Связь удельных учреждений с тремя разрядами земель в уделе. Дворец князя. Значение дворцовых путей. Отношение их к дворецкому. Наместники и волостели. Вотчинное управление и его значение в истории централизации. Значение боярского суда.
Чтобы облегчить себе изучение Боярской думы, какою является она при удельных и великих князьях на Севере с XIII в., надобно припомнить в общих чертах механизм, посредством которого управлялось удельное княжество тех веков. В нашей исторической литературе этот механизм и особенно те его колеса, которые находились ближе к князю, не привлекли к себе всего внимания, какого они заслуживают по своему значению в истории нашего государственного устройства.
Между тем именно эти ближайшие к князю центральные части административной машины удельного времени всего более делают понятным тот своеобразный характер, с каким является изучаемое нами учреждение при князьях XIV и XV вв. Памятники того времени очень скудны и не воспроизводят с достаточною полнотой существовавшего в уделах правительственного порядка; но в московском государственном управлении долго сохранялись мелкие, иногда малозаметные черты, унаследованные им от этого удельного порядка.
Надобно внимательно всматриваться в сложное и запутанное здание московской приказной администрации, чтобы разглядеть в ней остатки этой старой правительственной кладки удельных веков. Вот почему предпринимаемая попытка изобразить управление удельного княжества не могла освободиться от мелочных разысканий и, наверное, не свободна ни от недомолвок, ни даже от значительных обмолвок.
Администрация, действовавшая по уделам, везде имела одинаковые основания, различаясь в больших и малых княжествах разве только сложностью административного персонала. Она очень точно соответствовала характеру, какой сообщала колонизация удельному князю-вотчиннику, его удельному хозяйству и обществу, стоявшему под его управлением. Наши привычные понятия о центральном и местном управлении мало приложимы к административному устройству удела.
В нем действовали рядом два порядка учреждений, между которыми существовало отношение, совсем непохожее на то, какое мы привыкли представлять между органами центрального и местного управления. Один из этих порядков, который можно назвать тогдашним центральным управлением, составляло дворцовое ведомство; другим была администрация наместников и волостелей, которая по своему отношению к правительственному центру далеко не походила на нынешнее областное управление.
Но между этими обоими порядками существовал еще третий, посредствующий и смешанный, который не имеет ничего себе подобного в нынешнем управлении: это администрация частных привилегированных вотчинников. Указанные три ряда учреждений соответствовали трем разрядам, на которые делились земли в удельном княжестве по своему отношению к владельцу удела: первый ряд ведал земли дворцовые, второй – черные, третий – земли служилые.
Средоточием первого порядка удельных учреждений был дворец князя в широком смысле этого слова: это было обширное хозяйственное ведомство, в котором предметами управления были, во-первых, дворцовые земли, села, деревни и различные угодья с предметами дворцового потребления, потом дворцовые слуги и деловые люди с их разнообразными службами и издельями на дворец. В этом ведомстве надобно различать два главных отделения, между которыми довольно своеобразно распределялись обозначенные сейчас статьи княжеского дворцового хозяйства: одним был дворец в тесном смысле, состоявший под управлением дворецкого; другое отделение составляли дворцовые пути. Начнем с последних.
Великие князья Василий Темный и Иван III, перечисляя в духовных грамотах областные города своих княжеств, различают в административном составе городовой области или уезда волости, пути и села: город обыкновенно является в этих грамотах со своими “волостьми и с путьми и с селы”. Как известно, волости были административные округа, на которые разделялся уезд. Духовные разумеют под селами собственно дворцовые села, рассеянные по разным волостям и имевшие особое управление. Но что такое были пути!
Великий князь Василий Димитриевич в своих духовных упоминает о Нерехте с варницами, бортниками и бобровниками, потом о переяславской волости Юлке “также со всеми людьми, которого пути в ней люди ни будут”[1]. Значит, по путям распределены были разные дворцовые люди, так часто упоминаемые в княжеских духовных XIV и XV вв., все эти бортники, бобровники, садовники, псари и т.п. Уже в договорной грамоте сыновей Калиты 1341 г. названы три пути: сокольничий, конюший и ловчий.
В актах XV – XVI вв. встречаем указания на состав и устройство каждого из этих ведомств. К ловчему пути принадлежали государевы бобровики и псари, к сокольничему – сокольники и другие служители государевой птичьей охоты; в конюшем вместе с лошадьми и конюхами ведались и государевы луга, рассеянные по разным уездам государства. Но кроме трех указанных путей в актах XVI в. встречаем еще два: стольничий и чашничий.
