В случаях выражения воли в сделке или в слишком сжатой форме, или недостаточно полно, или же неясно и не определительно, правом римским допускалось выяснение воли путем толкования содержания сделки, так же, как и при толковании закона.
Такое толкование могло исходить или от самих участников сделки, и в таком случае оно называлось аутентическим, а за отсутствием такового допускалось уже толкование судебное.
Прибегая к толкованию сделки, судья прежде всего обязан был пользоваться просто грамматическим выяснением слов сделки, придавая им, однако же, в том случае, если слова имеют в разных местностях различное значение, то значение, которое они имеют в месте совершения сделки; после чего, в случаях невозможности выяснения содержания сделки таким путем, он обязан был выяснить смысл ее соответственно ее цели и в направлении поддержания ее действительности, причем, однако же, если было необходимо выяснить объем принятого по сделке обязательства, или иного обременения, он обязан был выбирать меньшее, за исключением, впрочем тех случаев, когда сделка была совершена в пользу покровительствуемых лиц и когда сомнение в этом отношении подлежало объяснению в их пользу, а также в случаях необходимости объяснения распоряжений на случай смерти; если же, наконец, и этим способом нельзя было выяснить содержание сделки, то она почиталась уже ничтожной (Baron, Pandecten, § 63).
Из новых законодательств в уложении саксонском общих правил толкования по отношению выяснения содержания всех сделок нет, но преподаны особо правила относительно толкования договоров и относительно толкования духовных завещаний. Так, прежде относительно толкования договоров оно предписывает:
во-1-хъ, что в случае, когда слова договора ясны, то принимать их в общеупотребительном значении, за исключением только тех случаев, когда бы было доказано, что участники договора понимали их в другом смысле;
во-2-х, что в тех случаях, когда слова договора могут быть объясняемы различно, принимать их в том смысле, в каком они обыкновенно употребляются в месте жительства участников договора во время его заключения; а если место их жительства различно, то в том смысле, в каком они употребляются в месте жительства стороны, предложившей самые определения договора, подлежащие толкованию, за исключением опять тех случаев, когда бы было доказано, что участники употребили их в другом значении;
в 3-х, что в тех случаях, когда необходимо обратиться к объяснению договора по намерению участвующих в нем лиц, придавать неясным местам договора такое значение, которое наиболее соответствует или прочим его определениям, или же выясняется предшествующими переговорами, или же прежними договорами между теми же лицами и, наконец,
в-4-х, что в случаях невозможности разъяснения темных мест договора указанными способами, придавать словам договора такое значение, при котором он может иметь действие и производить последствия; если же и это невозможно, то темные определения договора объяснять в ущерб тому, кто основывает на них свое право требовать большего или более выгодного удовлетворения (§§ 809—813).
Еще большей, затем, подробностью отличаются постановления уложения саксонского относительно толкования духовных завещаний, причем оно предлагает, и некоторые особые правила, могущие иметь отношение исключительно только к толкованию этих последних.
Хотя в общем и по отношению толкования духовных завещаний оно указывает собственно на те же два способа их толкования – на грамматический и логический, которые оно предлагает и относительно толкования договоров, причем для руководства первым из этих способов при толковании завещаний оно предлагает почти те же правила, которые установлены им и для толкования договоров (§§ 2156—2156), но затем, в отношении логического толкования, оно предлагает и многие другие правила, которые поэтому только и стоит указать.
Именно в этом отношении оно постановляет:
во-1-х, что в случаях необходимости объяснения завещания по намерению завещателя следует принимать во внимание и цель завещательных распоряжений, причем для выяснения их смысла могут быть принимаемы во внимание и неформальные заявления завещателя, сделанные им прежде или после совершения завещания;
во-2-х, что во всяком случае завещательные распоряжения должны быть объясняемы в пользу лиц ими наделяемых, и в-3-х, что только в тех, наконец, случаях, когда завещательные распоряжения исключают одно другое, все они могут быть признаваемы недействительными (§§ 2157—2160).
Кроме этих более общих правил о толковании духовных завещаний, уложение саксонское предлагает еще некоторые частные на те случаи, когда в завещании означены не вполне определительно лица наделяемые, по отношению каковых случаев оно для руководства и дает определения о том, кто должны быть почитаемы как наследники, когда завещательные распоряжения сделаны, напр., вообще в пользу или детей наследодателя, или же лица постороннего, или же в пользу родственников, или законных наследников, или же в пользу известного числа лиц, или же в пользу бедных, или же в пользу церквей и проч. (§§ 2161—2165), каковые определения приводить, однако же, в подробности нет надобности, как положительные определения саксонского закона, не могущие иметь поэтому значения руководящих в этом отношении правил вообще.
