Л. Петражицкий – Bona fides в гражданском праве. Права добросовестного владельца на доходы с точек зрения догмы и политики гражданского права. 1897.
Русская наука приобрела недавно новую крупную силу в лице г. Петражицкого, талантливого и плодовитого работника, который успел уже привлечь к себе внимание германской юридической литературы. В прошлом году он выпустил интересное сочинение, представленное им в С.-Пе-тербургский юридический факультет для получения докторской степени.
В предисловии к указанному сочинению г. Петражицкий говорит, что оно является в значительной степени повторением книги, изданной в 1892 году под заглавием Fruchtvertheilung beim Wechsel der Nutzungs-berechtigten, и что все предшествующие его работы преследуют более общие задачи, нежели те, которые выражены в их заглавии.
“А именно, они имеют в виду доказать необходимость и возможность основания науки политики права и в частности науки политики гражданского законодательства, цивильной политики (Сivilpolitik), а также содержат попытку установить научный правно-политический метод и решить некоторые другие вопросы, имеющие основное и, так сказать, преюдициальное значение для развития и успеха предполагаемой науки”.
Это обстоятельство лишает возможности рассмотреть диссертацию г. Петражицкого вне его общих методологических воззрений. Но так как они разбросаны по всем его сочинениям, то при сведении их в одно мы позволим себе не испещрять нашу рецензию массой цитат, приводя выдержки из разных его работ.
Главный материал дают Die Lehre vom Einkommen, т. I, 1893 (Nachwort), т. II, 1895 (Anhang), и Введение в политику гражданского права, напечатанное в Киевских Университетских Известиях (1896, N 8 и 10; 1897, N 9).
Современная система распределения благ покоится на праве частной собственности на землю и другие орудия производства и на принципе, что собственник капитала пользуется и доходом, который он в состоянии из него извлечь.
Система народного хозяйства, покоящаяся на упомянутых принципах, может быть определена как система децентрализации народного хозяйства. Рядом с этой системой действуют централизованные системы народного хозяйства.
Главнейшее из таких централизованных хозяйств есть хозяйство государства, но туда же относятся и хозяйства городов, земств etс. Гражданское право есть совокупность норм, регулирующих децентрализованную систему удовлетворения потребностей.
Не посягая на самостоятельность догматики и не требуя никаких реформ в гражданском правоведении, г. Петражицкий предлагает для исследования той же стороны правовой жизни создать особую науку, которую он называет гражданской политикой (Civilpolitik).
Политика гражданского права как наука указывает, каковым должно быть право для достижения идеала, и этим отличается от догматики, которая представляет действительно существующее право.
Таким образом, она имеет свою специальную задачу, а именно усовершенствование децентрализованной системы правовой организации народного хозяйства в смысле достижения возможно лучших результатов в этой области, как с точки зрения распределения, так и с точки зрения достижения высоты народного богатства.
При этом в области гражданской политики автор требует применения народнохозяйственной точки зрения и отвергает частнохозяйственную. Чтобы получить научное значение, политика должна освободиться от случайной связи с догмой того или другого положительного права и должна быть построена самостоятельно.
Необходимо систематическое и постоянное научное изучение вопросов политики, независимо от практических потребностей дня. Гражданская политика должна быть едина, как едина, напр., прикладная механика, должна излагать общие принципы, которые могут уже быть индивидуализированы законодателем каждой страны.
Невольно поднимается вопрос, в каком отношении находится гражданская политика к тем наукам, которые также задавались политическими целями, т. е. к естественному праву, к философии права, к экономической политике. автор предусматривает эти вопросы.
В гражданской политике г. Петражицкий готов видеть возрождение естественного права, от которого она отличается только постановкой задачи и методологией. Политика права совпадает, по мысли автора, и с философией права как наукой, изучающей право с точки зрения основных данных теоретического и практического разума и притом видящей центр тяжести в политическом понимании исследуемого явления.
Поэтому г. Петражицкий готов даже предпочесть названию “политика права” для обозначения отстаиваемой им науки название “философия права”. Что же касается отношения Civilpolitik к экономической политике, то, по мнению автора, она представляет только ветвь последней.
Метод политики права состоит в дедукции, которая может быть успешно применена, если только будут усвоены цель права и способ его воздействия на общественную психику. Эта цель права, его высший принцип выражается в любви как высшем благе.
“Наша задача, – говорит автор, – состоит в возведении той гениальной мысли, проблеск которой виден в словах bonos efficere, в систематическом и методическом изучении всех данных и способов для ее осуществления”.
Я старался сжато и по возможности словами самого автора представить сущность его воззрений, отстаиваемых им с такой энергией и искусством. Спрашивается, что натолкнуло автора на этот путь? Автор сам старается объяснить это обстоятельство.