Уже в XIV в. при дворах великих и значительных удельных князей являются в штате придворных должностных лиц стольник и чашник. При московском царском дворе XVI – XVII вв. эти сановники уже не имели специального административного значения: стольничество превратилось в звание или служебный чин, а чашник стал простым обер-шенком без правительственной должности, “государю пить подносил”. Но в удельное время тот и другой управляли особым дворцовым ведомством, у того и другого был свой “путь”.
Чашничий путь был ведомством дворцового пчеловодства и государевых питей; в нем ведались села и деревни дворцовых бортников, лесных пчеловодов вместе с бортными дворцовыми лесами. К стольничему пути принадлежали дворцовые рыбные ловли и также, кажется, дворцовые сады и огороды с дворцовыми рыболовами, садовниками и огородниками. Уставная грамота 1555 г. говорит еще о переяславских “рыболовах и всех крестьянах стольнича пути”. В начале XV в. стольник в Московском княжестве был еще судебно-административной властью для людей, земель и вод этого пути.
Когда нужно было помочь частному владельцу заселить его пустые земли, на которые могли падать повинности этого ведомства или которые находились в пределах его административного округа, правительство давало землевладельцу жалованную грамоту, по которой ни наместник того уезда, ни стольник, ни посольский с их тиунами не могли ни брать с поселенцев тех земель своих поборов, ни судить их ни в чем, кроме душегубства и разбоя с поличным[2].
Все эти ведомства, судя по указаниям позднейших актов, в удельное время были точно разграничены между собою и обособлены от других правительственных учреждений. Из одной грамоты Троицкого Сергеева монастыря 1599 г. узнаем, что находившийся в Муромском уезде царский луг Конюш остров управлялся Конюшенным приказом, а рыбные ловли в озерках на этом острове состояли в ведомстве приказа Большого Дворца.
В начале XVI в. переяславские рыболовы стольнича пути, живя особою слободой на посаде г. Переяславля, не зависели от переяславского наместника, не тянули ни в чем с черными городскими людьми, а тянули “в поварню великого князя”, управлялись особым “волостелем стольнича пути”, были подданы ему “судом и кормом” и выбирали своего “старосту рыболовля”, без которого волостель не мог судить никакого суда. В составе городского населения Переяславля эта слобода была совершенно обособленным административным округом: о девице, выходившей из нее замуж на сторону, говорили, что она выходила “из стольнича пути на посад или в волость”.
Но на том же посаде Переяславля стояло 20 дворов сокольников “сокольнича пути”: еще новый мирок в административном составе города со своим управлением на месте и с особым пунктом прикрепления в центре, при дворце государя; этим пунктом служил сокольничий. Так посад небольшого города, в котором считалось всего 400 тяглых дворов во второй половине XVII в., разделен был в XVI в. между тремя особыми ведомствами, которые различались между собою не свойством административных отправлений, не родом правительственных дел, а родом управляемых лиц[3].
Управление путей составляло особую административную систему, которая, исходя из княжеского дворца, перерезывала областное управление наместников и волостелей. По городам и сельским волостям княжества рассеяны были слободы, села и деревни, приписанные к тому или другому пути, находившиеся в очень слабой административной связи с общим областным управлением или даже совершенно от него обособленные.
Каждый путь состоял из этих раскиданных там и сям клочков, иногда очень мелких: московский сокольничий ведал во всех делах, кроме душегубства и разбоя с поличным, дворцовых сокольников и на посаде г. Переяславля, и в Авнежской волости Вологодского уезда, и везде, где ни находились поселения людей этого звания или промысла. Пути переплетались не только с общим областным управлением, но и между собою. В Бортном стану (Переяславского уезда), который самым названием своим указывает на принадлежность чашничу пути, в XVI в. Лихая Слобода входила в состав ловчего пути.
Повельский стан был сельским административным округом Дмитровского уезда. В нем находилось село Куликово, по некоторым признакам дворцовое, составлявшее со своими многочисленными деревнями и пустошами особый сельский округ под вышним управлением великокняжеского дворецкого; но среди этих деревень замешались две деревни сокольнича пути и одна псарская, следовательно, принадлежавшая ловчему пути. Несмотря на свою разбросанность, селения каждого пути соединялись в волости, которыми управляли особые волостели стольнича, чашнича или другого пути, отличные от обыкновенных непутных.
