Путь, как отдельное ведомство обширного дворцового управления, очевидно, то же, что Владимир Мономах в своем “Поучении” называет “нарядом” ловчим, конюшим, сокольничим (Лаврент. 242). Управители дворцовых путей и другие дворцовые сановники за свою службу в виде награды получали во владение дворцовые села, волости и даже, может быть, города на правах наместников и волостелей.
Эти административные пожалования, или кормления, также носили название путей. Так были дворецкие “с путем”, крайчие, постельничие “с путем” и проч. Пожалование путем было честью, повышением но службе: крайчий с путем считался честию выше крайчего без пути, выше и другого должностного лица, равного по должности простому крайчему. В этих путных пожалованиях заметны признаки некоторой правильности.
В XVII в. дворецкие преемственно получали в путь известные доходы с одних и тех же ярославских дворцовых слобод (см. примечание на стр. …). Крайним с путем обыкновенно давалась во владение дворцовая волость Гороховец (Др. Р. Вивл. XX, 182). В древнерусских памятниках слово путь является с разнообразными значениями и вне дворцовой администрации.
Путем называлось все, что давало доход, чем доходили до известной прибыли, пользы; отсюда путный в смысле полезного, годного, дельного; отсюда и выражение: “В нем пути не будет”. Положение человека в обществе, занятие, которым он жил, было его путем. В поздней редакции Русской Правды (по изд. Калачова IV, ст. 4) читаем, что за удар жердью или за толчок потерпевшему боярину, простолюдину или некрещеному варягу платится бесчестие “по их пути”.
Путь – промысел, всякое прибыльное дело или доходная статья; отсюда выражение поземельных актов: “пути и ухожан”. О разбойниках, которые ходили промышлять грабежом по Волге, о “волжанах”, говорили в XIV в.: “Кто в путь ходил на Волгу” (П. С. Р. Лет. IV, 94 и 97). В XII в. поход князя на Литву или в Степь, на поганых, также назывался путем (Ипат. 454 cл.). Пайщик в компании солеваров называл своим путем принадлежавшую ему долю в промысле (Сб. грам. Тр. Серг. мои. № 530, л. 1197).
В дальнейшем развитии своего значения путь – право на известный доход, угодье, землю. В таком смысле употребляют княжеские грамоты XIV в. выражение “старейший путь”, означавшее право на известные земли и доходы, которое принадлежало старшему великому князю в силу его старшинства (Собр. гос. гр. и дог. I, №№ 23 и 34).
В таком же смысле можно понимать выражение “даннич путь” в грамоте в. кн. Андрея Александровича на Двину; сын атамана, ид учи с моря “с потками данными”, с птицами, поступившими в дань, “по данничу пути”, т.е. по праву или в качестве “данника”, сборщика дани, получал корм и подводы с погостов, если только не понимать этого выражения буквально, в смысле попутных даннику погостов (А. Арх. Эксп. I, № 1).
Волость, отдавая крестьянину участок земли в пользование, писала в грамоте: “Да в том ему и путь дали”; писать грамоту, коей утверждалось это право пользования, значило “путь писать” (А. Юр. № 175). В литовско-русских актах путь является с более тесным значением административного округа, волости или повета; путники – начальники таких округов из местных обывателей либо даже все их обыватели (Г. Любавского. Области, деление и местн. управл. Лит.-Русск. гос. 270, 434 и 255).
Мы коснемся лишь некоторых из тех недоумений, какие возбуждаются обоими списками и разъяснения которых надобно ждать от более подробного изучения этих документов.
Легко заметить, что первый “список” не есть точная копия с подлинного акта, а его переделка, или парафраза. Начав говорить от имени давшего грамоту кн. Димитрия, список потом выражается о нем в третьем лице, переходя в простое повествование о том, за что Новосильцев из купцов был пожалован в бояре и как составлена была эта “местная” грамота. По летописям неизвестно большинство лиц, упоминаемых в списке.
Из советников нижегородского князя, которых рассаживает грамота, на первом месте встречаем тысяцкого Димитрия Алибуртовича, князя Волынского. Этот тысяцкий своим титулом, очевидно, и заинтересовал Арт. Петр. Волынского, благодаря чему документ и попал в следственное дело о знаменитом кабинет-министре имп. Анны.
