В императорскую эпоху территория России значительно увеличилась сравнительно с территорией Московского государства, причем это увеличение произошло насчет земель, лежащих на западе, юге и востоке. Первые завоевания на западе были произведены в царствование Петра Великого после знаменитой войны со Швецией и санкционированы, как принадлежащие России, Ништадтским мирным договором 1721 г.
По этому договору Россия приобрела Ингерманландию, часть Карелии, когда-то принадлежавшую Великому Новгороду и утраченную Московским государством по Столбовскому мирному договору, Лифляндию, Эстляндию[1] и часть Финляндии (нынешнюю Выгоргскую губернию). Эти приобретения имели огромное значение для России, так как она стала твердой ногой на прибрежье Балтийского моря и, вследствие этого, вступила в сонм европейских держав.
Отныне судьбы России тесно связались с судьбами остальной Европы, и при разрешении общеевропейских дел голос России получил весьма важное значение. Иначе говоря, выражаясь словами Пушкина, в Европу было “прорублено окно”, и, таким образом, Россия вышла из того изолированного положения, в котором она находилась в Московском периоде, будучи огражденной от всего цивилизованного мира враждебными ей Турцией, Польшей, Ливонией и Швецией и имея только такой неудобный выход в Европу, как Белое море и Северный Ледовитый океан.
Такое же важное приобретение на западе было сделано Россией при Екатерине II после раздела Польши, когда с Россией воссоединились древнерусские области, некогда отторгнутые от нее великим княжеством Литовским и Польшей.
Так, после первого раздела Польши в 1772 г. была присоединена северная и восточная часть Белоруссии; после второго раздела в 1793 году остальная часть Белоруссии и юго-западный край и после третьего раздела в 1795 г. Литва (таким образом, невоссоединенной осталась Червонная Русь или Галиция, и по сей день входящая в состав Австрийской империи). В том же 1795 году к России была присоединена и Курляндия[2].
Наконец, в царствование Александра I Россия еще расширила свои приобретения на западе путем присоединения Финляндии и Царства Польского. В литературе существует мнение, будто Великое Княжество Финляндское не составляет инкорпорированной части России, а находится в состоянии реальной унии с ней.
Это мнение разделяется финляндскими учеными и публицистами[3] и, по странной случайности, некоторыми русскими. Напротив, большинство западноевропейских ученых, занимающихся вопросами государственного и международного права, стоят на противоположной точке зрения, отвергая всякую унию между Россией и Финляндией[4].
Второе мнение вполне правильно, так как соответствует историческим фактам и толкованиям юридических документов, определяющих государственно-правовое положение Финляндии.
Прежде всего, нужно заметить, что Финляндское “государство” уже по одному тому не может существовать, что такового никогда не было, так как Финляндия всегда являлась не чем иным, как шведской провинцией[5], не пользовавшейся вдобавок никаким особенным местным самоуправлением, благодаря которому она могла бы находиться в ином положении, чем остальные шведские провинции.
Затем Финляндия была завоевана силой русского оружия во время войны со Швецией в 1808-1809 гг. и присоединена к России на основании Фридрихсгамского мирного договора. По этому последнему шведский король отказался “отныне и навсегда” от Финляндии в пользу русского императора, его преемников и Российской империи. “Губернии сии (т.е. финляндские), – гласит ст. 4 договора, – будут отныне состоять в собственности и державном обладании Империи Российской и к ней навсегда присоединяются”.
Далее в высочайшем повелении о созвании финляндского сейма в г. Борго в марте 1809 г. император Александр I заявил, что “волей Провидения и победой нашего оружия Великое Княжество Финляндское навсегда присоединено к нашей империи”[6]. Затем, накануне открытия заседаний сейма государь издал манифест, которым утвердил права и привилегии финляндских сословий.
Этот манифест любопытен в двояком отношении. Во-первых, из него видно, что подтверждение финляндских привилегий Александром I было актом милости государя (“признали мы за благо”, говорится в манифесте), а совершенно не основывалось на каком бы то ни было договоре, обязательном для русского правительства[7]; во-вторых, обещая хранить привилегии, Александр I говорит только о себе, совершенно не связывая рук в этом отношении у своих преемников[8].