Эти путные управители действовали посредством выборных старост отдельных путных сел и слобод, бортных, рыболовных и других. В половине XVI в. эти ведомства еще носили старые удельные названия путей конюшего, чашнича, стольнича; область каждого из них делилась на части, называвшиеся по именам городов или уездов, в которых находились земли и селения, принадлежавшие тому или другому пути: так, был стольнич путь костромской, переяславский и др.
Отсюда необычайная дробность удельного управления, увеличивавшаяся еще тем, что среди путного округа появлялись в свою очередь селения совсем других ведомств: в волостке чашнича пути Славцове Владимирского уезда, выделявшейся из местной уездной администрации под управлением путного великокняжеского волостеля, в 1504 г. встречаем три деревни митрополичьи, не имевшие ни в чем, кроме душегубства и разбоя с поличным, никакого отношения ни к путной, ни к уездной администрации[4]. В этой дробности управления удельного времени, унаследованной потом администрацией Московского государства, сказывался древний административный взгляд, столь непохожий на установившийся позднее.
Позднейшее управление стремилось сосредоточить в известном ведомстве все население, но только по некоторым административным делам; древнее, напротив, сосредоточивало в нем все дела, но не всего населения, а лишь какой-либо его части. Первое административно дробило лица, централизуя общество, если можно так выразиться; второе, дробя общество, щадило лицо, представляя его неделимой единицей со всеми его многообразными житейскими отношениями. В таком порядке было одно удобство, исчезнувшее в позднейшей администрации при большей сложности людских отношений: административная сосредоточенность управляемого лица позволяла ему хорошо знать, куда обращаться со своими делами.
Итак, пути были дворцовые ведомства, между которыми была разделена эксплуатация принадлежавших княжескому дворцу хозяйственных угодий. Но эти ведомства касались и недворцовых земель. Пути можно было бы назвать промысловыми регалиями, если бы право эксплуатации путных угодий в княжестве принадлежало исключительно княжескому дворцу.
Но акты удельного и московского времени не указывают на такую исключительность: промысловые угодья являются простою принадлежностью земельной собственности, и князь удельный или великий, передавая свою землю в руки частного собственника, обыкновенно вместе с нею передавал и право пользования находившимися на ней промысловыми угодьями, передавал ее, по обычному выражению грамот, “и с лесом и со всеми угодьи”.
Так Иван IV променял боярину кн. Кубенскому упомянутое село Куликово со всеми деревнями, между которыми были две сокольнича пути, и передача последних не оговорена в акте ничем, что показывало бы, что передавалась хозяйственная статья, составлявшая особенное и исключительное право казны. По актам XV и XVI вв. борти встречаются и на землях частных владельцев, которые владеют ими на одинаковом праве с прочими своими землями, а из Уложения царя Алексея знаем, что частные лица владели на праве собственности бобровыми гонами, бортными ухожьями и другими угодьями не только в своих, но и в чужих, даже “государевых” лесах. Великая княгиня Марья Ярославна в льготной грамоте 1453 г. на деревни Киржацкого монастыря в Переяславском уезде пишет, что в бортное дубье, какое есть на тех монастырских землях, чашник княгинин и староста бортный не вступаются.
Это не значит, что монастырь не мог пользоваться своим бортным дубьем без особого пожалования права на то со стороны удельного правительства. Отсюда видно только, что монастырские деревни находились в округе дворцовых бортников, с которым они до пожалования их монастырю составляли одно административное и хозяйственное целое, и что теперь понадобилось определить отношение прежнего начальства, чашника и старосты округа, к бортному угодью, отошедшему вместе с деревнями к новому владельцу. В княжеском хозяйстве бортничество было таким же путем, какими были рыбные ловли и луга, а эти статьи не были княжескими регалиями ни в удельное время, ни после[5].
Правда, доходные угодья, принадлежавшие частным землевладельцам, не были свободны от налогов. Вообще на земли владельческие и черные крестьянские падали разные путные сборы и повинности, которые взимались администрацией того или другого пути, смотря по роду налога или подлежавшего ему угодья. На эти налоги косвенно указывают льготные грамоты XV и XVI вв., освобождавшие от них некоторые привилегированные земли.
В договоре сыновей Калиты рядом с конюшим путем упомянуто о праве князя “кони ставити”, т.е. ставить их на обывательский корм; из льготных грамот видно, что на Конюшенный приказ ясельничие сбирали с непривилегированных землевладельцев туковые деньги, что крестьяне кормили государева коня, косили сено на государевых лугах, ловчие с государевыми бобровниками и псарями, проезжая по частным землям на свое дело, брали у крестьян кормы себе и собакам, брали людей и подводы на медвежьи и лисьи поля, что в пользу стольнича пути взималось езовое, сбор с рыбных ловель и т.п.
