Развитие защиты владения (possessio)

Помимо прав на вещи, большое значение имеет в жизни гражданского общества и чисто фактическое распределение вещей. Вещи принадлежат кому-нибудь на праве собственности, но далеко не всегда они находятся в руках собственников: часто они оказываются в обладании других лиц, причем это обладание может покоиться на каком-нибудь юридическом основании (вещь отдана внаймы, на сохранение и т.д.), но может быть и лишено такого основания (вещь куплена, но у лица, которое не было собственником и, следовательно, вещи продавать не могло); даже более того – оно может стоять в противоречии с правом (вещь украдена, отнята силой и т.д.).

Соответствует ли данное фактическое положение вещей праву или не соответствует, каким образом оно возникло и т.д. – все это вопросы дальнейшие[1]; первое же, с чем мы встречаемся, когда приступаем к наблюдениям над распределением вещей в данном обществе, это простой факт нахождения их в обладании у тех или других лиц.

Такое фактическое обладание лица вещью, взятое независимо от вопроса о праве на него (jus possidendi) и от вопроса о способах его приобретения (causa possessionis), называется владением – possessio. Очевидно, что possessio юридически не имеет ничего общего с собственностью: “nihil commune habet proprietas cum possessione”[2], – говорит Ульпиан (fr. 12. 1. D. 41. 2).

Конечно, собственник может оказаться и владельцем (так, быть может, в большинстве случаев и бывает), но он будет тогда possessor’ом не как собственник, а как лицо, имеющее фактическую власть над вещью, и будет в этом отношении стоять принципиально на одной доске со всякими другими владельцами – даже недобросовестными.

Во всяком культурном обществе фактическое распределение вещей как таковое владение в описанном смысле, пользуется охраной от всякого насилия и посягательств со стороны частных лиц.

Конечно, как было указано, факт владения иногда может не соответствовать праву, даже противоречить ему, но для восстановления права в подобных случаях указываются известные законные пути (обращение к суду), и если для такого восстановления понадобится насилие над владельцем (понадобится принудительно отобрать от него вещь), то это насилие будет произведено государством и его органами; для отдельных же частных лиц насилие и посягательство недопустимы.

Этого требует культурное правосознание, растущее уважение человека к человеку. Этого же требует спокойствие гражданской жизни, гражданский мир, а вследствие этого даже интересы самих собственников.

Однако в истории этот культурный принцип охраны владения как такового появляется не сразу. Новому миру этот принцип в значительной степени был выяснен только римским правом, а в самом Риме он был провозглашен только претором, причем далеко не во всей своей полноте и ясности.

Классическая юриспруденция много поработала над его уяснением и развитием, но и при всем том римская охрана владения отнюдь не является законченным зданием. Как бы то ни было, но самая постановка проблемы и ее принципиальное разрешение составляет одну из крупнейших заслуг римского – и именно преторского – права.

Каким образом претор дошел до мысли охранять владение как таковое – это вопрос и доныне спорный. По мнению одних ученых (Нибур, Савиньи, Дернбург, Коста и др.), преторская защита частных владений выросла из защиты possessiones на agri occupatorii. Но с этим мнением едва ли можно согласиться: охрана этих possessiones совершалась не преторами, а цензорами, и не в частном, а в публичном порядке.

По мнению других (Пухта, Иеринг и т.д.), интердиктная защита последующего времени выросла из преторского регулирования владения спорной вещью на время процесса о собственности и вообще была создана в интересах лучшей охраны права собственности.

Но и это мнение едва ли правильно: против него говорит не только указанное выше принципиальное отделение proprietas от possessio, проходящее красной нитью через все римское право от самых первых моментов появления владельческой защиты, но и то обстоятельство, что во владельческом (посессорном) процессе никакое – даже самое ясное – возражение о собственности не допускается.

Ввиду этого безусловного предпочтения заслуживает третье мнение (Пернис и др.), которое усматривает генезис посессорной защиты в общей идее охраны гражданского мира и порядка, определяющей всю деятельность преторской власти.

Посессорные интердикты, служащие для защиты владения, мы едва ли поймем правильно, если будем брать их изолированно, вне связи со всей совокупностью интердиктов вообще; interdicta possessoria представляют только один из видов интердиктов и, конечно, возникли первоначально из тех же соображений, какие вызвали к жизни всю систему интердиктных средств.

