Название думы, время и место ее заседаний. Порядок делопроизводства. Доклады и их очередь. Председательство. Разряд. Докладчики. Порядок совещаний. Заседание при царе; прения. Заседание без царя. Партии в думе. Запись приговоров и передача их к исполнению. Значение думных судей для их приказов.
В порядке думского делопроизводства, в отношениях Думы к подчиненным ей правительственным учреждениям, в круге предметов, составлявших ее ведомство, остается много неясного. Можно надеяться, что большая часть этих темных подробностей вполне раскроется, когда лучше изучен будет огромный канцелярский материал, сохранившийся от старинных московских Приказов и ожидающий дружных усилий многих исследователей[1]. Мы ограничимся кратким, неполным очерком правительственной деятельности боярского совета в ее обычном течении.
Обычными деловыми названиями боярского совета были Дума или бояре, человеку, получавшему звание государственного советника, приказывали “сидети с боярами в Думе и всякие думные и тайные дела ведати”. В указах и боярских приговорах XVII в. о делах, решенных в Думе, иногда писали, что они вершены в палате, потому и думных людей называли также палатными. В актах, исходивших от духовных властей, любили обозначать боярский совет греческим термином синклит, это было торжественным, более книжным, чем деловым, названием Думы[2]. В обычное время, когда царь с боярами жил в Москве, заседания Думы начинались рано по утрам, когда думные люди приезжали во дворец “челом ударить” государю.
Флетчер говорит, что на заседания собирались в 7 часов утра: он, очевидно, разумел зимнее время, когда он жил в Москве. Олеарий, держась тогдашнего московского счета дневных и ночных часов от восхода и заката солнца, писал, что на совещания о делах бояре собирались после полуночи, отправляясь в Кремль около 1 или 2 часов дня. Еще точнее обозначает время заседаний Маржерет, у которого читаем, что летом бояре вставали обыкновенно при восходе солнца и ехали во дворец, где присутствовали в Думе от первого до седьмого часа дня. После столь продолжительного заседания бояре с государем шли в церковь к обедне, длившейся часа два, так что думные люди возвращались домой уже к обеду около полудня, по Олеарию.
Заседание совета возобновлялось вечером, когда думные люди, соснув после обеда, с первым ударом колокола к вечерне опять выезжали во дворец поклониться государю и оставались там, по Маржерету, часа два или три. По указам 1669 и 1676 гг. думным людям велено было съезжаться зимой в первом часу дня и ночи, утром и вечером, чтобы “сидеть за делы”. Но как в то же время судьям и дьякам велено было сидеть в своих Приказах и ходить в Думу к боярам с докладами с первого до восьмого часа ночи, то, следовательно, вечерние заседания Думы зимой продолжались часу до 11-го ночи по нашему счету. Поэтому иностранцы, бывавшие в Москве зимой, говорили, что государственный совет здесь собирался обыкновенно ночью[3].
Ходить с докладами в Думу значило “всходить с делами в верх перед бояр”. Около половины XVI в. в кремлевских дворцовых хоромах была одна палата, служившая постоянным местом заседаний Думы. В 1542 г., когда у государя был стол для польских послов, посольскую свиту, не усевшуюся за столом вместе с другими, угощали особо “в палате, где бояре судят”. В XVII в. при царе Алексее чаще всего Дума заседала в так называвшейся Передней палате. При детях его заседания часто бывали также в комнате, т.е. кабинете государя. Иногда, впрочем, встречаем по актам заседания бояр в палатах Золотой и Столовой. В поездках государей бояре следовали за ними.
Это делало Думу очень подвижным учреждением, действовавшим там, где в известную минуту находился государь с боярами. Потому встречаем дела, о которых государь “сидел” с боярами в селах Измайлове или Коломенском, в Троицком Сергиевом монастыре и проч. Царь Иван IV, собираясь в поход на Казань в 1549 г., постановил с боярами приговор о местничестве не в дворцовой палате, а в Успенском соборе, и на походе следовал ряд заседаний по тому же вопросу во Владимире и в Нижнем. В Ливонском походе 1577 г. почти вся Дума находилась в царском лагере.
Пленный кн. Полубенский “в палатках у советников”, куда он был введен, увидел на скамьях по обе стороны от царя 56 особ: в таком числе Дума редко собиралась и в Москве. Флетчер пишет, что обыкновенные заседания Думы бывали только по понедельникам, средам и пятницам и что членам Думы, рассылали особые повестки, когда нужно было созвать бояр на чрезвычайное заседание в какой-либо другой день. Может быть, так и бывало в царствование Федора Ивановича. Но в XVII в. у Думы и государя было обыкновенно столько правительственной работы, что деятельность боярского совета не ограничивалась тремя днями в неделю.
Большая часть этой работы состояла в слушании и обсуждении “судейских докладов” или докладных выписок, с которыми приходили в Думу начальники Приказов. Котошихин различает четыре порядка поступления докладов “в верх”: дела докладывались государю без бояр, государю в присутствии бояр, боярам без государя и государю с боярами. Точно так же и в актах различаются указы, данные государем “при боярех”, от постановлений, состоявшихся по указу государя и приговору бояр. Каждый из этих порядков имел свое значение в ходе московского законодательства.
Благодаря привычке московской приказной администрации обращаться к высшей власти за разрешением каждого своего недоумения, доклады государю без бояр могли случиться во всякое время. По словам Котошихина, бояре и другие думные люди приходили к царю с делами “на доклад”, даже когда царь кушал с царицей; докладчик или тотчас допускался в комнату, или дожидался конца стола. Государь “слушал дел” также по утрам, когда бояре находились во дворце. Но это не было “сиденье государя с бояры о делах”: бояре только присутствовали при этом, “стояли” перед царем “все”, а иные, уставши стоять, выходили из покоев отдохнуть на двор.
