикции как основания теории, опираются на положения источников как на фиктивные и приходят к фиктивному результату, нулем начинают и тем же кончают. Этот метод во всяком случае безвреднее, нежели метод признания противоречащих мест интерполированными.
Иное значение имеют теории Вангерова и Бринца, которые ведут к признанию действительного права собственности добросовестного владельца на плоды и понимают источники не в фиктивном смысле. В их теориях только одна посылка есть фикция. Вангеров называет bonae fidei possessio фиктивной собственностью просто, Бринц сообщает этой фикции особое название.
Фикция Вангерова в том отношении удобнее, что она объясняет не только приобретение плодов, но и actio Publiciana, в формуле которой действительно находится фикция собственности. Фикция Бринца служит лишь одной специальной цели – конструкции права собственности добросовестного владельца на плоды (Nutzeigenthum).
Мы не будем заниматься доказательством, что источники совсем не знают понятия бонитара, как его понимает Бринц, что фикция Вангерова не имеет ничего общего с процессуальной преторской фикцией в actio Publiciana; точно так же мы лишь ниже увидим, что источники оправдывают право собственности добросовестного владельца не фикциями и вообще не юридическими конструкциями, а практическими соображениями или трудом, потраченным добросовестным владельцем на cura et cultura плодов, и, следовательно, сами не считают его результатом юридической последовательности.
Наконец, уже из предыдущего изложения видно, что частности теории Бринца относительно bona fidei и titulus истекают из ошибочного представления о приобретении плодов как о длящемся правоотношении, состоянии, аналогичном с condicio usuca-piendi, а сомнения о гражданских плодах – из отсутствия научного определения понятия fructus extantes.
Независимо от всех возможных возражений с точки зрения источников теории Вангерова и Бринца не достигают своей главной цели – юридической конструкции института. Нельзя не согласиться, что юридический скачок от bonae fidei possessio главной вещи к праву собственности на плоды больше, чем от фиктивной или бонитарной собственности, но в логике и юриспруденции малый скачок так же запрещается, как и большой.
Конструкция приобретения собственности не только не удачна, но, главное, создает непреодолимые препятствия для объяснения другой части института restitutio fr. extantium. Если мы предположим, что право собственности добросовестного владельца не истекает из высших юридических принципов, дано ему независимо от юридической последовательности, то ничего чрезвычайного не заключает в себе и ограничение этого подаренного права собственности обязательством возвращения fructus extantes.
Если же вместе с Вангеровым и Бринцем найдем, что право собственности на плоды истекает из юридической последовательности, истекает, например, из права собственности на главную вещь со стороны ее полезности, то обязанность возвращения fructus extantes представляет произвольное нарушение юридической последовательности, требующее объяснения. Такового не дает замечание Бринца, что право добросовестного владельца на главную вещь слабее прав предъявляющего виндикацию dominus.
Это объясняет только возвращение главной вещи. Относительно плодов, напротив, добросовестный владелец имеет более сильное право, чем собственник, он имеет полную и действительную собственность, а dominus – никаких прав. Конструкция Бринца объяснила бы возвращение плодов, если бы признать за добросовестным владельцем и на плоды только бонитарное право, т. е. опять только bonae fidei possessio, результат, который получил Янке.
К этой же группе относится и теория презумптивной собственности, т. е. теория, по которой b. f. p. приобретает плоды как предполагаемый собственник. Презумпции вообще весьма распространенное средство юр. конструкции в новой литературе, а в области владения презумпция собственности исполняет различные теоретические функции. Как известно, есть теории, объясняющие и институт защиты владения (как добросовестного, так и недобросовестного) презумпцией права собственности (переделанное и исправленное издание такой теории представляет и новейшая теория защиты владения Иеринга).
Объяснение приобретения плодов презумпцией права собственности на главную вещь страдает теми же недостатками, что и предыдущие теории, и, сверх того, возбуждает еще вопрос, почему действительный собственник, доказав свое право и разрушив таким образом ошибочную презумпцию, не может потребовать от владельца всех извлеченных им плодов (ext. и consumpti). Теории презумптивной собственности придерживается между прочими Glck (ср. ниже).
[1] Tigerstrm, Die bonae fidei possessio oder das Recht des Besitzes, §§ 9–14.
[2] Janke, das Fruchrecht des redlichen Besitzers und des Pfandglaubigers, стр. 19 сл.
