Договорное право закрепляет существование отдельных и независимых друг от друга государств; оно обеспечивает на вечные времена каждому такому государству неприкосновенность границ и наследственность в нисходящей линии царствующего князя.
Лишь в некоторых случаях установляется договором зависимость одного князя от другого, но и то только в междукняжеских сношениях, а не в вопросах внутреннего управления. За этим единственным исключением владетельные князья, до XVI века включительно, сохраняют права самостоятельных государей.
Договорное право представляет, таким образом, величайшую помеху для образования единого государства с единым государем во главе. Вся наша история с древнейших времен и до последних удельных князей, сыновей Ивана Васильевича и родных братьев последнего Великого князя Московского, Василия Ивановича, представляется бесконечным рядом союзных договоров и обусловленных ими союзных действий князей.
Чтобы убедиться в этом, надо читать не общие курсы нашей истории, в которых события древней жизни приурочиваются к именам более крупных князей, а летописи, которые передают эти события с тем характером союзного единения князей, какой они действительно имели.
Время от 1054 г., когда умер Ярослав Владимирович, и по 1093 г., когда умер последний его сын, Всеволод, “История государства Российского” разделяет как бы на два царствования: Изяслава – от 1054 г. до 1077 г. и Всеволода – от 1078 г. до 1093 г.
Соловьев отрешается от изложения событий по отдельным царствованиям киевских князей, но приурочивает их ко времени то сыновей Ярослава, то его внуков и правнуков, как будто с сыновьями Ярослава не действовали его внуки, а с внуками правнуки.
Д.И. Иловайский снова возвращается к царствованиям отдельных киевских князей; мы находим у него Святополка I и II, Мстислава I и II, Всеволода I и II, Изяслава I и II и т.д., и это не в истории отдельных княжений, а в киевском периоде истории России, т.е. эти Святополки, Мстиславы и пр. – суть всероссийские князья.
В действительности же каждый отдельный князь управлял только в своем собственном княжении, общие же действия совершались союзами князей. Приведем несколько примеров.
Лавр. 1059. “Изяслав, Святослав, и Всеволод высадиша стрыя своего из поруба, сиде бо лет 20 и 4, заводивше кресту, и бысть чернцем”.
1060. “Изяслав, и Святослав, и Всеволод, и Всеслав, совокупивше вой безчислены, поидоша на коних и в лодьях, безчислено множьство, на торкы”.
1066. “Заратися Всеслав, сын Брячиславль, Полочьске, и зая Новгород; Ярославичи же трие, Изяслав, Святослав, Всеволод, совкупивше вой, идоша на Всеслава, зиме сущи велице. И придоша к Меньску… и бысть сеча зла, и мнози падоша, и одолеша Изяслав, Святослав, Всеволод; Вячеслав же бежа. По сем же… Изяслав, Святослав и Всеволод целоваше крест честный к Всеславу, рекше ему: приди к нам, яко не сотворим ти зла”.
Это действия внешней политики. Но единение оказывалось нужным и по вопросам внутреннего управления, по вопросам суда. Владения Ярославичей не только соприкасались, но, что весьма вероятно, границы одного владения врезывались в пределы другого.
При таких условиях единство суда представлялось действительной потребностью населения, а достигнуто оно могло быть только путем соглашения. Вот почему в пространной редакции Русской правды читаем:
“По Ярославе же пакы свкупившеся сынове его, Изяслав, Святослав, Всеволод, и моужи их, Кснячько, Перенег, Никифор, и отложиша убиение за голову, но кунами ся выкупати; а иное все, якоже Ярослав судил, такоже и сынове его оуставиша”.
По принятому способу изложения нашей истории с 1093 г. по 1112 г. в России княжит Святополк-Михаил, а с 1112 г. по 1125 г. Владимир Мономах. В летописях же рассказ ведется о союзных действиях князей. Вот как описывает начальный летописец первую войну Святополка-Михаила с половцами:
“И не всхотеша половци мира, и вступиша половци воюючи. Святополк же поча сбирати вое, хотя на не. И реша ему мужи смыслении: “не кушайся противу им, яко мало имаши вой”. Он же рече: “имею отрок своих 800, иже могут противу им стати”. Начаша же другии несмыслении глаголати: “поиде, княже!” Смыслении же глаголаху: “аще бы пристроил и 8 тысячь, не лихо то есть! Наша земля оскудела есть от рати и от продажь; но послися к брату своему, Володимеру, дабы ти помогл”.
Святополк же, послушав их, посла к Володимеру, дабы помогл ему. Володимер же собра вой свои и посла по Ростислава, брата своего, Переяславлю, веля ему помогати Святополку. Володимеру же пришедшю Киеву, совокупистася у святаго Михаила, и взяста межи собою распря и которы. И уладившася целоваста крест межи собою” (1093).
