История Уложения царя Алексея Михайловича обогатилась за последнее время новыми данными, проливающими свет на три важнейших стороны в процессе составления и издания основного законодательного памятника Московской Руси, именно на отношение его к предшествовавшему законодательству, на участие в его составлении земского собора и на рецепцию в нем иноземного права, в частности Литовского статута.
I. Приказу князя Н.И. Одоевского, учрежденному для составления проекта уложения, предложено было государем двоякого рода задание: привести в систему существовавшие законоположения и по назревшим вопросам выработать новые.
Исполнение первой задачи требовало, “чтобы прежних великих государей, царей и великих князей Российских, и отца его государева, блаженныя памяти великаго государя, царя и великаго князя Михаила Феодоровича всея Русии, указы и боярские приговоры на всякие государственные и на земские дела собрать, и те государьские указы и боярские приговоры с старыми судебниками справити”.
Быстрое и успешное выполнение этой сводной задачи оказалось возможным благодаря существованию в московских приказах так называемых Указных книг, представлявших собой готовые хронологические, частью даже систематизированные своды законоположений по отдельным ведомствам суда и управления.
Комиссия князя Одоевского черпала из этих книг законодательный материал в готовом виде. Самый процесс использования Указных книг для Уложения нам неизвестен, так как делопроизводство приказа князя Одоевского до нас не дошло или, во всяком случае, не разыскано до сих пор.
Архивный материал проливает, впрочем, на этот процесс некоторый свет. В одной из недавно изданных расходных книг Поместного приказа встречается указание на то, что в июле и августе 156 (1648) г. подьячие этого приказа изготовляли для Уложенного приказа боярина князя Н.И. Одоевского с товарищи “с указныя книги государевы указы и боярские приговоры о поместных и вотчинных землях” (“Расходные книги и столпы Поместного приказа 1626-1659 гг.”, изд. под ред. Н.Н. Ардашева. М., 1910. I. С. 135, 139).
Из приведенного указания следуют два вывода: 1) приказы были привлечены к активному содействию Уложенному приказу[1] и 2) содействие это не ограничивалось представлением подлинных Указных книг, но заключалось в извлечении из них резолютивной части – государевых указов и боярских приговоров – с очищением последних от излишнего для Уложения предварительного материала приказных докладов[2]. Таким образом, редакционная работа Уложенного приказа облегчалась до крайности.
Еще К.Д. Кавелин придерживался того взгляда, что содействия приказов уложенной работе нельзя ограничивать дошедшими до нас Указными книгами, и высказал предположение, что все те части Уложения, которые не заимствованы из иноземных источников и не “составлены вновь” и, следовательно, были результатом сводной работы, извлечены из записных книг приказов (см. собр. соч. К.Д. Кавелина. Т. I. СПб., 1897. Столб. 892)[3]. Предположение Кавелина находит себе в наши дни несомненное фактическое подтверждение.
Неутомимый архивный исследователь С.Б. Веселовский выпустил в минувшем году ценный этюд: “Источники XVIII главы Уложения Царя Алексея” (оттиск из III тома Трудов Археографической Комиссии Императорского Московского Археологического Общества), в котором наглядно установил прямую связь между названной главой и указным материалом Печатного приказа.
С.Б. Веселовский подверг обследованию 11 из столбцов Печатного приказа, хранящихся в Московском архиве Министерства юстиции в делах Преображенского приказа, и в нем нашел несколько докладов, сделанных в 132-133 (1624-1625) гг. государям начальством приказа – боярином Ф.И. Шереметевым и дьяком Григ. Нечаевым.
Сопоставив эти доклады с уложением, С.Б. Веселовский показал, что почти все указы этого столбца, большей частью только с небольшими изменениями, вошли в XVIII главу Уложения и составили немного менее половины всех статей ее. “К сожалению, – замечает почтенный исследователь, – до нас дошли не все доклады: доклад 11 апреля 132 г. упоминает о “прежней выписке”, которой в столбце нет” (с. 3).
В вышеозначенных докладах Печатного приказа С.Б. Веселовский установил прямые или косвенные источники для 34 из общего числа 71 статьи XVIII главы Уложения. Путем сопоставления и сравнения получилась возможность указать связь с указной практикой Печатного приказа еще 22 статей.
“Неизвестно, – говорит С.Б. Веселовский, – происхождение 31-45 статей, но заимствование их из дел Печатного приказа более чем вероятно, если принять во внимание известную нам компетенцию этого учреждения и его записные книги, сохранившиеся в Архиве Министерства юстиции. Одним словом, нам представляется несомненным, что вся XVIII глава взята в Печатном приказе, так же, как XXV глава (о корчмах) взята из указной практики Новой чети” (с. 36).
Не можем по этому поводу не вспомнить прозорливости К.Д. Кавелина, который предполагал, что XVIII глава Уложения составлена из Указных книг Поместного или Печатного приказа, а XXV из Указной книги Новой четверти. Быть может, со временем архивные находки оправдают и другие аналогичные предположения Кавелина.
Установив материальное заимствование XVIII главы Уложения из вышеозначенных докладов 1624-1625 гг., С.Б. Веселовский полагает, что формальным и прямым источником для уложенной работы послужили не самые эти доклады, а Указная книга Печатного приказа и даже выписанные из нее для Уложенного приказа резолютивные части – указы (с. 3-4). Такое вполне вероятное предположение С.Б. Веселовский основывает на аналогии с отмеченной нами выше деятельностью Поместного приказа.