Но все это не сообщало путям характера регалий: угодья и доходные сельские промыслы подлежали путным налогам и повинностям наравне с другими доходными статьями городского и сельского хозяйства. Хлебопашество не было регалией; однако с хлеба в земле или на корню казна взимала, как известно, пошлину или подать, “доколе рожь из земли выйдет” или “по кои места была рожь в земли”, по выражению актов XVI в.[6] Так администрация каждого пути слагалась из двух главных отправлений: она заведовала эксплуатацией известного хозяйственного угодья на дворцовых землях князя и взиманием известных налогов и повинностей, падавших на недворцовые земли, если они не были освобождены от того особыми льготными грамотами.
По актам удельного времени управители дворцовых путей вместе с дворецким всего чаще являются при князе, как его правительственные сотрудники; почти только из них и состояло высшее центральное управление в северном удельном княжестве. К ним можно разве присоединить еще казначея с печатником да тысяцкого с наместником, где они были[7]. В этом поглощении центрального управления княжеским дворцом всего явственнее сказался политический характер северного удельного князя, хозяина-землевладельца, для которого дворцовое хозяйство стало главным предметом правительственных забот.
Но были ли пути, как отделение дворцового хозяйства, подчинены дворецкому, как главному управителю дворца, на это не дают прямого ответа ни удельные, ни позднейшие памятники. Вероятнее, что пути были самостоятельные ведомства. Московская дворцовая администрация XVI и XVII вв. довольно крепко держалась обычаев и форм удельного управления, из которого она развилась. Но в XVI в. дворецкий московский не был первым придворным сановником: управитель одного из путей, конюший боярин был “чином и честию” выше его.
Удельные пути потом превратились в дворцовые приказы; но в XVII в. не все прежние путные ведомства вошли в состав приказа Большого Дворца, которым управлял дворецкий. Притом, судя по остаткам удельного административного языка, уцелевшим в позднейших актах, можно думать, что ведомство дворецкого не только не сосредоточивало в себе всех путей, но само считалось одним из них[8]. Наконец, удельной администрации вообще было чуждо стремление сосредоточивать ведомства; напротив, в ней заметна наклонность дробить власть и управление, обособляя административные части, центральные и областные, в самостоятельные учреждения.
Но если дворецкий не был высшим управителем всего дворцового хозяйства, значит, в его управлении сосредоточивался какой-нибудь специальный круг дел по этому хозяйству. Кроме дворовых слуг дворецкий ведал дворцовые земли с жившими на них крестьянами и несвободными людьми. Начальники путей также ведали крестьянские поселения с их пашнями, но только тогда, когда они служили орудием эксплуатации того или другого угодья, принадлежавшего дворцу.
Раздельная черта здесь проводилась свойством княжеского дохода: с земель, управляемых дворецким, этот доход шел земледельческими произведениями, а с путей – продуктами угодий или промыслов – медом, рыбой, мехами и пр. На землях ведомства дворецкого были устроены княжеские дворцовые пашни, поля, засеваемые на князя; люди, жившие на путных землях, пахали только на себя. Говоря короче, дворецкий заведовал дворцовым хлебопашеством, а управители путей дворцовыми промыслами.
В таком виде является центральное или, говоря точнее, дворцовое управление в значительном княжестве XIV и XV вв. Другой правительственный порядок простирался на все, что не было прямо приписано к княжескому дворцу: это были земли тяглых или черных людей, городских и сельских, и земли частных владельцев, церковных и светских. Это сфера областного управления.
Может показаться, что обе сферы удельного управления были неодинаковы по самому своему политическому характеру, что среди своих дворцовых земель и угодий князь был частным владельцем-вотчинником, тогда как в отношениях своих к другим частным землевладельцам и к черным тяглым людям он являлся с физиономией и характером государя в настоящем политическом смысле этого слова. Разница существовала; но она была не политическая, а административно-хозяйственная.
В обеих половинах своего княжества, в дворцовой и недворцовой, князь одинаково был верховным правителем, установителем общественного порядка и блюстителем своего и общего блага; но неодинаково совершал он эти государственные функции в той и другой половине. Если нужно обозначить эту разницу, применяясь к терминологии государственного права, можно сказать, что в дворцовом управлении князь был вотчинником с правами государя, а в областном являлся государем с привычками вотчинника.