Замечая стремление юристов приспособлять старые нормы права к совершенно изменившимся условиям жизни и понимая, что причина тому кроется в ощущении неудовлетворенности состоянием положительного права, г. Петражицкий нашел, что единственно научный исход состоит в том, чтобы дать этому чувству особое направление, лишь бы оно не подтопляло стройного здания догмы.
С другой стороны, неподготовленность гражданского правоведения к законодательному творчеству, обнаруженная при составлении германского уложения, укрепила автора в его направлении.
“Что же касается меня, – говорит он, – то я был наведен на мысль о гражданской политике именно путем отрицательной критики модной юриспруденции и нового германского проекта, в котором я вижу доказательство бессилия и фиаско так называемой практической школы, поскольку она должна была (о чем она впрочем и не помышляла) подготовить почву для научной гражданской политики и кодификации”.
Мне кажется, однако, что причина лежит глубже. Г. Петражицкий является лишь наиболее полным выразителем того стремления, которое с некоторого времени дает себя чувствовать в жизни вообще и в правоведении в частности.
Несомненно, на нас надвигается естественное право, потому что современному обществу поставлены крупные вопросы, потому что изучение прошлого и настоящего не удовлетворяет современного человека, потому что ощущается страстная потребность в практической деятельности, в творчестве.
В своем призыве к политике г. Петражицкий не одинок. С ним заодно стоят Антон Менгер и Офнер. Хотя они выступают самостоятельно и несколько иначе формулируют свою задачу, но хронологически г. Петражицкий предшествует им (если не считать Menqer – Das Recht auf den vollen Arbeitsertrag, 1887), и автор имеет полное право утверждать, что в то время, как Офнер, Гарейс и Менгер дают только краткие замечания о необходимости и пользе этой будущей науки, в его сочинениях уже есть попытки приступить на деле к ее разработке, в особенности создать для нее программу и методологию.
Теперь подвергнем оценке все те положения, которые прошли сейчас перед нашими глазами. Обратимся прежде всего к пониманию г. Петражицким самой области исследования, т. е. гражданского права. В его определении замечается та довольно частая ошибка, которая состоит в смешении децентрализации с самоуправлением.
Можно было бы говорить о гражданском праве как системе, построенной на хозяйственном самоуправлении, но не на децентрализации. Ведь губернаторская власть есть выражение децентрализации, но расширение ее идет в ущерб самоуправлению.
Децентрализованное хозяйство – это то же государственное, действующее в местных пределах. Городское и земское хозяйства, даже лишенные начал самоуправления, выражают собой в настоящее время идею децентрализации, вопреки мнению г. Петражицкого.
Децентрализованная система удовлетворения материальных потребностей могла бы обозначать собой планообразное государственное хозяйство с перенесением центра деятельности по удовлетворению граждан на местные органы. Но это была бы социалистическая организация, представим ли мы ее себе основанной на началах, принятых в царстве инков, или на началах, развитых Фурье.
Действительно, определение г. Петражицкого гораздо более подходит к социалистическому, нежели к современному частноправовому строю, а между тем его цель и заключалась в том, чтобы уловить юридические элементы, характеризующие современный гражданский порядок. Кроме того, система предполагает общий план и соответственную ему деятельность отдельных частей.
Но сам г. Петражицкий, утверждая, что “частноправовая система народного хозяйства состоит в равенстве и хозяйственной независимости массы хозяйственных единиц и отсутствии определения общего единого плана деятельности” (Киев. Унив. Изв., 1896, N 8, стр. LIV), отрицает возможность признать характер системы за современным гражданско-правовым строем.
Где нет общего плана, придерживаться которого закон обязывает всех частных лиц, там не может быть и речи о юридической организации, о юридической системе, а разве только об экономической. Следовательно и определение гражданского права не может на этом основываться.
Переходя к политике права, которую пропагандирует г. Петражицкий, я не могу не присоединиться к его настаиванию на обязанности юристов, не ограничиваясь изучением существующего, заняться вопросами улучшения последнего. Нельзя не оценить того мотива, который побуждает автора выдвинуть политику права.
Всякий уважающий право, признающий его высокое общественное назначение, не может смотреть спокойно, как в жизни право, переставшее удовлетворять современным условиям, начинают незаметно, под шумок, приспособлять к новым требованиям, пользуясь отступлениями от прямого смысла при его применении.
При этом, конечно, утрачивается всякое значение права. Если оно применяется лишь тогда и настолько, когда и насколько оно представляется применяющему справедливым и целесообразным, то право совершенно излишне и должно уступить место другим началам.
Когда не хватает смелости и мысли настаивать на реформе действующего права, начинают инстинктивно ослаблять его действие, забывая, что, если впоследствии реформа состоится, она не найдет достаточной поддержки в народной психике и поддастся самым легким веяниям.
Если для общества решения “по душе” симпатичнее решений по закону, то следует помнить, что душа бывает разная и неизвестно, в какую сторону пойдет раз допущенное уклонение от закона.