Сосредоточение целого ряда докладов Печатного приказа в небольшом промежутке времени 1624-1625 гг. обратило на себя внимание С.Б. Веселовского особенно ввиду того, что состоявшиеся по этим докладам указы почти что не дают новых решений, а узаконивают главным образом сложившуюся приказную практику.
Автор предполагает, что мы имеем дело не с обычной текущей докладной практикой приказа, а с нарочитым пересмотром юридической регламентации его ведомства (с. 40).
К этому наблюдению автор присоединяет факты аналогичных пересмотров по другим ведомствам, приходящиеся на то же приблизительно время, именно: пересмотр всех основных вопросов поместного и вотчинного права (в 1620 и следующих годах), пересмотр и изменение таможенных уставных грамот многих городов, пересмотр жалованных грамот в сыскных приказах (1620-1630 гг.), меры (с 1622 г.) для регулирования и улучшения положения служилого класса (с. 41).
“Наконец, – говорит автор, – есть определенное указание на то, что около 132 (1624 г.) в Челобитном приказе состоялось какое-то “уложение” по гражданскому суду, которое и было сообщено этом приказом другим приказам.
В сохранившихся судных делах Устюжской чети и приказа Холопья суда встречаются указы из нового государева уложения, сообщенного им Челобитным приказом. Как велико было это уложение и каких вопросов касалось оно, все это предстояло еще выяснить” (41).
Сопоставление приведенных фактов дает основание высказать предположение, что в 1620-1626 гг. происходила усиленная законодательная работа по “обновлению земли” (42), на которую можно смотреть как на предварение кодификационной работы и наличность которой, несомненно, облегчила впоследствии составление Уложения, особенно частей его, носивших сводный характер.
Стараясь по возможности выяснить способ и приемы пользования в Уложенном приказе указным материалом Печатного приказа, С.Б. Веселовский останавливается на порядке следования статей в XVIII главе Уложения. С точки зрения требований логической стройности распределения законодательного материала порядок этот представляется непоследовательным.
Отсутствие внутренней логической последовательности С.Б. Веселовский объясняет тем, что в XVIII главе Уложения в очень многих случаях сохранен порядок статей докладов Печатного приказа, а приказ придерживался, вероятно, не логического порядка, но хронологического (с. 29).
Сделанное С.Б. Веселовским наблюдение важно в двояком отношении: 1) оно указывает на то, что редакторы Уложения придерживались близко материала, доставленного им Печатным приказом (с. 30); 2) оно наводит нас на более общую мысль о том, что порядок следования статей в отдельных главах Уложения находится в зависимости от специального источника каждой главы.
Опираясь на наблюдения С.Б. Веселовского, приходится не только признать правильность предположения Кавелина, “что распределение уложения по главам сделано на основании записных книг” (Собр. соч. Т. I, 1897. Столб. 891), но и расширить его содержание указанием, что и распределение статей внутри отдельных глав Уложения сделано в известных случаях тоже на основании записных книг приказов.
Что же касается дальнейшей гипотезы Кавелина, что “порядок глав определился старшинством приказов, из записных книг которых они выбраны”, то эта гипотеза остается пока без поддержания фактами.
II. Признавая непоследовательность статей XVIII главы несомненным фактом (с. 29), С.Б. Веселовский все же не считает высказываемого им положения безусловным и находит даже нужным его оговорить. “Не следует, впрочем, – замечает он, – преувеличивать непоследовательности статей XVIII главы. Ведь у людей XVII в. была не совсем такая логика, как у нас, и их способ мыслить отличается от нашего.
Тогда приказному уму казалось вполне естественным переходить с пошлин с откупов на пошлины с несудимых грамот откупщикам, а с последних на порядок дачи суда на откупщиков.
Заговорив в статьях о пошлинах с судных актов о сибирских служилых людях, приказный ум переходил к пошлинам вообще с служилых людей, которые бывали на службе в Сибири, а заговорив о людях, служивших в Сибири, он присоединил к ним и поволжских людей, так как у тех и у других был признак сходства – дальность службы” (с. 28-29).
Считаем необходимым подчеркнуть в приведенном замечании правильную мысль автора о том, что нельзя оценивать порядок распределения материала в старых юридических памятниках с современной точки зрения, но что, напротив того, следует доискиваться в них собственной своеобразной систематики, отправляющейся от иных предпосылок и развивающейся в иной последовательности, чем это принято в наше время[4].
В приведенном замечании С.Б. Веселовский вскрывает даже один из распространенных приемов старой юридической систематики, именно ассоциации правоположений по внешним признакам.
III. Вскрытие своеобразной системы Уложения составляет, по нашему мнению, одну из очередных задач изучения этого памятника. Имея в виду со временем посвятить этому вопросу специальную статью, я позволю себе в настоящее время обратить внимание на одно из систематизирующих начал, проявившееся в распределении законодательного материала в некоторых главах Уложения.
Преобладающий процессуальный характер памятников древнего права породил своеобразный характер старой юридической систематики. Отправной точкой для последней служило понятие судебного действия, последовательное движение которого определило собою порядок распределения правоположений как формального, так и материального характера, обычно привлекавшихся в различные моменты судебной драмы.
Старая юридическая систематика покоилась на драматическом принципе и следовала хронологическому порядку раскрытия действия[5]. Этого рода систему можно подметить в порядке распределения X главы Уложения “О суде”.
В.Н. Латкину, автору специального курса по истории источников права Московского государства и Российской империи, X глава Уложения представлялась обработанной “хуже всех глав”, так как “при разнородности предметов, входящих в состав ее содержания, она не излагает их в последовательном порядке, но представляет ряд постановлений, касающихся как формального, так и материального права и не соединенных друг с другом никакою логическою связью” (Лекции по внешней истории русского права. СПб., 1899. С. 131)[6].
