Договоры имеют целью установление мира между участниками. Мир этот представляется договаривающимся сторонам в форме полного их единения по всем вопросам внешней политики. Термины, в которых выражается это единение, совершенно одинаковы в домосковское и в московское время.
Древнейшее свидетельство летописи о мирном союзе князей относится к началу XI века. В 1021 г. Брячислав Полоцкий напал на Новгород, бывший под властью дяди его, Ярослава Владимировича. Последнему удалось, однако, обратить Брячислава в бегство и отбить богатый полон, захваченный им в Новгороде. Несмотря на этот успех, Ярослав нашел нужным сделать племяннику уступки и заключить с ним союзный договор.
“И оттоле (из Полоцка, куда бежал разбитый Брячислав), – говорит летописец, – призва (Ярослав) к себе Брячислава и дав ему два города, Восвячь и Видбеск, и рече ему: “буди же со мною за один” (Воскр.).
На Любецком съезде князья приняли такое решение: “Да ноне отселе имемся во едино сердце”.
В 1148 г. Изяслав Мстиславич, Владимир и Изяслав Да-выдовичи, Святослав Ольгович и Святослав Всеволодович целуют между собою крест на условии: “быти всем за один брат” (Ипат.).
В 1153 г. Святослав Ольгович целует крест с Изяславом Давидовичем: “якоже за один муж быти” (Ипат.).
Этим терминам XI и XII веков совершенно соответствуют выражения московских договоров XIV и XV веков. В договоре сыновей Калиты читаем: “Быти ны за один до живота”. Такие же договоры на обоюдном условии “быти за один” заключают Дмитрий Иванович, Василий Дмитриевич, Василий Васильевич и даже Иван Васильевич[1].
Такое состояние единения представлялось древним князьям состоянием “любви”. Ростислав Мстиславич и Юрий Всеволодович в 1154 г. целуют между собою крест “на всей любви” (Ипат.). Та же точка зрения и у князей московского времени. В договоре Василия Дмитриевича с рязанским князем читаем:
“А со князем Семеном с Романовичем с Новосильским и с Торускыми князи взяти ти (рязанскому князю) любовь по данным грамотам” (Рум. собр. I. № 36).
Как в Киеве, так и в Москве договор единения называют любовью.
Естественным последствием единения и любви является условие о том, что союзники должны иметь общих врагов и друзей и делить как радости, так и горе.
В 1128 г. Всеволод Ольгович напал на своего дядю, Ярослава, и прогнал его из Чернигова. Ярослав был в договоре единения с киевским князем, Мстиславом, а потому и обратился к нему с такой просьбой:
“Хрест еси целовал ко мне, пойди на Всеволода” (Ипат.).
Крестное целование, значит, возлагало на Мстислава обязанность помогать Ярославу против его врагов. В 1148 г. киевский князь, Изяслав Мстиславич, говорит своим союзникам, Владимиру и Изяславу Давыдовичам:
“Вы есте вси хрест целовали на том, аже кто будет мне зол, то вам на того быти со мною. Се же, брата, аз с вами думаю, се стрый мой Гюргий из Ростова обидит мой Новгород, и дани от них отоимал, и на путех им пакости деет, а хочю пойти на нь и то хочю управить любо миром, любо ратью. А вы есте на том хрест целовали, аки со мною быти”.
Давыдовичи на это отвечают:
“А мы вси хрест целовали на том, ако где твоя обида будет, а нам быти с тобою” (Ипат.).
В 1150 г. тот же Изяслав целовал крест с дядею, Вячеславом:
“Яко не разлучитися има ни в добре, ни в зле, но по одному месту быти” (Ипат.).
По настоянию венгерского короля на том же условии целовал Изяславу Киевскому крест и галицкий князь, Владимир:
“Его ся не отлучити ни в добре, ни в зле, но всегда с ним быти” (Ипат. 1152).