В уложении итальянском есть только общие правила о толковании договоров, которые хотя во многом представляются весьма близкими аналогичным постановлениям уложения саксонского, но которые, однако же, во многом довольно существенно от них и отличаются.
Сходство их с постановлениями последнего проявляется, во-1-х, в том, что в них так же, как и в последних, говорится только о судебном, а не аутентическом толковании; во-2-х, в том, что ими предписывается толковать сомнительные определения договора в таком смысле, чтобы он мог иметь действие, и в-3-х, в том, что сомнительные определения договора должны быть объясняемы в пользу лица обязанного, а не кредитора.
Главнейшее, затем, отличие его правил о толковании договоров от аналогичных постановлений уложения саксонского заключается,
во-1-х, в том, что оно всегда отдает предпочтение логическому их толкованию по намерению сторон, перед грамматическим, постановляя, что при исполнении договоров всегда следует предпочтительно перед словесным смыслом их исследовать намерение сторон;
во-2-х, в том, что, оно допускает при объяснении содержания договоров руководствоваться как местной практикой, так и местными обычаями, при чем оно предписывает принимать последние во внимание даже и в тех случаях, когда условия, принятые обычаем, в договоре даже прямо и не выражены и, наконец,
в-3-х, в том, что оно не допускает даже предположения о невозможности выяснения содержания темных определений договора, постановляя, что отдельные статьи договора должны быть объясняемы одни посредством других и каждая из них посредством смысла всего договора, прибавляя при этом, что как бы ни были общи выражения договора, все же он может относиться только к тем предметам, о которых стороны предполагали войти в обязательство (art. 1131—1138).
Нельзя, кажется, не признать, насколько полезными представляются эти последние указания уложения итальянского относительно способов толкования договоров и насколько они вместе с тем выгодно отличают его в этом отношении от уложения саксонского.
В нашем законе, подобно уложению итальянскому, есть общие правила также только о толковании договоров, но не других сделок и, между прочим, не духовных завещаний, что, конечно, составляет довольно существенный недостаток его, невыгодно отличающий его от уложения саксонского, вследствие того, что необходимость в толковании может встречаться и при обсуждении других сделок.
Самые правила нашего закона о толковании собственно договоров, выраженные в 1538-1539 ст. X т. во многом напоминают собой постановления уложения итальянского, что объясняется тем, что они в нашем законе позднейшего происхождения и были установлены сперва для толкования договоров, заключаемых частными лицами с казной в положении об этих договорах 17 октября 1830 г., при составлении какового положения они и были заимствованы, по объяснению Победоносцева (Курс гр. пр., т. ПІ, стр. 130) и Дювернуа (Чтения по гр. праву, изд. 4, т. I, стр. 924), из французского code civile, по образцу которого составлено также и уложение итальянское причем, однако же, соответствующие статьям code civile были, по замечанию собственно Дювернуа, не только дурно переведены, но даже и скомканы в одну длинную и уродливую статью.
Правила эти предписывают сперва, однако же, в отличие от этого последнего уложения, изъяснять договоры при их исполнении прежде всего по словесному их смыслу, каковое постановление должно быть понимаемо, по объяснению Мейера, в том смысле, что и юридические сделки, подобно тому, как и закон, должны быть объясняемы по основному правилу юридической герменевтики – прежде всего по их буквальному смыслу.
Поэтому, продолжает Мейер, правила толкования договоров, выраженные в следующей 1539 ст., должны быть применяемы лишь в тех случаях, когда их словесный или буквальный смысл представляется не ясным, вследствие недостаточно определительного выражения в сделке воли ее участников, когда должно уже иметь место логическое толкование сделки, т. е.,
во-1-х, посредством объяснения ее соответственно ее существу по намерению и доброй совести ее участников;
во-2-х, посредством объяснения неясных частей сделки другими ее частями, выраженными определительнее;
в-3-х, посредством придания ей во всяком случае такого смысла, чтобы она являлась сделкой законной и действительной;
в-4-х, посредством определения по соображении постановлений закона, имеющих значение норм права диспозитивного, таких частей сделки, смысл которых представляется неясным, вследствие недостаточно подробного определения устанавливаемых сделкой юридических отношений самими ее участниками, и
в-5-х, при недостаточной определительности возлагаемых сделкой на участников ее обязательств, когда представляется сомнительным их объем, посредством объяснения ее в пользу лица обязанного, т. е. посредством установления объема принятых им на себя обязательств в размере для него менее обременительном (Рус. гр. пр., изд. 2, т. I, стр. 204).