Этот крайний отзыв вызван неправильным, вне всякого сомнения, применением к старому памятнику современных нам представлений о системе. Поэтому приведенный отзыв не в состоянии был поколебать более раннего и более проникновенного замечания В.И. Сергеевича, согласно которому последовательность статей X главы Уложения должна быть поставлена в связь с судебниками: “подобно судебникам, она начинается с перечисления лиц, которым принадлежит суд, затем идут статьи о порядке суда, о вызове, о явке на суд и т.п. процессуальные постановления.
Потом следуют статьи о преступлениях, а в конце находим постановления, касающиеся гражданского права” (Лекции и исследования по истории русского права. СПб., 1883. С. 607-608). Прав был Г.С. Фельдштейн, когда, затронув вопрос о системе X главы Уложения, сказал, что “составители ее при расположении материала руководствовались исключительно представлением о движении спора, предвидя по возможности все допустимые случайности” (Главные течения в истории науки уголовного права в России. Ярославль, 1909. С. 29).
Высказанную мысль Г.С. Фельдштейн иллюстрировал некоторым обзором порядка статей, но крайне суммарным, недостаточно внимательным и проникающим в содержание памятника весьма неглубоко.
Применительно к драматической системе развития судебного действия X глава Уложения может быть разделена на три части: 1) предварительное установление компетентного суда и предмета тяжбы (ст. 1-100), 2) самый “суд” (ст. 101-193) и 3) вершение дела (ст. 194-287).
Первая часть обнимает первые 100 статей главы. В ней последовательно идет речь о составе и компетенции суда, отношении судей к сторонам и к отправлению правосудия (ст. 1-10), о судебном делопроизводстве и о хранении служебной тайны судебными чинами (ст. 11-14), о мерах против судейской волокиты (ст. 15-17), о мерах против судебной волокиты, вызываемой недобросовестностью истца при вчинании иска (ст. 18-19), о порядке судебных инстанций (ст. 20), о том, что представление доказательств ограничивается временем “суда” (ст. 21-22), о составе судебного присутствия (ст. 23-24), о неприсутственных днях в судебных учреждениях (ст. 25), о составе приставной памяти (ст. 100), как предварительного уведомления судьи о тяжбе и точного обозначения предмета последней.
В представленной нами схеме содержания первой части пропущены пока ст. 26 ист. 27-99. Занимаемое ими место требует особого объяснения, которое может быть дано для ст. 26 без затруднения и для ст. 27-99 представляется более сложным.
Статья 25 устанавливает неприсутственные дни для суда. Статья 26 предписывает прекращение работ и торговли в воскресные и праздничные дни. Она не имеет никакого отношения к суду и попала на данное место главы о суде исключительно в силу ассоциации по внешнему признаку, весьма обычной в старых памятниках права.
Что касается ст. 27-99, определяющих, какой указ надлежит чинить за бесчестие, то на первый взгляд может показаться, будто помещение их в данном месте применено к движению процесса в том смысле, что им предусматривается бесчестие, нанесенное на “суде”. Так именно и показалось Г.С. Фельдштейну который, ничтоже сумняшеся, уверяет, что ст. 27-107 говорят о возможном при разборе дела бесчестии (Указ. соч. С. 29).
Уверение Г.С. Фельдштейна, безусловно, неправильно. Прежде всего, в нем ст. 27-107 без достаточного основания объединены единством содержания; против этого следует возразить, указав, что ведьст. 100-104не имеют никакого отношения к бесчестию.
Затем, ст. 100 говорит о приставной памяти, которая подавалась до “суда”, т.е. до разбирательства дела; следовательно, предшествующие статьи не могут говорить о бесчестии, возможном при разборе дела. О таком бесчестии говорят ст. 105-107, помещенные в той части, которая приурочена к “суду”, т.е. к разбору дела.
Основание принятого расположения ст. 27-99 может быть выяснено только в связи со статьей 100. Статья эта требует, чтобы в приставных памятях истцы иски свои описывали “именно с ценою”. Имея в виду это требование, ст. 27-99 устанавливают указную, так сказать, цену исков о бесчестии, и в этом именно обстоятельстве коренится основание, почему им отведено данное место в X главе[7].
Правда, в некоторых случаях бесчестия не положено править никакой платы на виновном, и установлено для последнего личное наказание (ст. 27-31). Само собой разумеется, что соответственные статьи не подходят под определение цены иска.
Вполне, однако, понятно, почему и они приведены в данном месте: затронув с точки зрения цены иска вопрос о бесчестии, составители считают необходимым исчерпать этот вопрос в одном месте, поскольку дело идет о бесчестии вообще, без особо квалифицирующих его обстоятельств.
Некоторое сомнение может вызвать положение, занимаемое ст. 21-22. Статьи эти ограничивают представление судебных доказательств временем “суда” и, таким образом, относятся ко второй части по нашей схеме.
Нахождение их в первой части может быть, однако, объяснено на основании ассоциации по внешним признакам. Предшествующая 20-я статья разрешает истцу бить челом государю, “будет ему в приказе суда не дадут, или против его челобитья указу ему не учинят”.
Применительно к этому следующая 21-я статья по контрасту определяет, по каким челобитьям не следует чинить указу; такими она признает всякого рода челобитные, подаваемые после “суда” для “пополнки суднаго дела”, каковая запрещается. Раз заговорив о недозволенной пополнке судного дела после “суда”, составители стараются исчерпать этот вопрос и в ст. 22 запрещают подобную пополнку не только сторонам, но и судьям.