Ослабление законности встречается обществом сочувственно, когда действующее право ему несимпатично, но оно будет плакать, когда чувство законности не поддержит нового правового порядка.
Разъяснить все это обществу лежит на обязанности юриста, и нужно благодарить г. Петражицкого за его горячую пропаганду законности, за его протест против трусливых и мелочных извращений смысла закона ради согласования несогласуемого.
Если у человека есть творческая потребность (а у юриста она должна быть особенно развита), если он не может примириться с тем, что созданные человеческой волей законы действуют нецелесообразно, пусть же он обратит всю свою энергию на политику права.
Разделяя в этом отношении вполне взгляд г. Петражицкого на необходимость частноправовой политики, я не могу согласиться с предлагаемой им постановкой ее. “Гражданская политика должна так же, как и гражданская юриспруденция, исходить из принципов частной собственности, договора, вообще из признания принципа децентрализации, как прочных данных, исключая из своей области исследования вопрос, что лучше, централизация или децентрализация или не следует ли расширить или сузить область действия одной системы на счет другой.
Отсюда очевидно, что так называемый социальный вопрос мы исключаем, ограничиваясь только стремлением усовершенствовать систему частного права, как систему децентрализованного порядка, где и поскольку она действует” (К. У. И., 1896, N 8, стр. LV). Но политика права не может заранее устранить себя от всяких социальных вопросов.
Если они ставятся самой жизнью, если в действительности принципы централизации и децентрализации борются, то обсуждение социальных вопросов, то или иное решение их необходимо для политики, насколько они соприкасаются с гражданским правом.
Остаться исключительно на поле существующего порядка – значит свести политику права лишь к логическому развитию основ гражданского строя. Но на наших глазах происходят уже реформы, противоречащие этим основам, напр., ограничение свободы договоров для крупных предприятий.
Политика права не может отставать от законодательной деятельности. Мы находимся в таком периоде, когда государственное вмешательство в хозяйственную жизнь принимает все большие размеры, несомненно противореча основным принципам “децентрализованной системы”.
В этом отношении г. Петражицкий расходится с другими представителями политического направления, Менгером и Офнером, которые и не думают о таких ограничениях задач политики права.
Такое ограничение не согласуется и с тем высшим принципом, который г. Петражицкий кладет в основу своей политики, а именно принципом любви. Неужели автор решится утверждать, что этот высший христианский принцип есть в то же время принцип современного гражданско-правового порядка?
А если этого нет, каким образом, логически развивая основы современного строя, автор будет руководствоваться чуждым ему принципом? В хозяйственной деятельности частных лиц, которая составляет главный предмет определения со стороны гражданского права, проявляется эгоизм и на его действии основываются все экономические законы.
Правда, под влиянием альтруистических чувств сила этих законов ослабляется в жизни, но сами-то законы остаются. Любовь говорит: отдай все нуждающемуся, но гражданская политика так говорить не может. На вмешательстве постороннего принципа нельзя основывать политики, которая должна быть стройным осуществлением принципов, ей самой свойственных.
Устраняя от гражданско-правовой политики социальные вопросы, г. Петражицкий в то же время признает ее ветвью экономической политики. Но последняя не избегала и не может избегнуть социальных вопросов.
Таким образом, одно из двух: или г. Петражицкий напрасно ограничил задачу политики права, или же он неудачно выбрал высший принцип политики. Мне кажется, что вернее первое.
В постановке, какую автор дает отстаиваемой им политике права, замечаются и другие неточности. Автор придает важное значение праву в общественной жизни. Но остается не вполне ясным, на какую сторону этого влияния приходится обращать преимущественное внимание, на нравственную или на экономическую и, в последнем случае, что составляет главный интерес политики, вопросы ли производства или распределения. Несомненно, автор сам дает повод к недоразумениям.
“Высшее благо, к которому мы должны стремиться в области политики вообще и политики права в частности, – нравственное развитие человека, достижение высокой разумной этики в человечестве, а именно идеала любви” (К. У. И., 1896, N 8, стр. XI).
“Разумная политика права производит или ускоряет нравственный прогресс; разумное право представляет нравственную школу, воспитательное учреждение для народа и человечества вообще” (там же, стр. XIII). Из этих и других мест мы можем заключить, что цель политики состоит в воздействии юридическими средствами на нравственную жизнь общества.
С другой стороны, как мы уже видели, “специальная и непосредственная задача гражданской политики – экономического свойства, а именно усовершенствование децентрализованной системы правовой организации народного хозяйства в смысле достижения возможно лучших результатов в этой области” (там же, стр. LVI).
Спрашивается, в каком отношении находятся эти две задачи, которой из них при столкновении должно быть дано преимущество? А возможности подобных столкновений при существовании так называемой децентрализованной системы не будет, я полагаю, отрицать и сам автор. Все написанное до сих пор г. Петражицким не дает полного ответа на этот вопрос, который невольно возникает у каждого читателя.