Таким образом, из сказанного видно, что никакого договора между Александром I и финляндскими сословиями на сейме в Борго не было, да и не могло быть заключено, как это утверждают некоторые финляндские ученые, а между тем понятие реальной унии предполагает непременно соединение, основанное на договорном соглашении двух государств[9].
Кроме того, около половины Финляндии было еще присоединено к России в 1721 и 1743 гг., как результат завоевания или, выражаясь словами Ништадтского мирного договора, “в совершенное, непрекословное, вечное владение и собственность”, а между тем права и привилегии Александр I распространил и на названную половину.
Этот факт также говорит против унии ввиду того, что иначе пришлось бы признать, что часть России, каковой, несомненно, являются приобретения Петра I (1721 г.) и Елизаветы Петровны (1743 г.) в Финляндии, вступила при Александре I в реальную унию с Россией[10]. Наконец, сам Александр I и его современники всегда считали боргоский сейм учреждением исключительно совещательного характера, не могущим, следовательно, вступать в какие бы то ни было договоры с государем.
Так, закрывая сейм, государь сказал: “созывая сословия Финляндии, я хотел знать желания народа насчет его нужд. Я приму их в соображение”. “От сейма требовали, – писал, в свою очередь, Сперанский, – не решений, не декретов, а простых мнений” (письмо к Барклаю-де-Толли)[11].
Остальные акты, касающиеся Финляндии и изданные в царствование Александра I, Николая I, Александра II и Александра III, также свидетельствуют в пользу того, что Финляндия была просто присоединена к России или, выражаясь юридически, инкорпорирована Россией, так что на основании их никоим образом нельзя говорить о какой бы то ни было унии, – личной или реальной, существующей между Россией и Финляндией.
Для примера приведем манифест о переименовании финляндского совета в сенат, в котором, между прочим, читаем следующее: “ныне, достигши ожиданного давно случая, без препятствия от попечений внешних, посвятить занятия на управление внутренними делами государства нашего, а в числе оных и касающимися особенно до Финляндии, находим мы, для вящего ознаменования намерения нашего об упомянутом местном управление края сего, дать финляндскому вышнему правительству название финляндского сената”.
Итак, на основании приведенного манифеста финляндский край входит в состав “государства нашего”, т.е. России, и внутренние дела последней, а “в числе оных” и финляндские, одинаково озабочивают государя, который, в силу этого, решается предпринять известную реформу в области местного финляндского управления. Более категорически нельзя высказаться о характере отношений между Россией и Финляндией.
Затем манифест, изданный 28 февраля 1891 г., во время заседаний финляндского сейма, снова повторил, что финляндский “край” находится в “собственности и державном обладании Российской Империи”.
“Финляндский край, – читаем здесь, – состоя с начала нынешнего столетия, а в некоторой его части (речь идет о части Финляндии, присоединенной к России в 1721 и 1743 гг.) и ранее, в собственности и державном обладании Империи Российской, получил по воле имп. Александра I особый порядок внутреннего управления”. В манифесте же указывается на то, что Финляндия находится “под скипетром российским”, а учреждения ее называются “местными”.
Наконец, в Высочайшем рескрипте, данном финляндскому генерал-губернатору в июне 1899 г., Финляндия определяется как “составная часть Государства Российского, с ним нераздельная”, а “особый строй ее внутреннего законодательства” признается “дарованным ей” русскими государями.
Если же Финляндия пользуется своим особым областным устройством и управлением, т.е. имеет свой сейм[12], свой сенат (председателем которого, впрочем, состоит русский генерал-губернатор), свои местные учреждения, свою монету (с которой теперь в некоторых случаях конкурирует и русская монета), свою таможенную границу[13], свои почтовые марки[14] (впрочем, почтовая часть подчинена теперь русскому главному управлению почт и телеграфов), свои законы и т.п., то все это свидетельствует о широкой местной автономии, но не об отдельном государственном бытии (здесь нужно заметить, что иностранные сношения Финляндии ведутся через русское Министерство иностранных дел, затем финляндские суда плавают под русским национальным флагом; русские войска, стоящие в некоторых местностях Финляндии, находятся в ведении русского военного министра; русские гимназия и реальное училище, имеющиеся в крае, подведомственны русскому Министерству народного просвещения, и православные приходы и церкви находятся в ведении русского Св. Синода).
