Конституция 3 сентября 1791 г. обеспечивала всем гражданам право мирных собраний с соблюдением требований, устанавливаемых полицейскими законами (en se conformant аuх lois de police).
Фактически в эту эпоху существовала почти неограниченная свобода собраний. Все важнейшие политические вопросы обсуждались в собраниях «секций», на которые разделялся Париж, или в общинных собраниях в менее значительных местностях, или, наконец, в возникавших ежедневно «народных обществах», т.е. клубах.
Предметом обсуждения на этих собраниях являлись разнообразные проекты петиций, предлагавшиеся для подачи Учредительному Собранию.
И так как целью этих петиций было с одной стороны оказать давление на Собрание в том направлении, которое желательно было для их составителей, и с другой стороны этими петициями население постоянно держалось в несколько возбужденном состоянии, благодаря непрекращающейся политической агитации, то неудивительно, что Учредительное Собрание или значительная часть его членов скоро обнаружили стремление подвергнуть право петиций некоторым ограничениям.
Застрельщиком в этом движении против права петиций выступил один из наиболее выдающихся юристов Собрания, Шапелье.
С именем Шапелье нам уже приходилось встречаться в нашем введении, по поводу отстаивавшейся им точки зрения на право петиций[1]. Попытка его ограничить пользование этим правом одними избирателями как мы уже видели, не имела успеха.
Более удачной оказалась попытка отнять право петиций у каких бы то ни было коллективных организаций, к которым Шапелье, разделявший в этом отношении взгляды Руссо, относился крайне враждебно.
Свой взгляд на право петиций Шапелье обосновывал весьма подробно в особом докладе, предоставленном Учредительному Собранию 9 Мая 1791 г. Право петиций, говорил он в этом докладе, есть право индивидуальное. Каждый гражданин должен осуществлять его сам, в силу принципа, по которому граждане могут делегировать только те права, которых они не в состоянии осуществлять сами.
Отсюда следует, что никакой союз, корпорация, или община не могут подавать коллективных петиций. Точно также не могут подавать петиций и клубы, которые в глазах закона являются простыми индивидами. Если бы закон дал им право принимать решения, и публиковать их, он дал бы им средства приобрести власть, которой они не должны иметь[2].
Hе смотря на возражения Робеспьера, указавшего, что ограничивая право петиций, закон нарушает и свободу собраний, Учредительное Собрание 10 мая приняло предложение Шапелье, заключавшее в себе ограничение права расклейки афиш, и права петиций.
В силу этого нового закона в собраниях общин, или секций могли обсуждаться только петиции по вопросам местного значения (les objets d’interet municipal). Всякие решения общинных собраний по вопросам, не относящимся к этой категории, не имеют значения, и являются не конституционными[3].
Отстаивая закон от нападок Робеспьера Шапелье указывал, что свобода собраний нисколько не нарушается. Если граждане желают обсуждать политические вопросы, они могут созвать собрание, хотя бы в том же самом помещении, где проходят общинные собрания. Единственное последствие закона будет то, что собрания, обсуждающие политические вопросы, будут всегда частными собраниями, a не собраниями общины[4].
Один из историков Революции, Бюшез, замечает, что этот закон был задуман и наскоро осуществлен под влиянием революционных действий клуба кордельеров и предназначался тому, чтобы лишить секции и клубы всякой инициативы. По мнению Бюшеза, это по существу исключительный закон, противоречивший общим принципам конституции. И авторы его совершенно напрасно пытались возвести исключение в принцип.
Когда они утверждали, что право петиций принадлежит только отдельному лицу, и не может быть делегировано, им на это отвечали, что если народ может делегировать право издания законов, то почему же не может он на том основании делегировать право выбора средств, наиболее пригодных, чтобы сделать его счастливым[5].
Указанный декрет был лишь первой попыткой ограничить растущее влияние клубов.
Попытка эта, по-видимому, не принесла ожидаемых результатов, ибо вскоре после издания декрета, Учредительное Собрание решилось возобновить ее вторично.
Инициатором этой второй попытки явился тот же Шапелье. На этот раз истинные цели законопроекта уже не маскировались. После окончания работ комитета по составлению конституции, 29 сентября 1791 г. Шапелье от имени комитета представил особый доклад о клубах и народных обществах[6].