Не все эти правила логического толкования сделок выражены, однако же, в самом законе, хотя, с другой стороны, в них упущены некоторые другие указания, в нем выраженные.
Так, по сравнении их с законом нельзя не усмотреть, что правило 3-го пункта, предлагаемое Мейером, в законе прямо не выражено; но несмотря на это, оно, как правило, представляющееся теоретически вполне правильным, не может быть не принято к руководству, в виду того, что целью толкования сделки может быть во всяком случае поддержание ее силы и действия, а никак не разрушение.
Остальные, затем, правила, предложенные Мейером, хотя и представляются выраженными в самом законе в пунктах 3, 4 и 5 ст. 1539, но не исчерпывают все его в этом отношении указания, о чем мы и скажем еще несколько ниже, так как прежде мы должны обратить еще внимание на правила, выраженные в 1 и 2 пунктах этой статьи, как правила объяснения договоров, хотя и отнесенные начальным положением этой статьи как бы к правилам логического их толкования по намерению и доброй совести, но которые на самом деле суть не более, как только правила объяснения договоров по их словесному смыслу или правила их не логического, а грамматического толкования.
В самом деле, ими предписывается, во-1-х, слова двухсмысленные объяснять в разуме наиболее сообразном существу главного предмета договора, и во-2-х, не ставить в вину, когда в договоре упущено такое слово или выражение, которые вообще и обыкновенно в договоре употребляются и которые, поэтому, сами собой разумеются.
По прочтении этих правил нельзя, прежде всего, не заметит, что в них далеко не выражены все правила грамматического толкования договоров или толкования их по словесному смыслу, установленные юридической герменевтикой и принятые уложением саксонским, как, напр., следующие:
во-1-х, что слова договора вообще должны быть принимаемы во внимание в общепринятом их смысле и значении, за исключением тех случаев, когда было бы доказано, что сами стороны понимали их в другом смысле, и
во-2-х, что в тех случаях, когда слова его могут быть принимаемы в различном значении, то им должен быть придаваем тот смысл, который они имеют в месте жительства участников договора, и когда оно находится в разных местах, то в месте жительства того из них, который предложил включить их в договор, за исключением опять тех случаев, когда было бы доказано, что сами участники договора употребили их в другом значении.
Правила эти, несмотря на то, что они и не выражены прямо в нашем законе, могут быть, однако же, принимаемы за руководство, как правила, установленные, во-1-х, наукой права и, во-2-х, потому, что они ни в чем и не противоречат правилам, им установленным.
Правило, затем, выраженное в 1-м пункте 1539 ст., представляется почти буквальным повторением 1133 ст. итальянского уложения, что вполне доказывает заимствование его из французского code civil, и никаких объяснений смысла его оно, кажется, не требует.
Правила, подобного выраженному во 2-м пункте, напротив, нет ни в уложении итальянском, ни в уложении саксонском, но, несмотря на это, оно представляется вполне рациональным вследствие того, что им предусматриваются случаи пропуска в договоре необходимых слов или даже выражений и указывается каким образом должен быть восполняем этот дефект договора при его толковании, причем и самое это указание, заключающееся в том, что такое упущение должно быть восполняемо посредством слов и выражений, обыкновенно, в такого рода договорах употребляемых, представляется вполне основательным.
По мнению, впрочем, Дювернуа, указание это представляется в законе совершенно излишним, вследствие того, что если в договоре упущение касается собственно только каких-либо слов или выражений, а не самого содержания волеизъявления, оно не может возбуждать какое-либо сомнение в истолковании волеизъявления, как просто редакционная описка или ошибка, нуждающаяся только в исправлении редакции, но никак не в интерпретации (Чтения по гр. праву, изд. 4, т. I, стр. 926), каковое утверждение представляется, однако же, совершенно неосновательным, вследствие того, что пропуск иногда необходимых каких-либо слов или выражений в договоре, напротив, не может не возбуждать необходимости его разъяснения, или даже восполнения посредством его истолкования, почему и занимающее нас указание в законе никак не может быть признаваемо в нем излишним.
В последующих, затем, пунктах 1539 ст. предлагаются уже правила логического толкования договоров по намерению их участников и доброй совести, каковые правила и повторяют собственно постановления 1136—1137 ст. итальянского уложения, с некоторыми только изменениями и отступлениями.