Это значит, что там и здесь власть его была одна и та же, только действовала различно. Для объяснения этого различия надобно сопоставить удельное управление с хозяйственной практикой древнерусского землевладения. Центр и провинция в удельном княжестве, дворец и уезд наместника с волостелями – это почти то же, что в частной вотчине XV в. боярская запашка и земля, отдаваемая в оброчное пользование. Дворцовые имущества княжеский дворец эксплуатировал сам на собственное содержание; остальные владения свои князь отдавал эксплуатировать другим лицам, боярам и слугам вольным.
Механизмом, посредством которого совершалась хозяйственная эксплуатация дворцовых владений, и было то, что можно назвать центральным управлением в княжестве удельного времени, и мы видели, какой это был по своей конструкции сложный и дробный механизм при видимой простоте своих отправлений.
Все остальное, чего дворец не эксплуатировал сам, предоставлено было местному управлению. Органы этого местного управления, наместники и волостели со своими тиунами и доводчиками были правительственными арендаторами у князя-хозяина, подобно тому как перехожие крестьяне были поземельными арендаторами у вотчинника XV в. Сходство аренды того и другого рода простиралось даже на ее условия. Известно, что в древнерусском землевладении господствовал обычай отдавать землю внаем исполу, и господствовал в такой степени, что крестьянин-наниматель звался половником даже и в том случае, когда обязывался по контракту платить землевладельцу за пользование его землей гораздо меньше половины валового дохода с арендуемого участка.
Великий князь Московский Семен Гордый, отказывая свой удел жене, в духовной делает распоряжение по областному управлению, чтобы бояре великого князя, которые останутся на службе у его княгини и будут править волостями, отдавали ей половину дохода с управляемых ими округов[9]. На таком или ином условии князь передавал такому правительственному арендатору, наместнику или волостелю, все права своей власти на арендуемый участок территории, какие были необходимы для правительственной его эксплуатации, – суд и расправу, прямые и косвенные налоги.
Если измерить широту власти, какой обыкновенно пользовался тогда областной администратор, и припомнить, что он обыкновенно сам создавал и весь штат подчиненных ему орудий управления из своих же дворовых людей, что до половины XV в. со стороны центрального правительства почти не заметно попыток регулировать и подчинить постоянному контролю действия областной администрации – тогда и самое дворцовое ведомство представится нам своего рода областью, одной из единиц местного административного деления, более обширной и важной для князя, чем другие единицы, но изолированной от них и обнаруживавшей мало действительного на них влияния.
В этом отношении наместник удельного времени вовсе не был похож на своих административных преемников, воеводу и губернатора: последние служили звеньями административной цепи, связывавшей область с правительственным центром; первый, напротив, разрывал эту цепь, изолируя область от центра. Таким образом, областное управление удельного княжества нельзя подвести ни под один из двух административных порядков, господствовавших в последующее время: это не была ни система централизации, ни система местного самоуправления. Кажется, всего лучше характеризовать этот порядок, назвав его локализацией управления.
В этом можно видеть действительную особенность, отличавшую удельное управление от позднейшего государственного. Со временем, когда вместе с правительственными задачами становились сложнее и приемы управления, образовались постоянные связи, соединявшие местную администрацию с правительственным центром. Эти связи большей частью обозначались уже в то время, когда удельный порядок уступал место государственному московскому. Но тогда и центральное управление существенно изменилось в своем характере, вышедши далеко за пределы дворцового ведомства.
Впрочем, изложенное выше описание удельного управления изображает последнее в первоначальном и чистом, так сказать, математическом его виде. В сохранившихся памятниках, большей частью очень близких ко времени торжества московского государственного порядка, удельная администрация обыкновенно является уже с некоторой примесью: в ней можно заметить одну черту, которая проходила связующей нитью между областью и дворцовым центром, противодействуя указанной выше локализации управления, хотя эта черта сама выходила прямо из той локализации. Эта своеобразная нить сплеталась из землевладельческой привилегии.
Князь правил с двумя классами, господствовавшими в обществе, военно-служилым и духовным. В руках этих классов сосредоточивалась частная земельная собственность, и землевладение все более становилось главным экономическим средством обеспечения их общественного положения. Привилегии, бывшие последствием их господствующего положения в обществе, теперь также переносились на эту экономическую основу, становились опорой главного хозяйственного их интереса, как прежде, когда землевладение не было еще таким интересом, они цеплялись за операцию с движимым имуществом, более всего за главную статью домашнего и промышленного хозяйства в Древней Руси, за рабовладение.