А вот и более пространный комментарий к этому условию делить радости и горе. В 1174 г. Ярослав Луцкий при помощи Ростиславичей занял киевский стол. Он находился в союзе и со Святославом Всеволодовичем Черниговским. Хотя этот князь и не желал уступать Ярославу Киев, но как скоро Ярослав сел в Киеве, Святослав нашел своевременным напомнить ему содержание заключенного с ним союза:
“Святослав же, – рассказывает летописец, – поча слати к Ярославу с жалобою, река ему: на чем еси целовал крест? А помяни первый ряд! Рекл бо еси: оже я сяду в Киеве, то я тебе наделю, пакы ты сядеши в Киеве, то ты мене надели”. Ныне же ты сел еси, право ли, криво ли, надели же мене” (Ипат.).
В 1174 г. Андрей Боголюбский рассорился с Ростиславичами. Союзники его, черниговские князья, узнав об этом, обрадовались и послали сказать ему:
“Кто тобе ворог, то ти и нам, а се мы с тобою готови” (Ипат.).
В известном уже нам союзном договоре Всеволода Юрьевича с Ростиславичами также было условие: “кто мне (Рюрику) ворог, то и тобе (Всеволоду) ворог” (Ипат. 1195-1196).
Старина эта целиком переходит в договоры московского времени. В договоре сыновей Калиты читаем:
“А кто будет брату нашему старейшему недруг, то и нам недруг; а кто будет брату нашему старейшему друг, то и нам друг”.
В договоре Василия Васильевича с Дмитрием Шемякою это условие выражено двусторонне:
“А кто будет вам друг, – говорит Великий князь Московский, обращаясь к Дмитрию Шемяке и брату его, Дмитрию Красному, – то и мне друг; а кто будет вам недруг, то и мне недруг. А кто будет мне друг, то и вам друг; а кто будет мне недруг, то и вам недруг” (Рум. собр. I. № 60).
Та же мысль о единстве выражается в московских договорах еще в обязательстве хотеть добра и сообщать о слухах, как полезных, так и вредных.
В договорах можайского князя с Василием Васильевичем читаем:
“А хотети ми, господине, тобе, великому князю, добра везде и во всем и до живота; а тобе, господине, великому князю, хотети добра мне, своему брату молодшему, везде и во всем и до живота” (Рум. собр. I. № 64).
В договоре Дмитрия Ивановича с Владимиром Андреевичем:
“А что ти слышав о мне от крестьянина ли, от поганина ли о моем добре или о лихе или о нашей отчине и о всех крестьянех, то ти мне поведати в правду, без примышления, по целованью; а мне такоже тобе поведати” (Рум. собр. I. № 27).
Установляемое договорами единение приводит к вопросу о том, как союзники должны были относиться к третьим князьям, не принадлежащим к союзу? Если союзники находятся в единении, то, понятно, они не могут входить в переговоры с третьими князьями иначе, как по обоюдному согласию.
В договоры, значит, должно было включаться условие, обязывающее стороны не вступать ни с кем в новые союзы без согласия противной стороны. Есть основание думать, что такие условия включались в договоры еще в домосковское время.
С 1177 г. по 1194 г. киевский стол занимал черниговский князь Святослав Всеволодович. Такому продолжительному сиденью в Киеве он обязан был многим союзам, которые умел заключить с князьями черниговскими, киевскими, смоленскими и владимирским князем, Всеволодом.
Продолжая стремиться к упрочению своей власти, он вступил в переговоры с венгерским королем, к которому и отправил с этою целью в 1189 г. сына своего, Глеба. Союзник Святослава, Рюрик Ростиславич, узнав об этом, обратился к киевскому князю с таким упреком:
“Како еси послал сына своего ко королеви, а со мною не спрашався, соступился еси ряду” (Ипат.).
Ясно, Святослав обязался ни с кем не вести переговоров без согласия Рюрика и нарушил это условие.