В 1659 г. важные инструкции главнокомандующему, действовавшему в Малороссии, доложены были государю в трапезе дворцовой церкви. В тяжебных делах, доходивших до государя, встречаем резолюции, помеченные думными дьяками в воскресные и праздничные дни, также на Страстной неделе. По Уложению в воскресные и царские дни, в большие праздники и, между прочим, всю Страстную в Приказах не сидели и никаких дел не делали, кроме “самых нужных государственных дел”. Такие дела сосредоточивались в некоторых важнейших Приказах.
Как бы разъясняя статью Уложения, изданный в конце 1649 г. указ предписывает не сидеть в Приказах по субботам после обеда и по воскресеньям до обеда. Исключение сделано только для Разряда, Посольского приказа и Большого Дворца, как учреждений, ведавших самые нужные государственные дела. Значит, и в праздники из Приказов могли идти доклады государю и боярам. Флетчер замечает, что по всем государственным делам царь обращался к боярскому совету ежедневно (daily). В XVII в. старались ввести порядок в течение дел высшего управления, установить очередь докладов, назначая для того важнейшим Приказам известные дни в неделе.
Так в 1669 г. велено было взносить дела к боярам в Думу по понедельникам из Разряда и Посольского приказа, по вторникам из Большой Казны и Большого Прихода, двух важнейших финансовых Приказов, по средам из Казанского Дворца и Поместного приказа, ведавших дела по служилому землевладению в большей части областей государства, по четвергам из Приказа Большого Дворца и Сибирского, по пятницам из судных Приказов Московского и Владимирского. Можно подумать, что хотели установить постоянный еженедельный порядок докладов. Но сохранилась роспись на 4 – 11 августа 1676 г., совершенно несогласная с распорядком 1669 г. и притом изменчивая: на пятницу 11 августа назначены были доклады совсем не из тех Приказов, которым указано было докладывать в пятницу 4 августа[4].
В изложении указов XVII в. мы встречаем двоякую редакцию. Одни начинаются словами: “Великий государь, слушав докладной выписки, указал и бояре приговорили”. На других думный дьяк помечал: “По указу великого государя бояре, той докладной выписки слушав, приговорили”. В этих формулах можно видеть указание на то, состоялся ли приговор Думы под председательством царя или без него. Руководствуясь таким указанием, можно заметить, что цари Алексей и его старший сын часто присутствовали на заседаниях Думы.
В 1694 г. 17 марта указано было думным дьякам помечать боярские приговоры под делами в такой форме: “Год и месяц и число, по указу великих государей царей (имя рек) в их великих государей Передней палате тех дел бояре слушав, приговорили”. Летом 1680 г., живя в селе Воробьеве, царь Федор приезжал в Москву “слушать дел с бояры” из Приказов рано утром, при восходе солнца, или часу в десятом. Иногда, впрочем, дело докладывалось особо царю и боярам.
Так можно думать по резолюции, положенной на один доклад в 1686 г., во время соцарствования младших сыновей Алексея, и начинающейся словами: “Великие государи, слушав сей выписки в комнате, указали и бояре приговорили в Передней”. Правительницы также лично принимали доклады и присутствовали в Думе. Назначив свою жену правительницей государства на время несовершеннолетия старшего сына, великий князь Василий Иванович перед смертью советовался с приближенными о своей княгине, как ей быть после него и как к ней боярам приходить по делам управления. Царевна София часто присутствовала в Думе, сколько можно судить о том по указам, изданным в ее правление.
Впрочем, при ней обычная формула думских приговоров уже теряла буквальное значение. По указам 1683 – 1686 гг. царевна слушала дела в Думе вместе с обоими братьями; но из рассказа А. Матвеева и писем шведского посла Кохена видно, что Петр стал прилежно посещать Думу не раньше 1688 г., а прежде бывал в ней очень редко, лишь в особенно важных случаях. Лишая князей Голицыных боярства, именной указ 1689 г. ставил им в вину, между прочим, и то, что они “сестре великих государей о всяких делех мимо их, великих государей, докладывали, а им, великим государем, о тех делех было неизвестно”.
После падения Софьи заседания Думы без царя, по-видимому, стали обычными. По указу 17 марта 1694 г. бояре слушали дела из Приказов и по ним чинили приговоры, докладывая великим государям только те дела, “которых им зачем без их, великих государей, именного указа вершить будет не-мочно”. Когда государь не присутствовал в Думе, первое место в ней принадлежало старшему по отечеству боярину, “первосоветнику”. От имени этого первосоветника “с товарищи” писались приговоры Думы. Так во времена опричнины первоприсутствующими в Думе видим князей И.Д. Вельского, И.Ф. Мстиславского, М.И. Воротынского[5].
Дела докладывали в Думе те думные люди, которые управляли Приказами, каждый по своему ведомству. По-видимому, не было твердо установленного, однообразного порядка доклада из Приказов, начальники которых не имели думных чинов. Иногда дела шли чрез Разряд; но иногда, кажется, допускались “в верх” и сами такие начальники. Во-первых, они являлись с докладами к самому государю. В 1681 г. постельничий и стряпчий с ключом били челом о подмосковных поместьях. Думный дьяк пометил на челобитной, что государь велел составить выписку о том и “доложить себя” стольнику кн. Коркодинову, который тогда управлял Поместным приказом.
В 1694 г. велено было по всем Приказам составить выписки о недоимках; эти ведомости должны были доложить государям сами судьи Приказов без различия, были ли они в думных чинах или не были. Точно так же и в Думе встречаем иногда с докладами недумных людей. В 1601 г. донесение о кн. Репнине “взносили в верх” к боярам дьяки Казанского Дворца А. Власьев и Федоров; первый был думным, а второй простым.
В 1606 г. приговор Думы о служилых кабалах бояре велели приписать в Судебник Милюкову и дьяку Жукову в Приказе холопья Суда. По всей вероятности, приговор бояр и вызван был докладом этих судей Приказа, как обыкновенно бывало. Но по списку 1607 г. Милюков не был думным человеком, числился в московских дворянах. Поэтому можно принять известие Флетчера, что начальнику всякого судебного места предоставлено было право входить в Думу с докладами.