Мы уже видели выше (§ 19), что все преторское вмешательство в область частных отношений выросло из его функций чисто полицейских – из обязанности охранять гражданский мир и порядок. То обстоятельство, что древнейшими интердиктами являются такие, как interdicta “ne quid in loco publico vel itinere publico fiat”, “ne quid flumine publico ripave ejus fiat”[3] и т.д., служит полным подтверждением этой мысли.

Выше было сказано также и о том, что, отправляясь от идеи охраны гражданского мира, претор с течением времени все шире и шире распространял свое вмешательство в область частных, гражданских отношений.

Естественно, что эта идея гражданского мира в области вещных отношений должна была прежде всего привести претора к необходимости охранять факт владения от всяких покушений на самоуправство.

Всякие проявления такого самоуправства, хотя бы даже исходящие от лиц, имеющих право на вещь, конечно, были чреваты разными потрясениями общественного порядка, а первою задачею претора было обеспечивать этот порядок. Так возникли посессорные интердикты и, по-видимому, довольно рано: они уже упоминаются у Плавта[4], то есть приблизительно за 200 лет до Р. Х.

Но, конечно, они возникли не сразу в таком виде, в каком мы их встречаем впоследствии. Долгое время преторская практика шла ощупью, от случая к случаю, руководясь не столько ясным сознанием таких или иных общих принципов, сколько непосредственными запросами жизни.

Посессорные интердикты делятся на две категории: одни имеют своею целью охрану наличного владения от посягательств – interdicta retinendae possessionis, другие – восстановление уже нарушенного, отнятого владения – interdicta recuperandae possessionis.

Третья категория – так называемые interdicta adipiscendae possessionis – интердикты, направленные на получение владения вновь (например, interdicta quorum bonorum для получения владения наследством), – не принадлежит уже к посессорным средствам в истинном смысле, так как истец здесь опирается не на факт владения, а на такое или иное (хотя и преторское) право.

К interdicta retinendae possessionis относятся два:

а) Interdictum uti possidetis предназначен для охраны владения недвижимостями. Формула приказа, с которой претор обращался к сторонам и от основных слов которой получил свое название самый интердикт, передана нам так (fr. 1 pr. D. 43. 17): “Uti eas aedes, quibus de agitur, nec vi nec clam nec precario alter ab altero possideatis, quominus ita possideatis, vim fieri veto”[5].

Как видно из этой формулы, интердиктом защищается наличное владение – однако, с оговоркой: “если нынешний владелец не приобрел своего владения насилием (vi), тайно (clam) или путем просьбы до востребования (precario) от противника (alter ab altero)”.

Если это имело место, тогда наличное владение будет по отношению к противнику порочным (exceptio vitiosae possessionis), и должно быть возвращено этому последнему; в таком случае interdictum uti possidetis будет иметь так называемую рекуператорную[6] функцию.

Но возражение подобного рода допускается только для того, у кого владение было отнято vi, clam aut precario; для посторонних же лиц даже такое владение должно быть неприкосновенным.

b) Interdictum utrubi предназначен для защиты владения движимостями. Формула его гласила так (Gai. IV. 150. 160): “Utrubi vestrum hic homo, quo de agitur, nec vi nec clam nec precario ab altero fuit, apud quem majore parte hujus anni fuit, quominus is eum ducat, vim fieri veto”[7]. Охраняется и здесь наличный владелец, но уже с двумя оговорками:

а) если он не приобрел своего владения vi, clam aut precario ab adversario и

b) если он владел спорной вещью на протяжении последнего года бóльшую часть времени, чем его противник.

Последняя оговорка отличает interdictum utrubi от interdictum uti possidetis и усиливает рекуператорную функцию interdictum utrubi, давая лицу, утратившему владение, возможность предъявить его против менее продолжительного владельца с целью самого возвращения владения. Нужно, однако, сказать, что это отличие interdictum utrubi в праве Юстиниана было отменено (§ 4а Inst. 4. 15), и оба интердикта были уравнены.

К категории interdicta recuperandae possessionis относится в истинном смысле только один интердикт – именно interdictum de vi или unde vi[8]. Цель его – возвращение владения недвижимостью, отнятой насилием (изгнанием, dejectio).

В классическом праве, впрочем, существовало два интердикта de vi: один – interdictum de vi cotidiana, другой – interdictum de vi armata[9], причем в этом втором интердикте (когда насилие было произведено вооруженной толпой) не допускалась exceptio vitiosae possessionis[10].