Автор доклада старался быть беспристрастным. Он признавал заслуги, оказанные народными обществами (societes po pulaires) в период, пока продолжалась революция.
Когда нация меняет образ правления, говорилось в докладе, каждый гражданин является в роли должностного лица. Все обсуждают и должны обсуждать государственные дела. И все, что ускоряет революцию, должно быть пущено в ход.
Это неизбежный процесс, который нужно поддерживать, и даже усиливать, чтобы самый факт революции не вызывал сомнений у тех, кто ей противодействует, чтобы она встречала меньше препятствий на пути, и скорее достигла цели.
Но когда революция закончена, когда конституция установлена, когда она распределила все полномочия, призвала все власти, тогда, для блага этой конституции, необходимо, чтобы все пришло в полный порядок, чтобы ничто не мешало деятельности установленных властей;
чтобы решение и власть были только там, где им определено быть по конституции;
каждый должен настолько уважать свои права гражданина, и функции, порученные властям, чтобы не выходить за пределы своих прав, и не покушаться на прерогативы власти.
Всем гражданам, продолжал докладчик, дозволяется собираться мирно.
В свободной стране, когда конституция, основанная на правах человека, создала отечество, глубокое и сильное чувство привязывает к общему делу всех жителей государства; является потребность интересоваться этим общим делом, говорить об нем; необходимо, чтобы все общественные учреждения не только не подавляли, не угашали этот священный огонь, но, напротив, всячески его поддерживали.
Далее, однако, Шапелье указывал на то, что в новом государственном строе всякая власть должна опираться на волю народа, выразителями которой являются народные представители. Именно в силу этого принципа конституция упразднила все существовавшие ранее корпорации, и воспретила всякие адреса и петиции коллективного характера.
Общества, мирные собрания граждан должны оставаться незаметными в государстве. Если они выходят из того частного положения, которое назначено им конституцией, они разрушают ее вместо того, чтобы защищать, и крик соединения – друзья конституции, превращается в мятежный крик, способный только нарушать деятельность законных властей.
В заключение своего доклада Шапелье предложил проект декрета, который, несмотря на оппозицию Робеспьера, и был принят Учредительным Собранием Декрет запрещает обществам, союзам и клубам требовать к себе должностных лиц, и вообще оказывать препятствия действиям законной власти, под угрозой для председателей собраний, или участников таких действий лишения политических прав на известный срок.
Далее запрещается подавать какие бы то ни было петиции коллективно от имени клубов, обществ или союзов, посылать депутации, вообще проявлять в чем бы то ни было свое «политическое существование».
Ответственными признаются все лица, принимающие участие в таких действиях, причем, если они не принадлежат к числу активных граждан то ответственность для них выражается штрафом до 1200 ливров для французов, и до 3000 ливров для иностранцев.
Настоящий декрет направлялся, таким образом, не столько против политических собраний и клубов, как таковых, сколько против вмешательства их в деятельность администрации, и в этом отношении Шапелье, как показала последующая история клубов и всего движения, обнаружил верное понимание грядущей опасности.
Гораздо труднее было обосновать проведенные ими ограничения права петиций, которые представлялись, несомненно, искусственными. Практическое значение всех этих мероприятий было, однако, невелико.
Применение этих здравых принципов, замечает комментатор Даллоз по поводу последнего декрета Учредительного Собрания о клубах и народных обществах, оказалось невозможным в тех чрезвычайных обстоятельствах, в которых тогда находилась Франция. Поэтому декрет остался невыполненным[7].
[1] См. Введение.
[2] Moniteur Universel, 11 мая 1791, № 131, р. 538.
[3] Moniteur Universel, 12 мая 1791, № 132, р. 542.
[4] Ibidem.
[5] Buchez et Roux, «Histoire parlementaire de la Revolution», t. X. p. 125.
[6] Доклад и последовавший декрет Учредительного Собрания – Moniteur Universel, 30 septembre 1791, № 273, р. 1140.
[7] Dalloz, Repertoire de legislation, t. 5, p. 281.