Затем, если мы обратимся специально к экономической задаче, то и тут возбуждается сомнение, имеет ли в виду автор интересы производства или распределения? Важно ли, с точки зрения гражданской политики, установить условия, благоприятные достижению наибольшей высоты народного богатства или благоприятные наиболее равномерному его распределению?
Автор сам протестует против смешения точки зрения производства с точкой зрения распределения (Bona fides, стр. 174), но сам автор подает основание к сомнениям. “Осуществление правил гражданского права вообще ведет к увеличению народного благосостояния, к умножению хозяйственных благ путем передвижения объектов к тем субъектам, которые из них могут извлечь особенно большую пользу с точки зрения производства или (!) потребления, к подходящим дестинаторам” (Bona fides, стр. 134).
В учение о способах приобретения права собственности автор предлагает ввести главный принцип следующего рода: “народное благосостояние увеличивается, если хозяйственные блага соединяются с годными дестинаторами, уменьшается, если такая связь нарушается” (Bona fides, стр. 137, прим.).
Между тем положение о сохранении за добросовестным владельцем потребленных плодов “есть правило распределения и требует объяснения с этой точки зрения” (стр. 174). А главное основание такого права автор видит в необходимости предупредить расстройство хозяйств от совершенно непредвидимых при производстве уменьшений той части доходов, которую хозяин успел с пользой вложить в дело (стр. 187).
Можно ли на основании этих выдержек определить, какую именно точку зрения кладет автор в основание своей политики, – производства или распределения? Которой из них должно быть отдано предпочтение в случае их столкновения? А едва ли автор и на этот раз решится отрицать возможность подобного столкновения.
Вполне сочувствуя намерению г. Петражицкого извлечь из архивной пыли политику права, признавая всю важность ее для гражданского правоведения и весь вред, причиненный правовому быту игнорированием ее, я тем не менее отказываюсь признавать за ней научную самостоятельность, и, к сожалению, автор не представил достаточно данных для убеждения в противном.
Систематически построить основные начала гражданско-правовой политики, независимо от политики права вообще, по моему мнению, дело безнадежное. Прежде всего сам г. Петражицкий, избрав высшим принципом любовь, не дал почвы для такого обособления.
Если такой принцип может быть признан, то он должен быть основанием всей вообще политики права, а не только гражданской. Более специального, чисто гражданского принципа г. Петражицкий не дает.
Но и независимо от того основные вопросы гражданского права, в политическом их освещении, касаются всего правового порядка, а не только гражданской его стороны. Регулирование отношений между фабрикантом и рабочим, касаясь гражданского договора личного найма, в то же время далеко выходит за пределы гражданского права.
Вопрос об общинном землевладении, касаясь права собственности, в то же время затрагивает и политическую сторону крестьянского быта. Поэтому, я думаю, что построение политики права может быть сделано только в целости, без всяких раздроблений.
Раз такая наука (искусство) станет на ноги, то гражданское право могло бы пользоваться ее выводами для своих целей, т. е. не для построения новой специальной науки (искусства), а для непосредственного применения.
Вопреки мнению г. Петражицкого, я думаю, что самое удобное было бы соединить обсуждение вопросов гражданской политики с изложением истории и догмы положительного права, хотя нашему автору такое смешивание представляется подходящим под польскую поговорку (как горох с капустой).
Но лучшим опровержением непригодности подобных смешений может служить собственная диссертация автора, которая представляет собой образцовое mixtum compositum.
Различные отделы гражданского права развиваются неравномерно, настоятельность реформы разных институтов неодинакова, а дальнейшее развитие совершается не по единому плану, а по различным комбинациям исторических условий.
Если мы создадим одну общую гражданскую политику, имеющую применение к быту всех народов, то мы не избегнем еще другой политики, а именно той, которая бы указывала, каким образом общие начала должны быть приведены в соответствие с местными историческими условиями. Ведь юристы не могли бы сложить с себя труд обсуждения этих вопросов.
Если гражданская политика будет излагать общие принципы, “которые одинаково годились бы для теперешней Италии и для древнего Рима, для Франции, Соединенных Штатов и Бессарабской губернии”, то можно опасаться, что она не удовлетворит той творческой потребности, которая вызвала ее на свет, что она станет недоступной для людей данной эпохи, что она не окажет поддержки законодателю.
Политику права г. Петражицкий, как мы видели, охотно готов отождествить с философией права. С этим я не могу согласиться. Если философия права должна быть ветвью вообще философии, то ее задача не может быть иной, чем та, какую себе ставит последняя.
В небольшом кругу юридических наук философия права предназначена играть ту же роль, какую играет философия среди всех вообще наук. Она не имеет особого предмета исследования вне того, какой ей доставляют специальные науки.