Вторая часть X главы приурочена, как сказано, к стадии “суда”. В ней прежде всего говорится о случаях решения или отклонения дела без “суда” или “до суда” (ст. 101-104, причем ст. 103 приведена как изъятие). После них идут уже различные возможности на “суде”. Статьи 105-107 определяют поведение сторон на “суде”.
Статьи 108-123 говорят о явке сторон на “суд”, отсрочке и отлучке с “суда”, а также о доставлении сторон на “суд”. Статьи 124-131 устанавливают размер и порядок взыскания судебных пошлин. Статья 132говорит о взыскании присужденного, в случае смерти ответчика, с его правопреемников.
Статья эта внесена на основании внешней ассоциации: предшествующая статья 131 определяет случай, когда иск правится вместо ответчика на суде; от этого случая ст. 132 переходит к другому, когда тоже иск правится на других людях, а не на ответчике.
Статьи 133-135 о похвальбе попали сюда потому, что в делах о похвальбе взыскивается денежная “заповедь”, которая ассоциировалась, по-видимому, в уме составителей с судебной пошлиной. Статьи, не упоминающие о заповеди (134-135), приведены уж заодно, чтобы исчерпать раз затронутый вопрос о похвальбе.
Статья 136 определяет значение для “суда” признания ответчиком исковых требований. Статьи 137-143 говорят о записи приставной памяти и о вызове и доставлении ответчика на суд. Статьи 144-148 устанавливают размер вознаграждения приставам и неделыцикам. Статьи 148-152 говорят об отсрочке с “суда” по службе.
Статья 153отменяет несудимые грамоты. Статья 154 запрещает вторичный “суд” по решенным или вообще законченным делам. Статья 155 говорит об ответственности судебных поручителей, ист. 156-157- о судебных представителях. Статьи 156-182 посвящены судебным доказательствам. Статьи 183-184 и др. решают деление общих исков на части.
Статья 185 возвращается к вопросу о судебных представителях. Статьи 186-188 говорят о поклепных исках, и в связи с этим ст. 189-192 устанавливают общее требование письменных доказательств в видах предотвращения поклепных исков; наконец, ст. 193 приводит случай исключения, когда письменные доказательства не требуются по роду дела.
Третья часть, приуроченная к вершению дела (ст. 194-287), содержит в себе ряд положений материального гражданского и уголовного права по тем делам, которые решались “судом”. Мы затрудняемся разъяснить ближайший порядок расположения статей этой части.
Полагаем, что ключ к этому разъяснению можно бы найти в Указных книгах судных приказов, к сожалению, до нас не дошедших. Мы приурочиваем эту часть к моменту вершения дела, потому что именно при постановлении приговора судьям нужны были положения материального права.
Драматическая система расположения законодательного материала в хронологическом порядке развития известного действия настолько, по-видимому, свойственна мышлению старых юристов, что применение ее выходит за пределы судебной драмы и встречается и в таких отделах законодательных памятников, которые не имеют ничего общего с судебным процессом.
Примером может служить VII глава Уложения царя Алексея Михайловича. Начинается она с момента призыва служилого ополчения на службу, или, выражаясь современным языком, на действительную службу (ст. 1), и в дальнейшем следует хронологическому движению начатого служебного действия.
В ней последовательно предусматриваются различные, преимущественно уголовного характера, случаи, которым могут подвергнуться ратные люди, “идучи на государеву службу” (ст. 2-7), затем аналогичные и иные возможные случаи “на государеве службе” (ст. 8-29), и, наконец, преступные деяния, которые могут учинить ратные люди, “едучи с государевы службы по домом” (ст. 30-32).
Правда, последние три статьи обнимают не одно лишь возвращение со службы; они говорят: “а будет кто ратные люди, едучи на государеву службу, или с государевы службы по домом”.
Тем не менее мы их приурочиваем к моменту возвращения со службы на том основании, что в предшествовавших статьях отмечались исключительно, и притом всегда раздельно, два предшествовавших момента: “идучи на государеву службу” и “на государеве службе” (“с государевы службы”, когда идет дело об отпуске), и только три последние статьи отмечает завершительный момент: “едучи с государевы службы по домом”.
Те “насильства” со стороны ратных людей, о которых говорят ст. 30-32, представляются фактически более возможными и более частыми после роспуска ополчения, когда дисциплина неизбежно слабеет, чем во время сбора в ожидании сурового режима военного времени.
Вот почему запрещение этих “насильств” и обложение их наказанием отнесено к моменту возвращения ополчения по домам. Но так как такие насильства все же возможны и во время сборов, то в ст. 30-32 сделано добавление: “едучи на государеву службу”, каковое в силу того же хронологического принципа пришлось поставить раньше основного для 30-32-й статей признака: “едучи с государевы службы по домом”.
В основу только что приведенного толкования ст. 30-32 положено представление о конкретном, образном способе мышления древнего законодателя. Насколько такое представление является действительно правильным, можно судить при сопоставлении ст. 22 и 24 той же VII главы. Обе эти статьи говорят об одном и том же – о потраве и грабеже хозяйственных запасов населения ратными людьми.
Две статьи понадобились для этого, по-видимому, лишь затем, чтобы отметить в первой из них случай грабежа в месте стоянки ратных людей (“где они стоят”), во втором – случай потравы и грабежа при остановке ратных людей по пути следования (“а будет кто ратные люди … станут на поле”…).