Отчасти правила эти представляются уже разъясненными вышеприведенными положениями Мейера, вследствие чего остается только обратить внимание на те части этих правил, которые Мейером разъяснены или недостаточно, или же оставлены вовсе без объяснения.
Так, вовсе без объяснения им оставлено то из этих правил, которым предписывается в случаях неопределения в договоре с точностью предмета его во всех частях принимать с целью выяснения его принадлежностей обычай, если только, впрочем, они не определены самим законом.
По объяснению Цитовича (Лекции по торг. пр., вып. 1, стр. 89) и Шершеневича (Учеб. рус. гр. пр., изд. 2, стр. 38), в этом дозволении закона принимать во внимание обычай, с целью выяснения недостаточно определенных договором частей его или принадлежностей, следует видеть дозволение руководствоваться с этою целью не собственно обычаем, как правовой нормой, но обычаем, как простым обыкновением, в силу которого принято совершать что-либо в жизни в известных случаях, и которое, поэтому, представляется только общепринятым единообразием, по которому совершается что-либо, как нечто quod plerumque fit.
Замечание это нельзя не признать правильным потому, что если бы в этом дозволении закона шла речь о руководстве обычаем, как правовой нормой, то в таком случае руководство им предписывалось бы не в видах собственно только разъяснения неопределительных выражений договора, но в видах дополнения договора условиями, указываемыми обычаем, как это допускается уложением итальянским, каковой обычай может иметь значение правовой нормы, как обязательной к соблюдению, между тем, обычай, как только разъяснительный материал, очевидно, в таком значении принимаем быть не может, как не имеющий значения правила самостоятельного и обязательного к соблюдению.
Кроме этого, рассматриваемое правило закона о толковании договоров представляется недостаточно определительным еще в двух отношениях: во-1-х, в том, что в нем не указано – обычай какого именно места должен быть принимаем в видах разъяснения договора, и, во-2-х, в том, какие именно части договора, как его принадлежности, могут быть разъясняемы этим способом их толкования.
Что касается первого из этих недоразумений, то в разрешение его скорее, кажется, следует признать, что в видах разъяснения договора должен быть принимаем обычай или, лучше сказать, обыкновение, принятое в месте жительства сторон договора, вследствие того, что скорее всего возможно предполагать, что стороны, устанавливая договорные отношения, имеют в виду обыкновенно регулировать их именно согласно обыкновениям, принятым в их быту и в их месте жительства, но, разумеется, в их местожительстве действительном, а никак не по приписке.
В разрешение, затем, второго недоразумения следует признать, что под такими принадлежностями договора, которые могут быть объясняемы обычаем, следует разуметь всякие условия договора, не относящиеся до определения необходимых его принадлежностей, как essentialia negotia, которые определяются всегда законом, но относящиеся до определения его, так называемых, случайных принадлежностей – accidentalia negotia, а также и naturalia negotia.
Принятие во внимание обычая с целью разъяснения неопределительных условий договора, относящихся и до этих последних его принадлежностей, допускается законом, однако же, лишь только в тех случаях, когда они не определены самим законом; когда же они определены последним, то, само собой разумеется, что и они должны быть определяемы, как это объяснил и Мейер, уже по правилам закона.
По мнению, впрочем, Дювернуа, рассматриваемый пробел в сделке должен быть понимаем скорее не в значении одной ее неясности, но и в значении ее неполноты, вследствие чего, в видах его устранения и представляется необходимым не ее толкование, но уже ее восполнение, как сделки, представляющей собой не вполне законченное волеизъявление, предоставить право восполнения которого суду вряд ли представляется возможным, как могущее нарушать частную автономию сторон в отношении охраны их интересов (Чтения по гр. праву, изд. 4, т. I, стр. 927-928), каковым правом, раз оно предоставлено суду, он не может не руководствоваться, а следовательно не может устраняться и от восполнения договора средствами, в законе указанными в рассматриваемых нами случаях.
Недостаточными, затем, представляются объяснения Мейера собственно той части правила 1539 ст., которой предписывается, в случае неясности словесного смысла договора, изъяснять его по намерению и доброй совести, в том отношении, что им не дано никаких указаний на то – принятие в соображение какого материала должно считаться допустимым с целью выяснения намерения сторон, заключивших договор.