Привилегированный рабовладелец X и XI вв. теперь превратился в привилегированного землевладельца. Привилегии эти состояли в том, что князь передавал землевладельцу правительственную власть, похожую по своему составу на ту, какой облекал он областного правителя, именно право суда и обложения в известной мере. Привилегированная вотчина сохраняла лишь слабую зависимость от управителя административного округа, в котором она находилась: эта зависимость обыкновенно ограничивалась тем, что местный управитель удерживал за собой право судить подвластное вотчиннику население в важнейших уголовных делах, часто даже только в делах о душегубстве.
Как известно, власть наместника города простиралась в полном своем объеме не на весь уезд этого города, а только на подгородные станы. Все остальные сельские волости управлялись до введения земских учреждений XVI в. своими особыми волостелями независимо от наместника. Обыкновенно, но не всегда, только важнейшие уголовные дела по этим волостям, и чаще всего только дела о душегубстве, были подсудны наместнику. Таким образом, вотчина привилегированного землевладельца становилась в административном составе своего правительственного округа тем же самым, чем была сельская волость в административном составе своего уезда.
Местное управление, разбившееся под влиянием удельной наклонности дробить власть на городские и сельские округа, наместников и волостелей с указанным выше отношением к центру, локализовалось еще более благодаря землевладельческой привилегии: привилегированная вотчина сама становилась административным округом, волостью в волости. Предоставляя землевладельцу правительственную власть над людьми его вотчины, удельное управление совершенно последовательно освобождало самих таких властителей-вотчинников с их правительственными помощниками, приказчиками, от подсудности местной власти: в исках на них они судились князем или его “боярином введенным”, обыкновенно тем из бояр, который управлял княжеским дворцом, т.е. дворецким.
Вследствие этого в правительственном округе наместника или волостеля с течением времени, по мере развития привилегированного землевладения, появлялось все больше земель, куда, по выражению жалованных грамот, “наместницы мои и их тиуни не всылают дворян своих ни по что”. Этим же объясняется, почему впоследствии, когда в московском управлении выступила целая система приказов, носивших характер настоящих центральных учреждений, привилегированные землевладельцы, и между ними монастыри ведались по своим землевладельческим делам в Дворцовом приказе: в удельное время, прежде чем сложилась эта система центрального управления, отдельная от дворцового ведомства, значение центрального правительства имело преимущественно это последнее ведомство.
Значит, дальнейшая локализация удельного управления путем привилегии вызвала и реакцию против себя, повела к тому, что известный слой областного общества и известный круг местных общественных отношений ускользали из-под рук областной администрации и привязывались прямо к княжескому дворцу, как средоточию центрального управления. Но такая же реакция возникла и с другой стороны, хотя из того же источника, из землевладельческой привилегии. Оба Судебника, говоря о местном управлении, различают наместников и волостелей “с боярским судом” и местных управителей “без боярского суда”.
Этот термин толкуют двояко: одни думают, что наместник или волостель с боярским судом имел кроме обычных составных частей власти областного управителя еще право такого суда, какой производили в Москве назначенные для того великим князем бояре “введенные”; другие утверждают, что “боярским судом” назывался суд областных управителей, подобный суду бояр в их вотчинах[10].
Но делами, подлежавшими “суду боярскому”, далеко не ограничивалась компетенция бояр введенных, а с другой стороны, эти именно дела и не подлежали суду бояр-вотчинников. Судебник 1550 г. очень точно определяет сферу этого суда: “а суд боярский тот, которому наместнику дано с судом с боярским, и ему давати полные и докладные (грамоты на холопство), а правые и беглые давати с докладу, а без докладу правые не дати”.
Статья эта, очевидно, уже ограничивает объем боярского суда, в который первоначально входили, надобно думать, и те дела о холопстве, решение которых излагалось в правых и беглых грамотах и которые по этой статье окончательно решались не областным правителем, а по его докладу центральными учреждениями. Кажется, точнее будет такое определение “боярского суда”, что это был суд по боярским делам: значит, в термине этом заключается указание на предметы подсудности, а не на судью, которому они подсудны. Боярским назывался собственно суд по делам о холопстве.
Эти дела были первоначальным и существенным содержанием привилегированного русского землевладения, так как рабовладение было юридической и экономической основой боярской вотчины. Частное привилегированное землевладение в Древней Руси развилось из рабовладения. Вотчина частного владельца юридически и экономически зарождалась из того, что рабовладелец сажал на землю для ее хозяйственной эксплуатации своих холопов: земля прикреплялась к лицу, становилась его собственностью посредством того, что к ней прикреплялись люди, лично ему крепкие, составлявшие его собственность; холоп становился юридическим проводником права владения на землю и экономическим орудием хозяйственной эксплуатации последней.
