К преступлениям этого рода в Русской Правде относится только одна статья. В Пространных списках она читается так: “Аже смерд мучить смерда без княжа слова, то 3 гривны продажи, а за муку гривна кун (103); аже огнищанина мучить, то 12 гривен продаже, а за муку гривна” (ср. II ред. 14).
Слово “мука”, как видно из переводных памятников, употреблялось в значении казни, т.е. наказания вообще. Приведенная статья, следовательно, запрещает подвергать кого-либо наказанию без повеления князя.
Она находится и в Кратких, и в Пространных списках Правды и служит новым доказательством тому, что Русская Правда содержит в себе правила весьма различных порядков. Рассматриваемая статья находится в том же памятнике, где помещены статьи, допускающие месть, и свидетельствует о созревавшем уже сознании неудобств самоуправства.
Что Русская Правда мало знает преступлений против государства, это объясняется тем, что государство в то время было еще в зародыше и преступления против государства только возникали. Древнейшее указание на возникновение этих преступлений находим в летописных рассказах, относящихся к XII в.
В Ипат. летописи, под 1177 г., приведено следующее обращение князя Святослава к Роману: “Брате! я не ищу под тобою ничего же, но ряд наш так есть, оже ся князь извинить, то в волость, а муж у голову”, т.е. если князь изменит, то он лишается волости, а если простой муж, то он лишается жизни.
Это одно из немногих мест для древнейшего времени, в котором можно видеть указание на существование государственных преступлений. Но в чем состоят эти преступления, что значит “извинить муж?”
Можно думать, что здесь разумеется преступление против верности князю: служилый человек обещал ему быть верным и не исполнил обещания. “Князь извинит” означает, надо думать, нарушение договора. Оба наказания, отнятие волости и смертная казнь, установлены договором: “А ряд наш таков”.
Статьи других древних памятников, как и Русская Правда, имеют в виду только преступления против судебной власти государства.
Двинская судная грамота воспрещает, во-первых, самосуд. “А самосуда четыре рубли; а самосуд то: кто изымав татя с поличным, да отпустит, а себе посул возмет, а наместники доведаются по заповеди, ино то самосуд, а опричь того самосуда нет”. Эта статья очень ограничивает понятие самосуда.
Она воспрещает только примирение с татем, который схвачен с поличным. Со всеми же другими обидчиками, значит, примирение возможно. Этим и объясняются мировые соглашения с виновниками даже в убийстве, о чем речь была выше. То же понятие самосуда удерживается в уставных грамотах XV и XVI вв.
На этой точке зрения стоит и Уложение. Оно запрещает не самосуд, а мир (что то же) с ворами с поличным и с разбойниками. Во всех других случаях мириться можно, можно, следовательно, мириться и с убийцами, только не с ведомыми разбойниками.
Из статьи видно, что такие мировые приносились для записки в приказ. Во-вторых, продажу сильно. Под этим, вероятно, надо разуметь злоупотребления органов княжеского суда при определении и взыскании продаж.
Еще более развитые постановления, направленные к ограждению судебных прав государства, встречаем в судных грамотах вольных городов. Судебные права государства могут быть нарушены как частными лицами, так и представителями власти. Грамоты принимают меры против тех и других нарушений.
По Псковской судной грамоте посадник должен был целовать крест в том, что он будет судить право по крестному целованию, а городскими кунами не корыстоваться, а судом не мстить, не отчитись, а правого не погубить, а виноватого не жаловать, а без неправы (без суда) человека не погубить ни на суде, ни на вече. Князь должен был судить тоже по крестному целованию. Князь и посадник обязывались не брать тайных посулов (подкуп).
Новгородская грамота также требует от судей суда правого по крестному целованию и определяет штраф в 50 р. тому судье, который уедет из города, не окончив суда (28).
Соблюдение порядка на суде со стороны тяжущихся ограждается обеими грамотами. Псковская упоминает об ударе, нанесенном одним из тяжущихся другому “пред господою на суде”, как об особом преступлении и назначает за это “продажу князю” кроме уплаты частного вознаграждения (111).