В самом законе, правда, никаких указаний в этом отношении не сделано, но, несмотря на это, нельзя не признать, что сенат совершенно правильно, не стесняясь этим пробелом в законе, объяснил, что суд, при объяснении договора по намерению и доброй совести, может заключение свое о намерении сторон основывать на таких предшествовавших совершению договора, или сопровождавших его совершение или исполнение обстоятельствах, которые указывают на истинную волю и намерение сторон, вследствие чего, по объяснению сената, и условия, напр., купчей крепости – могут быть разъясняемы по соображении, напр., определений запродажной записи, если только доказано, что стороны при совершении первой ни в чем не имели в виду изменить условия последней (реш. 1874 г., № 573; 1877 г., № 131).
Уложение саксонское, как мы только-что видели, даже прямо указывает на необходимость руководствоваться при объяснении договора по намерению его участников или их предшествовавшими переговорами, или же даже прежними договорами между ними, каковое указание так же, как и аналогичное ему указание нашего сената, и представляется вполне основательным, в виду полной невозможности в противном случае выполнить и самое предписание закона о толковании договоров по намерению сторон его, не выразивших ясно их волю в самом договоре, когда она в исполнение этого предписания закона только и может быть обнаруживаема данными, указываемыми уложением саксонским и нашим сенатом, и в виду чего нельзя, разумеется, не признать неправильным, высказанное в этом отношении прежде нашим сенатом воспрещение руководствоваться при объяснении договора такими данными, как являющимися будто бы по отношению его обстоятельствами побочными, руководство которыми представляется недопустимым в силу правила 1536 ст. X т., предписывающего исполнять договоры по точному их разуму, не уважая побочных обстоятельств (реш. 1868 г., № 850).
По мнению Дювернуа, в видах устранения пробелов в сделке, заключающихся в недостатках конкретных ее волеизъявлений, следует принимать во внимание социальную и экономическую цель того конкретного в ней волеизъявления, которое страдает пробелом, по соображении которой и можно, по его мнению, заполнить пробел в ее волеизъявлении в соответствии с обнаруженной целью сделки и той задачей, которую имели в виду достигнуть стороны при ее совершении (Чтения по гр. праву, изд. 4, т. I, стр. 932), каковое объяснение, хотя и представляется менее определительным сравнительно с объяснением, данным сенатом по этому предмету, но, несмотря на это, оно может быть принимаемо к руководству в видах восполнения оснований волеизъявления допущенных в сделке пробелов, совместно с объяснением, данным сенатом, как также вполне допустимым на основании рассматриваемого закона о их толковании.
Не может быть, кажется, сомнения в том, что все только-что рассмотренные правила нашего закона о толковании договоров могут быть принимаемы в руководство судом как каждое порознь, так и многие из них вместе, смотря но надобности и характеру неопределительности определений договора в тех или других его частях или принадлежностях; только, затем, прибегать к руководству правилом, выраженным в последнем пункте 1539 ст. законом дозволяется при безуспешности употребления всех других способов толкования договора, с целью выяснения его содержания, указанных в пунктах предыдущих, и именно только вследствие безуспешности их употребления, в виду чего и представляется возможным, кажется, видеть указание в правиле этого пункта не только собственно на один из способов толкования договоров, но также и на последствие невозможности разъяснения их другими способами.
Такой характер этого указания ясно обнаруживается из слов правила этого пункта: „если все правила вышепоставленные недостаточны будут к ясному истолкованию договора” и проч.; самое же, затем, правило это заключается в том, что в таком случае сила договора подлежит изъяснению в пользу того, кто обязался что-либо дать или исполнить, т. е. в пользу вообще лица по договору обязанного.
Смысл и значение этого правила уже достаточно объяснены вышеприведенными положениями Мейера, недостаточность которых заключается только в том, что он не обратил на него внимания, как на правило, указывающее также и последствия безуспешности толкования договоров другими способами, вследствие чего вышло неправильным и определение его этих последствий.
Именно он руководствуясь правилом 1026 ст. X т. о духовных завещаниях, пришел в этом отношении к тому заключению, что в случаях невозможности определить точный смысл сделки посредством преподанных законом способов толкования договоров, сделка должна быть почитаема недействительной, каковое заключение разделяемое также и Васьковским (Учеб. гр., пр., вып. 3, стр. 128), в таковом его общем виде, в виду правила последнего пункта 1539 ст., если только в нем видеть также и указание на последствия безуспешности толкования договоров всеми прочими способами, и не может быть признано правильным, вследствие того, что в нем, как на последствие безуспешности толкования договора, подобно тому, как и в уложении итальянском, на возможность признания его недействительным не указывается, а указывается только на обязательное объяснение договора в пользу должника, и более ничего.