Систему изложения VII главы можно представить в виде следующей схемы:
- Призыв на действительную службу … ст. 1.
- Время сборов на действительную службу … ст. 2-7.
- Пребывание на действительной службе:
- побег со службы … ст. 8-9;
- отпуск со службы … ст. 10-16;
- освобождение от действительной службы … ст. 17-18;
- побег с боя и переезд изменою … ст. 19-20;
- хозяйственное довольствование … ст. 21-25;
- охрана походного имущества ратных людей … ст. 26-29.
- Возвращение с действительной службы … ст. 30-32.
Не на месте кажутся статьи 17-18, в которых говорится: “а будут которые служилые люди учнут государю бити челом, что им за Старостин), или за увечьем, или за болезнью на государеву службу итти не мочно”… Отнесение этих статей ко II части может быть, однако, объяснено некоторым внешним сходством освобождения от службы с отпуском со службы, за которым они и следуют.
В ст. 24 соединено преступление ратных и не ратных людей: “А будет, кто ратные люди будучи на государеве службе, или кто и не ратные люди, едучи куды проездом для своих дел, станут на поле близко хлеба, и лошадьми хлеб потравят и вытолочат” … Здесь мы имеем случай ассоциации по объективному составу преступления.
Если сопоставить VII главу Уложения со II разделом Литовского статута, послужившим для нее источником[8], то придется признать, что драматическая система изложения принята составителями Уложения самостоятельно, так как ее нет в соответственном разделе Статута.
Приведенными замечаниями о системе Уложения мы пока ограничимся.
III. По вопросу об отношении земского собора к Уложению царя Алексея Михайловича найдены новые данные молодым ученым П.П. Смирновым и опубликованы им в Чтениях Императорского Общества Истории и Древностей Российских при Московском университете (1913. Кн. IV, смесь. С. 1-20: “Несколько документов из истории Соборного Уложения и Земского Собора 1648-1649 гг.”). Значение сделанной находки разъяснено самим П.П. Смирновым в статье “О начале Уложения и Земского Собора 1648-1649 гг.” (Журн. Мин. нар. просв. 1913. Сентябрь. С. 36-66).
Из числа десяти документов, извлеченных П.П. Смирновым из московских архивов Министерства иностранных дел и Дворцового, существенно важным по занимающему нас вопросу является Память приказа боярина кн. Н.И. Одоевского с товарищи, от 16 июля 1648 года, в Новгородскую четверть о созыве выборных от посадов ведомых в Новгородской четверти городов на Земский Собор к 1 сентября 1648 года. В этой памяти рассказывается о том, как возникла самая мысль о составлении Уложения, т.е. разъясняется начало последнего, как выражается П.П. Смирнов.
По официальной версии предисловия к Уложению инициатива его издания приписывается исключительно и всецело решению царя по совету с боярской думой и с освященным собором. Изданная в 1836 году Память новгородского воеводы губному старосте Обонежской пятины Нагорной половины Ивану Кобылину от 28 июля 1648 года (А.Э. IV. N 27) поколебала достоверность этой официальной версии.
В памяти сообщается, что повеление об учреждении приказа кн. Н.И. Одоевского для составления уложенной книги состоялось не только “по государеву указу и отца его государева и богомолца святейшего Иосифа патриарха Московского и всеа Русии, и приговору государевых бояр”, но и “по челобитью стольников и стряпчих, и дворян Московских, и жильцов, (и) дворян и детей боярских всех городов, и иноземцов, и гостей, и гостиныя (и) суконныя сотни, и всяких чинов торговых людей”.
Приведенное свидетельство осложнило правительственную инициативу инициативой общественной. Оставалось, однако, неясным, когда подано было упомянутое челобитье и каково было его ближайшее содержание. На эти вопросы находим ответ в документе, открытом П.П. Смирновым.
Память приказа боярина кн. Н.И. Одоевского в Новгородскую четверть говорит нижеследующее: “В нынешнем во 156-м году, июня в 10 день, били челом государю царю и великому князю Алексею Михайловичи) всеа Русии дворяне Московские, и жильцы, и дворяне и дети боярские розных городов, и иноземцы, и гости, и гостинные и суконные и всяких розных сотен и слобод торговые люди, чтоб государь их пожаловал, – велел учинити Собор, и быти б на Соборе патриарху, и властем, и бояром, и думным людем; и указал бы государь быти на Соборе из стольников, и из дворян Московских, и из жильцов, и из городовых дворян и детей боярских выборным лутчим людем. И они на Соборе учнут бить челом государю о всяких своих делех”.
Таким образом, оказывается, что первоначальное челобитье имело место 10 июня 1648 г. и заключалось в просьбе о созыве земского собора для заявления о назревавших нуждах общества и обсуждении их. Челобитье это было удовлетворено, и состоялся земский собор, который до сих пор не был известен исследователям.
“И по государеву цареву и великого князя Алексея Михайловича всеа Русии указу был у него государя, – говорит новооткрытый документ, – Собор в Столовой избе, а на Соборе был отец иво государев и богомолец святейший Иосиф, патриарх Московский и всеа Русии, и власти, и бояре, и околничие, и думные люди; да на Соборе ж были стольники, и дворяне Московские, и жильцы, да дворяне и дети боярские первых половин Замосковных городов, которые ныне на Москве, и нынешнего лета быти им на государевой службе на Украине, по два человека из города; да на Соборе ж были гости, и гостиные и суконные и всяких розных сотен и слобод лутчие люди.