Английские колонии в Америке (напр., Канада и Ньюфаундленд), в Африке (напр., Капландия, Трансвааль, Оранжевая и Наталь) и в Австралии (Австралийская федерация) пользуются еще большей автономией и фактически почти независимы, однако никому и в голову не приходит утверждать, что они фигурируют в качестве отдельных государств и находятся с Англией в унии.
Тем более, следовательно, неосновательно предполагать существование какой бы то ни было унии между Россией и Финляндией. Точно так же и факт существования титула “Великий Князь Финляндский” нисколько не может служить доводом в пользу мнения об отдельном государственном бытии Финляндии, как думают некоторые финляндские ученые (напр., профессор Даниельсон).
Дело в том, что в полном титуле государь именуется также: “Великий Князь Смоленский, Литовский, Волынский, Подольский” и затем уже “Финляндский”. В среднем же титуле именование “Великий Князь Финляндский” поставлено в самом конце, после титулов: “Царь Сибирский, Царь Херсонеса Таврического, Царь Грузинский”, и только в кратком титуле наименования: “Царь Польский и Великий Князь Финляндский” выделены из общего титула.
Следовательно, как справедливо замечает г. Еленев, выводить из титула обособленность Финляндии в смысле реальной унии столь же основательно, как если бы кто, на основании того же титула, стал доказывать, что Крым и Грузия составляют самостоятельные государства, состоящие в реальной унии с Россией, и что за ними сохранены прежние законы татарских ханов и грузинских царей[15].
Нельзя также ссылаться и на ст. 4 прежних Осн. Зак., гласившую, что “с Императорским Всероссийским престолом нераздельны суть престолы Царства Польского и Великого Княжества Финляндского”. Как уже указано проф. Коркуновым, текст этой статьи свидетельствует не в пользу унии, а против нее, так как статья различает не государства русское, польское и финляндское, а только престолы, и притом она говорит не о соединении, а, напротив, об их нераздельности.
Если эти престолы нераздельны, замечает Коркунов, то, значит, они составляют, в сущности, один престол: все нераздельное есть, вместе с тем, и единое[16]. Впрочем, о едином престоле говорят и манифесты 18 февр. 1855 г., 1 марта 1881 г. и 20 окт. 1894 г.
В них мы встречаем заявление о вступлении государей “на прародительский престол Российской Империи и нераздельных с нею Царства Польского и Великого Княжества Финляндского”. О едином же престоле говорил и Александр I в манифесте 16 авг. 1823 г.
Что касается до Царства Польского, то оно было присоединено к России на основании постановления Венского конгресса 1815 года, первая статья которого гласила: “Герцогство Варшавское… присоединяется навсегда к Империи Российской” и “в силу своей конституции будет в неразрывной с Россией связи и во владении Его В. Императора Всероссийского, наследников его и преемников на вечные времена”.
Таким образом, присоединение Польши к России состоялось не в силу договора между ними, а на основании соглашения между государствами, заключившими Венский трактат, что указывает на наличность в данном случае инкорпорации, а не реальной унии, специфическим признаком которой является договор между двумя государствами.
Мало того, самый текст статьи свидетельствует в пользу признания за Польшей значения инкорпорированной части России, так как речь идет о “присоединении” последней к первой и о “владении” ею со стороны русского государя. Статья заканчивается следующими словами:
“Поляки, подданные России (sujets respectifs de la Russie) будут иметь народных представителей и национальные государственные учреждения, согласные с тем образом политического существования, который правительством будет признан за полезнейший и приличнейший для них в кругу его владений”.