Заключение Мейера в таком его общем виде представляется неправильным, тем более еще потому, что и самое обоснование его правилом 1026 ст. представляется невозможным, вследствие того, что в нем указывается на недействительность завещания только в случаях ошибочного означения в нем или лица наследника, или имущества завещаемого, т. е. ошибочного означения существенных принадлежностей всякой сделки, как ее essentialia negotia, без определения которых самими совершителями сделки, и самая сделка не может быть признаваема существующей и по причине какового упущения, разумеется, и договор не может быть признаваем действительным в случаях невозможности выяснения этих существенных его принадлежностей путем толкования, но только в этих случаях, а никак не в случаях невозможности выяснения путем толкования его побочных и случайных принадлежностей, или его naturalia и accidentalia negotia, последствием невозможности выяснения которых должно быть, напротив, только по правилу 1539 ст. объяснение договора в пользу лица, принявшего на себя известные обязанности.
Помимо правил о толковании договоров, выраженных в 1538 – 1539 ст. X т. не только никаких других правил для толкования других сделок, не отнесенных нашим законом к категории договоров, в нем не выражено, но даже не сделано ни малейшего намека на допустимость их толкования, вследствие чего и не может, конечно, не возникнуть вопрос как о допустимости их толкования, так, затем, и о том – какими способами толкование их может быть осуществляемо?
Из категории сделок, отнесенных нашим законом не к договорам, а к способам приобретения прав на имущества, как, напр., пожалование, дарение, мена имущества, купля-продажа, выдел, назначение приданого и проч., одним словом, все сделки между живыми, а следовательно, за исключением только распоряжений на случай смерти или духовных завещаний, представляются, несмотря на неотнесение их законом к категории договоров, по их существу все же сделками договорного характера, вследствие чего, вопрос по отношению как допустимости собственно их толкования, так равно и руководства при этом правилами, установленными законом для толкования договоров, должен быть разрешен скорее в смысле утвердительном; по крайней мере, сенат в нескольких вышеприведенных решениях его признал возможным допустить применение этих правил к толкованию купчих крепостей.
Если признавать возможным руководство ими при толковании этих последних актов, то не может быть подыскано оснований к недопустимости руководства ими и ври толковании и других подобных сделок, как, напр., мены имущества, дарения, выдела и проч., а затем, остается только еще сомнительным для разрешения вопрос собственно о допустимости и способах толкования духовных завещаний.
Из наших цивилистов Мейер говорит о толковании юридических сделок вообще и притом, при пособии одних и тех же способов их толкования, причем он, как мы только-что видели, в оправдание его заключения о последствиях безуспешности толкования сделок, ссылается на правило 1026 ст., указывающее основания недействительности духовных завещаний, из чего не может быть не выведено то заключение, что, по его мнению, и толкование духовных завещаний должно считаться допустимым наравне с другими сделками и при руководстве одними и теми же – правилами (Рус. гр. пр., изд. 2, т. I, стр. 205).
Победоносцев также высказывается за допустимость у нас толкования духовных завещаний, причем предлагает для руководства и некоторые в этом отношении правила.
Так, он говорит, что толкование завещания прежде всего должно быть по его словесному смыслу, но, затем, прибавляет, что при объяснении завещания весьма важно удостоверить какая была цель завещателя и что он имел в виду, делая то или другое распоряжение, т. е. имел ли он в виду, напр., установить какую-либо льготу, или, наоборот, ограничение и какие, наконец, из его распоряжений представляются главными и какие придаточными.
Указав на эти правила толкования завещаний, он, однако же, далее оговаривается, что в виду того, что толкование вообще есть дело искусства и разума, представляется невозможным указать для этого и общие для руководства правила, каковых, поэтому, будто бы не полагает и сам закон.
Далее, Победоносцев указывает также и на тот материал, который может быть принимаем во внимание при толковании духовных завещаний.
Хотя, как говорит он, к определению воли завещателя ничто не может служить источником и материалом кроме самого завещания, но, несмотря на это, если сомнение относится до подробностей и предметов воли завещателя, то возможно допустить разъяснение завещания в этом отношении, помимо словесного смысла его и другими внешними обстоятельствами, подтверждаемыми другими доказательствами, напр., разными актами и показаниями свидетелей.