В праве Юстиниана оба эти интердикта были слиты в один interdictum de vi, причем недопустимость exceptio vitiosae possessionis стала общей нормой: таким образом, изгнавший не может оправдаться тем, что он сам был перед этим изгнан противником; насилие (vis) недопустимо даже в виде ответа на насилие.

Особенностью interdictum de vi является то, что он может быть предъявлен против изгнавшего (дейициента) даже тогда, если он уже не владеет: ответственность по интердикту имеет в этом случае штрафной (деликтный) характер.

Какого-либо особого интердикта для возвращения владения движимой вещью не существовало: потребность в этом удовлетворялась указанной выше рекуператорной функцией interdictum utrubi.

К числу interdicta recuperandae possessionis относят иногда еще interdictum de precario – интердикт о возвращении вещи, отданной в precarium (пользование до востребования; precarium практиковалось в отношениях между патроном и клиентом, патроном и вольноотпущенником и т.п.).

Но этот интердикт не принадлежит к числу чисто владельческих: основанием его является не простое владение, а precarium, то есть некоторое юридическое, правовое отношение между сторонами. Некоторые относят сюда, далее, особый interdictum de clandestina possessione – о возвращении владения недвижимостью, оккупированной тайком; но самое существование такого интердикта недостоверно.

Уже изложенное строение посессорных интердиктов и их история свидетельствует о том, что защита владения создавалась претором не по одному, заранее установленному плану, а по частям и разновременно, чем и объясняется как множественность владельческих средств, так и их взаимная несогласованность.

Применение владельческих интердиктов поставило перед практикой и теорией вопрос о том, каким признакам должно удовлетворять владение, чтобы получить право на защиту. Мало-помалу римскими юристами была выработана теория владения, основные положения которой сводятся к следующему.

Владение, хотя и фактическое господство над вещью, не может быть, однако, признано владением в истинном смысле, если оно не соединено с волей лица владеть. Поэтому нет владения в юридическом смысле, например, в том случае, когда спящему кто-нибудь вложил вещь в руку; на том же основании нельзя признавать владения, приобретенного лицами недееспособными (малолетними, безумными и т.д.), ибо их воля юридически не признается: все эти лица “affectionem tenendi non habent”[11] (fr. 1. 3. D. 41. 2).

Ввиду этого римские юристы учили, что для наличности possessio необходимы два элемента – corpus possessionis, фактическая власть над вещью, и animus possidendi, воля владеть. Владение, таким образом, приобретается, когда оба элемента соединяются в одном лице (“apiscimur possessionem animo et corpore”[12] – fr. 3. 1. D. 41. 2); владение теряется, когда один из этих элементов исчезает (amittimur possessionem aut animo aut corpore[13]).

Но не всякое владение, даже при наличности обоих этих элементов, заслуживало, по учению римских юристов, самостоятельной защиты, и в этом отношении они различали юридическое, защищаемое владение, possessio, и владение незащищаемое, detentio (или “in possessione esse”). Но принципиального критерия для отграничения possessio от detentio они не дали.

Наиболее близким к истине критерием является характер animus possidendi: если кто-либо владеет alieno nomine, от чужого имени (например, вещь дана мне кем-либо внаймы, в пользование, на сохранение и т.д.), то мы будем иметь detentio; если же владение соединено с animus suo nomine possidere[14], мы будем иметь possessio (такой animus будет у собственника, у добросовестного приобретателя, но он будет и у вора).

Только possessor suo nomine может претендовать от своего имени на защиту владения; владение же детентора должно быть защищаемо не им, а тем, от чьего имени он владеет.

Однако этот критерий неточен. В целом ряде случаев, где мы имеем бесспорное владение alieno nomine, претор тем не менее давал самостоятельную интердиктную защиту; таково владение кредитора заложенной ему вещью, владение прекариста (получившего вещь в precarium), владение секвестария (того, кому была двумя спорящими лицами передана на сохранение спорная вещь до разрешения их спора), эмфитевтического и суперфициарного владельца (см. § 60).

Все это случаи так называемого производного владения. В основе этих исключений лежит не тот или другой теоретический принцип (как думают некоторые и до сих пор – например, Зомм), а та же самая постепенная историческая эволюция, вызывавшаяся чисто практическими соображениями.