Приведу еще одно свидетельство. Всеволод Юрьевич, воевавший в союзе с Рюриком Киевским против черниговских князей, задумал заключить с ними односторонний мир. Брат Рюрика, Давыд, узнав об этом, обратился с упреком ко Всеволоду:
“Како еси был умолвил с братом своим, Рюриком, и со мною, аже совокупитися у Чернигова всим, да любо быхом умирилися вси, на всей воли своей. Ты же ныне ни мужа своего еси послал к брату своему, Рюрикови, и ни своего прихода поведавши ему, ни моего… А ныне без его думы хочем миритися! А, брате, поведаю ти, сего мира зде не улюбит брат мой, Рюрик” (Ипат. 1196).
Давыд отправляется от той же точки зрения: союзники не могут односторонне вступать в мирные переговоры с третьими лицами. Рюрик, действительно, не улюбил заключенный Всеволодом мир, он усмотрел в нем нарушение принятых им на себя обязательств и наказал дядю и брата старейшего отнятием данных ему перед тем волостей.
В договорах московского времени постоянно встречаемся с условием ни с кем “не канчивать” одному союзнику без согласия другого. В трактате сыновей Калиты читаем:
“А тобе, господине князь великий, без нас не доканчивати ни с ким; а братье твоей молодшей без тобе не доканчивати ни с ким”.
Обе стороны могут входить в договоры с третьими лицами, но не иначе как по обоюдному соглашению. Такие же взаимные ограничения права междукняжеских сношений встречаются в договорах Дмитрия Ивановича, Василия Дмитриевича, Василия Васильевича и даже Великого князя Ивана Васильевича[2].
Мы приводили до сих пор только договоры, в которых обязательства сторон определялись совершенно одинаково, т.е. к чему обязывалась одна сторона, к тому же обязывалась и другая. Обе стороны на основании рассмотренных договоров пользуются совершенно одинакими правами и несут одна по отношению к другой одинакие обязанности.
Но это полное равенство прав и обязанностей не ведет за собой непременно и равенства услуг, оказываемых одной стороной в пользу другой. Мера действительно оказываемых услуг могла быть очень различна, ибо зависела от предприимчивости участников и широты их политических планов.
В то время как предприимчивый, сильный и честолюбивый князь создает себе массу врагов и будет иметь много случаев требовать помощи от своего союзника, – этот последний, при скромности средств и требований, может ни разу не иметь случая просить о помощи и содействии. Это разница фактическая.
Этой фактической разницей надо, кажется нам, объяснять и встречающуюся в некоторых московских договорах разницу формулировки обоюдных прав и обязанностей сторон. От московского времени дошли до нас договоры, в которых только одна сторона принимает на себя обязательство быть заодно с другой, иметь с ней общих врагов, сообщать о слухах и пр.; другая же взамен того обязывается “блюсти под своим союзником его владения и печаловаться о нем”.
Несмотря на разную формулировку обязательств, суть дела та же. Сторона, обязывающаяся только блюсти владения противной, обязывается этим самым к единению с нею против ее врагов, к сообщению вредных слухов и пр.
Такие односторонние по форме договоры заключены были Великим князем Московским, Василием Васильевичем, с Василием Ярославичем Серпуховским и Великим князем, Иваном Васильевичем, с родными его братьями.
В этой же форме написан и договор, заключенный по воле Ивана Васильевича между его сыновьями. Для образца приведем соответствующие места из договора Ивана Васильевича с братом Андреем Можайским. Великий князь обязывает брата целовать крест на следующих условиях:
“А хотети ти мне, великому князю, и моему сыну, великому князю, добра везде и во всем и до живота и быти ти со мною, с великим князем, и с моим сыном, великим князем, везде за один и до живота на всякого нашего недруга, и твоим детям и с моими детми. А кто будет мне, великому князю, и моему сыну великому князю друг, тот и тобе друг; а кто будет нам, великим князем, не друг, тот и тобе не друг…
А что ти слышев о нашем добре или о лихе, от христианина, или от иноверца, а то ти нам поведати в правду без примышления. А нам, великим князем, тобя жаловати …и печалова-тися тобою и твоею отчиною… А чем, брате, тебя благословил отец наш… и того всего мне, великому князю, и моему сыну, великому князю, под тобою и под твоими детми блюсти и не обидети, ни вступатися”.