По вопросу, наконец, о том – возможно ли считать допустимым применение к толкованию завещаний правил, установленных законом для толкования договоров, Победоносцев высказывается нерешительно, говоря, что многие расположены применять эти правила и к толкованию завещаний, но на самом деле дозволять себе это можно лишь с крайней осторожностью, да и то лишь в виде пособия, а не непременного руководства, в виду того, что закон не предписывает применение их в этом случае, вследствие того, что они постановлены для истолкования обоюдных актов, которые существенно несходны с духовными завещаниями.
И в нашей практике, продолжает он, руководство этими правилами при толковании духовных завещаний представляется особенно опасным в виду их скудости и двусмысленности (Курс гр. пр., т. II, стр. 537-538). Все эти положения представляются, однако же, не только недостаточно определительными, но отчасти даже противоречивыми друг другу.
Так, последнее положение об опасности руководствоваться при толковании завещаний правилами, установленными для толкования договоров, представляется не только неопределительным само по себе, так как им, несмотря на такую опасность, все же не только не отвергается возможность руководства ими, но советуется только осторожность в их руководстве, но и противоречащим правилам толкования завещаний, предлагаемых несколько выше им самим, так как этими правилами он предлагает, во-1-х, толковать их сперва по их словесному смыслу, а во-2-х, по намерению и цели завещателя, каковые правила и суть в основании их те же самые, которые установлены законом и для толкования договоров.
Предложив эти правила для толкования завещаний, Победоносцев опять как бы в противоречие этому утверждает, что установление в этом отношении общих руководящих правил представляется невозможным в виду того, что толкование есть вообще дело искусства и разума и в виду чего будто бы не предлагает таких правил и сам закон, что уже совсем неосновательно, вследствие того, что гораздо более развитой закон, как уложение саксонское, напротив, предлагает в этом отношении довольно подробные правила; а если не предлагает их наш закон, то просто потому, что законодателю не представлялся до издания свода законов случай их установить.
Как бы то ни было, но Победоносцев, однако же, вполне определительно высказывается, по крайней мере, вообще за допустимость толкования завещаний; между тем, как другой наш цивилист Муромцев, в его сообщении московскому юридическому обществу о толковании завещаний, высказывается, напротив, вполне решительно и категорически за полную недопустимость их толкования, ни по правилам, установленным для толкования договоров, ни по правилам толкования закона, на том основании, что завещание есть такой акт, который совершенно зависит от произвола завещателя, в виду чего и неполнота завещания не дает права предполагать, что завещатель не заметил этой неполноты и, вследствие чего, не может быть допущено ни выяснения, ни дополнения таких пробелов в завещании при толковании его судом, а затем, такие распоряжения завещания, которые представляются неясными и неопределительными просто должны быть судом отвергаемы.
Против такого категорического утверждения о недопустимости вообще толкования духовного завещания, Фальковский при обсуждении сообщения Муромцева совершенно, однако же, основательно возражал, что несмотря на отличие завещания от договора, толкование его, как и всякой юридической сделки вообще, заключающей выражение воли, которая в нем, как и в других сделках, может быть выражена и неопределительно, не может считаться недопустимым, в виду необходимости изъяснения воли вообще в какой бы сделке она ни была выражена и, притом, приблизительно при руководстве одними и теми же началами толкования, которые установлены и для толкования договоров (Юрид. Вест., 1892 г., кн. 7—8, стр. 519—521, проток.).
Также и сенат во многих решениях высказался не только за допустимость вообще толкования духовных завещаний, но указал также и те способы, путем употребления которых завещание может быть разъясняемо судом.
Так, в этом отношении он объяснил, что в случаях неясности буквального смысла завещания суд в праве толковать его по намерению завещателя и сообразно истинной воли его, посредством сопоставления между собой как отдельных частей завещания, так и по соображении общего смысла всего завещания, причем сенат совершенно основательно указал, что 1026 ст. X т. нисколько не может служить препятствием допустимости толкования завещания в виду правила 1027 ст., допускающей выражать в завещаниях волю завещателя и в общих выражениях, в каковых случаях более точное определение их с целью выяснения воли завещателя относительно предмета завещания несомненно представляется уже положительно необходимым, но что представляется, разумеется, возможным только при утвердительном разрешении вообще вопроса о допустимости толкования завещаний (реш. 1875 г., № 27; 1878 г., № 274; 1886 г., № 34 и друг.).