На языке древнерусского гражданского права боярин от времен Русской Правды и вплоть до указов Петра Великого значил не то, что при дворе древнерусского князя и московского царя: здесь он был высшим служилым чином, а там служилым привилегированным землевладельцем и рабовладельцем; холоп назывался боярским, село боярским селом, работа на пашне землевладельца боярским делом, боярщиной, независимо от того, носил ли землевладелец при дворе звание боярина или нет.
На сельском холопе выработалась прежде всего и вотчинная власть древнерусского землевладельца, который иногда с успехом распространял ее рабовладельческие права и приемы и на вольнонаемных крестьян, как видно из того полусвободного состояния, в каком является “ролейный закуп”, вольнонаемный рабочий земледелец, на земле частного владельца по Русской Правде. Вот почему суд по указанным в Судебниках делам о холопстве получил название “боярского суда”. Суду областных правителей Судебники противополагают суд великого князя, суд высших центральных органов княжеской власти, следовательно, суд над привилегированными лицами, изъятыми из подсудности наместникам и волостелям.
Надобно думать, что первоначально в удельном управлении, любившем дробить власть и обособлять ее части, указанные дела о холопстве вполне принадлежали всем без различия наместникам и волостелям, которые все были управителями “с боярским судом”. Но с развитием боярских землевладельческих привилегий и “боярский суд” наместников и волостелей подвергся ограничению: он остался за некоторыми высшими или наиболее доверенными областными правителями, а для остальных введен был доклад, контроль или ревизия со стороны центрального правительства, как тогда понимали контрольный и центральный порядок делопроизводства[11].
Значит, вслед за делами о привилегированных землевладельцах к центральному правительству стали стягиваться и дела об их людях, холопах и крестьянах, ускользая из-под юрисдикции областных управителей или подчиняя ее надзору центральной власти. Изучая деятельность Боярской думы при князе удельного времени, мы увидим, что весь круг развивавшихся поземельных отношений прикрепился к центру, составив главный предмет его правительственных забот. Так княжеское правительство выступало постепенно из тесной сферы дворцовых дел, дворцового хозяйства.
Землевладельческая привилегия была причиной ограничения не только территориального пространства, но и политического объема власти областного управителя; она не только сообщала дворцовому ведомству первые черты характера центрального правительства, но и противодействовала удельной локализации управления, сообщая наместнику и волостелю, правительственным арендаторам князя, характер местных органов центрального правительства, которые стоят под некоторым надзором последнего.
Изучение характера удельного княжеского владения привело нас выше к мысли, что оно сложилось по юридическому типу частной земельной вотчины. Рассматривая политическое устройство княжества удельного времени, находим в этом устройстве такое же сходство с хозяйственным управлением той же боярской вотчины.
Дворцовое ведомство княжества соответствовало дворцу боярской вотчины с его боярской запашкой и дворовыми рабочими, делюями, а областное управление – боярским землям, сдаваемым в аренду обыкновенно крестьянам, с заведовавшими этим населением приказчиками; наконец, земли частных привилегированных землевладельцев некоторыми чертами своего положения в княжестве напоминали те участки в составе крупной древнерусской вотчины, которые отдавались во владение дворянам, приказчикам или тиунам и тому подобным дворовым слугам вотчинникам за их службу.
[1] Собрание госуд. Грам. и догов. I, стр. 202, 389, 81 и 84.
[2] Грамота 1423 г. в Акт. Арх. Эксп. I, № 21. По сотной выписи 1562 г. переяславские рыболовы ловили одну ночь “на стольника” (там же, № 261). Вероятно, это – особое пожалование какому-нибудь лицу, получившему “стольничество с путем”, а не должностной административный доход стольника, тогда уже не управлявшего стольничим ведомством: по грамоте 1555 г. переяславских дворцовых раболовов ведали судом и оброком московские казначеи. В установной грамоте 1506 г. (там же, № 143) нет этой “ночи на стольника”.
[3] Акт. Арх. Эксп. I. №№ 242, 143 и 147; IV, стр. 349. Сборник грамот Троицк. Сергиева монастыря, составленный в XVII в. при архим. Дионисии, в библиотеке Тр. Серг. Лавры. № 530, л. 942. Такое же административное значение имели чашник, стольник и другие упомянутые выше во II главе дворцовые сановники при дворе молдавских господарей XV века: так чашник управлял тем староством, где приготовлялось лучшее вино. Калужняцкого Documenta moldawskie etc., стр. 21, 28, 44 и др.