Кроме того, “Его Имп. Величество предполагает даровать, по своему благоусмотрению, внутреннее распространение сему государству (т.е. герцогству), имеющему состоять под особым управлением”. Приведенное место важно в двояком отношении. Во-первых, из него видно, что Венский конгресс считал жителей присоединенной к России части герцогства Варшавского русскими подданными, между тем как уния, по верному замечанию проф. Коркунова, предполагает раздельное подданство.
Во-вторых, упоминание в тексте о предположении даровать Польше народное представительство и национальные учреждения не может быть рассматриваемо как обязательство со стороны России, так как в разрешении этого вопроса все было предоставлено на усмотрение правительства Александра I.
Мало того, как известно из хода занятий Венского конгресса, названное упоминание о конституционных учреждениях Польши обязано своим появлением в актах конгресса исключительно Александру I, выдержавшему сильную борьбу с союзниками, возражавшими против подобных намерений государя. “Я создал это королевство, – говорил впоследствии Александр I, – и создал его на весьма прочных основаниях, потому что принудил европейские державы обеспечить договором его существование”[17].
Устройство Царства Польского определялось на основании конституции или “хартии государственных установлений” 27 ноября 1815 года. Согласно с хартией во главе Царства был поставлен особый наместник, назначаемый государем из польских граждан или из членов императорского дома.
Наместник управлял краем вместе с государственным советом, председателем которого он был. Государственный совет состоял из министров (их было пять) и государственных советников – также по назначению государя. Функции совета заключались в правительственной деятельности и в выработке законопроектов для внесения в сейм. Последнему принадлежала законодательная власть, и он состоял из сената и палаты депутатов.
В состав сената входили епископы и сенаторы, назначаемые пожизненно государем из двух кандидатов на каждую вакансию, избираемых сенатом. Напротив, в состав палаты депутатов входили 77 послов, по одному от каждого уезда, избираемых дворянскими сеймиками, состоящими из дворян, обладающих недвижимой собственностью, и 51 депутат от общин (гмин), избираемых не дворянами, но также владеющими или недвижимым имуществом, или промышленным заведением, затем духовными лицами и, наконец, преподавателями учебных заведений и представителями либеральных профессий.
Что касается до пассивного ценза, то он сводился к достижению 30-летнего возраста и к уплате прямого налога. Депутаты избирались на шесть лет, причем палата обновлялась по третям, т.е. через каждые два года. Всякий законопроект для превращения в закон обязательно должен был пройти через сейм и получить его санкцию, равно как и быть утвержденным государем, пользовавшимся правом безусловного вето.
После восстания 1830 г. “хартия” была отменена, и областное устройство Царства преобразовано на основании грамоты 14 февр. 1832 г. Во главе края был поставлен особый совет управления под председательством наместника, причем все более или менее важные дела вносились на рассмотрение в Государственный Совет, при котором для этой цели был учрежден особый департамент дел Царства Польского, поставленный в совершенно исключительные условия.
Для доклада же по делам Царства была учреждена должность министра статс-секретаря Царства Польского. Однако после восстания 1863 года и это устройство Царства было уничтожено.
Одновременно с расширением русской территории на западе шло и расширение ее на юге. Уже в царствование царя Алексея Михайловича сознавалась необходимость для России стать твердой ногой на Черном море (Азовский собор 1642 года). К тому же стремился и Петр I, предпринимая свои азовские походы. То же стремление существовало и при Анне Ивановне, когда победы Миниха нанесли сильные удары Турции и Крыму.
Но только Екатерине II удалось утвердиться на берегах Черного моря. Так, вследствие разгрома Турции в первую турецкую войну, закончившуюся Кучук-Кайнарджийским миром 1774 г., к России отошли берега Азовского моря; в 1785 году пало Крымское ханство, столь долго беспокоившее южные окраины России, и, наконец, по Ясскому договору 1791 г., закончившему вторую турецкую войну, к России был присоединен северный берег Черного моря вплоть до устьев Днестра.