Этот Алибуртович – безвестный, не упоминаемый даже в старинных наших родословных сын седьмого Гедиминовича Любарта, которого князь Волыни за неимением собственных сыновей взял “к дочце своей на свое место, на княжение” (Родоса, в X кн. Времен. Общ. Истории и Др. Р., стр. 84). В грамоте имп. Иоанна Кантакузина он назван Димитрием Любартом, князем Владимирским (Истор. Библ. VI, приложения, № 6).
Старший сын этого Любарта княжил после отца на Волыни, а младший – тревожными судьбами того времени занесен был на берега Волги и служил нижегородским тысяцким. Из других советников нижегородского князя только о Т. Новосильцеве говорит местная летопись под 1371 г. (Др. Росс. Вивл. XVIII, 72. Нижегор. летописец, изд. А. Гацинским, стр. 15). Об остальных 7 боярах нет ясных указаний ни в летописях, ни в родословных.
Любопытная черта нижегородского боярского совета, описываемого в грамоте, – численное преобладание князей. Летопись, рассказав, как московский великий князь Димитрий в самом начале своего княжения взял волю над князем Ростовским, а Галицкого и Стародубского согнал с их княжений, прибавляет, что тогда “вси князи” отъехали в Нижний, “скорбяще о княжениях своия” (Ник. IV, 5).
Сличая княжеские имена в грамоте с родословной стародубских князей, можно догадываться, что некоторые из них сидели в совете нижегородского великого князя. В таком случае любопытное по составу общество представлял этот совет, в котором заседали князья-изгнанники из соседних уделов, бедный Гедиминович, пришедший с берегов Стыря или Западного Буга, и два бывших нижегородских купца.
Другой список еще загадочнее. Он имеет вид не парафразы или извлечения, а копии с подлинной грамоты более ранней, чем та, которая служила подлинником для первого списка. В конце копии помечено, что подлинная грамота находится в нижегородском Печерском монастыре. Грамота писана в 6876 (1368) г.
Начинаясь как будто указом от лица великого князя Димитрия, она потом получает вид протокола великокняжеского постановления, состоявшегося “по челобитью” бояр и князей, “по печалованию” архимандрита нижегородского Печорского монастыря и по благословению местного епископа.
В списке замечено, что князь великий велел боярам и дьякам руки приложить к грамоте и что назади ее 7 рук приложено; но в списке значится только 5 рук: печерского архимандрита, “казенного боярина” и трех дьяков, из которых двое названы “указными”.
В числе нижегородских бояр по этому списку еще нет ни кн. Д. Волынского, ни Д.И. Лобанова. Но в этой грамоте, которою, как и первой, в. князь “пожаловал своих бояр и князей”, не 8, как в первой, а 60 имен. Невероятно, чтобы все это были думные люди нижегородского великого князя XIV в.: такой многолюдной Боярской думы не было даже в боярской Москве XV и XVI вв. Впрочем, в самом акте есть указание на то, что в нем перечисляются не одни бояре.
Отчества первых 15 лиц прописаны с вичем; остальные, в том числе три дьяка, поименованы просто, как рядовые служилые люди (Иван Григорьев, сын Медведев), один даже уменьшительным именем и без отчества (Афоня Брылов). Очевидно, грамота указывает места не одним боярам, но всему двору нижегородского князя, и не в Думе, а за торжественным княжеским столом.
Можно думать, что в списке Соловьева перечислены только первые 8 бояр; остальные не интересовали Арт. П. Волынского и опущены. Но в грамоте 1368 г. печерским архимандритом назван Иона, а мы ожидали бы Дионисия, основателя и первого архимандрита этой обители, в 1374 г. ставшего епископом Суздальским и Нижегородским. Обе грамоты даны “по благословению владычню Серапиона Нижегородского, и Городецкого, и Курмышского, и Сарского”.
В других источниках не встречаем ни имени такого епископа, ни такого названия его епархии. Этот и другие вопросы, вызываемые обеими грамотами, могут быть разрешены только специальным исследованием по темной истории суздальско-нижегородской иерархии XIV в.
Если бы можно было доказать, что епископ Серапион был ближайшим предместником Дионисия по Суздальско-нижегородской кафедре, то грамоту по списку Соловьева следовало бы отнести к 1368-1374 гг., даже, точнее, к 1372-1374 гг., так как в титулах и в. кн. Димитрия Константиновича, и епископа Серапиона уже значится г. Курмыш, построенный в 1372 г.