Докладчиками Думы по преимуществу были думные дьяки. В XVI и первой половине XVII в. их было обыкновенно трое или четверо: это были начальники Приказов Посольского, Большого Разряда, Поместного и иногда Казанского Дворца или Новгородского Разряда. Выше было уже объяснено, почему эти именно важные Приказы, откуда шло наибольшее количество докладов, долго управлялись не думными людьми высших чинов, боярами или окольничими, а только думными дьяками[6]. Эти Приказы были не особыми правительственными ведомствами, а только разными отделениями думской канцелярии.
Дела посольские, разрядные и поместные непосредственно ведала сама Дума, возлагая на думных дьяков этих Приказов исполнение своих приговоров. Потому эти Приказы можно назвать учреждениями по преимуществу административными. В Приказах, которыми правили судьи высших думных чинов, существенную функцию ведомства составлял суд. Напротив, в дьячьих Приказах этот элемент мало заметен. Поместному приказу, например, иногда приходилось разбирать поземельные тяжбы, особенно по поручению Думы; но прямым и постоянным его делом была администрация служилого землевладения под ближайшим руководством Думы.
Главное место между этими Приказами принадлежало Большому Московскому Разряду: это было первое и, может быть, древнейшее отделение думской канцелярии. Такое значение сохранял он до конца своего существования. Его делом была администрация службы служилых людей: он, как описывали его ведомство в начале XVII в., “всем разряжал, бояры и дворяны и дьяки и детьми боярскими, где куды государь роскажет”. Но сверх этого военно-административного значения Разряд имел еще значение канцелярии, стоявшей посредницей между высшим правительством и прочими Приказами. Он сообщал по принадлежности распоряжения государя, касавшиеся всех Приказов; чрез него восходили в Думу справки, которых она требовала от всех Приказов.
Так в Разряде начальник его объявлял всем приказным судьям и дьякам государевы именные указы о порядке делопроизводства и о времени присутствия в Приказах. В 1681 г. велено было всем Приказам собрать находившиеся в них дела, решенные государем с Думой, и по ним составить новые статьи на такие случаи, на которые не давали законодательного ответа Уложение и сопровождавшие его новоуказные статьи. Такие кодификационные “выписки” Приказы обязаны были прислать в Разряд для доклада высшему правительству. В 1699 г. Разряд принял и доложил государю челобитье гостей о выборе бурмистров и о других делах городского самоуправления.
Наконец, Разряд сообщал членам самой Думы указы государя, касавшиеся порядка их думных занятий. Флетчер упоминает о писце Думы, который по распоряжению Разряда разносил думным людям повестки об экстренных заседаниях боярского совета. Этот писец Думы был один из разрядных подьячих, которых, как видно из актов XVII в., Приказ рассылал по дворам думных людей с повестками в известных случаях. Если думных дьяков других Приказов можно назвать статс-секретарями, то думный разрядный дьяк имел среди них значение государственного секретаря. Иностранцы и называли Разряд государственной канцелярией[7].
В XVII в. думное дьячество постепенно теряло свое первоначальное значение. Во-первых, начальниками дьячьих Приказов стали назначать людей высших думных чинов, бояр и окольничих, так что думные дьяки, бывшие прежде главными докладчиками Думы, превращались в их товарищей. Во-вторых, самих думных дьяков все чаще стали жаловать в высшие чины думных дворян и даже окольничих. Наконец, в Думу вводили за службу дьяков таких Приказов, которые уже давно утратили значение ближайших думских канцелярий и управлялись боярами, окольничими или даже недумными чинами, стольниками и дворянами московскими: старый московский статс-секретариат превращался в простое служебное отличие.
Кроме названных Приказов в XVII в. думных дьяков встречаем в Большом Дворце, Четях Новой и Владимирской, на Казенном дворе, в Приказах Ямском, Стрелецком и многих других; в некоторых Приказах их бывало по двое в одно время. Благодаря всему этому в Думе иногда появлялось много дьяков: в 1681 г. их можно насчитать по разрядам до 15. Эта толпа дьяков в Боярской думе была выразительным признаком превращения аристократического совета в бюрократическое учреждение.
Памятники древнерусского законодательства дают нам возможность следить за предварительными моментами думного делопроизводства, предшествовавшими обсуждению дела боярами. Мы видим, чем вызывался доклад в том или другом Приказе, как этот доклад составлялся и вносился в Думу, как и где собиралась эта Дума для его обсуждения. Но далее акты покидают нас, так сказать, перед самыми дверями совета. Мы снова встречаемся с докладом, когда он выходит из палаты уже вполне готовым законом, “вершеным” делом, с обычной пометой думного дьяка: “Великий государь, сей докладной выписки слушав, указал и бояре приговорили”.
Мы знаем эти доклады и пометы, начала и концы старого московского законодательства; но нам остается неясен самый процесс его. Что происходило за дверями думной палаты, как обсуждался доклад, как думные люди высказывали свои мнения и какие мнения, как государь относился к суждениям своих советников и как вообще решались спорные вопросы, количеством ли мнений или их качеством – ничего этого дьяк не заносил в свою помету, потому что ни в чем этом не нуждалась его приказная практика. В памятниках сохранились лишь некоторые намеки, бессвязные отголоски, доходившие из залы заседаний до людей, доступа в ту залу не имевших.
Бояре, окольничие и думные дворяне рассаживались в палате на лавках по чинам, а люди одного чина по отечеству, одни под другими – “кто кого породою ниже”, а не по старшинству службы. Только думные дьяки присутствовали стоя, пока царь не приглашал их сесть. Беглый подьячий Котошихин описывает заседание Думы с заметным оттенком иронии, похожей на гримасу, какую недостаточно вежливый подчиненный, вырвавшись на волю, издали делает своему бывшему суровому начальнику.