Подробное определение обязанностей можайского князя свидетельствует о том, что инициатива политики находится не в его руках, а в руках его брата. Тем не менее приведенные статьи не заключают в себе никакого ограничения прав удельного князя. Он помогает великому – и только.
Но и великий не только обеспечил удельному неприкосновенность его владений, но еще обещал ему печаловаться о нем и жаловать его, т.е. приумножать его владения. Это обмен услуг двух независимых государей, но в форме, в каждом слове которой видно могущество одной стороны и слабость другой.
Но наша древность знает и случаи установления договорами некоторой зависимости одного князя от другого.
С весьма глубокой древности встречаемся с попытками сильных князей ограничить самостоятельность слабых и подчинить их своей воле. Это стремление выражается в очень разных формах. Слабые князья соглашаются “ходить в воле” князей более сильных, быть у них “в послушании” и пр.
Прежде чем устанавливать смысл этих выражений, приведем места источников.
Древнейшее известие летописи, сюда относящееся, восходит к первой четверти XII века. В 1116 г. полоцкий князь, Глеб Всеславич, напал на владения дяди своего, Владимира Мономаха. Владимир в союзе с черниговскими князьями осадил Глеба в Минске.
“Володимер же, – продолжает летописец, – нача ставити истьбу у товара своего, противу граду. Глебови же узрившю, ужасеся сердцем, и начася молити Глеб Володимеру, шля от себе послы. Володимер же сжалиси тем, оже проливашеться кровь в дни постныя великого поста, и вдасть ему мир.
Глеб же, вышед из города с детьми и с дружиною поклонися Володимеру; и молвиша речи о мире, и обещася Глеб по всему слушати Володимера; Володимер же, омирив Глеба и наказав его о всем, вдасть ему Менеск, а сам возвратися Киеву” (Ипат.).
В следующем году Владимир Мономах в союзе с Давыдом Ольговичем и Володарем и Васильком Ростиславичами предпринял поход на племянника своего, Ярослава Михайловича. Ярослав выдерживал осаду нападавших в течение шестидесяти дней, но под конец должен был принять предложенные ему условия.
“И сотвориша (т.е. Владимир и союзники) мир с Ярославом, Ярославу, покорившюся и вдаривю челом перед стрым своим Володимером. И наказав его Володимер о всем, веля ему к себе приходити, “когда тя позову”, и тако в мире разидошася кождо во свояси” (Ипат.).
В 1160 г. Святослав Владимирович, черниговский князь, целует крест к дяде своему, Святославу Ольговичу:
“Яко имети ему в отца место и во всей воли его ему ходити” (Ипат.).
О самих Ольговичах летописец под 1170 г. говорит:
“Бяху бо тогда Ольговичи в Мстиславли воли” (Ипат.).
Под 1174 г. находим известие, что киевские Ростиславичи обязались “ходить в воли” Андрея Юрьевича владимирского (Ипат.).
Зять Рюрика, Роман, целовал крест к тестю: “в его воли быти и зрети на нь” (Ипат. 1196). В 1199 г. тот же Роман целует крест польскому королю, “яко послушен ему быти” (Густ.).
Из приведенных мест видно, что обязательства быть в чьей-либо воле и ходить у кого-либо в послушании принимают на себя владетельные князья на основании мирных договоров. Что же значат эти обязательства? Превосходный комментарий приведенных выражений дает сама летопись под 1140 г.
Летописец рассказывает о возвращении в этом году из Царьграда двух полоцких князей, находившихся там в заточении по воле киевского князя, Мстислава Владимировича. По этому поводу он припоминает причину заточения полоцких князей, совершившегося десять лет тому назад. Вот его рассказ:
“В то же время взидоста княжича два из Царя города, заточени были Мстиславом, Великим князем Киевским, зане не бяхуть в его воли и не слушахуть его коли е завяшеть в Русскую землю в помощь; но паче молвяху Бонякови шелудивому во здоровье, и про се ся Мьстислав разгневася на не…” (Ипат.).