Святополк должен просить Владимира о помощи. Владимир соглашается, но не даром; по приезде в Киев он предъявляет какие-то требования. Возникает спор, который, наконец, оканчивается мирным договором, и тогда только князья выступают против половцев.
После этого докончания Святополка и Владимира встречаем ряд их совокупных действий.
Лавр. 1095. “Святополк же и Володимер посласта к Олгови, веляста ему пойти на половци с собою. Олег же обещався с нима, и пошед, не иде с нима в путь един”.
Хотя Олег и выступил в поход по требованию Святополка и Владимира, но показал мало охоты к единению с ними. Это и понятно. Ему только что удалось (в 1094) занять отчину свою, Чернигов, где до того времени сидел Владимир, и, конечно, по соглашению со Святополком. Отношения Олега к Владимиру и Святополку были поэтому весьма натянуты. Чтобы перевести их “в любовь”, Святополк и Владимир решили устроить съезд с Олегом в Киеве.
1096. “Святополк и Володимер посласта к Олгови, гляголюща сице: “поиде Кыеву, да поряд положим о Русьстей земли пред епископы и пред игумены, и пред мужи отець наших, и пред людьми градьскими, да быхом оборонили Русьскую землю от поганых”.
В 1097 г. состоялся съезд внуков и правнуков Ярослава, на котором действительно было достигнуто общее их соглашение по важнейшему вопросу о распределении между ними наследства Ярослава.
1101. “Том же лете совокупишася вся братья, Святополк, Володимер, и Давыд и Олег, Ярослав, брат ею, на Золотьчи, и прислаша половци слы от всех князий ко всей братьи, просяще мира. И реша им русскыи князи: “да аще хощете мира, да совокупимся у Сакова”.
1103. “Бог вложи в сердце князем рускым мысль благу, Святополку и Володимеру, и снястася думати на Долобске”.
1104. “Сего же лета исходяща, посла Святополк Путяту на Менеск, а Володимер сына своего Ярополка, а Олег сам иде на Глеба” (минского князя).
Подобные же известия можно найти в Лаврентьевском списке летописи под 1107, 1110, 1112 и в Ипатьевском под 1115 и 1116 гг. Приведем лишь одно из них.
Ипат. 1115. “Свкупишася братья русции князи, Володимер, зовомый Мономах, сын Всеволож, и Давыд Святославичь, и Олег, брат его, и сдумаша перенести мощи Бориса и Глеба: бяху бо создали церковь има камяну, на похвалу и честь телесома ею и на положение… Распри же бывши (по перенесении мощей) межи Володимером, и Давыдом, и Олгом.
Володимеру бо хотящу я (мощи) поставити среде церкви и терем серебрен поставити над нима; а Давыд и Олег поставити я в комару, “идеже отец, рече, мой назнаменовал, на правой стороне, идеже бяста устроене комаре има”. И рече митрополит и епископи: “верзите жребии, да кде изволита мученика, ту же я поставим. И вгодно се бысть”.
Всякий раз, как согласие князей распадалось, приходилось обращаться к суду Божию. Это потому, что все князья самодержавны и ни один из них не мог приказывать другому.
Желающий следить далее за проявлением договорного начала в XI и следующих веках нашей истории да обратится к летописям. Мы же в напутствие ему сделаем одно разъяснение. Летописцы, передавая обращение одного князя к другому, весьма нередко облекают это обращение в повелительную форму.
Владимир, например, посылает за братом Ростиставом, веля ему помогати Святополку, и пр. Некоторые из наших исследователей делают отсюда заключение о праве по началу родового старшинства того князя, который “велит”, – приказывать, и об обязанности того, кому приказывают, – подчиняться приказу. Это большое заблуждение.
Повелительная форма есть только способ выражения, свойственный тому времени, и ничего более. Из нее нельзя делать никаких заключений к праву повелевать. Известно, что киевский князь, Изяслав Мстиславич, никогда не был подчинен черниговским князьям, Владимиру и Изяславу Давыдовичам; как киевский князь он был даже лучше их, а между тем в летописи читаем:
“И сгадавше князи черниговьскии, послаша к Изяславу, веляче ему пойти (на Юрия Владимирского и Святослава Ольговича), рекуче: “земля наша погибает, а ты не хощеши пойти” (Ипат. 1147).
Изяслав был в единении с черниговскими Давидовичами. Земли их терпели от общего врага, и вот они приглашают своего союзника оказать им помощь. Форма приглашения, на наш взгляд, несколько грубая, но она в духе времени. Так все тогда говорили. Особенно любопытно в этом отношении место Ипатьевского списка летописи под 1159 г.