[4] Сборн. Гр. Тр. Серг. Мон. № 530, л. 678. Акты Ист. I, № 295. Акты Арх. Эксп. I, №№ 215 и 139. О. Горчакова, О земельн. Владениях митрополитов, патриархов и св. Синода, приложения. Стр. 42. Арх. ист.-юр. свед. Калачова, кн. 3, отд. 2. Стр. 48, 55 и 59.
[5] В особенных случаях, при переходе казенной земли в частные руки, право на некоторые угодья отделялось от права на землю. Из одной неизданной грамоты Троицкого Сергиева монастыря по городу Мурому узнаем, что в 1566 г. отведены были Краснослеповым в обмен на их суздальскую вотчину казенные деревни в Муромском уезде, но с условием в государевы оброчные и откупные угодья не вступаться, государев бортный лес, находившийся в переданных Краснолеповым деревнях, “бортное деревье” по полям, заполицам и лесам, с пчелами и без пчел, беречь, не сечь и не поджигать и пчел не выдирать, чтобы тот государев бортный лес не запустел; за порчу леса назначен был штраф в пользу государя.
Как видно из акта, меняли землю на землю так, чтобы вотчинники получили ровно столько же десятин пашни и сенокоса, сколько значилось в их прежней вотчине; но в последней не было такого бортного леса, таких разработанных и доходных угодий, какие находились в вымененных Краснолеповыми муромских деревьях, и мена не была бы равномерна, если бы вместе с землей им уступили и эти угодья. Сборн. Грам. Тр. Серг. Мон. № 530, л. 951.
[6] А.А.Э. I, №№ 53, 21 и 215. А.И. I, № 74. Уложение, X, 214, 239 – 243. Собр. гос. гр. и догов. I, № 23. В XVII в. одному царю принадлежало право охоты в подмосковных лесах верст на 30 во все стороны от столицы, и владельцам этих лесов запрещено было рубить их. Существовали ли такие местные регалии в удельное время, неизвестно. Кагошнх, стр. 69.
[7] К числу высших придворных сановников удельного времени принадлежал еще окольничий; но на его ведомство нет указаний в памятниках того времени.
[8] Чашничий путь преобразился в Сытенный двор или приказ, а стольничий разделился на два двора, Кормовой и Хлебенный, и все три были подчинены приказу Большого Дворца, составляли его департаменты. Но конюший путь стал самостоятельным приказом. Государева птичья охота, которую ведал прежде сокольничий, отчислена была к приказу Тайных Дел, а звериная, которой заведовал ловчий, входила в состав Конюшенного приказа. Котоших, 69 – 82. В жалованной грамоте В.В. Бутурлину 1654 г. доходы с дворцовых ярославских рыбных слобод названы “дворецкого пути” доходами. Древн. Росс. Вивл. XV, 225. Поли. Собр. Зак. № 125.
[9] Собрание госуд. грам. и дог. I, № 24. Это условие действовало и в кормлениях или путях, какие давались в награду за службу чиновникам по дворцовому управлению даже в XVII в. Боярин В.В. Бутурлин в 1654 г. пожалован был дворечеством с путем: в путь ему даны были дворцовые ловецкие слободы на посаде и в уезде г. Ярославля с тем, чтобы он получал половину всех денежных дворцовых доходов, оброчных, таможенных и других, какие шли с тех слобод, да из печатных, откупных и судных пошлин, какие сбирались в приказе Большого Дворца, Бутурлину назначено было 2/3. Древн. Росс. Вивлиоф. XV, 225 и cл.
[10] Первое мнение высказано г. Ланге, второе Костомаровым. См. их статьи в Русск. Вестн. 1876 г., № 5, и Веста. Европы 1876 г., № 9. Значение бояр введенных объяснено в следующей главе.
[11] Этим можно объяснить то место жалованной грамоты 1494 г., где великий князь Иван III, освобождая игумена Троицкого Сергиева монастыря с людьми монастырских сел в Бежецком уезде от подсудности бежецким наместникам, говорит, что эти наместники “игуменова приказчика ни моим судом великого князя, ни боярским судом не судят их (монастырских) людей”.
Эта слишком сжато выраженная формула значит, что наместники не судят игуменова приказчика судом, каким судились привилегированные лица и который принадлежал князю, а людей монастырских не судят боярским судом, какому подлежали дела о холопстве. Здесь суд над монастырскими крестьянами назван уже “боярским судом”, т.е. судом по делам о холопстве, как потом дела о крестьянах являются в ведении Холопьего приказа. А. Арх. Эксп. I, № 131.