Когда совещание открывалось каким-либо предложением царя, он, высказав свою мысль, приглашал бояр и думных людей “помысля к тому делу дать способ”. Кто из бояр побольше и поразумнее, те “мысль свою к способу объявливают”. Порой кто-нибудь и из меньших заявит свою мысль, “а иные бояре, брады своя уставя, ничего не отвещают, потому что царь жалует многих не по разуму их, но по великой породе, и многие из них грамоте не ученые и не студерованные”.
Эти детальные фигуры молчаливых советников с уставленными брадами, неизбежные при обсуждении дела во всяком многолюдном собрании, напрасно иногда принимаются за полную картину заседания Боярской думы. Они и у Котошихина не закрывают собой других думных людей, “на ответы разумных, из больших и из меньших статей бояр”. Заседания Думы вовсе не отличались молчаливостью. В летописи описано заседание с участием митрополита в 1541 г., когда в Москву пришли вести о грозном нашествии крымского хана Саип-Гирея. Помолившись в Успенском соборе и благословившись у митрополита, великий князь Иван повелел ему идти за собой. Они пришли в палату, где обыкновенно происходили “сиденья с бояры”.
Здесь были в сборе и думные люди. Летописец влагает в уста Ивану речь, обращенную к владыке и, вероятно, прочитанную думным дьяком от лица 11-летнего великого князя. Речь ставила на обсуждение Думы вопрос: ввиду опасности остаться ли государю в столице или уехать куда-нибудь? Великий князь приглашал владыку “посоветовать о том с бояры”. Сначала говорили бояре. Их мнения разделились.
Одни говорили, что прежде, когда татарские цари подступали к Москве, великие князья в городе не сиживали. Другие возражали, что тогда государи были не малые дети, истому великую могли поднять и земле пособлять, собирая полки в других городах на выручку столицы; из Москвы ехать надо скоро, чтобы уйти от погони, а теперь государь с братом малые дети, “борзого езду и истомы никоторой поднять не могут”: с малыми детьми как ездить скоро?
Возражавшие подкрепили свое мнение примером из истории Москвы. Митрополит склонился на эту сторону и высказал еще другие соображения в ее пользу: уехать теперь некуда, да и на кого чудотворцев и Москву оставить? Когда в. князь Димитрий уехал из Москвы, не оставив в столице брата с крепкими воеводами (при нашествии Тохтамыша в 1382 г.), с Москвой что сталось? От такой беды Господи защити и помилуй! Поручим великого князя чудотворцам Петру и Алексею: они о Русской земле и о наших государях попечение имеют; им великого князя отец его и на руки отдал. Бояре после этих слов “сошли все на одну речь”, решили в один голос оставаться великому князю в городе. Выслушав речи бояр и владыки, великий князь отдал приказ укреплять столицу.
Сохранилось похожее на протокол краткое и не вполне ясное изложение одного заседания Думы в 1679 г. с участием патриарха; не видно только, присутствовал ли государь на заседании или нет. Обсуждался, кажется, вопрос, отдавать ли питейные заведения на откуп или мирским выборным головам и целовальникам под присягой “на веру”. Патриарх был того мнения, что у питейных сборов следует быть головам за выбором мирских людей, только не приводить их к присяге, чтоб “клятв и душевредства не было”, за воровство же пригрозить выборным конфискацией всего имущества и “казнью по градскому суду”, а избирателям тяжелым штрафом.
Бояре возражали на это: опасно без присяги; и под присягой у выборных было воровство многое, а “без подкрепления веры” воровства будет и того больше. Путем обоюдных уступок пришли к такому решению: выборных к присяге не приводить, согласно с мнением владыки, но вопреки ему не брать и штрафа с избирателей, против которого, вероятно, были бояре, а взыскивать недоборы “по сыску”[8].
Значит, совещания Думы сопровождались прениями. Эти прения, как узнаем из других известий, иногда достигали чрезвычайной живости. Сверх чаяния, на заседаниях Думы порой нарушалась та спокойная и натянутая чинность, которая господствовала при дворе московских государей. Нередко бывали “встречи”, возражения государю со стороны его советников. Об Иване III рассказывали, что он даже любил встречу и жаловал за нее. Из слов Грозного в письме к Курбскому видно, что оппозиция в совете его деда доходила до раздражения, до “поносных и укоризненных словес” самому государю. Сын Ивана Василий не был так сдержан и сам легко выходил из себя при встрече. Раз при обсуждении дела о Смоленске знакомый уже нам неважный отечеством советник И.Н. Берсень-Беклемишев что-то возразил великому князю.
Василий рассердился, обозвал Берсеня “смердом” и выслал из Думы с глаз долой, положив на него опалу, отняв у него свои государевы очи, как говорили в старину о государевой немилости. Нельзя, разумеется, считать обычными явления, бывавшие при московском дворе в малолетство Грозного, в годы боярского самовластья, когда раз бояре среди самого заседания Думы в Столовой избе “взволновались между собою” перед великим князем, схватили его любимца Воронцова, били его по щекам, оборвали на нем платье, не убили его только по просьбе великого князя, пинками вытолкали его из дворца и наперекор просьбе государя “приговорили” сослать избитого советника на Кострому.
К числу чрезвычайных принадлежало и известное заседание ближних бояр при больном царе в 1553 г. по поводу присяги новорожденному наследнику, когда, по словам летописи, была между боярами “брань велия и крик и шум велик и речи многие во всех боярах и слова многие бранные”. Повествователь приводит речь царя на этом заседании и возражения на нее боярина кн. И.М. Шуйского и окольничего Ф.Г. Адашева. Буссов, хорошо знавший московские дела при первом самозванце, в своих рассказах об отношениях его к боярам мимоходом отметил черту, показывающую, что думные люди любили на заседаниях Думы подолгу рассуждать о предметах совещания.