Изяслав Давыдович посылает к двоюродному брату своему и союзнику, Святославу Ольговичу, “веля ему пойти с собою на Галич”. Святослав не соглашается воевать Галич и, в свою очередь, отправляет посла к Изяславу, который держит к нему такую речь: “не велить ти брат начинати рати, а всяко велить ти ся воротити”. Таким образом, оба князя приказывают друг другу!
Семилетнее княжение Мстислава в Киеве рассказано нашими летописцами очень коротко, они посвящают ему не более двух страниц. Мы, конечно, не все знаем о его отношениях к современным ему князьям.
Рассказывая о походе Мстислава на полоцких князей, летописец коротко выражается: “посла князь Мстислав братью свою на кривиче”, и далее: “а Всеволоду Олговичю повеле ити с своею братьею на Стрежев к Борисову” (Лавр. 1127). Из выражений “посла” и “повеле” решительно ничего нельзя вывести об отношениях Мстислава ни к его многочисленным братьям, ни к черниговским князьям.
Повелительная форма соответствует действительному отношению только в тех случаях, когда один из союзников обязался быть в воле другого, как полоцкие князья, например, обязались быть в воле Мстислава.
Та же практика и в московское время.
Великий князь Дмитрий Иванович, состоя в союзе с двоюродным братом своим, Владимиром Андреевичем, на обоюдном условии “не канчивати”, договоры с Тверью, Рязанью и Литвой заключает не от одного только своего имени, но и от имени союзника своего, серпуховского князя.
А так как серпуховский князь имел свою долю в управлении стольным городом Москвой, то и меры по управлению Москвой принимались великим князем по совещанию с ним. В Воскресенской летописи под 1367 г. читаем:
“Toe же зимы князь великий, Дмитрий, с братом, князем Володимером Андреевичем, замыслиша ставити город Москву камен, и еже умыслиша, то и створиша, тое бо зимы и камень повезоша ко граду”.
Общие военные предприятия и при Дмитрии Ивановиче являются результатом соглашения князей участников. В той же летописи под 1377 г.:
“Тое же зимы посыла князь (суздальский) Дмитрий Костантинович брата своего, князя Бориса, и сына своего князя Семена, ратью, воевати поганую мордву; а князь великий Дмитрей Иванович посла же свою рать с ними”.
А вот и пример в обратном смысле:
“Великий же князь Дмитрий Ивановичь, слыша таковую весть, оже идет на него сам царь (Тохтамыш) в множестве силы своея, и нача свкупляти свои плцы ратных, и выеха из города, с Москвы, хотя ити противу ратных. И начаша думу таковую думати Великий князь Дмитрей Иванович с всеми князи рускими, и обретеся разность в них, не хотяху помогати…
Бывшу же промежи ими неодиночеству и неимоверству, и то познав и разумев, Великий князь Дмитрей Ивановичь бысть в недоумении и размышлении, не хотя стати противу самого царя, но поеха в свой град Переаславль, и оттуду мимо Ростов, и пакы реку вборзе и на Кострому” (Воскр. 1382).
Дмитрий Иванович решил уже идти против Тохтамыша, но когда другие князья отказали ему в своей помощи, он должен был изменить свое решение и уйти за Волгу. Нельзя не сблизить положение Великого князя Московского в конце XIV века с положением Великого князя Киевского в конце XI (см. выше, с. 192).
Ни тот, ни другой не могут приказывать соседним князьям, а должны просить их о помощи. Киевский князь получает помощь черниговского и переяславского, но потому, что делает им уступки; московский – не получает и, конечно, потому, что не удовлетворил притязаний своих союзников. Факты бесконечно разнообразятся в частностях, но суть явлений та же.
Явления того же рода наблюдаем не только при Василии Дмитриевиче и Василии Васильевиче, но и при Иване Васильевиче. Могущество этого князя превосходит все, что русские люди могли себе представить по образцам прежнего времени; рядом с его обширными владениями не осталось ни одного великого княжения, за исключением Литовского; число удельных князей, его современников, было очень невелико; и тем не менее этот всесильный государь находился в таких же отношениях к небольшой горсти владетельных князей, его братьев, в каких находились сравнительно слабые его предшественники.
Как и они, договоры с Тверью и Рязанью он пишет не от своего только имени, но и от имени своих союзников, которые состоят с ним в единении на обоюдном условии “не канчивати”. Он совещается с ними не только по вопросам войны и мира, но и по церковным. В 1464 г. оставил митрополию митрополит Феодосии; вот что рассказывает летописец об избрании ему преемника:
“Князь же великий посла по братию свою и по вся епископы земли своеа, такожде по архимандриты и игумены честныа, и якоже снидошася князи, братиа великого князя, и вси епископы земли Рускыя и весь Освященный собор, архимандриты и игумени и протопопы и прочия священници, изволением же великаго князя и его братии и всех епископ, бывших тогда на избрании том, и всего Освященнаго сбора избраша епископа Филипа Суздальскаго быти митрополитом всей Русии” (Воскр.).