Александр I в этом отношении (говорим “в этом отношении”, так как во всем остальном иностранная политика Александра I существенно отличалась от екатерининской) продолжал политику своей бабки и по Бухарестскому миру 1812 г. присоединил к России Бессарабию (правда, южная часть ее по Парижскому договору 1856 г. отошла к Румынии, но по Берлинскому договору 1878 г. была снова воссоединена с Россией).
При Екатерине II началось прерванное одно время движение России на восток (оно существовало уже при Петре и выразилось в его персидском и хивинском походах), но только Александру I удалось в этом отношении достигнуть реальных результатов. Так, при нем были присоединены Грузия, Имеретия и другие владения в Закавказье[18].
При имп. Николае I было завоевано много земель в Закавказье и на восточном берегу Черного моря. После же войны с Персией, закончившейся Туркманчайским мирным договором 1827 г., к России была присоединена нынешняя Эриванская губерния. Окончательно Кавказ был присоединен при Александре II после пленения Шамиля в 1864 г.
Наконец, благодаря последней русско-турецкой войне 1877-1878 гг. к России отошли Карская и Батумская области. При Александре же II пределы России значительно расширились на Дальнем Востоке; так, благодаря энергии адмирала Невельского и графа Муравьева-Амурского, Россия стала твердой ногой на Амуре путем присоединения к ней Приамурского и Южно-Уссурийского края, а также острова Сахалина (в 1855, 1858, 1860 и 1875 гг.).
Вскоре после того началось расширение русских пределов в Средней Азии. Так, в 1865 г. был завоеван Туркестан, благодаря, главным образом, штурму Ташкента со стороны генерала Черняева. В 1876 г. был завоеван Кокан (ныне Ферганская область). Еще ранее (в 1873 г.) Хива, а затем и Бухара если не de jure, то de facto лишились своей независимости и вошли в сферу русского влияния[19].
Наконец, в 1881 году, как результат ахалтекинской экспедиции, завершившейся штурмом крепости Геоктепе, к России была присоединена Закаспийская область[20], вследствие чего русские пределы непосредственно придвинулись к Афганистану, разграничением с которым на Памире в 1885 г. был окончательно разрешен вопрос о проведении новой границы между названными двумя государствами в этой местности, чем и завершилось расширение русских пределов в Средней Азии.
Печальный конец Русско-японской войны 1904-1905 гг. повлек за собой отторжение части русской территории, а именно, южной части Сахалина, уступленной по Портсмутскому договору Японии. Благодаря расширению своей территории Российская империя стала одним из самых больших государств на земном шаре, тем более что ее территория составляет непосредственно одно целое, а не разбросана по частям в виде разных колоний, как, напр., у Англии.
[1] Ништадтский договор только санкционировал de jure то, что раньше уже совершилось de facto. Так, Лифляндия была присоединена к России еще в 1710 г., после утверждения Петром так называемых “аккордных пунктов”, которыми за лифляндскими дворянами и горожанами сохранялись их права и привилегии.
Тогда же Петр издал две жалованные грамоты – дворянству (30 сентября) и горожанам (12 октября), которыми снова подтвердил права и привилегии лифляндских сословий, но со следующими оговорками: “елико оные к нынешнему правительству и времени приличаются”, а также “однако ж наше и нашах государств высочество и права предоставляя без предосуждения и вреда”.
Этими оговорками было признано право русских государей делать изменения в областном устройстве Лифляндии, чем впоследствии и воспользовалась Екатерина П. Точно так же и Эстляндия была присоединена к России в том же 1710 г. и получила аналогичные грамоты 1 и 13 марта 1712 г.
Права и привилегии остзейских сословий подтверждались всеми последующими государями до имп. Александра II включительно, но обязательно постольку, поскольку они согласовались “с общими государства установлениями и законами” и соответствовали времени.
Так продолжалось до вступления на престол имп. Александра III, который никаких жалованных грамот Прибалтийским губерниям не дал и, таким образом, права и привилегии их не подтвердил.