С той же целью она воспрещает “ходити на суд помочью” и угрожает “дыбою” и денежным штрафом тому, кто “силою в судебню полезет или подверники ударит” (58). Новгородская судная грамота воспрещает “наводку наводить” (приходить толпой с целью насилия) на судей и тяжущихся и налагает за наводку: с бояр 50 р., житьих 20, а с молодших 10 (6).
Преступления против других прав государства, кроме вышеприведенного летописного известия, встречаются только в Псковской судной грамоте, которая назначает “переветнику”, т.е. передающему тайны своих чужим (изменнику), смертную казнь.
Это постановление, может быть, родственно со ст. 1-й XXXIX титула Градских законов: “Раздражая на брань ратныя или предавая противным своя – главы усечением мучится”.
Судебные функции государства, составляя существеннейшую потребность подданных, прежде всего, выяснились сознанию наших предков, а потому преступления против судебной власти государства обозначились прежде всех других видов государственных преступлений.
В московское время, по мере того, как крепнет государство и власть сосредоточивается в руках государей, виды государственных преступлений весьма развиваются. Первое место между ними занимают преступления, направленные против главы и целости государства. Практика идет здесь впереди законодательства.
Определения Судебников далеко не выражают современной им действительности. В Судебниках государственные преступления ни по месту, ни по существу не обособлены еще от других преступлений.
Одна и та же статья говорит о ведомых лихих людях: поджигателях, подметчиках, церковных татях, о государском убойце и о крамольнике; второй Судебник прибавляет к этому перечню градского сдавца. Из этих преступников только коромольник (мятежник и изменник) и градский сдавец суть государственные преступники.
Государский убойца есть убийца всякого господина (государь = господину, т.е. хозяину). Ко-ромола же могла иметь место и по отношению к частному человеку (измена поверенного своему доверителю), и если этот коромольник оказывался ведомым лихим человеком, то также казнился смертью.
Уложение делает в этом отношении большой шаг вперед. Оно выделяет все государственные преступления в особую главу (вторую) и говорит: во-первых, о преступлениях против жизни Государя, во-вторых, о преступлениях, имеющих целью свергнуть Государя с престола, и, в-третьих, о преступлениях, направленных против целости государства. Но и этим далеко не исчерпана практика того времени.
Уложение не говорит, напр., об оскорблении Государя словом, о порицании его действий и пр. Из этого умолчания никак не следует заключать, что подобные факты не влекли за собой наказания. Практика доказывает противное: они наказывались и весьма строго.
Преступлениям, направленным против Государя и целости государства, присваивалось наименование великих государевых дел; законодательство, ввиду важности их, относилось к ним с особенной строгостью.
В этих преступлениях, как мы уже знаем, умысел не отличался от покушения и совершения, и не делалось никакого различия по степени участия: главные виновники и не донесшие наказывались совершенно одинаково.
В особую главу (третью) Уложение выделяет преступления, имеющие своим предметом оскорбление чести государева двора. К этому роду преступлений относилось нанесение бесчестия кому-нибудь на государевом дворе словом или действием, нанесение ран и пр.
Преступления, совершаемые на государевом дворе, оскорбляли честь государева двора и влекли за собой более тяжкие последствия, хотя и не все (кража наказывалась даже легче).
За преступлениями против царского величества, целости государства и чести государева двора идет длинный ряд преступлений, направленных против различных прав государства.
Четвертая глава говорит о подделывателях государственных актов и печатей, пятая – о нарушении финансовых прав государства денежными мастерами, которые будут лить оловянные деньги или подбавлять свинец в серебряные деньги; глава VII, посвященная службе ратных людей, говорит о преступлениях против порядка службы и т.д.
Для ограждения судебных прав государства истцу и ответчику предписывалось, став перед судьями, искать и отвечать “вежливо, и смирно, и не шумно, и никаких невежливых слов не говорить и меж собой не браниться”.
Виновный в нарушении этого предписания наносил судьям “бесчестье”, за что подвергался денежному штрафу. Обнажение оружия на суде вело к батогам, нанесение ран – к наказанию кнутом (X. 105). За неправый суд думные люди теряли честь и платили обиженному штраф в сумме тройной цены иска, а недумные подлежали торговой казни (X. 5).