Братья великого князя участвуют в избрании митрополита не как советники его и члены великокняжеской думы, а как самостоятельные государи, находящиеся с ним в единении.
Но единение это, как и во времена древние, длилось до тех только пор, пока князь великий удовлетворял притязаниям своих союзников, в противном случае они обращали свое оружие против него. В 1472 г. великий князь присоединил к своим владениям удел умершего брата, Юрия, и ничего не дал из него другим братьям.
“Того же лета, – рассказывает летописец, – разгневахуся братиа на великаго князя, что им не дал в уделе жеребиа, в братне, во князь Юрьеве. И помири мати их. Князь же великий дал князю Борису Вышегород, а князю Андрею Меншему – Тарусу, а Большему князю Андрею мать дала Романов” (Воскр.).
Гнев братьев надо было смягчать уступками земель.
Сделанными уступками они удовлетворились и заключили с великим князем новый мир на обоюдном условии “не кончивати” (Рум. собр. I. №№ 97, 99). Силы каждого из братьев великого князя были ничтожны в сравнении с его силами, но это не мешает им возбуждать “распри и которы” из-за владений; то же делает Владимир Мономах на съезде со Святополком Киевским. Киевский князь сделал уступки своему союзнику; то же делает и московский.
Заключенный в 1473 г. мир продолжался до 1480 г., а в этом году, рассказывает летописец:
“Отступили братиа от великаго князя, князь Андрей да князь Борис. В то же время прииде весть к великому князю в Новгород от сына его, что братия его хотят отступити. Он же вборзе еха из Новгорода к Москве и прииде на Москву перед великим заговейном, и ради быша вси людие, быша бо в страсе велице от братьи его. Все грады быша в осадах и по лесом бегаючи мнози мерли от студени без великаго князя” (Воскр.).
Это новое размирье произошло по вине самого великого князя. Состоя в мирном докончании с братом Борисом, он захватил его села. Андрей соединился с Борисом для восстановления его нарушенных прав.
Несмотря на двукратное посольство от великого князя с мирными предложениями, Андрей и Борис удалились к литовскому рубежу и отправили послов к польскому королю с просьбой управить их в их обидах с киевским князем и помогать им. Великий князь снарядил к ним третье посольство с такими предложениями:
“Пойдите опять на свою отчину, а яз во всем хочу вас жаловати. А князю Андрею даю к его отчине и к материну данию Колугу да Олексин, два города на Оке” (Воскр.).
Недовольные князья не приняли и этих условий. Между тем пришла весть о движении на Москву царя Ахмата. Андрей и Борис, до сих пор упорствовавшие в нежелании мириться, ввиду общей опасности укротили гнев свой и послали к брату предложение о мире.
Посредничеству Великой княгини Марфы, митрополита Геронтия, архиепископа Вассиана и игумена Паисия удалось на этот раз свести князей в любовь. Иван Васильевич дал князю Андрею Можайск и отступился от захваченных сел Бориса. Князья-братья заключили новый мирный договор на обоюдном условии “не канчивати” (Рум. собр. I. №№ 106 и 110).
У Ивана Васильевича и мысли не было об иных отношениях удельных князей к великому, помимо договорных. Поэтому-то он и сыновей своих заставил заключить договор. Все князья были опутаны сетью договоров.
При таких условиях князю, стремившемуся к единовластию, ничего не оставалось, как прибегать к насилию и нарушать собственные обязательства. Так и поступил Иван Васильевич со своим братом Андреем, заключив его в тюрьму. Это тоже не новость. Еще в начале XI века Ярослав Мудрый посадил в тюрьму брата своего Судислава. Одни и те же причины всегда приводят и к одинаким следствиям.
Жизнь полна противоречий. Немало их было и в древности. Несмотря на нарушения договорного права, громадное его практическое значение на протяжении всей нашей древней истории до XVI века включительно стоит вне всякого сомнения.
Но твердость договорного права, как и всякого права, обеспечивается правом иска и судом. Было ли у нас такое обеспечение? Постоянного суда не было, как его нигде нет и теперь в международных отношениях, к которым по существу и относятся наши междукняжеские отношения.
За отсутствием постоянного суда предки наши прибегали к некоторым другим средствам для обеспечения силы договорного права.
Самым обыкновенным и общераспространенным средством обеспечения служила клятва. Все договоры скреплялись присягой. Быть в договоре значило поэтому быть в крестном целовании. Нарушение договора являлось, таким образом, не только нарушением принятых на себя обязательств, но и грехом. Это было клятвопреступление.