Не проходило дня, замечает этот иностранец, когда бы царь не присутствовал в совете, где сенаторы докладывали ему государственные дела и подавали об них свои мнения. Иногда, слушая продолжительные и бесплодные их прения, он смеялся и говорил: “Столько часов вы рассуждаете, и все без толку! А я вам скажу, дело вот в чем”, и в минуту решал дела, над которыми сановитые бояре долго ломали свои головы. Но накануне своей свадьбы, обсуждая с боярами, в каком платье венчаться его невесте, в польском или русском, Лжедимитрий после долгого и жаркого спора уступил своим советникам, которые стояли за старый московский обычай.
При царе Алексее по утрам, когда бояре съезжались во дворец на заседания Думы, правительственные занятия государя и его советников не прекращались даже в церкви. За обедней в удобные минуты государь продолжал выслушивать доклады, отдавал приказы, разговаривал о делах с боярами; последние также рассуждали друг с другом о делах, как будто сидели в Думе.
У цесарского посла барона Майерберга в его сочинении о Московии есть очень изобразительная и драматичная картинка одного заседания Думы при этом царе, напоминающая сцену великого князя Василия с Берсенем. Когда в 1661 г. в Москву пришли вести о поражении русских Литвой, царь созвал Думу, чтобы обсудить, что делать. Тесть царя Милославский вызвался стать во главе царских полков, обещая привести польского короля пленником в Москву.
Вспыльчивый царь вышел из себя от такого нахальства: “Ах, ты такой-сякой! С чего это ты взял хвастаться своим искусством в ратном деле? Какие твои подвиги против неприятеля? Смеешься ты что ль надо мной? Пошел вон отсюда!” С этими словами Алексей вскочил со своего места, дал старику пощечину, надрал ему бороду, пинками вытолкал его из палаты и захлопнул за ним дверь.
Иногда местничество поднимало шум в Думе. В 1651 г. на заседании при царе братья Пушкины, боярин и окольничий, принялись браниться с братьями князьями Долгорукими и били челом государю, что им меньше последних быть не можно, а князья Долгорукие били челом о бесчестье, говоря, что Пушкины своим челобитьем их бесчестят. Или кн. И.А. Хованский, заносчивый и совсем сбросивший с себя узду после стрелецких мятежей 1682 г., прервет спокойное течение думных совещаний, не стесняясь присутствием в палате обоих государей, о чем ни приговорят бояре, против всего возражает “с великим шумом, невежеством и возношением”, не обращая внимания ни на Уложение, ни на государевы указы, либо примется вычитать свои службы и поносить свою братию бояр: и никто-де с такой славой и раденьем не служивал, как он, Хованский, и никого среди бояр нет, кто бы ему был в версту, и государство-то все стоит, пока жив он, Хованский, а как его не станет, в Москве будут ходить в крови по колена, и не спасется тогда “никакая же плоть”[9].
Так шли совещания Думы в присутствии царя. Есть два любопытных описания боярского совета, заседавшего без государя. К сожалению, одно из них изображает Думу при исключительных обстоятельствах междуцарствия, когда по низвержении царя В. Шуйского в Москве стояли поляки. Другой памятник изображает заседание Думы в царствование Грозного, но также заседание не совсем обычное, по местническому спору и не в обычном месте. Когда польский предводитель Гонсевский ходил “в верх к боярам” поговорить о каких-нибудь делах, ему у него на дворе и по дороге русские подавали множество челобитных.
Гонсевский приносил все эти челобитные в Думу; придет и сядет, около себя посадит своих сторонников – Салтыкова, казначея Андронова, печатника Грамотина и других; думные дьяки прочитывали челобитные и помечали, что по каждой приговаривали Гонсевский с окружавшими его приятелями. Другим членам Думы и не слышно было, что эта компания говорила и приговаривала. В 1579 г., когда царь был в походе и стоял с боярами в Новгороде, боярин кн. В.Ю. Голицын бил челом государю, прося рассудить его “в счете о местех” с боярином кн. И.П. Шуйским. Государь приказал Думе разобрать дело. Заседание происходило в Разрядной избе.
Первосоветником Думы был тогда кн. И.Ф. Мстиславский; тут же сидели и оба местника, истец и ответчик. Думный дворянин А.Ф. Нагой пришел и сказал боярам, что государь велел слушать дело сегодня же. Бояре сказали кн. Голицыну: “Бил ты челом на кн. И.П. Шуйского о местах, и ты на кн. Ивана дай челобитную и ищи на нем, а мы вас слушать готовы”. Кн. Василий иска не вчинал и челобитной не давал, а бил челом боярам, чтоб дали ему срок съездить домой “на подворье” и взять разрядные памяти, чем ему с кн. Иваном тягаться в отечестве. Кн. Иван в свою очередь бил челом боярам, чтоб они велели кн. Василию искать на нем и его с кн. Васильем судили, что отвечать против челобитной истца он готов.
Бояре трижды приглашали Голицына подать челобитную о своем иске или искать без челобитной, о чем он просил на Шуйского. Кн. Василий отвечал на все эти “вопросы” бояр, что разрядные памяти, чем ему с кн. Иваном считаться, лежат у него на подворье, дали бы ему бояре срок съездить на подворье, а теперь он искать не готов. Кн. Иван также три раза бил челом боярам, что отвечать он готов, да кн. Василий на нем не ищет, и бояре велели бы его челобитье записать. Дав срок истцу, бояре перешли к другому очередному делу, тоже местническому спору, и слушали его до пятого часа ночи (до 9-го часа по нашему счету, так как дело было в ноябре на вечернем заседании Думы).
Кн. Иван сидел в это время с боярами, и как дослушано было дело, поехал из Разрядной избы домой. Следом за ним стали разъезжаться и другие бояре: уехали Д. Годунов, сыновья первоприсутствующего и другие члены. Между тем кн. Голицын принес боярам челобитную о счете и бил челом, чтобы бояре по челобитной его с кн. Иваном судили в отечестве. Суд был отложен до другого заседания. На следующий день кн. Голицын в Думе повторил свое челобитье боярам, а бояре опять потребовали у него челобитной. Голицын просил судить его по челобитной, какую подавал он государю на Шуйского в Пскове.