На первых порах, вероятно, самостоятельная защита давалась только владельцам suo nomine; детенторов защищали те, от чьего имени они владели. Но мало-помалу обнаружились случаи, где такой защиты для детенторов было недостаточно.

Я, например, отдал вещь в залог, но уже потерял надежду ее выкупить; если кто-либо отнимет вещь у кредитора, я вовсе не склонен буду защищать ненужное мне владение, и кредитор останется вовсе без защиты.

Даже если я предъявлю интердикт о защите владения, то вещь будет возвращена мне, что вовсе не в интересах кредитора. Таким образом, оказывалась существенно необходимой самостоятельная защита для creditor pigneraticius. Аналогичные соображения могли возникнуть и в других случаях, и таким образом создался указанный ряд исключений.

Этими исключениями римское право вступило на путь постепенного расширения сферы защищаемого владения – путь, по которому пошло далее право новых народов, закончившееся в новейших кодификациях признанием всякого владения (даже владения alieno nomine) защищаемым.

Наконец, вопрос о владении возникал и в тех случаях, когда кто-либо фактически осуществлял содержание какого-либо сервитута – например, кто-либо пользовался вещью как узуфруктуарий, кто-либо пользовался проездом через чужое имение и т.д.

Можно ли в случае нарушения кем-либо такого фактического пользования претендовать на интердиктную защиту? Римские юристы ответили на этот вопрос утвердительно, признав, что в случаях этого рода есть “как бы владение правом” – juris quasi-possessio (fr. 20. D. 8. 1).

В действительности, мы имеем здесь не “как бы владение правом”, а самое подлинное владение вещью, только владение не всестороннее, а ограниченное в своем содержании. Тем не менее эта теоретически неправильная конструкция сыграла большую роль в юриспруденции новых народов, которая понятие juris quasi possessio распространила далеко за римские пределы – на права обязательственные, семейственные, даже публичные.

Как бы то ни было, но институт владения как фактического господства, не зависимого от права на него, утвержденный преторским эдиктом и разработанный классическими юристами, стал с той поры прочным достоянием всякого сколько-нибудь развитого гражданского права.


[1] Savigny F. Das Recht des Besitzes; Dernburg H/ Entwicklung und Begriff des jurist. Besitzes des romischen Rechts. 1883; Ihering R. v. Der Besitzwille. 1889

[2] Nihil commune habet proprietas cum possessione – “собственность не имеет ничего общего с владением”.

[3] Ne quid in loco publico vel itinere publico fiat – “дабы ничто на общественном месте или дороге не происходило”; ne quid flumine publico ripave ejus fiat – “дабы ничто не происходило на общественной реке или берегу” (первые фразы соответствующих интердиктов).

[4] Плавт – выдающийся римский комедиограф (250–184 гг. до н.э.). Из 130 написанных им комедий до нас дошла 21. В его комедиях зримо отражены повседневные реалии римской жизни, в том числе их правовые аспекты.

[5] Uti eas aedes, quibus de agitur, nec vi nec clam nec precario alter ab altero possidetis, quominus ita possideatis, vim fieri veto – “если зданиями, о которых идет речь, вы владеете, не получив владение насильственно, тайно или до востребования один от другого, запрещаю применять насилие для изменения имеющегося владения”.

[6] Рекуператорную – возвратную.

[7] Utrubi vestrum hic homo, quo de agitur, nec vi nec clam nec precario ab altero fuit, apud quem majore parte hujus anni fuit, quominus is eum ducat, vim fieri veto – “запрещаю применять насилие с целью увести раба к себе против того, у кого он раб имеется в наличии, пробыв у него большую часть последнего года и не будучи взят насильственно, тайно или до востребования у того, кто претендует на владение”.

[8] Unde vi – о насилии.

[9] Cotidiana – обычное насилие, armata – вооруженное.

[10] То есть ссылка на порочность владения нынешнего владельца, лишающая его защиты против посягательств на владение по общему правилу.

[11] Affectionem tenendi non habent – “не имеют сознания обладания”.

[12] Apiscimur possessionem animo et corpore – “мы получаем владение волей и телесным воздействием”.

[13] Amittimur possessionem aut animo aut corpore – “владение теряется либо утратой воли, либо физической связи с вещью”.

[14] Suo nomine possidere – “владеть от своего имени”.

Иосиф Покровский

Российский правовед, профессор, доктор римского права.

You May Also Like

More From Author