Отсюда следует, что быть в воле и послушании значит подчиняться решению своего союзника в вопросах мира и войны. Полоцкие князья этого не делали, они не шли помогать Великому князю Киевскому, когда он того требовал, и позволяли себе самостоятельные суждения о половецком хане, несогласные со взглядами Мстислава.
Этим они нарушили ранее принятое на себя обязательство быть в воле и послушании Мстислава и тем навлекли на себя его гнев. Быть в воле и послушании, значит, относится не к вопросам внутреннего управления, а к междукняжеской политике.
Сохраняя все права владетельных князей в пределах территории своей волости, князья, обязавшиеся к послушанию, отказываются от права принимать какое-либо участие в вопросах внешних сношений с третьими лицами и подчиняются в этом отношении воле своего союзника. Они, следовательно, не имеют своих друзей и врагов; их друзья и враги – суть друзья и враги их союзника.
Это весьма существенное ограничение князей, состоящих в чужой воле. Они не могут составить союза в своих целях; они всегда исполнители чужих намерений.
Самостоятельность внутреннего управления таких князей видна из приведенных мест. Летописец говорит, что полоцкие князья не ходили в Русскую землю на помощь, когда их звал Мстислав. Военное управление, значит, оставалось в их руках, они начальники войск, а следовательно, в их руках финансы, а тем более суд.
Очень понятно, что ограничения политической самостоятельности князей начались в области внешней политики. Князья действуют всегда в союзе с другими: в этом их сила. Очень важно было иметь союзников, которые обещали бы безусловную помощь и отказывались сами судить о вопросах войны и мира.
Найти таких союзников было возможно на условии некоторых материальных в их пользу уступок. Ограничение же самостоятельности в делах внутреннего управления – дело гораздо более трудное, ибо оно невозможно без лишения князя его владетельных прав. Этого можно было достигнуть только низложением владетельного князя, что, конечно, сопряжено с большими затруднениями.
От целования креста на условии “быть в чьей-либо воле” надо различать целование креста “на всей чужой воле”. Последнее выражение означает только принятие тех условий, которые предложены противной стороной. В 1190 г. возник спор между киевским князем, Святославом Всеволодовичем, и союзниками его, Рюриком и Давыдом Ростиславичами, о границах владений.
“Рюрик же, – рассказывает летописец, – сослався со Всеволодом, сватом своим, и с Давыдом, братом своим, послаша ко Святославу мужи своя, рекущи ему: “ты, брате, к нам крест целовал на Романове ряду, тако же наш брат Роман седел в Кыеве; дажь стоиши в том ряду, то ты нам брат, пакы ли поминаешь давныя тяжи, который быле при Ростиславе, то ступил еси ряду, мы ся в то не дамы.
А се ти крестныя грамоты. Святослав же прием грамоты, не хотев креста целовати. И много превся и молвив с мужи, и отпустив их, и опять возворотив их, поцелова к ним крест на всей их воле” (Ипат.).
Т.е. Святослав целовал крест на прежних условиях, предложенных Рюриком и его союзниками. А они требовали только восстановления условий “Романова ряда”. В этом и заключалась вся их воля.
Договорное подчинение одних князей воле других, выработавшееся у нас в глубокой древности, переходит и в московское время, но облекается в иные формы и, надо признать, более точные. Старый термин встречаем в одном только договоре Василия Ивановича с двоюродным братом его, Владимиром Андреевичем.
Перед заключением этого договора Владимир Андреевич разошелся с Великим князем Московским и отступил от него. Но он скоро раскаялся в своем поступке и снова просил великого князя принять его к себе в любовь. Великий князь принял его в любовь и сделал прибавку к его владениям. Из-за этой прибавки, конечно, и возник разлад.
