Сохранился документ, точно указывающий, когда дипломатические дела, входившие в ведомство казначея, были выделены и поручены особому делопроизводителю, что и послужило основанием особого Посольского приказа (Краткая выписка о бывших между Польшей и Россией переписках, войнах и перемириях с 1462 по 1565 г. в Моск. Арх. мин. ин. дел, Польские дела 1462: за сообщение этой выписки приношу искреннюю благодарность С. А. Белокурову).
В этом документе XVI в. значится: «в 57 (1549) г. приказано посольское дело Ивану Висковатого, a был еще в подьячих». И. Висковатый до того времени участвовал иногда в дипломатических делах, в 1542 г. писал перемирную грамоту с Полыней; теперь он принимает постоянное участие в сношениях с иноземными послами, которые ему передают свои грамоты.
После него в 1564 г. сношения с послами ведет дьяк А. Васильев в «избе», называвшейся «дьячьей« или «посолной» и находившейся где-то в Кремле, пока в 1565 г. не была построена особая Посольская палата. Г. Лихачева, Дипломатика, стр. 100.
Говоря о боярах от концов, мы не касаемся их судебного значения. По Новгородской Судной грамоте 1471 г. при судебном докладе “во владычне комнате” присутствовали 10 докладчиков, именно по одному боярину и по одному житьему от конца (А.А. Эксп. I, 71). Это были постоянные судебные заседатели, собиравшиеся три раза в неделю.
Хотя нет прямых указаний на их отношение к суду княжеского наместника с посадником, имевшему место также “во владычне дворе”, однако суд докладчиков можно назвать судебной коллегией при новгородском правительственном совете, собиравшемся “у владыки в полате”. Но, во-первых, ниоткуда не видно, чтобы эти судные бояре и житьи люди от концов принимали постоянное участие в политических делах боярского совета.
Во-вторых, суд этих докладчиков, по-видимому, возник уже в последнее время новгородской вольности, а не был старинным учреждением. В конце XIV в. встречаем судных бояр и житьих людей, но представителями не концов, а тяжущихся сторон.
В 1384 г. новгородцы постановили на вече не ездить на суд к митрополиту в Москву, но судить новгородскому владыке по Новоканону, посаднику и тысяцкому судить свои суды по крестному целованию, а истцу и ответчику “на суд поимати по два боярина и по дна житья с стороне” (П. С. Р. Лет. IV, 91).
Немецкое донесение 1331 г. из Новгорода рижскому городскому совету вскрывает некоторые любопытные черты отношений разных новгородских властей. Немцы подрались ночью с русскими и одного положили на месте. На другой день новгородцы “созвонили вече” (ludden de ruscen eyn dine) и сошлись на Ярославов двор (uppe des konighes houe) вооруженные и с распущенными знаменами, принесли и убитого.
С веча послали к немцам биричей с требованием немедленной выдачи виновных, грозя в противном случае перебить всех. Не добившись требуемого, толпа с веча бросилась на немецкий двор и принялась разбивать и грабить, пока княжеский судья (des konighes recnter) не прогнал ее оттуда. Тогда вече послало трех других биричей с тем же требованием.
Немцы нашли одного из своих, у которого оказался меч в крови, и предложили его; но русские потребовали 50 голов (houede). Так прошел день; новгородцы поставили караул стеречь немцев на их дворе. Ночью послы от немцев явились к тысяцкому и удовлетворили истца (den Sacwolden), вероятно, ближайшего родственника убитого, предложив ему за голову 80 рублей (stucken sylvers: “старый” новгородский рубль XIV в. содержал в себе 80 золоти, серебра. Г. Прозоровского, Монета и вес, 503).
Сверх того дано было, посаднику 40 руб. и наместнику князя 5 руб., а тысяцкий отказался от денег. На другой день опять собралось вече и потребовало от немцев через прежних трех биричей либо выдачи 50 человек, либо уплаты 2500 руб., именно 1000 Новгороду, 1000 князю и 500 истцу. Немцы объявили, что с истцом они уже помирились, и пообещали биричам по фиолетовому платью и по бочонку вина. Вече рассердилось, узнав о примирении истца: как он смел помириться без новгородского слова!