Она исследует основные вопросы, общие всем юридическим наукам, а именно вопросы о сущности права, о его образовании и формах, о государстве, о юридическом отношении, о правонарушении, о целях наказания, о применении права, о методологии и некоторые другие.
Все это вопросы, разрешение которых должно составлять задачу философии права, в зависимости от данных, какие предлагают другие науки, как психология, этика, социология, логика. Но все эти вопросы выходят за пределы политики права.
Только долго допускавшееся смешивание философии права с естественным правом ограничило до такой степени задачи философии права, что она отказалась от философского исследования того, что есть, ради исключительного исследования того, что должно бы быть. Но философия права в указанном сейчас смысле должна рано или поздно приобрести значение, и о совпадении ее с политикой права не может быть и речи.
После рассмотрения общих взглядов г. Петражицкого переходим теперь к специальной теме его диссертации. Сочинение это обнаруживает, как и все другие труды автора, поразительное знакомство с римскими источниками, редкое даже среди немецких юристов. Но это-то обстоятельство и заставляет несколько остановиться на тесной связи автора с римским правом.
В течение XIX века перед глазами русского общества сменилось несколько направлений в гражданском правоведении. Странное явление! Как ни различны были задачи, которые они себе ставили, и методы, которыми они пользовались, все же каждое из них неизменно тяготело к римскому праву, оставляя у зрителя тяжелое впечатление, что от этого векового ярма нет надежды когда-либо освободиться.
Выступает сначала историческое направление, которое протестует против возможности права, годного для всякого времени и для всех народов, потому что право есть продукт всей прошлой жизни данного народа. После этого можно было ожидать, что место римского права во внимании науки займут национальные права.
Но нет, изобретается довольно искусственное, хотя и не искусное, превращение римского права в национально-германское, и именно представителям исторической школы более всего обязано римское право своими успехами в нынешнем столетии.
На смену историческому выходит социологическое направление, которое требует изучения законов развития правовых норм. На этот раз можно было надеяться, что материал, доставляемый сравнительным правоведением, отодвинет интерес к римскому праву, которое станет в положение одного из материалов. Не тут-то было.
Мы вдруг узнаем, что “изучение римского права составляет форму, в которой зародилась и из которой должна развиться в будущем общая наука о гражданском праве”. Представители социологического направления погружаются в изучение истории римского гражданского права и все свои демонстрации к теоретическим положениям производят на римском праве.
Наконец, в последнее время выдвигается политическое направление, которое требует обратить внимание на то, каким должно быть гражданское право, а не на то только, каким оно было и есть. На этот раз мы уверены, что новое направление оставить римскую почву как несоответствующую современным условиям и, следовательно, негодную для построения будущего гражданского строя.
Но даже и теперь наше ожидание не оправдывается. Главный и самый видный представитель нового направления – романист до мозга костей. Хотя он не разделяет взгляда на материальные и формальные достоинства римского права, но он находит ему новое оправдание в том, что оно есть “бессознательный продукт народной эмпирики”.
В диссертации г. Петражицкого центральное место занимает римское право. Он с большим знанием дела и остроумием хозяйничает в римских источниках, как у себя дома. Но необходимо ли это? Важно ли, если он докажет тот или другой взгляд римских юристов или, напротив, обнаружит их бессознательное творчество?
Так или иначе был поставлен известный институт в римском праве, для политики права существенно лишь, как он должен быть поставлен в настоящее время, при современных экономических и психических условиях.
В чем же заключается исследуемый г. Петражицким вопрос?
Добросовестный владелец, уступающий собственнику его вещь, сохраняет за собой по римскому праву право собственности на потребленные плоды (fructus consumpti), тогда как наличные плоды (fructus exstantes) он обязывается возвратить собственнику.
Современные законодательства, не исключая и новейшего германского кодекса, решают этот вопрос иначе. Французский кодекс, а за ним и итальянский оставляют за добросовестным владельцем все плоды, извлеченные до окончания владения, не делая различия между потребленными и наличными.
К сожалению, г. Петражицкий не выяснил, какие соображения побудили французского законодателя отступить в этом случае от римского права, которому вообще он так покорно следовал.
Современные романисты, находя второе решение вопроса более логичным и справедливым, пытались представить взгляд римского права извращенным в императорской переделке и несоответствующим воззрению римских классических юристов.
Против такого извращенного исторического толкования восстает энергично г. Петражицкий и с замечательным остроумием разбивает все аргументы сторонников такого направления.
Более того, г. Петражицкий приходит к заключению, что римская точка зрения представляется гораздо правильнее, и он предлагает римское положение для современного права.
Расширяя силу положения и на другие случаи путативного права извлечения доходов, автор дает такую формулу: “кто добросовестно осуществляет не принадлежащее ему право пользования вещью, приобретает до прекращения добросовестности плоды ее в собственность, как если бы мнимое право на вещь ему действительно принадлежало; тем не менее те естественные плоды, которые во время прекращения добросовестности у него есть налицо, он обязан возвратить действительному управомоченному” (Bona fides, стр. 241).