Бояре опять три раза спрашивали Голицына, станет ли он искать и, если станет, подаст ли челобитную об иске. Голицын на эти вопросы также отвечал просьбой, чтоб его судили по псковской челобитной и ту челобитную велели перед собой положить. Бояре ему в том отказали, прибавив, что готовы судить его и без челобитной, если он будет искать “словом”. Голицын изъявил готовность искать без челобитной словом и начал изустным изложением своей псковской челобитной[10].
Люди XVII в. в своих рассказах о ходе дел в Думе дают иногда случайные указания на партии, какие в ней образовывались, и на сторонние влияния, там действовавшие. В 1676 г. во время войны с турками и татарами отправлен был в Путивль боярин кн. В.В. Голицын в подмогу действовавшему в Малороссии кн. Г.Г. Ромодановскому. Возникал вопрос, действовать ли обоим главнокомандующим раздельно, самостоятельно, или Ромодановскому быть в товарищах у Голицына. Боярин кн. М.Ю. Долгорукий писал из Москвы Голицыну, что этот вопрос в Думе еще не решен, бояре “разделились пополам”; но ему чуялось, что Ромодановскому в товарищах не быть, “за него все стоят”, а о прибавке пехоты Голицыну он, кн. Долгорукий, старается и бьется в том за него, сколько мочи у него есть, и насилу выпросил ему два стрелецких батальона.
В 1677 г. Ромодановский поразил врагов на Днепре и ему хотели послать из Москвы шубу и золотые, а Голицыну не посылать, потому что он к бою не поспешил. Но матушка Голицына “о том крепко простаралась”, била челом боярину кн. Ю.А. Долгорукому и много раз посылала своего внука к боярину И.М. Милославскому о том же. От Долгорукого “крику было много”, зачем Голицын к Днепру не поспешил; однако он тоже “простарался”, и Милославский замолвил слово. Бояре приговорили послать к обоим командирам “со здоровьем и службы их в ровенстве милостиво похвалить”.
Приговор был послан к государю в Троицкий поход на утверждение. В 1685 г. возник при московском дворе вопрос, мириться ли с поляками против татар или с татарами против поляков. О том “держан был совет в палате”: царевна Софья и кн. Голицын, “с своею партией были той опинии (opinion), чтоб мир с поляками подтвердить”, а кн. Прозоровский с другими боярами держался противного мнения. Полгода длилось разномыслие, и наконец согласились “аллианс учинить” с Польшей против Крыма[11].
Ход обсуждения и решения общих законодательных вопросов не записывался так подробно, как излагались частные местнические тяжбы, которые решала Боярская дума или ее комиссия. Ведение протоколов думских заседаний или “списков государеву сиденью о всяком земском указе” не было постоянным правилом. Выше изложены случайные записи некоторых совещаний Думы, попавшие в летопись или в позднейший доклад дьяка, каков, например, отрывок протокола прений, происходивших на заседании Думы в 1679 г. по вопросу о питейной торговле[12].
Записывались только приговоры Думы. По словам Котошихина, “на чем которое дело быти приговорят, приказывает царь и бояре думным дьяком пометить и тот приговор записать”. Приговоры помечались обыкновенно на самых делах, доложенных в Думе или одному царю, и излагались либо кратко, в стереотипных выражениях, либо пространно, если решали сложное и необычное дело; те и другие облекались потом в форму указов[13].
В 1690 г. в Думе было постановлено, чтобы только думные, а не простые дьяки крепили именные указы, обыкновенно составлявшиеся на основании приговоров государя с боярами. Приговоры излагались в двоякой форме, в виде государевых указов, закрепленных “всех думных дьяков руками”, или помеченных каким-либо одним из этих дьяков. В указах первого рода излагались приговоры общего законодательного характера, касавшиеся одинаково всех правительственных ведомств; за пометой одного думного дьяка выходили указы более частного свойства, о которых ведать надлежало одному или нескольким Приказам.
В закрепе и помете выражалась неясная, нерешительно проведенная мысль древнерусского законодательства о различии между органическим законом и простым распоряжением верховной власти, между общим правилом и его применением к частным случаям. Трудно сказать, требовалось ли в XVI в. закрепление каких-либо приговоров руками всех думных дьяков: этого не заметно, может быть, по недостатку памятников того времени. И в XVII в. думские постановления общего, органического характера нередко помечались одним думным дьяком, чаще всего разрядным и из Разряда сообщались указами или “памятями” прочим Приказам[14].
С другой стороны, в 1665 г. по случаю пожалования боярского чина гетману Брюховецкому состоялся приговор бояр, по которому думные люди, назначенные сказывать боярство этому и впредь всем будущим гетманам, не должны ставить себе это в бесчестье и при местнических спорах писать “в случаи”; по указу, сообщенному в Разряд из собственной канцелярии государя, из Приказа Тайных Дел, “сию статью”, столь специальную, на наш взгляд, велено было записать в книгу “впредь для утверждения и закрепить всех думных дьяков руками”. Однако можно заметить присутствие мысли, что всеми думными дьяками должны закрепляться установляемые высшим правительством правила наиболее основные и постоянные, касающиеся всех отдельных ведомств.
В 1676 г. по докладу из Поместного приказа утвержден был Думой ряд новых статей о поместьях; государев указ и боярский приговор об этих статьях велено было закрепить всем думным дьякам “для вечного укрепления, делать бы всякие дела по Уложению и по сим новым статьям”. В 1693 г. по поводу разбиравшейся в Думе брани и драки бояр Шеина и кн. Ромодановского состоялся, указ с изложением всего дела, закрепленный восемью думными дьяками: велено было во все Приказы послать для ведома со всего этого дела памяти. Распоряжения более частного характера помечались тем или другим думным дьяком, смотря по ведомству, которого они касались, чаще всего дьяком разрядным, как главным секретарем Думы по всем делам.