И били челом государю царю и великому князю Алексею Михайловичю всеа Русии дворяне Московские, и жильцы, и дворяне и дети боярские из городов, и иноземцы[9], и гости, и всяких чинов торговые люди о всяких своих делех и о том, чтоб указал государь написать на всякие розправные дела Судебник и Уложенную книгу, чтоб вперед по той Уложенной книге всякие дела делать и вершить”.
В ответ на это челобитье и состоялось то решение государя с боярской думой и освященным собором об учреждении приказа для составления уложенной книги и о созыве земского собора для ее утверждения, о котором говорит предисловие к Уложению. Так как это решение отнесено предисловием к 16 июля, то отсюда следует, что и заседание земского собора, на котором это решение было принято, состоялось тоже 16 июля 1648 года.
Изложение государева указа и боярского приговора от 16 июля в новооткрытом документе разнится от изложения в предисловии к Уложению как в указании источников для составления Уложения, так и в предписании о производстве выборов на предстоявший земский собор.
Согласно Памяти кн. Н.И. Одоевского указ государев предписывал использовать одни лишь отечественные источники: “Уложенную книгу писать … примеряся прежних государей к Судебником и Уложеньем и блаженные памяти отца его государева, великого князя Михаила Федоровича всеа Русии, указу и уложенью”.
О “правилех святых апостолов и святых отец” и о “градцких законех греческих царей”, упомянутых в предисловии к Уложению, Память кн. Н.И. Одоевского не говорит. Этому обстоятельству не следует, однако, придавать какое-либо значение, так как мы знаем, что Уложенный приказ вообще разрешил вопрос об источниках самостоятельно и свободно в духе того времени, когда, по справедливому замечанию Эйхгорна[10], брали законы отовсюду, где их ни находили, не стесняясь тем, имеется ли для того формальное основание или нет.
Относительно производства выборов на собор новооткрытый документ содержит следующее добавочное распоряжение: “А которые дворяне и дети боярские, Замосковные городы, для службы иные на Москве, – и у тех дворян и у детей боярских указал государь на выборных людей выборы за их руками взяти на Москве”.
Открытый П.П. Смирновым документ восполняет, и весьма существенно, картину участия земского собора в составлении Уложения царя Алексея Михайловича, которая раскрывалась постепенно в исследованиях историков. Первоначально, придерживаясь буквально предисловия, полагали, что участие земского собора было чисто пассивное и ограничивалось заслушанием Уложения и его утверждением.
Затем более внимательное изучение самого текста Уложения и сопоставление его с предсоборными и соборными челобитьями дало возможность признать активное участие выборных людей в составлении целого ряда уложенных статей. Теперь документ, открытый П.П. Смирновым, устанавливает тот несомненный факт, что и самая инициатива Соборного Уложения исходила не от правительства, но от земского собора.
IV. Что Литовский статут был одним из источников Уложения, об этом знал уже первый научный исследователь последнего В. Строев, который и дал этому факту правильное, по существу, объяснение, обосновав заимствование на национальном родстве норм литовско-русского и московского права[11].
М.Ф. Владимирский-Буданов подробно выяснил объем и характер заимствований, сделанных в Уложении из Литовского статута, и вместе с тем попытался выяснить тот путь, по которому эти заимствования проникли в Уложение[12].
В. Строеву дело представлялось так, что заимствования из Литовского статута сделаны были непосредственно в течение кодификационных работ Уложенным приказом кн. Одоевского.
В противоположность этому М.Ф. Владимирский-Буданов высказал предположение, что изучение и усвоение Литовского статута имело место до Уложения, и пользование Статутом в Уложенном приказе явилось лишь завершением предшествовавшего процесса его изучения и постепенного усвоения.
Самый этот процесс прошел, по мнению Владимирского-Буданова, две последовательные стадии. Сначала пользовались Статутом приказные судьи, так сказать, для себя, для уяснения себе самим вопроса, как поступить в затруднительном случае.
“На первой ступени, – говорит М.Ф. Владимирский-Буданов, – пользование чужим источником не есть еще рецепция; назовем такое пользование научным; оно (хотя в самой слабой степени) заменяет юридическое образование”[13].
Далее стали делать из Статута необходимые выписки, приписывать их к Судебнику и заносить в Указные книги приказов. “Таким образом, – говорит М.Ф. Владимирский-Буданов, – научное пользование целым памятником превращается в практическое пользование частями его”[14].
Первоначальные выписки делались недостаточно умело, но постепенно они все более и более совершенствовались и по содержанию, и по форме. “Думаем, – говорит М.Ф. Владимирский-Буданов, – что раньше составления уложения рецепция литовского права перешла уже в другую стадию: в нескольких приказах (преимущественно Судных и Разбойном) было уже усвоено из Статута почти все то, что вошло потом в уложение”[15].
В намеченном М.Ф. Владимирским-Будановым процессе приказной рецепции литовского права до Уложения могла быть удостоверена документально только вторая стадия. Прямым доказательством ее являются выписки из Литовского статута, дошедшие до нас в Эрмитажном сборнике дополнительных к Судебнику статей[16].
Что же касается первой стадии, то она оставалась лишь предположением, которое не имело за собой документальных данных. Новейшее исследование И.И. Лаппо о “Литовском Статуте в московском переводе – редакции XVII столетия” (Журн. Мин. нар. просв. 1914. N 2. С. 209-235) сообщает указанному предположению значительную степень фактической вероятности.
И.И. Лаппо исследовал московскую рукопись Литовского статута 1588 года, находящуюся в числе рукописей, принадлежащих Императорскому Обществу Истории и Древностей Российских при Московском университете и кратко отмеченную в каталоге библиотеки Общества, составленном в 1845 г. П.М. Строевым.