Какие же соображения политического характера приводят г. Петражицкого к такому положению?
Закон оставляет в пользу добросовестного владельца потребленные плоды, потому что иное отношение к плодам, т. е. хозяйственным благам, которые с точки зрения нормального хозяйства предназначены к свободному потреблению и издержанию, вело бы к потрясению и разрушению хозяйств.
Для добросовестного владельца требование потребленных уже плодов было бы неожиданностью, которая в состоянии расстроить все его планы. Если бы он знал о своем юридическом положении, он был бы осторожен и сообразовал бы свой хозяйственный план с предстоящими платежами.
Не предвидя их возможности, добросовестный владелец как добрый хозяин не оставит этой части доходов без производительного употребления. Если отнять их у него в пользу собственника, то это приведет к разрушению его хозяйства.
Те потери, которые он несет, не уравновешиваются теми выгодами, которые получил бы собственник, потому что погибшее хозяйство представляет невознаградимую потерю для народного хозяйства, с точки зрения которого только и можно смотреть на вопрос.
Такова аргументация автора. Прежде всего, со стороны политика, каковым является г. Петражицкий, непонятно, почему вопрос ставится не о том, как следует с народнохозяйственной точки зрения определить отношения между собственником и добросовестным владельцем, а о том, почему римское право сохранило в пользу bonae fidei possessor’a fructus consumpti и почему обязало его возвратить собственнику fructus exstantes.
Во-первых, для меня и после сочинения г. Петражицкого осталось неясным, действительно ли по указанным соображениям дало римское право такое решение. Исторических доказательств автор не представил. Во-вторых, с точки зрения политики права это и безразлично, как решало вопрос то или иное положительное право.
Вот если бы автор мог доказать историческими данными, что решение римского права имело благодетельное влияние на экономическую жизнь, тогда это имело бы большое значение для политики права. Но этого автор не доказал и, я полагаю, не может доказать.
Я бы согласился с решением вопроса, которое дает римское право и которое отстаивает г. Петражицкий, если бы у меня не возникало сомнений также экономического свойства. Приобретающие вещь на праве собственности никогда не могут быть уверены, что в их юридическом положении нет дефекта и что в один прекрасный день не явится собственник со своими претензиями.
Зная, что в случае иска со стороны собственника ему придется уступить все наличные плоды, не будет ли приобретатель торопиться сбыть поскорее все собранные плоды, чтобы по возможности уменьшить количество fructus exstantes?
Если при правильном хозяйстве у него собирается запас строевого леса, то не лучше ли ему продать его, чем откладывать для необходимых построек и ремонта? Не выгоднее ли ему продать немедленно все запасы сена и соломы, нежели оставлять для расширения скотного двора?
Не отнимет ли отстаиваемое г. Петражицким решение стимула у всякого приобретателя имения к улучшению хозяйства? Не повлечет ли это за собой вредных последствий с народнохозяйственной точки зрения? Вот сомнения, которые возникают у меня при обсуждении основного положения в диссертации г. Петражицкого, на которые ответа он не дает.
Перенесемся на почву положительного русского законодательства. Здесь автором затрачена масса остроумия, обнаружена тонкая диалектика, но, по моему мнению, не достигнуты результаты, на которые он рассчитывал.
До сих пор предполагалось, что положения т. Х ч. 1 в общем соответствуют точке зрения, на которой стоят и другие современные законодательства и которая расходится с точкой зрения римского права. Но г. Петражицкий выставляет толкование прямо противоположное такому общепринятому взгляду. С его аргументацией можно не соглашаться, но с ней приходится серьезно считаться.
Основной статьей, определяющей раздел доходов между добросовестным владельцем и собственником, является ст. 626 т. Х ч. 1. Она гласит, в виде общего положения, следующее: “владевший каким-либо имуществом, хотя и не принадлежащим ему, но однако же добросовестно, не зная о праве другого на оное, при возвращении этого имущества законному владельцу, не обязан возвращать ему доходов, с оного уже полученных или законно ему следующих по день объявления ему установленным порядком об открытии спора против его владения, или же, если это будет доказано, до того времени, когда неправость его владения сделалась ему достоверно известна”.
Несмотря на то, что видимый смысл приведенного постановления говорит не в пользу римской точки зрения, г. Петражицкий полагает и старается доказать, что действительное значение ст. 626-638 т. Х ч. 1 состоит в предоставлении добросовестному владельцу права только на fructus consumpti.
Распространенность противоположного толкования автор объясняет предубежденностью юристов в пользу взгляда, принятого новейшими законодательствами. Русские цивилисты, по его мнению, влагают в наши законы то содержание, которое общепризнано на Западе (Bona fides, стр. 352). Но неправдоподобность такого объяснения очевидна.