Из Разряда обыкновенно сообщались постановления Думы и тем Приказам, начальники которых не были членами Думы. Из г. Яранска, подведомственного Приказу Казанского Дворца, в 1601 г. прислана была отписка о растрате казенного имущества воеводой кн. Репниным. Дьяки Приказа эту отписку “взносили в верх”, сказывали боярам. Выслушав отписку, бояре приговорили у кн. Репнина за воровство отобрать на государя вотчины, поместья и двор в Москве со всеми животами, а самого с женою и детьми сослать в Уфу и быть ему там “в ряд”, т.е. рядовым дворянином, лишенным чинов.
Приговор помечен был думным разрядным дьяком Б. Вылузгиным, которым решение Думы и было сообщено другим Приказам, насколько оно касалось каждого: память о конфискации поместий и вотчин послана в Поместный приказ, об отобрании московского двора с движимостью – на Земский Двор, главное полицейское управление столицы, а о ссылке кн. Репнина на Уфу – в Казанский Дворец.
Кроме Разряда государевы указы и боярские приговоры сообщал приказам тот из них, который своим докладом вызвал постановление высшей власти, если начальник его был членом Думы. В этом случае сам Разряд получал сообщение о боярском приговоре из другого Приказа, если этот приговор его касался. Приговор Думы о порядке гражданского судопроизводства, возбужденный докладом, например, Судного Владимирского приказа, здесь записывался в книгу и сообщался отсюда в Разряд и в другие Приказы, которые должны были переслать новое постановление в подсудные им города.
Разряд сообщил всем Приказам приговор Думы 1682 г. о восстановлении прежнего названия Стрелецкого приказа, незадолго до того переименованного в Приказ Надворной пехоты. Но тот же Разряд должен был разослать по городам грамоты о надзоре за московскими стрельцами, сосланными за беспорядки того года, и сообщить местным властям утвержденные Думой и подписанные думными дьяками статьи о том, как стрельцы должны вести себя: указ об этом вместе с выпиской из статей сообщен был Разряду из Стрелецкого приказа.
Впрочем, иногда дела восходили в Думу и шли оттуда путями не совсем для нас понятными, извилистыми и, может быть, случайными. В Стрелецком приказе производились, между прочим, расследования по уголовным делам в Москве. В 1691 г. по докладу Стрелецкого приказа Дума приговорила одного иноземца к смерти за татьбу и другие лихие дела, этот приговор помечен был думным дьяком Казанского Дворца. Государь помиловал осужденного, заменив смертную казнь кнутом и ссылкою; указ об этом был помечен думным дьяком Большого Дворца. По тому же делу привлечен был к следствию один торговец Серебряного ряда.
Рядские старосты ходатайствовали перед государями за подсудимого, милостивая резолюция государей помечена на этой челобитной думным дьяком Поместного приказа[15]. После Смутного времени московские бояре жаловались полякам, что во время владычества Гонсевского в Москве грамоты от имени Думы писались по его воле, боярам приказывали прикладывать к ним руки, и они прикладывали.
Подпись бояр под актами, излагавшими постановления Боярской думы, была по-видимому временной новостью, вошедшей в московскую правительственную практику вместе с другими новостями Смутной эпохи. Приказные акты первых трех царствований новой династии оправдывают слова Котошихина, что “на всяких делах закрепляют и помечают думные дьяки, а царь и бояре ни к каким делам руки свои не прикладывают: для того устроены они, думные дьяки”.
Значение этой черты думного делопроизводства открывается при сопоставлении ее с другой особенностью тогдашнего управления. Была еще своеобразная форма, в которой сообщались Приказам постановления высшего правительства. Как государь иногда передавал свою волю всем боярам или начальникам отдельных ведомств изустно, “словом”, так точно и эти начальники сообщали своим Приказам “государевым словом”, что государь приказал или приговорил с ними, боярами. В 1660-х гг. думный дьяк Поместного приказа Караулов словесно сообщил своим подьячим государев указ не давать в поместья порожних пустошей в некоторых уездах, и подьячие не могли припомнить, в каком году это было.
В этих чертах обнаруживается отношение думных судей к Приказам, которыми они управляли. Принося “с верху” закон, постановленный высшей властью, такой управитель являлся перед Приказом не главой исполнительного учреждения, а составной единицей высшей власти, по указаниям которой это учреждение действовало. Руки к делам прикладывали исполнительные органы, которые на то “устроены”. Но думный человек, стоявший во главе Приказа, был не исполнителем, а руководителем. В своем Приказе он вел дела вместе с товарищами, другими думными или с недумными людьми, составлял с ними присутствие, своего рода коллегию, заседавшую в особой присутственной зале, в “казенке, где сидят начальные люди”, как говорили в XVII в.
В этой казенке он был старший из товарищей, председатель коллегии, подчиненной Думе; но в думной палате он был начальником своих приказных товарищей. Такое двойственное значение думных управителей Приказов вызывало много неудобств и злоупотреблений, облегчало произвол судей, затрудняло надзор Думы за ними. Впоследствии Петр Великий восстановил это противоречие старого московского управления, когда ввел в Сенат президентов коллегий, которыми он заменил древние Приказы. Но он скоро увидел вытекавшие отсюда затруднения и сознался, что “сие не смотря учинено”. Эти неудобства чувствовались и раньше. Важнейшие из старых Приказов, как известно, имели территориальное значение, заведовали известными областями государства в некоторых или во всех делах.
