Правила о разводе, получившие силу в нашем отечестве со времени принятия христианства нашими предками, ведут свое начало из Византии, откуда была нами позаимствована новая религия, духовным властям которой (т. е. Византии) была подчинена наша церковь в течение нескольких веков. В греческой же церкви постановления, касавшиеся дел, ей подведомых, помещались в особых сборниках церковно-светского права или в так называемых номоканонах.
Эти номоканоны, получившие у нас название “кормчих”, в самые первые века после принятия христианства были у нас в большом ходу в славянских переводах. Номоканоны, как самое слово показывает, представляли из себя сборники с двойственным содержанием: светское и церковное право. Каноническая часть заключала в себе постановления соборов – вселенских и поместных, правила апостольские и правила некоторых отцов церкви. В русских списках сюда присоединялись канонические ответы митрополитов, епископов и других иерархических лиц.
Светский отдел заключает в себе краткие извлечения и отрывки из постановлений византийских императоров – кодекса и новелл Юстиниана, Эклоги Льва Исаврянина и Прохирона Василия Македонянина; а из русских статей – церковные уставы Великих Князей Владимира и Ярослава. Сначала эти номоканоны обращались в разных списках, а потом один из них был напечатан. (Заслуживает внимания, что в печатную кормчую вошли, кроме канонических постановлений, только статьи греческого происхождения.)
По поводу этих источников надо заметить следующее. По историческому своему происхождению они представляют большое разнообразие. Они слагались на пространстве многих веков (XV или XVI столетий). В течение этого времени все стороны брачного права подвергались многим переменам. Каждая отдельная статья, принятая русской церковью в качестве источника права, носила на себе отпечаток обстоятельств и понятий времени своего происхождения. Между тем все статьи о браке располагались в русских сборниках без отношения к времени их появления, в виде положительных законов и правил, обязательных для всякого времени и народа.
Степень канонического достоинства статей о браке чрезвычайно различна: между ними есть статьи, имеющие значение законодательства вселенской церкви (правила апостольские, определения соборов), есть постановления государей византийских и русских, есть, наконец, частные мнения. При этом славянский перевод большей части греческих статей о браке крайне темный, иногда неверный.
При таких условиях понятно, как трудно было пользоваться на практике такими источниками брачного права, в особенности людям не очень книжным, каковы были приходские священники.
Теперь посмотрим, какие же постановления о разводе заключались в вышеприведенных источниках, главным образом, иноземного происхождения, и как относилась к ним русская жизнь.
И прежде всего – какие существовали основания для развода.
1. Во главе поводов к разводу стояло, конечно, прелюбодеяние – которым одновременно нарушалась и физиологическая, и этическая сторона брака. Этот повод одинаково признавался и церковным, и светским правом. Но, в противоположность нашему настоящему правосознанию, муж считался нарушителем супружеской верности, лишь вступая в связь с замужней, а жена, находясь в связи со всяким мужчиной.
Такое определение прелюбодеяния вытекало из древнеримского взгляда на супружеские обязанности: по этому взгляду муж не мог быть виновным перед своей женой в прелюбодеянии, а только перед другим мужем, если он имел недозволенное общение с женой последнего. Связь его с незамужней считалась только безнравственным поступком, который лишь при особых условиях мог составить повод к разводу. Этот односторонний взгляд на прелюбодеяние, конечно, был не согласен и с буквой, и с духом евангельского учения. Но большинство учителей церкви мирилось с ним: “Таков обычай”, – говорил Св. Василий Великий, и, очевидно, бороться с этим обычаем было весьма трудно.
Прелюбодеяние жены считалось настолько преступнее прелюбодеяния мужа, что муж, согласно древнеримскому, а также древнегреческому и еврейскому праву, не только имел право, но и обязан был развестись с неверной женой; по греческому праву муж должен был бросить жену, застигнутую в прелюбодеянии, если не желал навлечь на себя позор.
В нашей церковной практике обязательный развод вследствие прелюбодеяния жены предписывался для священнослужителей.
Это льготное положение мужа в вопросе о значении прелюбодеяния для развода нашло себе полное сочувствие в тогдашних русских нравах, и есть несомненное основание предполагать, что и наши предки (как и другие славяне, а равно и германцы) допускали возможность развода только при неверности жены, а не мужа.