В подкрепление правильности этого положения сената можно указать также еще на правила 1093 и 1094 ст. X т., из которых в первой указывается выход из того положения, когда назначенное в завещании пожертвование сделано не только без определения учреждения или лица, в пользу которых оно должно поступить, но даже и без точного указания предмета его употребления; а во второй указывается выход из такого положения, когда представляется возможным разъяснение предмета пожертвования по цели его установления, и из которых первой указывается собственно еще один случай, когда толкование завещания представляется необходимым и, потому, должна считаться допустимым, а второй указывается на допустимость его толкования по соображении цели его распоряжений.
В виду этих данных, представляемых самим законом, следует, в конце концов, признать вполне правильным заключение как сената, так и тех из наших цивилистов, которые высказываются как за допустимость вообще толкования духовных завещаний, так и за допустимость их толкования не только по их словесному смыслу, но также по намерению завещателя и цели завещательных распоряжений или, все равно, посредством логических приемов их толкования.
В виду, затем, того обстоятельства, что эти последние средства толкования представляются по их существу одними и теми же, при толковании какой бы сделки ни представлялась необходимость к ним прибегать, и следует признать, что при толковании завещаний в виде таких средств могут быть употребляемы ни какие другие средства, как преподанные для толкования договоров, из которых многие указаны и в правиле 1589 ст. нашего закона и допущение пользования которыми, поэтому, и при толковании завещаний не может быть не признано возможным.
Из способов толкования договоров, в этой последней статье указанных, не может иметь применения к толкованию духовных завещаний разве только способ, указанный в последнем ее пункте, заключающий в себе, вместе с тем, указание и на последствия безуспешности толкования договоров всеми другими способами, вследствие того, что завещанием нередко может быть и не возлагаемо никаких обязанностей на кого-либо и, в виду чего, конечно, и последствия безуспешности толкования завещательных распоряжений также не могут подлежать определению согласно указания правила этой статьи.
Если, затем, в видах определения этих последствий принять во внимание то обстоятельство, что суду при толковании завещания ни в каком случае, однако же, не может принадлежать право ни изменять, ни дополнять, его неопределенные положения, то по необходимости придется признать, что единственным последствием безуспешности разъяснения каких-либо отдельных распоряжений завещания должна быть их недействительность.
На необходимость допущения такого последствия безуспешности толкования или всего духовного завещания, или же некоторых частей его указал также Левитский в его заметке „К вопросу об истолковании судом содержания духовных завещаний” (Жур. Юрид. Общ. 1895 г. кн. 4, стр. 75-76), в которой он, основываясь на только-что указанных решениях сената и некоторых других, высказался также как вообще за допустимость толкования содержания духовных завещаний, в виду отсутствия в законе каких-либо воспрещений в этом отношении, так равно и за допустимость толкования их, в случаях неясности их буквального смысла, по соображении смысла как всего завещания, так и отдельных частей его и воли завещателя.
В частности, однако же, и он, как на границы допустимости толкования завещаний, согласно указания сената (реш. 1892 г., № 76), признал, что такие распоряжения завещания, которые выражены такими словами, которым сам закон присваивает известный определенный смысл, никак не должны быть принимаемы в каком-либо ином значении, а также что не должны быть, в видах поддержания силы завещания, объясняемы незаконные распоряжения завещания, выраженные в противозаконных выражениях, словах, или формах, в смысле выражений иных, устраняющих их противозаконность.
Это последнее ограничение толкования завещаний вряд ли, однако же, на самом деле может быть принято к руководству во всех случаях, в виду напрасного устранения им возможности во многих случаях толкования завещания согласно намерению завещателя, распоряжения которого по форме их выражения могут представляться совсем и не теми, которые он имел в виду на самом деле выразить в завещании и которые могут представляться только незаконными по виду, но не по существу.
На тот, наконец, материал, на основании которого должно бы считаться допустимым разъяснение завещательных распоряжений по намерению завещателя, наш закон не указывает; но, несмотря на это обстоятельство, нельзя не признать совершенно правильными данные в этом отношении и приведенные уже мной несколько выше указания Победоносцева, по мнению которого с этою целью могут быть принимаемы во внимание обстоятельства, как предшествовавшие, так и следовавшие за составлением завещания и могущие быть констатированными и помимо самого завещания другими данными, напр., другими письменными документами, а также показаниями свидетелей.
На допустимость пользования такими данными при объяснении завещаний по намерению завещателя, в уложении саксонском сделано прямое указание, и допустимыми к применению у нас они должны быть признаны на основании тех же соображений, несколько выше изложенных, по которым пользование такими данными должно считаться допустимым у нас при объяснении договора по намерению и доброй совести.