По водяным знакам на бумаге И.И. Лаппо относит рукопись, согласно с мнением известного знатока филиграней Н.П. Лихачева, к тридцатым годам XVII столетия. Характер письма, тождественный с письмом московских беловых рукописей официального происхождения, а также разнообразие водяных знаков, вполне соответствующее приказному обиходу держать бумагу разных покупок, свидетельствуют, по мнению И.И. Лаппо, об официальном происхождении московской рукописи Литовского статута (213).
Совершенно свободное обращение с текстом Статута, его сокращения и распространения, введение в него московских понятий и порядков дают основание И.И. Лаппо признать московскую рукопись не простым переводом Литовского статута на великорусский язык, но своеобразным московским “переводом-редакцией” (221).
Глубокий знаток истории составления Литовского статута 1588 года, И.И. Лаппо весьма убедительно доказывает, что московский перевод сделан не с печатного экземпляра Мамонических изданий, а с одной из литовско-русских рукописей Статута, обращавшихся в Великом Княжестве Литовском (221-229).
На вопрос о цели изготовления московского “перевода-редакции” И.И. Лаппо отвечает прежде всего указанием на то обстоятельство, что исследованная им рукопись не была прямо использована Уложенным приказом князя Н.И. Одоевского, так как в Уложении сделаны заимствования, несомненно, из официального печатного издания Статута (233-234)[17].
Отсюда следует, что и до составления Уложения существовал в московских приказах самостоятельный интерес к Литовскому статуту, который побуждал приказных запасаться даже его рукописями. Что касается московской рукописи, то она беловая, и, как устанавливает И.И. Лаппо, самый перевод-редакция составлен не одним, а несколькими лицами (232).
Это предполагает предшествовавшую черновую работу и, быть может, преемственное составление перевода-редакции (232), обнимающее в предварительном состоянии более или менее длительный процесс изучения и усвоения Литовского статута в приказных сферах Москвы.
А в таком случае московский перевод-редакция Статута может быть рассматриваем как продукт той первой ступени пользования этим источником, которую М.Ф. Владимирский-Буданов называет “научным пользованием”.
Отмечая новое подтверждение фактической вероятности предположения М.Ф. Владимирского-Буданова относительно характера процесса рецепции Литовского статута в Московском государстве, мы должны вспомнить и о тех возражениях, которые выставлялись отдельными исследователями против этого предположения.
К. Верховский, В.Н. Латкин, а за ними Г.Н. Шмелев[18] видят ошибку М.Ф. Владимирского-Буданова в том, что последний предполагает пользование со стороны Уложенного приказа готовыми выписками из Литовского статута, находившимися в Указных книгах, и не допускает будто бы непосредственной рецепции Статута Уложением.
Приведенное возражение не имеет существенного значения. Прежде всего следует указать, что М.Ф. Владимирский-Буданов отнюдь не формулирует своего положения столь категорически, как это изображают его критики.
“В некоторых приказах было уже усвоено из Статута, – говорит М.Ф. Владимирский-Буданов, – почти все то, что вошло потом в уложение”[19], а не все без исключения, что попало в Уложение из Статута.
Далее ссылка критиков на несовпадение редакции выписанных из Статута статей Эрмитажного сборника с редакцией соответственных статей Уложения не может служить доказательством против М.Ф. Владимирского-Буданова, так как последний предполагает, что выписки делались в различных приказах, и, следовательно, мы не знаем, какой из редакций пользовались составители Уложения.
Наконец, и это самое главное, необходимо иметь в виду, что смысл предположения М.Ф. Владимирского-Буданова заключается не в частном вопросе о редактировании заимствованных из Статута статей в Уложенном приказе, а в объяснении того, почему вообще Уложенный приказ привлек Статут в качестве источника для кодификации.
Возвращаясь к исследованию И.И. Лаппо, считаем необходимым в заключение подчеркнуть еще одно имеющееся в нем указание на процесс рецепции литовско-русского права в Москве, указание, сделанное мимоходом, но весьма значительное.
И.И. Лаппо подчеркивает сходство между известным указом царя Бориса Годунова от 16 августа 1603 года о холопах[20] и артикулом 20-м XII раздела Статута 1588 г. – “хто бы в голод челядь свою выгнал”, особенно в редакции этого артикула по московской рукописи.
Сделав указанное сопоставление, И.И. Лаппо говорит: “историк неизбежно должен поставить вопрос: простое ли тут сходство или заимствование?” (232). Замечание И.И. Лаппо весьма важно. Оно обращает внимание историков-юристов на необходимость специального исследования вопроса о том, не было ли до Уложения прямой законодательной, а не только судебно-приказной рецепции Литовского статута в Московском государстве.
[1] Это констатировано было еще А.Н. Зерцаловым на основании неопубликованного архивного материала. См.: Зерцалов А.Н. Новые данные о земском соборе 1648-1649 гг. Чтения И.О. Ист. Др. Росс., при Московском университете. 1887. Кн. III. С. 5.
[2] Этот вывод делает С.Б. Веселовский в исследовании, о котором речь идет ниже.
[3] Предположение это поддерживают: Владимирский-Буданов М.Ф. (Обзор истории русского права. 5-е изд. С. 280) и Шмелев Г.Н. (Об источниках Соборного уложения 1649 г. // Журнал Министерства народного просвещения. 1900. Октябрь. С. 386).