2. В римском и византийском праве, и вслед за ними в правилах Восточной Церкви, обручение уподоблялось браку. Отсюда неверность по отношению к жениху, а тем более добрачная беременность не от жениха рассматривались как неверность в отношении мужа, и если она обнаружилась после заключения брака, то составляла повод к разводу.
Наша церковь разделяла взгляд на обручение Церкви Восточной, но на практике, по-видимому, только нарушение целомудрия невестами священнослужителей составляло для последних, после заключения брака, повод к разводу. Но что касается мирян, то, кажется, для них это обстоятельство не служило, по крайней мере, в древнейшее время, основанием для развода: языческая религия древних руссов допускала вольное общение полов и даже возводила его, по-видимому, в культ, а правила старой религии, при общей грубости нравов, были весьма живучи, как видно из многочисленных жалоб на это наших древних иерархов.
3. Кроме прелюбодеяния известен был целый ряд поводов к разводу по обстоятельствам, более или менее аналогичным с прелюбодеянием, т. е. вследствие обнаружения в поведении мужа или жены фактов, дающих возможность, с известной вероятностью, предполагать нарушение супружеской верности.
Такими фактами, бросающими невыгодную тень на поведение жены, признавалось посещение ею известных лиц или мест, где она легко могла поддаться соблазну, а именно:
1. Если жена против воли мужа пировала с посторонними мужчинами или мылась с ними в бане.
2. Если жена, без ведома или без согласия мужа, посещала цирк, театр или амфитеатр.
3. Если жена против воли мужа провела ночь вне дома, разве бы и у своих родителей.
Все эти поводы позаимствованы из Юстиниановских новелл и выросли на почве римской жизни.
Общие купальни для обоих полов были исконным римским обычаем. Поэтому посещение их только против воли мужа было преступно.
Посещение зрелищ считалось предосудительным, потому что в этих увеселительных местах женам грозила особенная опасность быть обольщенными.
Восточная Церковь, усвоив эти поводы к разводу, на практике своей, принимая решения, сообразовывалась с образом жизни одного и другого супруга, взаимными между ними отношениями и даже поведением на суде.
У нас, едва ли можно в том сомневаться, эти поводы были лишь мертвой буквой закона. В русской жизни не было задатков для восприятия указанных поводов. В древнейшее время, до “развития терема”, русские женщины пользовались сравнительной свободой, и пирование в обществе мужчин вовсе не было пороком такой важности, чтобы составить повод к разводу. В это время женщины, в особенности из простого класса, часто присутствовали на пирах и братчинах. Мало того, даже в монастырях давались пиры, на которых присутствовали женщины.
Что же касается посещения цирков и театров, то эти преступления к древнерусской женщине были неприменимы, потому что подобных зрелищ у нас не было. А относительно посещения бань надо заметить, что у нас было в обычае мыться в одной мыльне не только мужчинам и женщинам – мирянам, но даже чернецы и черницы мылись и парились вместе.
В свою очередь жена имела право развестись с мужем при наличии на его стороне следующих проступков:
1. Если муж в общей супружеской квартире, или в другом доме, но в том же городе, где и жена, заведет связь с другой женщиной.
2. Если муж сделает умысел против целомудрия жены и покусится передать ее на прелюбодеяние другим.
3. Если муж ложно обвинял жену в нарушении супружеской верности.
И эти поводы едва ли имели у нас жизненное значение. Нравственность мужского пола стояла в те времена невысоко, по свидетельству как русских, так и иностранцев-современников, в особенности с водворением крепостного права заведение незаконных связей в общей супружеской квартире было явлением заурядным.
Кроме того, иск жены к мужу о разводе по таким причинам не ладился с той безграничной властью над женой, которой он располагал: ведь даже за убийство жены мужьям даже в XVII столетии назначалось сравнительно слабое наказание.
До нас дошла любопытная поручная запись от 1677 г., в которой поручители ручаются перед кредиторами, что должник явится к сроку для выполнения обязательства вместе со своей женой и что ему “той своей жены не убить, не замучить, не постричь без властелина ведома”.
Относительно права мужей располагать целомудрием жен есть свидетельство о закладе жен с правом залогодержателя пользоваться закладом. Все это вместе внушает большое сомнение, чтобы жены могли требовать развода по вышеуказанным поводам.
Такое же сомнение и по вышеприведенным соображениям представляется и относительно права жены на развод в случае покушения мужа на жизнь жены: если само убийство едва каралось, то тем более только покушение на убийство. К тому же нелегко было отделить вполне дозволенное для мужа “учение” (т. е. битье) жены от покушения.