Наших цивилистов обыкновенно упрекают в чрезмерном пристрастии к римскому праву, и каждый из них чувствует на себе основательность таких упреков. Русские юристы воспитываются не на французском или итальянском праве, а на пандектах, и предубежденность их должна бы сложиться в совершенно противоположную сторону.
Мне кажется, что сам Петражицкий виновен несколько в том, в чем он упрекает других. Симпатизируя с точки зрения политики права взгляду римского права, он всеми силами старается увидеть его в неточных и сбивчивых постановлениях т. Х ч. 1.
Каким же путем доходит г. Петражицкий до толкования, противоположного тому, которое до сих пор считалось общепринятым?
Сопоставляя общее положение, содержащееся в первой половине ст. 626, с частными правилами, указанными в этой и других статьях, в виде более подробного развития основной мысли, г. Петражицкий допускает между ними противоречие, которое он разрешает в пользу частных правил и в ущерб общему (стр. 357).
Основанием к тому служит то “правило юридической методологии”, по которому non ex regula jus sumatur, sed ex jure quod est regula fiat. “Начало это, являющееся особенно важным руководящим правилом, при научной разработке той громадной массы законов, которые содержатся в Corpus juris, должно быть аналогично применяемо и в области других гражданских прав” (стр. 354).
Прилагая это правило к настоящему случаю, автор решает, что “высказанное в ст. 626 общее положение о предоставлении владельцу полученных доходов следует рассматривать, как regula quae perdit officium suum вследствие столкновения с jus quod est” (стр. 357).
С этим взглядом почтенного автора я решительно отказываюсь согласиться. Во-первых, приведенное положение не есть правило юридической методологии, а постановление положительного римского права. Во-вторых, само по себе оно в высшей степени сомнительно.
Для чего, спрашивается, законодателю устанавливать общее положение, когда при применении рекомендуется составлять самостоятельно это общее положение на основании частных норм, не стесняясь его противоречием с законодательным положением.
Общее положение такая же норма, как и частные постановления, и потому имеет равный законодательный авторитет. Но по мысли законодателя общему положению дается более обширная область применения, нежели частным.
Логическое столкновение между ними, в случае обнаруженного противоречия их, возможно не на всем пространстве, на котором открыто действие общего правила, а лишь в том небольшом районе, на который распространяется действие специального правила.
Отсюда мы должны вывести совершенно обратное правило юридической методологии: общее положение perdit officium suum только на том пространстве, на которое распространяется действие противоречащего ему частного положения.
Посмотрим, однако, насколько частные правила подтверждают мысль г. Петражицкого. Заметим предварительно, что, по признанию самого автора, в этом отделе нашего законодательства тщетно было бы искать того тонкого различия между вещным и обязательственным правом, которое так ясно выступает в римском праве (стр. 345-346).
Прибавим еще, что закон 1851 года, вошедший в т. Х ч. 1, отличается чрезмерной многословностью и казуистичностью, которые, помимо воли законодателя, могут дать пищу для толкований, каких он и не предвидел.
Говоря о минеральных продуктах, закон в ст. 626 признает, по мнению автора, lucrum добросовестного владельца лишь с момента обработки этих продуктов добывающей промышленностью, тогда как по другим кодексам решающим моментом является извлечение ископаемых из недр земли.
Переработка же есть частный способ consumptio. Поэтому автор одобряет это постановление и считает его соответствующим римской теории. Посмотрим, однако, как выражается закон. В ст. 626 к доходам, которые добросовестный владелец возвращать не обязан, относятся “добытые и обработанные металлы и минералы”.
Если бы однако решающим моментом была обработка, то закону нечего было бы говорить о “добытых” минералах и металлах, а следовало ограничиться “обработанными”, потому что очевидно недобытые продукты не могут подлежать обработке.
Поэтому слова закона могут быть толкуемы в том смысле, что он признает за добросовестным владельцем право на металлы и минералы, все равно добыты ли они еще только или уже обработаны.
Правильность такого толкования подтверждается ст. 630, где вместо союза “и” поставлен союз “или”: за добросовестным владельцем должны быть оставлены минералы, “которые еще не очищены или не обработаны”, и при этом еще ссылка на ст. 626. От очистки до обработки еще далеко.
Очевидно, законодатель подбирал выражения, чтобы точнее выяснить, с какого момента минералы выделяются из связи с землей и переходят в разряд доходов. Но окончательная обработка решающего значения, по мысли законодателя, не имеет.
Согласно ст. 431, по мнению г. Петражицкого, добросовестному владельцу следовало бы отказать в праве собственности на приплод, если бы эта статья не должна была признаваться отмененной. Автор прав, утверждая, что закон 21 марта 1851 года, отменяя весь тот раздел, в котором находилась и ст. 368 (ныне 431), отменил и эту последнюю, хотя в издании 1857 года она сохранилась.