Но тут опять мы встречаемся с поразительным противоречием. Духовенство приводило к присяге князей-союзников, но оно же и снимало с них клятву, когда находило это нужным. Побуждения, которыми руководствовалось при этом духовенство, были очень различны. Иногда оно освобождало от клятвы в интересах мира.
Древнейший такой случай, нам известный, относится к XI веку. В 1128 г. предприимчивый Всеволод Ольгович напал на дядю своего, черниговского князя Ярослава Святославича, захватил его в плен и овладел его княжением. Ярослав был в союзе с киевским князем Мстиславом, к которому и обратился за помощью.
Всеволод же, уступив Ярославу Муром, со своей стороны, обратился к Мстиславу с предложениями мира и стал расточать дары его боярам. Мстислав медлил. Так прошли все лето и осень.
“Бяшет бо в ты дни, – рассказывает далее летописец, – игумен святаго Андрея, Григорий, любим бо бе преже Володимером, чтен же ото Мьстислава и ото всех людей. Тот бо не вдадяше Мьстиславу встати ратью по Ярославе, река: “то ти менше есть, оже, переступив хрестьное целование, на рать не встанешь, неже кровь пролита хрестьянскую”. И свкупивше сбор иерейскый, митрополита же в то время не бяше, и рекоша Мьстиславу: “на ны будет тот грех” (Ипат.).
Целый собор иереев принимал на себя грех клятвопреступления. Что было делать князю? В вопросах о том, где грех и где спасение, суд, конечно, принадлежал духовенству, и князь подчинился ему:
“И створи волю их, – говорит летописец, – и сступи хреста Мьстислав к Ярославу, и плакася того вся дни живота своего”.
Духовенство, приняв на себя грех Мстислава, не могло, однако, освободить его от чувства раскаяния по случаю неисполненного долга.
В 1195 г. по таким же соображениям киевский митрополит, Никифор, снял крестное целование с князя Рюрика к зятю его, Роману. Всеволод Юрьевич Владимирский, союзник Рюрика, потребовал от него уступки городов, переданных уже по крестному целованию Рюриком Роману. По поводу этого требования между союзниками возник разлад, и дело было близко к войне. Рюрик обратился тогда к помощи митрополита и получил от него такой совет:
“Княже! мы есмы приставлены к Руской земле от Бога востягивати вас от кровопролития. Ажь ся прольяти крови крестьянской в Руской земле, ажь еси дал волость моложьшему в облазне пред старейшим, и крест еси к нему целовал, а ныне аз снимаю с тебе крестное целование и взимаю на ся. А ты послушай мене, возми волость у зятя у своего, дай же старейшому, а Романови даси иную в тое место” (Ипат.).
И в том, и другом случае духовенство руководилось хорошими побуждениями. Но разве цель оправдывает средства? И не разрушают ли веру в крест эти разрешения от добровольно принятого на себя креста?
Разрешает от клятвы и московское духовенство. Оно руководится при этом желанием угодить сильнейшей стороне, обыкновенно великим князьям. Мы уже знаем, что в договоры великих князей с удельными нередко вносится условие, в силу которого удельные обязываются сложить с себя все прежние целования.
На такое нарушение всех прежних клятв удельные князья вперед получают пастырское благословение. Первое такое благословение, по имеющимся данным, дал митрополит Алексей.
Он разрешил Владимиру Андреевичу Серпуховскому сложить целование к Ольгерду, и братьи его, и к детям, и братаничам. Его примеру следуют митрополиты: Киприан, Фотий, Иона, Феодосии, Филипп, Геронтий, Симон и Даниил; в Рязани такие же разрешения дает рязанский и муромский владыка Симеон[1].
Едва вошли в практику обязательства о сложении целования, то, понятно, должны были появиться и противоположные им: “сего целования не сложить”, или “а се нам докончание правити и до живота”[2]. Эти последние, однако, ничего нового к существу дела не прибавляют, так как верность договору разумеется и без этой прибавки.
Если само духовенство не считало клятву безусловно обязательной и различало крестные целования, которые надо исполнять, от таких, которые должно сложить, то тем менее можно ожидать от сторон, заинтересованных в деле, что они всегда будут исполнять принятые на себя обязательства.
Князья легко снимали с себя крест и без разрешения духовенства. Старая практика в этом отношении была весьма печальна. История наша полна примерами неверности слову и клятве. Приведем несколько случаев.
Черниговские князья, Владимир и Изяслав Давыдовичи, в 1146 г. состояли в союзе со Святославом Ольговичем против Изяслава Киевского; в том же году они изменили Святославу и перешли на сторону Изяслава.
В 1147 г. они изменили Изяславу, а в 1148 г. опять вступили в целование с ним. В 1149 г. Давыдовичи переходят на сторону врага Изяслава, дяди его, Юрия; в 1151 г. снова соединятся с Изяславом против Юрия.