Английский капитан Перри, приехавший в Россию в 1698 г., еще застал в Москве старые административные порядки. Знатные господа, стоявшие во главе важнейших Приказов, показались ему владетельными князьями, пользовавшимися исключительным правом назначать правителей в города, подчиненные их Приказам, а эти Приказы были простыми канцеляриями таких господ, исполнявшими их распоряжения. В этих канцеляриях дела вели дьяки, которые время от времени отдавали отчет своим начальникам; сами эти начальники даже редко приходили в свои Приказы, чтобы выслушивать дела; подать жалобу на эти Приказы в высшее место не было возможности[16].
[1] Пользуемся случаем выразить здесь нашу искреннюю признательность начальнику Шотдел. Московского Архива мин. юстиции В. И. Холмогорову, содействию которого мы много обязаны при изучении дел старинного Поместного приказа разъяснивших нал некоторые из этих подробностей.
[2] Намек на то, что она называлась Боярской думой, есть только у Флетчера (см. выше). Впрочем, в договорной записи московских бояр 17 авг. 1610 г. встречаем выражение: “С Думою бояр”. Собр. гор. Гр. и дог. II, № 199. Иван Грозный в своих письмах называл Думу синклитией, а Курбский в истории этого царя сенатом; ее называли также царским советом. Сказ. кн. Курбского, 79 и 188. Акты А. Эксп. I, № 308. Карамзин, IX, прим. 181; XII, прим. 10. Акты 3. Росс. IV, 411. Собр. гос. гр. III, № 24. Поли. Собр. Зак. № 1355 и др.
[3] Сказ, соврем. О Дим. Самозв. III, 38 и сл. Олеарнй, 18-я глава III книги г. Флетчера, гл. И. II/ С. 3. №№ 461, 462 и 621: заседания бывали и в другое время, напр., во 2-м часу пополудни (там же № 582). Relation de trois ambassades de m-r le comte de Carlisle. Amsterd. 1669, p. 62.
[4] Дела Польские в Моск. Арх. мин. ин. дел 1542, № 3, л. 12 и 13. Котош. 27 и 24. Уложение, X, 25. Журн. Мин. Н. Проев. 1876, № 7, стр. 154. П. С. Зак. №№ 617, 955. 1251. 21, 460-462, 656. Дневник кн. Полубенского см. в Трудах Рижского Археол. съезда.
[5] Дв. Разр. IV, 877, 163 т 165. Зап. Матвеева по изд. Сахарова, стр. 51. Русск. Старина 1878 г. № 9, стр. 121. П. С. 3. №№ 1202. 1206, 1147. 1348 и 1491. Никон. VII, 42. Временник дьяка И. Тимофеева: “первосоветник и предуказатель в соборе всего сиглита”. Р. Ист. Библ. XIII, стр. 390.
[6] Стр. 135 и след.
[7] П. С. 3. №№ 856, 1484, 777, 900, 1683, 582. А. И. П. №№ 355, 38 и 63. Памяти. Дипл. снош. И, 656. Боярск. сп. 1607 г. в рукоп. Е.В. Барсова. Флетчер, глава 11. Др. Р. Вивл. XX, 367. Ср. Корба. Дневник, изд. Общ. Ист. и Др. Р., стр. 311. Сказ, соврем. О Дим. Самозв. I, 26.
[8] Котоших. 20. Царств, книга, 84 и cл. П. С. 3. № 859: неполный, по-видимому, протокол заседания 1679 г., вставленный в доклад 1681 г.
[9] Царств, книга. 112, 339. А. А. Э. I, стр. 143. Сказ, соврем. О Дим. Самозв. I, 62 и 76. Г. Забелина. Дом. Быт. Русск. царей, I, 292. Майерберга. Путеш. в Московию, изд. Общ. Ист. и Др. Р., стр. 168. П. С. 3. №№ 75 и 954.
[10] Соловьева, Ист. Росс. IX, 56. Русск. ист. Сб. Общ. Ист. и Др. Росс., т. II, 1 – 4 и 57.
[11] Временник Общ. Ист. и Др. Росс. X, смесь. Стр. 31. Письмо Боева к кн. В.В. Голицыну в Столбц. Моск. стола Разр. пр. № 1083. Арх. кн. Ф.А. Куракина, I, 52.
[12] В царском архиве Грозного хранились только протоколы за январь 1568 г. См. выше. В мнении Думы о войне с Польшей, поданном на соборе 1556 г.. читаем, что бояре рке прежде говорили между собой об этом деле и что речи бояр, бывших тогда “в приговоре”, были записаны. Не видно, однако, чтобы боярские речи записывались на каждом заседании. Собр. гос. гр. и долг. 1, стр. 548.
[13] “Бояре приговорили” или “государь указал, говоря с бояры: Азть грамота, выписать, т.е. доложить со справками, посалить в тюрьму, велеть пытать, отписать с похвалою или с опалою. Эта последняя помета на донесение воеводы о приходе татар под Сапожок облечена в указ, в котором писано: “И ты дурак безумный, худой воеводишка! Пишешь к нам, что татарове к Сапожку приходят и людей побивают” и проч. См. пометы и указы в I т. Актов Моск. Государства, издан. Акад. Наук под ред. Н.А. Попова; грамота воеводе с опалой № 174.
[14] В 1677 г. велено было в Приказы, управляемые думными людьми, писать из Разряда указами, а в остальные памятями или простыми отношениями. В этом, кажется, выражалась мысль, что Приказы первого рода имеют непосредственное отношение к государю и Думе, а остальные сносятся с высшим правительством через посредство Разряда, как думской канцелярии. П. С. 3. № 677. Иначе объясняет это Дмитриев в Ист. суд. инстанций, стр. 335.
[15] П. С. 3. №№ 1372, 375, 633, 634, 1460, 1349, 968, 1377, 975, 978, 1429. Ф.И. П. № 48, VIII, IX и XII.
[16] Соловьев, Ист. Росс. IX, 57 по 2 изданию. А. Ист. I, № 154, X и XI. П. С. 3. №№ 632 и 1306. Джона Перри. Состояние России, по изд. Общ. Ист. и Др. Росс, стр. 121.