Другое дело обратный случай: покушение жены на жизнь мужа – здесь он имел полную поддержку в правах, и этот повод к разводу имел жизненную силу.
Взгляд церкви на брак как на таинство, естественно, должен был влиять на крепость брака при разноверии супругов, ибо здесь не могло быть полноты религиозного и нравственного общения между ними. Но сюда присоединилась еще и другая точка зрения: супружеская привязанность могла послужить мотивом для благотворного влияния супруга-христианина на нехристианина, побудив последнего креститься.
Отсюда 4 – развод по разноверию допускается:
а) если не обратившийся супруг не хочет жить в согласии или отказывает в исполнении супружеских обязанностей;
б) если обратившийся супруг убедится в невозможности склонить неверного к обращению.
Несомненно, что в Древней Руси при слабом и медленном распространении христианства и при постоянном общении христиан с нехристианами вопросы о крепости таких браков могли возбуждаться; но, вместе с тем, благодаря этим причинам, а также и тому, что и крестившиеся тяготели еще к старому богу (“крестившиеся татарки к жениху по татарскому своему обычаю приходят и, обвенчавшись в церкви, снова венчаются в своих домах попами татарскими”), можно думать, что мысль о разводе по этому поводу могла возникнуть лишь в исключительных случаях.
Равно нет и указаний на то, чтобы у нас бытовал и другой чисто церковный повод к разводу, бытовавший в Византии и на Западе – 5) восприятие от купели своего ребенка: в Византии родители воспринимали своих детей, чтобы, таким образом, прикрыть развод по обоюдному согласию. Такое ухищрение уже предполагало известные богословские сведения, которые едва ли были присущи русским людям отдаленного прошлого.
Все эти поводы к разводу влекли за собой определенные наказания.
За этим существовал ряд поводов, которые не влекли наказания. Их две категории. Одни истекали из причин физических, другие – моральных. К числу первых относятся:
6. Неспособность к брачному сожитию, если она добрачная и продолжалась в браке не менее трех лет. Это общепризнанный как Восточной, так и Западной Церковью повод к разводу и самый распространенный повод к разводу у народов разных времен и национальностей. Есть положительные свидетельства о пользовании им у нас в до-Петровской Руси.
7. Безвестное отсутствие в течение 5 лет и взятие супруга в плен составляли повод к разводу de jure и, едва ли можно сомневаться, имея в виду некоторые данные (Василий Бельский) и de facto.
8. Болезни: специально упоминается в кормчей о проказе. Надо полагать, что в жизни здесь понималась вообще заразная или даже неизлечимая болезнь – “лихой недуг” (Уст. Ярослава). В вопросе о применении этого повода существовала, кажется, борьба между официальным и неофициальным правосознанием. Власти церковные, имея в виду духовное единение супругов, были против разводов вследствие болезни кого-либо из них. Но неофициальное правосознание считало болезнь достаточным основанием к разводу (развод В. К. Симеона Ивановича со своей женой).
9. Но самым излюбленным и самым распространенным поводом к разводу было принятие монашества. Здесь сходились взгляды церкви с общественной моралью и нравами тогдашнего общества.
Можно положительно утверждать, что ни один из поводов к разводу, указанных в кормчей, не бытовал у нас с таким успехом, как пострижение в монашество.
При каких же условиях это пострижение составляло повод к разводу? Не подлежит сомнению, что основным правилом в древнецерковной практике и в народном правосознании было обоюдное согласие мужа и жены на прекращение брака этим способом (“Если мужу жена не дает ножниц, то не должно постригать его в монахи; тоже и жене”, – говорил митрополит Григорий). Но вместе с тем не подлежит также никакому сомнению, что на практике и воли одного супруга, и преимущественно мужа, было вполне достаточно для того, чтобы путем самопострижения или пострижения жены расторгнуть брак. Сплошь и рядом поступали в монастырь жены, “утаився мужей своих, и мужья, утаився жен”.
Но чаще и обычнее, чем одностороннее и самовольное пострижение, было приневоление другого супруга (обыкновенно жены) к принятию монашества. Иногда такое насильное пострижение мотивировалось каким-нибудь обстоятельством, делавшим продолжение брака невозможным, иногда обходилось и без этого.