Посланцы веча еще раз явились к немцам и потребовали с них 2000 руб. “за обиду” (vor ere smaheyt). Немцы предложили 40 руб., и биричи в гневе воротились на вече. Вечером пришел к немцам новый посланец, объявивший, что его послали “300 золотых поясов” (guldene gordele). Сущность его заявления состояла в том, что Новгороду Великому денег не нужно, что у него и своего довольно, но что он требует 50 голов, а они, немцы, не выдают ни голов, ни денег: сами посудите, есть ли тут правда.
Немцы должны выйти с имуществом из церкви, где они скрылись, оставив там виноватых, с которыми Новгород поступит по закону. “Мы вам выдавали виновного, – отвечали немцы, – но вы его не приняли, а требуете 50 голов: Бог свидетель, что вы требуете невинных людей”. Посланец в жестких выражениях повторял, что ему было наказано говорить.
Немцы объявили, что они готовы заплатить 100 руб., что больше не могут, и просили посланного сказать это 300 золотым поясам и похлопотать о том, за что ему будет дано фиолетовое платье. Ночью чрез одного из тех же трех вечевых биричей посадник заявил немцам, что если они дадут ему 20 руб. и два пурпуровых платья, он возьмет все дело на себя и уладит его, причем бирич потребовал и себе с товарищами 10 руб. и пурпурового платья, да по фиолетовому платью еще двум важным господам, почему-то вмешавшимся в дело.
Поутру три бирича с этими двумя господами пришли и объявили немцам, что Новгород прощает их и принимает 100 руб. Тут один из пришедших, представлявший интересы князя, заявил, что и князь должен получить столько же. Но один из биричей возразил: что обещано княжему наместнику, то следует ему заплатить; новгородцы получат 100 руб., а с князем они сами сочтутся, как следует.
Что касается до насилия, учиненного толпой с веча над немцами, то об этом они и речи не заводили бы, а скорее поцеловали бы крест на том, что не будут мстить за это. Тут посадник ввел в дело новое обстоятельство. Года за два перед тем в Дерпте убили новгородского посла Ивана Сипа, важного человека, женатого на сестре посадника. Последний теперь заявил, что его племянники должны выступить истцами по делу, что они хотят мстить за отца и потребовал 50 руб. выкупа.
Немцы возразили, что им нет дела до Дерпта, что они “заморские гости” (gheste van over sey: ссору начали немцы готского двора с острова Готланда). Посадник понизил требование до 40, потом до 30 и даже до 20 руб. Немцы уже согласились было на уплату. Но пришли “новгородские господа” (heren van Nogarden) и отменили эту сделку, объявив, что заморские немцы не отвечают за дерптских, а боярина своего Ивана они не отдадут и за тысячу рублей.
Немцам предложено было поцеловать крест на мировой записи, в которой они, признавая себя виновными в случившемся и прося снисхождения к поступку, совершенному в пьяном состояния, обязывались заплатить Новгороду 100 руб. да сверх того дать обещанное наместнику, посаднику, тысяцкому и биричам. Немцы объявили, что им обидно целовать крест на такой записи, и представили тысяцкому свою, в которой вся вина сваливалась на новгородцев.
Выслушав запись, тысяцкий с бранью объявил посланным, что она не годится. “Так стояло дело, пока тысяцкий докладывал немецкую запись посадникам и господам Новгорода; они послали к немцам тех же биричей, которых посылали и прежде, и сказали то же, что говорил тысяцкий” (bit de hortoghe witlich dede den borchgreuen unn den heren van Nogarden der duschen bref, des sanden se deseluen boden to den duschen, de se en och er ghesant hadden etc).
Немцы были приневолены (bi dwanghe) поцеловать крест на новгородской “грамоте, по которой они должны были уплатить Новгороду 100 руб. пени. Сверх того это дело стоило им 20 руб., которые они посулили некоторым новгородским “господам” и биричам или позовникам при совете господ (den Roperen bi der heren rade). Русско-Лив. Акты, стр. 56 – 61. Донесение переведено А. Чумиковым по местам не вполне точно. Чтен. в Общ. Ист. и Др. Р. 1893 г., I, смесь.
Для нас особенно важны следующие черты новгородского управления, обозначающиеся в изложенном донесении; во-первых, посланцы веча являются вместе и биричами при совете господ. В донесении поименованы пять таких посланцев; из них трое, как очевидно по ходу рассказа, были биричи при совете господ; отношение двоих остальных к этому совету неясно.