Но решающее значение, по моему мнению, имеет в настоящем вопросе ст. 642: “при возвращении домашних и других животных владелец недобросовестный обязан возвратить и происшедший от них приплод”. Про добросовестного владельца ни слова. Значит, а contrario, он приплода не возвращает. Это еще яснее становится при сопоставлении ст. 642 со ст. 643.
По ст. 626 добросовестному владельцу “предоставляются собранные до вышеозначенного времени плоды и убранные с полей и лугов хлеб, сено и пр.”. Это частное постановление явно не в пользу г. Петражицкого, и он сам сознается в том, а по своему содержанию оно чрезвычайно важно в хозяйственном отношении.
В этот разряд невозвращаемых доходов входят, следовательно, “навоз, солома, сено, овес для скота, зерно для посевов, хлеб, предназначенный для прокормления рабочего персонала до следующей жатвы, дрова, предназначенные для кухни и отопления, и т. д.”, т. е. все то, что сам г. Петражицкий относит (стр. 162) к тем fructus exstantes, которые должны перейти к собственнику.
Правда, закон (ст. 637) обязывает добросовестного владельца оставить в имении все необходимое для дальнейшего хозяйства, но не иначе, как за вознаграждение. Значит, в его пользу, а не собственника, идут все доходы, а что законодатель не различает здесь обязательственных и вещных правоотношений – это мы предвидели заранее.
Попытка г. Петражицкого объяснить приведенное частное постановление в свою пользу при помощи различия натурального и денежного хозяйства представляется крайне натянутой. Мне кажется только, что сам автор не очень-то полагается на свою аргументацию в данном случае.
Таким образом, мы приходим к заключению, что частные постановления не противоречат общему положению, выраженному в ст. 626, по которому в пользу добросовестного владельца остаются извлеченные до процесса или mala fides supervеniens плоды, в пользу же собственника – плоды до того времени еще не собранные, а остающиеся на корню.
Но сам г. Петражицкий, начав с предположенного противоречия между общим и частными постановлениями, становится потом на другую точку зрения и думает, что общее правило в действительности также говорит в пользу его взгляда, так что и он стремится устранить неудобное противоречие.
При денежно-меновом хозяйстве для получения дохода необходимым условием является сбыт. До тех пор, пока натуральные продукты не реализованы в деньги, о “полученном доходе” речи быть не может. “Скошенная владельцем рожь есть fructus percepti, но еще не “полученный доход” с экономической точки зрения.
Еще нужно связать рожь в снопы, сложить потом в копны, убрать с поля, вымолотить etс., и до окончания производства существуют такие опасности, которые могут совсем разрушить надежду хозяина на получение дохода или на значительный размер этого дохода” (стр. 358).
Но надежда может быть разрушена и тогда, когда хлеб продан под вексель, потому что продавец может денег не получить. Даже, если он получил деньги и положил их в стол или на текущий счет, то надежда на доходы может быть разрушена кражей или крахом банкирской конторы.
Объяснение г. Петражицкого несогласно не только с хозяйством, которое имел в виду докрепостной закон 1851 года, но даже и с современным. Пока хлеб на корню, сельский хозяин не определяет доходности своего имения, но когда хлеб лежит уже в амбарах, он подводит итог своим хозяйственным операциям.
Сам г. Петражицкий признает, что в ст. 626 относительно fructus civiles установлено ясное положение, предоставляющее их в пользу владельца до момента прекращения владения. Каким образом законодатель, устанавливая разные правила для двух категорий доходов, не подчеркнул этой разницы?
Ввиду всего сказанного я думаю, что как общее правило, так и частные постановления т. Х ч. 1 говорят не в пользу нового толкования, предложенного г. Петражицким. Он полагает, что “вдохнул в них общую идейную жизнь” (стр. 334), а мне кажется, что он вдохнул в них только симпатичную ему идею.
Мы закончили рассмотрение этой интересной книги, в которой оригинальная мысль бьет ключом и пробивает себе новые пути, останавливая невольно внимание читателя, согласного или несогласного.
Нельзя не благодарить автора за то, что он выдвинул забытые вопросы политики права, нельзя не поражаться обширностью его знаний юридических и экономических и умению связывать их в одно целое. Мои замечания вовсе не имели своей целью опровергать общего духа его направления.
Но я нахожу его учение недостаточно формулированным, что может вредить его успеху и распространению. Сам г. Петражицкий приглашал обсудить его программу соединенными силами (Bona fides, стр. 425-426). Я только исполнил его желание; может быть, мои замечания послужат ему основанием для приведения своего учения в более стройный, привлекательный вид, для поправки некоторых деталей.
Если же мои замечания ошибочны, вызваны неправильным пониманием его мыслей, то и в этом случае они не бесполезны, потому что покажут автору, как могут быть поняты его мысли и как ему следует их выразить, чтобы избежать на будущее время подобных недоразумений.