Святослав Ольгович, двоюродный брат Давыдовичей, в 1148 г. был в союзе с Изяславом Киевским; в 1149 г. он перешел на сторону Юрия, врага Изяслава; в 1150 г. снова соединился с Изяславом; в 1152 г. изменил Изяславу и опять заключил союз с Юрием.
И это еще не самые мрачные случаи. Гораздо хуже те, когда князья пользуются крестным целованием, чтобы “на любви” заманить к себе союзника и изменнически лишить его свободы и владений.
Так Изяслав, Святослав и Всеволод Ярославичи захватили приехавшего к ним Всеволода Полоцкого, несмотря на то, что сами пригласили его к себе и целовали к нему крест “не сотворить ему зла”; так же обманом, на крестном целовании, Святополк Киевский и Давыд, владимирский князь, схватили князя Василька и ослепили его; на крестном же целовании овладел полоцкими князьями и Мстислав Великий.
Московское время в этом отношении нисколько не лучше.
Летописец рассказывает, что Дмитрий Иванович при содействии митрополита Алексея зазвал к себе “любовию” тверского князя Михаила, а на третий день лишил его свободы и стал судить (Воскр. 1368).
Великий князь Василий Васильевич был схвачен и ослеплен на крестном целовании союзниками своими, Дмитрием Шемякой и Иваном Можайским, и сам, в свою очередь, на крестном же целовании, схватил и заключил в темницу Василия Ярославича Серпуховского. Так же поступал со своими союзниками и Иван Васильевич.
Каждый князь является, таким образом, собственным судьею в вопросах договорного права. Он сам решает, виноват перед ним союзник или нет; и если находит, что виноват, то выступает из крестного к нему целования.
В 1158 г. Изяслав Давыдович замыслил войну против киевского князя Юрия и начал собирать союзников. Ему удалось склонить на свою сторону родного племянника Юрия, Ростислава Мстиславовича, и внука его, Мстислава Изяславича. Но Святослав Ольгович, которого он также хотел подговорить к союзу против Юрия, отвечал так:
“Хрест есмь целовал к нему, а не могу без вины на нь встати” (Ипат.).
Указать союзнику его вину и тогда уже сложить с себя крестное к нему целование на языке XII века значило “оправиться в хрестном целовании”. В 1151 г. Изяслав обратился к дядям, Вячеславу и Юрию, с упреком в том, что они не исполняют того, к чему обязались по докончанию. “Не хочета ли того всего исправити, – говорит он, – то аз в обиде не могу быти”. И далее:
“Изяслав же, якоже бяше рекл переже: “в обиде не могу быти”, и тако оправяся в хрестьном целование…” (Ипат.).
Далее следует рассказ о войне с дядями. Итак, нужна вина союзника, эта вина должна быть указана ему. Если он не исправится, можно начать с ним войну. Но виноват ли союзник или нет, об этом каждый судит сам. При этом условии выступление из крестного целования представляется делом весьма не трудным.
Но для самого выступления существовало одно общее правило, несоблюдение которого почиталось изменой. Правило это заключалось в заявлении союзнику о сложении крестного целования. После такого заявления прежний друг волен был начать войну, и это не считалось изменой. Нападение же, сделанное без такого заявления, было нападением в измену.
“Он же, – говорит летописец о тверском князе Михаиле Александровиче, схваченном на крестном целовании Дмитрием Ивановичем, – сжалися о том велми и положи в измену, и имеаше ненависть к Великому князю Дмитрию, паче же и на митрополита жаловашеся” (Воскр.).
Такое заявление делалось обыкновенно чрез возвращение крестных грамот. С этого момента и начиналось состояние размирья. В договоре Василия Ивановича с Дмитрием Шемякой читаем:
“А што, брате, еще до складные грамоты пойманы мои городы, и волости, и мои села, и моее матери села, великие княгини, и моих бояр села, войною и грабежом, а на то ти мне дати суд и исправу… А што, брате, в наше розмирье в наших отчинах войны или грабежы чинилися, а тому всему дерть по се наше докончание на обе стороны” (Рум. собр. I. № 52).
Здесь установлены даже разные последствия войны: “в розмирье”, т.е. правомерной, и войны “до складные грамоты”, т.е. в измену. Все же, что приобретено в войне, начатой до сложения целованья, подлежит возвращению.
Недостаточность клятвы и самосуд каждого князя в вопросах договорного права должны были побуждать князей к изысканию иных средств для обеспечения силы договоров. С такими попытками мы и действительно встречаемся.
Они немногочисленны, но чрезвычайно важны, ибо служат дополнением и подтверждением всего сказанного о княжеских отношениях. Попытки эти состоят в установлении особого суда, который и должен решать все пререкания сторон, возникающие из договора; этому же суду предоставляется и забота об исполнении постановляемых им решений.