[4] Мне приходилось проводить эту мысль в одной из моих прежних работ. См.: Тарановский Ф.В. Обзор памятников магдебургского права западно-русских городов литовской эпохи.Варшава, 1897. С. 113-114. Ср. замечание А.Н. Филиппова о противоположении “современной мерке” “историко-научной точки зрения” на систему Уложения. Филиппов А.Н. Учебник истории русского права.Ч. I.4-е изд. Юрьев, 1912. С. 329.
[5] См. сделанную выше ссылку на”Обзор памятников магдебургского права”(1897 г.).
[6] В.Н. Латкин воспроизвел здесь не только содержание, но и самые слова отзыва В. Строева о X главе. См.: Строев В. Историко-юридическое исследование уложения, изданного Царем Алексеем Михайловичем в 1649 году. СПб., 1833. С. 43.
[7] Соображение об определении места ст. 27-99 в связи со статьей 100 было высказано во время моих практических занятий со студентами Юрьевского университета в 1910-1911 учебном году учеником моим Г.Г. Рощицким, ныне оставленным при университете для приготовления к профессуре по истории русского права.
[8] См.: Владимирский-Буданов М.Ф. Отношения между Литовским статутом и уложением Царя Алексея Михайловича // Сборник государственных знаний. Т. IV. 1877. Отдел критики и библиографии. С. 12.
[9] Отмечаем, что иноземцы присутствовали на соборе 16 июля 1648 г., хотя в приведенном несколькими строками выше перечне чинов, призывавшихся на этот собор, они не помещены. То же имело место и применительно к земскому собору 1 сентября 1648 г. Среди чинов, призывавшихся на этот собор, иноземцы не упомянуты ни в предисловии к Уложению, ни в новооткрытом П.П. Смирновым документе.
Тем не менее имеется прямое свидетельство о том, что иноземцы присутствовали на соборе 1648-1649 гг. См. об этом: Зерцалов А.Н. Указ. соч. Чтения И.М.О.И. и Др. Р. 1887. Кн. III. С. 7; Кабанов А.X. Организация выборов на земские соборы в XVII веке // Журнал Министерства народного просвещения. 1910. Сентябрь. С. 95 и 123. Необходимо устранять разночтение фамилии выборного от иноземцев (Маиров у Зерцалова и Макров у Кабанова). Г. Кабанов не подозревает, что самый факт установлен раньше его Зерцаловым.
[10] См.: Eichhorn К.F. Deutsche Staats- und Rechtsgeschichte. 5-te Ausgabe. Gottingen, 1843. II Theil. S. 245-246.
[11] Строев В. Историко-юридическое исследование уложения, изданного Царем Алексеем Михайловичем в 1649 году. СПб., 1833. С. 27-29. – В одной из работ В.В. Есипова мы нашли совершенно неожиданное изложение взгляда Строева.
Отметив, чтоУложениебыло составлено комиссией в весьма короткий срок, В.В. Есипов говорит: “По поводу составления уложения 1649 г. один из исследователей, Строев, делает предположение, не воспользовался ли этим случаем один из членов комиссии, князь Одоевский, чтобы повлиять на законодательство России, внеся в него начала польского и литовского права, так как Одоевский был зятем Сапеги (Строев В. Историко-юридическое исследование уложения. СПб., 1832). См.: Есипов В.В.Преступление и наказание в древнем праве.Варшава, 1903. С. 46, прим. 1. – Откуда взяты В.В. Есиповым эти данные и соображения матримониального характера, неизвестно.
У В. Строева их нет. Он высказывает лишь предположение о возможности личного знакомства между Н.И. Одоевским и Львом Сапегою (с. 28), но отнюдь не говорит о свойстве между ними. У Льва Сапеги была одна дочь Анна, которая была замужем за Альбрехтом Владиславом Радзивиллом, князем на Несвеже, кастеляном Виленским. См.: Monografie historyczno-genealogiczne niektorych rodzyn polskich, przez Stanisiawa Kazimerza Kossakowskiego z przypisami Juljana Bleszczynskiego. T. III. Warszawa, 1872. Str. 37.
[12] Владимирский-Буданов М.Ф. Отношения между Литовским статутом и уложением Царя Алексея Михайловича // Сборник государственных знаний. Т. IV. 1877. Отдел критики и библиографии. С. 3-38.
[13] Там же. С. 32.
[14] Там же. С. 33.
[15] Там же. С. 37.
[16] См.: Архив историко-юридических сведений, относящихся до России, изд. Н.В. Калачовым. Кн. II. Половина 1-я. СПб., 1855.; Владимирский-Буданов М.Ф. Хрестоматия по истории русского права. Вып. III. 3-е изд. 1889. С. 18-85.
[17] К сожалению, в исследовании И.И. Лаппо нет сопоставления московской рукописи Статута с выписками из последнего в Эрмитажном сборнике. Такое сопоставление могло бы пролить некоторый свет на процесс усвоения Статута в приказах.
[18] См.: Верховский К. Источники уложения Царя Алексея Михайловича // Юридический вестник. 1889. Ноябрь. С. 373-375; Латкин В.Н.Лекции по внешней истории русского права.СПб., 1890. С. 126-127; Шмелев Г.Н. Об источниках Соборного Уложения 1649 г. // Журнал Министерства народного просвещения. 1900. Октябрь. С. 383.
[19] Владимирский-Буданов М.Ф. Указ. соч. // Сборник государственных знаний. Т. IV. С. 37.
[20] Хрестоматия по истории русского права под ред. М.Ф. Владимирского-Буданова. Вып. III. 3-е изд. С. 98-100.