Некоторые остзейские ученые (напр., оба Бунге – отец и сын) в “аккордных пунктах” и жалованных грамотах Петра I видят международные договоры, причем даже излагают теорию договорных отношений между Россией и Остзейскими провинциями, которые в момент заключения названного договора вышли из подданства Швеции и стали самостоятельным государством, а следовательно, сделались дееспособными для совершения подобного акта.
Опровержение этой теории см. у Харузина. Балтийская конституция. Москва, 1888 и у Беляева в его статье “Общеимперский закон и местные остзейские узаконения” (Журн. Мин. юст. 1898. Кн. IX). Со своей стороны приведем следующее место из жалованной грамоты Ревелю 13 марта 1712 г.:
“Понеже Ревель… под нашу власть пришел, того ради их… привилегии… подтверждены яко же помянутый Ревель всеподданнейше о том просил; того ради мы из цесарской милости в том им отреши не хотели”. Ясно, что названная грамота не международный договор, а односторонний акт верховной власти.
[2] После падения Польши курляндский ландтаг (Курляндия находилась в ленной зависимости от Польши) постановил: “покориться непосредственно и безусловно Империи Российской”, вследствие чего Екатерина II манифестом 15 янв. 1795 г. присоединила Курляндию “на вечные времена” к России, обещав сохранить права и привилегии ее сословий с оговоркой, что на них будут распространены права и выгоды, дарованные всем остальным русским подданным.
[3] Впрочем, это мнение возникло сравнительно недавно, так как прежние финляндские писатели (напр., Пекка Каухаринен, Пальмен, Лундал, Росенборг и др.) признавали Финляндию русской провинцией, отвергая какой бы то ни было договорный характер в отношениях между нею и Россией (Абов. Финляндия в русском государственном праве. Журн. Юрид. Общ. 1898. Кн. IV; см. также его “Из истории учений финляндского государственного права”. Журн. Минист. юст. 1895. Кн. VIII).
Точно так же современники присоединения Финляндии к России из финляндцев считали свою родину только провинцией (напр., известный Спренгпортен и др.). Даже земские чины на сейме в Борго в 1809 г. писали: “если Финляндия одна примет теперь иную монетную единицу, чем ту, которую имеют прочие провинции, то…” (Михайлов. Юридическое положение Финляндии. С. 60).
[4] Напр., Филлимор, Кальво, Бульмеринк, Голъцендорф, Бич-Лауренс, Еллинек и др. “Финляндия, – говорит последний, – по своему устройству и управлению самостоятельна так, как никакая другая провинция России.
Но, тем не менее, она только провинция русской империи, а не государство, стоящее к ней в отношении реальной или личной унии, ибо завоеванием государства или части государства господствовавшая в нем до того времени государственная власть совершенно уничтожается и на ее место вступает новая, следовательно, власть Швеции заменилась властью России” (Die Lehre von den Staatenverbindungen. С. 11; см. также статью Коркунова “Финляндское Великое Княжество” в Юрид. летописи. 1890. N 2).
Впрочем, в позднейшем своем труде “Ueber Staatsfragmente” (1896 г.) Еллинек видоизменил свои воззрения на юридическое положение Финляндии. По-прежнему не признавая за ней характера государства, он, однако, не считает ее и провинцией, а относит к категории так называемых государственных фрагментов (?!) – понятие и термин которых впервые изобретены им. Таковыми он считает, кроме Финляндии, еще земли Австрийской короны, Хорватию, английские колонии и др.
[5] Территория Финляндии составляла несколько губерний (1дn), о чем и говорит ст. 4 Фридрихсгамского трактата, так что Финляндии в смысле единого территориального целого никогда не было. Даже наименование “Великого Княжества” Финляндия получила только в 1581 г., но уже в начале XVIII ст. это наименование исчезло.
[6] Впрочем, еще в манифесте 5 июня 1808 года было заявлено, что “в среде народов, скипетру российскому подвластных и единую империю составляющих, обыватели новоприсоединенной Финляндии с сего времени навсегда восприяли свое место”.