Древнейшее указание на учреждение такого суда представляет Любецкий трактат. Решив крайне запутавшийся вопрос о Ярославовом наследстве, князья определили:
“Да аще кто отселе на кого будет, то на того будем вси” (Лавр. 1097).
По этому определению право решать пререкания князей, участников Любецкого союза, признано за самим союзом. Князья – участники союза – и составляют верховный княжеский суд.
Случай с Васильком представляет превосходный комментарий к этому определению. Едва успели князья-союзники разъехаться из Любеча, как некоторые мужи, к которым “вниде сотона в сердце”, начали говорить Давыду Игоревичу, что Владимир и Василько Ростиславичи замышляют напасть на него и Святополка Киевского.
Давыд поверил им и убедил Святополка в измене Ростиславичей. Последствием этого был захват Василька “на любви” и ослепление его. Остальные князья-союзники нашли эти действия Святополка и Давыда неправильными, потребовали их к своему суду и приговорили к лишению данных им на Любецком съезде волостей. Вот рассказ летописца.
“Володимер же, и Давыд, и Олег послаша муже свои, глаголюще к Святополку: “что се зло створил еси в Русьстей земли, ввергл еси ножь в ны? чему еси слепил брат свой? Аще ти бы вина кая была на нь, обличил и пред нами и упрев бы и, створил ему. А ноне яви вину его, оже ему се сотворил еси” (Лавр. 1097).
Итак, Великий князь Киевский не мог судить теребовльского князя. Он должен был явиться обвинителем его перед союзом князей. Так как он этого не сделал, он сам был вызван к суду князей и должен был отвечать перед ним. Оправдание его было признано недостаточным, и союзники решили прогнать Святополка из Киева[3].
Только благодаря вмешательству киевлян (см. с.5) князья-союзники переменили гнев на милость, признали единственным виновником измены Давыда и поручили Святополку прогнать его из Владимира. Святополк был плохим исполнителем союзного решения; он не только не прогнал Давыда, но напал на Володаря и Василька, “надеяся на множьство вой”.
В 1100 г. состоялся новый съезд Святополка, Владимира, Давыда и Олега Святославичей в Уветичах, где они снова пришли к единению, но на каких условиях, летописец не говорит. В том же году была окончательно решена и судьба Давыда Игоревича. Летописец дает по этому поводу довольно подробную картину союзного суда.
“Того же месяца (августа) в 30, том же месте (в Уветичах) братья вся сняшася: Святополк, Володимер, Давыд и Олег (Святославичи). И приде к ним Игоревич Давыд и рече к ним: “на что мя есте привабили? О се есмь. Кому до меня обида?” И отвеща ему Володимер: “ты еси прислал к нам: хочю, братья, прити к вам и пожаловатися своея обиды.
Да се еси пришел и седишь с братьею своею на едином ковре, то чему не жалуешься, до кого ти нас жалоба?” И не отвеща Давыд ничтоже. И сташа вся братья на коних. И ста Святополк с своею дружиною, а Давыд и Олег с своею, разно, кроме собе, но особь думаху о Давыде. И сдумавше послаша к Давыду мужи свое: Святополк – Путяту, Володимер – Орогостя и Ратибора, Давыд и Олег – Торчина.
Послании же придоша к Давыдови и рекоша ему: “се то молвять братья: не хочем ти дати стола володимерьскаго, за не ввергл еси ножь в ны, его же не было в Русьскей земли. Да се мы тебе не имем, ни иного ти зла не сотворим, но се ти даемь, шед сяди в Бужьскем, в Острозе; а Дубен и Черторыеск то ти даеть Святополк, а се ти даеть Володимер 200 гривен, а Давыд и Олег 200 гривен”.
И тогда послаша слы свои к Володареви и к Василкови: “пойми брата своего Василка к собе, и буди ваю едина власть, Перемышль; да еще любо, да седита; аще же ни, да пусти Василка семо, да его кормим зде” (Лавр.).
Описанный здесь союзный суд не вполне соответствует соглашению, состоявшемуся в Любече. Ростиславичи по этому соглашению тоже члены суда, а их здесь не было. Надо думать, что мир в Уветичах изменил Любецкое соглашение, и Ростиславичи были выключены.
Другая черта союзного суда в Уветичах, обращающая на себя внимание, состоит в том, что потерпевший Василько лишен волости и получил только право на кормление. На каком же это основании? В рассматриваемое время князь кормится от волости, но это не синекура.
Князь – лицо деятельное, он сам управляет, судит и предводительствует на войне. Слепой Василько не может управлять лично, ему нужен только корм. Эта точка зрения на князя как на фактического правителя и была, может быть, причиной указанного решения.