Самым обыкновенным мотивом принудительного пострижения было бесплодие. На этом основании была, как известно, пострижена супруга В. К. Василия Ивановича Соломония Сабурова. Равно болезнь считалась тоже уважительным основанием.
Но еще чаще дело обходилось без всяких мотивов. Это тем легче было сделать, что постригали без игуменов, как то требовалось, и даже вне монастыря: в частных домах, в пустой избе и т. п., без свидетелей, насильно, иногда сопровождая обряд возмутительными сценами, как то было при пострижении В. княгини Соломонии.
Чтобы судить о степени распространенности этого повода, надо принять во внимание причины, побудившие древнерусского человека идти в монастырь, а именно: аскетический, привитый Византией, взгляд на женщину, воззрение на брак как на учреждение, вызванное к жизни нужды и немощи ради человеческой. В монастыри шли разные люди и под влиянием разных обстоятельств: одни, увлекаясь душеспасительностью иноческой жизни, другие – в умилении за особую, ниспосланную небом милость, третьи – удрученные разного рода физическими и общественными бедствиями, кто убегал от помещика, кто от Грозного царя, а кто от тюрьмы и виселицы, некоторые шли с намерением пожить праздно и привольно. Все связанные браком лица, искавшие ангельского чина, разрывали свои браки.
10. Посвящение в епископы лица женатого требовало предварительно поступления жены в монастырь и, следовательно, составляло повод к разводу. Так как у нас в древнее время избирались в епископы и женатые, то, следовательно, повод этот применялся и у нас. Этот повод к разводу не указан в печатной кормчей.
11. Бесплодие жены у нас в древности, как и у других народов арийского и неарийского корня, было поводом к разводу. Разительный пример этого повода записала наша история в лице В. К. Василия Ивановича, разведшегося по этой причине со своей женой после 20-летнего супружества.
Есть еще указания и на другие поводы к разводу, как-то: невозможность содержания жены мужем вследствие голода, систематическое преследование ее мужем, вражда между родственниками и удержание жены родителями ее и вражда, и несогласная жизнь супругов.
Эти поводы являются, так сказать, переходом к весьма распространенному в старину прекращению брака по обоюдному согласию супругов.
Разводы этого рода были излюбленными способами прекращения брака. Судя по многочисленности подобных разводов, сохранившихся как относительно Восточной, так и в особенности Западной Руси, надо думать, что такие разводы были заурядным явлением и притом даже не самой древней эпохи (а, напр., XVI и XVII вв.). “Мы договорились полюбовно, – гласят разводные, – чтобы нам расторгнуть брак и мужу на иной жене жениться”, или: “Как мы по своей воле сошлись, так по своей доброй воле и разошлись, за то один к другому на вечные времена не будет предъявлять претензии”. Таким образом, исключительно обоюдная воля супругов решала судьбу заключенного ими брака. При этом разводы такие совершались с ведома и при участии официальных властей – доказательство, что они выражали действительно жившее тогда право.
Изложенное показывает, что в до-Петровской Руси известно было немало весьма разнообразных поводов к разводу. Это количество их и разнообразие объясняются тем, что русское бракоразводное право древнего периода было продуктом исторической жизни двух народов: римского и русского.
Рассмотрение всех этих поводов рядом не означает, конечно, что они рядом стояли в действительности. Мы пытались восстановить жизненную силу каждого из них. Но мы должны сознаться, что в нашем распоряжении нет средств для полного восстановления их исторической роли. Еще с меньшей точностью можно говорить о периоде действия того или другого повода.
Можно, однако же, предположить, что поводы, возникшие вследствие поражения в браке элемента реального, полового и даже экономического (как-то: прелюбодеяние, неспособность к брачному сожитию, болезнь, бесплодие, отсутствие средств к жизни у мужа), заявили о себе в практике раньше, чем поводы, источник которых лежит в нарушении элемента нравственного, этического или религиозного (как-то: систематическое преследование жены мужем, ложное обвинение в бесчестном поступке, принятие монашества).
Разнообразие применения поводов к разводу по времени, вероятно, в известной мере, соответствовало разнообразию применения их и по месту. Припомним, что источники бракоразводного права отличались крайним разнообразием, ходили по рукам в списках разных видов, припомним также, что вершение брачных дел подведомо было тогда местной власти – епископам, которые пользовались в то время большой самостоятельностью – и станет понятной трудность воспроизведения исторической судьбы рассмотренных нами поводов к разводу. (См. мое исслед. О разводе. С. 27-201).
