В отдаленнейшие времена спор между обиженным и обидчиком разрешался личным между ними столкновением; суда не было, его заменяла физическая схватка противников, ближайшим образом в исходе дела заинтересованных.
Следы этого порядка явственно сохранялись в формах позднейшего производства, причем долгое время посторонние лица, к участию в нем приглашавшиеся, были лишь торжественными свидетелями частной битвы или войны, перед ними происходившей. Исходом войны (например, при судебном поединке) определялся исход самого дела, и власть общественная санкционировала ее результаты.
Дальнейшая забота культуры направилась к учреждению посредника, стоящего независимо между борющимися сторонами и разрешающего возникший между ними спор.
Появление такого третьего, беспристрастного, посредника было огромным шагом в истории правосостояния, так как субъективным интересам оно открыло возможность объективироваться и стать правами[1].
Исход столкновения между ними стал разрешаться не произволом борющихся и не личными их силами, по началу “где сила, там и право”, а внутренним достоинством самого интереса, по началу “где право, там и сила”.
Но значение и защита силы обеспечивались праву могуществом посредника, ставшего между сторонами; отсюда понятно постепенное сосредоточение этой миссии в руках государственной власти, которая, достигнув высокого могущества, оказалась наиболее пригодным посредником для разрешения представлявшихся столкновений.
Идея посредничества к идее суда стоит в отношении родового понятия к видовому. От посредника требуется могущество и беспристрастие. Суд должен быть независимым и способным дать правильное решение вопроса, ему предлагаемого.
Независимость суда относится ближайшим образом к сторонам, в деле участвующим. Такое положение суда, при котором одна из этих сторон оказывает или может оказывать давление на судебную деятельность, уничтожает и судебную независимость.
Обеспечить ее по отношению к частным лицам, в процессе в качестве сторон выступающим, нетрудно, для этого достаточно установить, что в разбирательстве дел не должны принимать участия судьи, заинтересованные в определенном решении дела или стоящие к сторонам в известных степенях родственной близости и экономической зависимости, и оградить судей от попыток противозаконного на них влияние частью уголовными законами о взяточничестве, частью назначением им достаточного от государства содержания.
Но задача эта значительно осложняется в процессе уголовном, где право обвинения принадлежит той же государственной власти, которая сосредоточила в своих руках и право суда, хотя и другой ее ветви.
Для того чтобы суд не был поглощен обвинением и судебное разбирательство не превратилось в пустую формальность, необходимо разграничить различные ветви государственной власти, имеющие общий источник во власти верховной, и поставить их по возможности независимо друг около друга.
Истории знакомы различные попытки этого рода. Одна из них, принимаемая по преимуществу французскими мыслителями, делит государственную власть на две ветви: законодательную и исполнительную, состоящую в применении закона; последняя распадается на суд и администрацию.
Другая предпочитает тройственное деление ее на власти законодательную, судебную и исполнительную, ее придерживаются теория английского права и большинство западноевропейских – германских и итальянских – мыслителей нашего времени; оно же усвоено и судебными уставами 20 ноября.
Но одна независимость для суда недостаточна, необходимо еще умение правильно решить дело. Как качество независимости относится к сторонам, так, наоборот, качество способности к судейской деятельности относится к самому делу, рассмотрению подлежащему.
Для способности дать верный по делу ответ необходимо иметь достаточный запас знаний как о фактических житейских условиях, при которых совершаются дела, суждению подлежащие, так и о правовых нормах, на основании которых они должны быть разрешаемы; необходимо и умение приложить эти знания в каждом отдельном случае. Независимость без судебной способности ведет к произволу; судебная способность без независимости создает одностороннюю, пристрастную судебную деятельность.
Для удовлетворения этих коренных требований правового суда процесс обращается к двум элементам – коронному и народному, беря или каждый из них в отдельности или сочетая их в различных комбинациях.
[1] В отношениях международных, как наиболее сложных, интересы до сих пор не успели еще вполне объективироваться и стать правами; столкновения между ними доныне решаются физической схваткой противников, но идея посредничества и здесь уже нарождается. См. ст. “Война и суд” в моем сб. “На досуге”. Т. 1. (Сб. юридических статей и исследований. Спб. 1900.)