Ослепление князя является, таким образом, фактом, лишающим его владетельных прав. Предположение это находит себе подтверждение и в желании владимирцев ослепить врагов их, рязанских князей (Лавр. 1177). Великий князь Василий Васильевич не только был пленен, но и ослеплен.
Других случаев союзного суда мы не заметили в древних памятниках. Но есть основание думать, что постановление Любецкого съезда не стоит совершенно одиноко. В 1177 г. русские князья потерпели поражение от половцев и, между прочим, потому, что один из союзников, Давыд Ростиславич, не пришел к ним на помощь. Ввиду этого неисполнения условий договора Святослав Всеволодович Черниговский обратился с такими словами к Роману Киевскому, брату Давыда:
“Брате! я не ищу под тобою ничего же, но ряд нашь так есть: оже ся князь извинить, то в волость, а мужь – у голову, а Давыд виноват. Он же того не створи” (Ипат.).
По упоминаемому здесь договору черниговских князей с киевскими и смоленскими князь, виноватый в неисполнении условий мирного соглашения, подвергался лишению волости. Отсюда следует, что решение союзного суда внуков Ярослава не осталось без последствий, а вошло в княжескую практику и стало включаться в договоры. Но спрашивается, кто же был судьею вины?
Надо полагать, что вопрос о вине, как и при внуках Ярослава, решался судом союзников. Потому-то Святослав и обращается к Роману. Роман же “того не створи”, т.е. не внял словам Святослава или, что то же, взял под свою защиту Давыда. Тогда Святослав обратился к другим союзникам и объявил войну самому Роману. Столкновение это кончилось уступкой Киева Святославу.
Итак, наши князья XI и XII веков додумались уже до союзного суда. В договоры XII века вносились даже статьи, в которых определялись наказания князьям, не исполнявшим условий мирных союзов.
Эта старина переходит и в московское время. Но в период развития единодержавия союзная юрисдикция не могла получить большого значения. След домосковской старины мы находим только в трех договорах Василия Васильевича. Иван Можайский был очень виноват перед Великим князем Московским.
Он напал на него в крестном целовании, взял в плен и отвез в Москву, где великого князя ослепили. Это не помешало, однако, великому князю заключить потом с Иваном Можайским мир, по которому он обязался жить с ним по старым грамотам, а того, как Михаил поступил с ним в 1446 г., не помнить, не поминать, не мстить, ни на сердце не держать.
В старых же грамотах Василий Васильевич обязывался быть с можайским князем за один, держать его в братстве, в любви и “во чти без обиды”, “не канчивать” ни с кем без его веданья, ни ссылаться; жаловать его и печаловаться его отчиной, блюсти ее, не обидеть и не вступаться под ним и детьми его.
Иван Можайский, “на любви” напавший на московского великого князя, имел основание сомневаться в искренности обещаний Василия Васильевича, а потому и не мог ограничиться обыкновенной санкцией договоров, присягой. Для обеспечения его прав нужен был независимый от великого князя суд.
Вот почему в конце договора перечисляется ряд князей-посредников, которым предоставляется право решать вопрос о том, кто нарушил договор, и помогать правому на виноватого:
“А к тому ввели есмя на обе стороны брата нашего, Великаго князя Бориса Александровича Тферского, и свою сестру, а его Великую княгиню, Настасью, и свою братью молодшую, князя Михаила Ондреевича (Можайского) и князя Василья Ярославича (Серпуховского).
А кто нас нарушит се наше докончанье, и сию нашю утверженную грамоту, и крестное целованье по докончалным грамотам и по сей грамоте не исправит…, а брат наш, князь велики Борис Александрович, и наша братья молодшая, князь Михайло Андреевичь и князь Василий Ярославичь, будут с правым на виноватаго” (Рум. собр. I. №№ 63, 68).
Все князья, блюстители точного исполнения договора, были вместе с тем друзьями и союзниками договаривающихся сторон. Это тоже суд союзников, но по отношению к одному только случаю, а не вообще.
Предосторожность, принятая можайским князем, не спасла его. Несмотря на крестное целование, великий князь отобрал у него его отчину без всякого суда союзных князей. А одного из поручителей, Василия Ярославича, он даже пожаловал частью отнятых у Ивана Можайского владений.
[1] Рум. собр. I. №№ 28, 32, 43, 75, 90, 92, 99, 127, 133, 160; ААЭ. I. №33; С 1368 по 1531.
[2] Рум. собр. I. №№ 28, 47, 52, 56. В № 123 вместо “целования не сложить” употреблено выражение: “быти не отступну”.
[3] Приведенное свидетельство летописи нисколько не мешает сторонникам родовой теории утверждать, что старший князь имел право судить младших. См. “Историю России с древнейших времен”. Т. II. С. 3.