Ту же мысль высказал имп. Александр и в своем письме к Наполеону (1808 г.), когда писал: j’ai declare la Finlande Suedoise province rasse; comme V. M. l’а tres bien juge, la surete de ma capital l’exigeait (Еленев. Учение о Финляндском государстве. С. 45).
Точно так же в письме к Густаву IV император писал: “Финляндия включена в состав России по праву завоевания и по жребию битв (Абов. Финляндия в русском государственном праве. Журн. Юрид. Общ. 1898. Кн. IV).
[7] О том же говорит и ст. 6 Фридрихсгамского трактата, а именно: “Его Величество Император Всероссийский самыми несомненными опытами милосердия и правосудия ознаменовал уже образ правления своего жителям приобретенных им ныне областей, обеспечив, по единственным побуждениям великодушного своего соизволения, свободное отправление их веры, права собственности и преимущества”.
[8] См. мою рецензию в “Историческом вестнике” за 1890 г. N 9 на Сборник актов Великого Княжества Финляндского, изданный финляндским ученым Борениусом (Гельсингфорс, 1890).
[9] Подобный договор в то время не мог иметь места также и потому, что еще за несколько месяцев до созвания боргоского сейма население Финляндии было приведено к присяге на верность русскому государю, т.е., иначе говоря, финляндцы уже считались подданными имп. Александра I.
[10] См.: Ретвих. Русско-Финляндская Империя. С. 25.
[11] Михайлов. Юридическое положение Финляндии. С. 29.
[12] Впрочем, огромная масса законодательных актов не прошла через сейм и издана государями (начиная с Александра I) без его участия. Примерное перечисление их см. у Абова. Указ. ст. в Журн. Юрид. Общ. 1898. Кн. IV.
[13] Последняя, впрочем, была установлена по инициативе русского правительства, чтобы через Финляндию не проникали в Россию беспошлинно иностранные товары (см. указ министру финансов 5 ноября 1811 г. и рескрипт финляндскому генерал-губернатору того же числа и года).
[14] Они просуществовали до конца 1900 г., когда были упразднены.
[15] Еленев. Указ. соч., а также моя рецензия на него (Истор. вестник. 1893. N 8).
[16] Коркунов. Финляндское Великое Княжество (Юрид. летопись. 1890. N 2). В новых Основных Законах этой статьи уже нет и она заменена ст. 2, гласящей, что “Великое Княжество Финляндское составляет нераздельную часть Государства Российского”.
[17] О государственно-правовом положении Царства Польского см. Мартенса. Современное международное право. Т. I. 1-е изд. С. 236; Коркунова. Русское государственное право. Т. I. 2-е изд. С. 139; Алексеева. Русское государственное право. 4-е изд. С. 199 и мою статью в “Слове” за 1906 г. N 458 (“По поводу заявления польских депутатов в Думе”).
[18] Собственно говоря, номинальное господство России над Грузией установилось еще с конца XVI ст., когда кахетинский царь Александр II обратился с просьбой к Феодору Иоанновичу (в 1586 г.) принять его под свое покровительство.
Затем в 1783 г. был заключен договор между Россией и Грузией, по которому царь последней Ираклий “объявил перед лицом всего света, что он не признает над собой иного самодержавия, кроме верховной власти и покровительства” имп. Екатерины II. Окончательно в состав России Грузия вошла в 1801 г., о чем просил последний грузинский царь Георгий.
[19] Отношения Хивы к России определяются договором 12 авг. 1873 г., по которому хивинский хан признал себя “покорным слугой Императора Всероссийского” и отказался от всяких непосредственных сношений с соседними владетелями и ханами и от заключения с ними каких-либо торговых и других договоров без ведома и разрешения высшей русской власти в Средней Азии.
Что касается до Бухары, то ее отношение к России определяются договором 28 сент. 1873 г., и хотя Бухара de jure пользуется большей независимостью, чем Хива, но de facto так же подчинена России, как и первая (см.: Эйхельман. Хрестоматия русского международного права. Т. I. C. 451 и 455).
[20] Собственно говоря, в 1881 г. была присоединена не вся Закаспийская область, так как Мерв добровольно присоединился только в 1884 г.