Двое из этих пяти посланцев были вместе старостами, какими неизвестно, вероятно, улицкими или даже сотскими, как в Пскове в должности сотского встречаем “старого придверника” при господе, если только “старый” не значит здесь “бывший”. Во-вторых, немцы в переговорах своих обращаются к “герцогу”, как они называют тысяцкого в отличие от “бургграфа”, посадника.
Тысяцкий был председателем высшего новгородского суда по торговым делам. В известной грамоте кн. Всеволода церкви св. Иоанна на Опоках читаем, что для управления всеми делами торговыми и “гостинными”, для “суда торгового” князь “поставил три старосты, от житьих людей и от черных тысяцкого, а от купцов два старосты”.
Значит, этот суд состоял из тысяцкого, представителя житьих и черных людей, и двух старост, представителей купцов, т.е. из трех членов, а не из шести, как считают иногда (например, Беляев в Лекциях по ист. русск. зак., стр. 139 и др.), неправильно читая это место грамоты, думая что в состав суда были назначены три старосты от житьих людей, затем тысяцкий от черных и, наконец, два старосты от купцов.
По одному договору Новгорода с немцами дела между немецкими гостями и туземцами разбирались только in curia sancti Joharmis coram duce et oldermanno nogardiensibus и нигде более (Bunge, Urkund. I, 522). Почему здесь при тысяцком упомянут один староста, неизвестно. Из рассматриваемого донесения видно, что в важных случаях тысяцкий докладывал такие дела совету господ. В-третьих, над отдельными сановниками высшего новгородского управления явственно возвышается совет господ.
Тысяцкий докладывает “господам” предложенную ему немцами мировую запись: “господа” отменяют сделку посадника с немцами. Наконец, этот совет господ заметно отличается и от 300 “золотых поясов”. Донесение ясно различает эти названия. “Господа” приходили на двор к немцам для переговоров: едва ли это могла быть толпа в 300 человек. Посланцем от золотых поясов приходит к немцам некто Борис, которого нет в числе не раз упоминаемых в донесении биричей совета господ.
Притом золотые пояса являются в тесной связи с вечем; они поддерживают его требование о выдаче виновных, тогда как посадник и господа склоняют дело к уплате 100 руб. Новгороду. Золотые пояса выступают после веча второго дня и не появляются в следующие дни, когда незаметно веча.
Поэтому мы думаем, что эти “золотые пояса” были не члены совета господ, а вся совокупность новгородских властей, присутствовавших на вече, вся наличная правительственная знать города, старосты улиц, слобод, десятков, разных мелких городских союзов, наконец, бояре, не сидевшие в совете господ,, но пользовавшиеся влиянием в местных кругах города и в иных случаях являвшиеся представителями от концов. Они назывались так по особенности в одежде, отличавшей их от простых граждан.
Большая часть этих низших городских должностей, по-видимому, также была в руках боярской и житьей знати. В последнее десятилетие свободы Новгорода там пользовался большим влиянием некто Памфил, сторонник аристократической партии “великих бояр”, враждовавшей с людьми “житьими и молодшими”. В житии Соловецких чудотворцев этот Памфил называется знатным новгородским боярином, а в 1476 г. он занимал невысокий пост старосты Федоровской улицы.
Сын его, принадлежавший по своему званию к детям боярским, несмотря на то, является “купецким” старостой (П.С.Р.Л. VI, 203 и 220). Как вожди частей вооруженного города, люди этой знати в Новгороде, очевидно, были то же, что “лучшие мужи”, являющиеся посредниками между вечем и князем в Киеве XII в. На вече к ним, разумеется, примыкали и высшие сановники, члены совета господ, и все они составляли класс руководителей веча.
Правильным приговором веча, “новгородским словом” признавалось то, что постановлено на собрании города с согласия и под руководством этих властей. Вот почему грабеж немецкого двора толпой, прибежавшей с веча без этих вождей, “господа” в своей мировой записи 1331 г. признавали поступком “неразумной черни”, сделанным без новгородского слова (sunder der Nogarder wort).
Триста – круглое число, приблизительно определявшее количество всех местных и общих городских властей или показывающее, сколько считалось в городе знатных домов, старшие члены которых были этими властями. Любопытно, что и псковской летописец, рассказывая о захвате в. кн. Василием “всех лучших людей” Пскова в 1510 г., приводит ту же круглую цифру 300 человек с их семьями (П.С.Р. Лет. IV, 287).