При таких-то условиях и был заключен новый договор, по которому серпуховский князь обязался служить брату своему “без ослушанья”. Это нововведение. В предшествовавшем договоре он обязывался служить ему “без ослушанья по згадце”, а теперь просто “без ослушанья”.
Два рассматриваемых договора (Рум. собр. I. №№ 27 и 33) свидетельствуют о крайней нерешительности, с которою Дмитрий Иванович проводит хорошо известное древней России начало послушания. О послушании говорит уже и первый договор, но там начало послушания парализовано условием “по згадце”, т.е. по имеющему состояться соглашению.
С такой службой по соглашению гармонируют и другие статьи договора. Мы встречаем в нем два обоюдные условия: о единении и “не канчивати”. Если Дмитрий Иванович находился в единении с братом и не мог без него заключать договоров, то, конечно, Владимир Андреевич служил ему только в тех случаях, когда находил это нужным.
В более позднем договоре условия “по згадце” нет, но повторены обоюдные условия единения и “не канчивать”. Таким образом, начало безусловного подчинения и здесь парализовано.
Надо думать, что неудачная редакция договоров Дмитрия Ивановича с Владимиром Андреевичем была замечена нашими государственными людьми XIV века. Этим, кажется, и надо объяснить то обстоятельство, что в позднейших договорах выражение “служить без ослушания” не употребляется.
Для ограничения политической самостоятельности во внешних делах московские договоры пользуются условием о вступлении в договоры с третьими лицами и выражают его односторонне в пользу господствующей стороны. Сила такого ограничения очень различна. Рассмотрим отдельные случаи.
В договоре Дмитрия Ивановича и союзника его, Владимира Андреевича, с рязанским князем, Олегом Ивановичем, читаем:
“А к Литве князю великому, Олгу, целованье сложити. А будет князь великий, Дмитрий Ивановичь, и брат, князь Володимер, с Литвою в любви, ино и князь великий Олег с Литвою в любви; а будет князь великий Дмитрий и князь Володимер с Литвою не в любви, и князю великому Олгу быти со князем великим с Дмитрием и со князем с Володимером на них с одиного”. Далее следует такое же условие о татарах[3].
Выраженные в этом договоре условия не общие, а специальные: они касаются только Литвы и татар. По отношению к ним рязанский князь ставится в полную зависимость от воли своих союзников. Он находится с Литвой и татарами в мире или войне, смотря по тому, чего желают они.
При Василии Дмитриевиче зависимость Рязани несколько ослабляется; Василий Васильевич возвращается к практике деда, а сын его идет еще далее: он обязывает Ивана Васильевича Рязанского “не канчивать” с Литвой, с детьми князя можайского и Шемяки и “ни с иным ни с кем”. (Рум. собр. I. №№ 36, 65, 115).
Таким образом, рязанский князь совершенно лишается права иностранных сношений; их ведет Великий князь Московский, который, со своей стороны, принимает на себя обязательство по замирении с Великим князем Литовским написать в докончании, что они с рязанским князем один человек.
Несколько медленнее развиваются ограничения тверских князей. Дмитрий Иванович обязывает Михаила Тверского сложить целование к Литве, но будущую международную деятельность Твери он не подчиняет безусловно своей воле: мир и война с татарами происходят по взаимному соглашению обоих великих князей.
То же начало обоюдности удерживается и в договорах его сына и внука. Шаг вперед делает Иван Васильевич: он обязывает Михаила Борисовича не заключать союзов с Литвой без думы с собою, но себе выговаривает право заключать союзы с Литвой односторонне, обязываясь только приобщать тверского князя к своим докончаниям (Рум. собр. I. №№ 28, 76, 88, 119; АЭ. I. №№ 14, 33).
Из приведенных примеров ясно, что московские князья, как и их отдаленные предки, хорошо понимали важность стеснения свободы своих союзников в вопросах междукняжеской политики.
Но любопытно то, что они проводят эти ограничения прежде всего в применении к князьям рязанским, суздальским, тверским, а потом уже переходят к ближайшим своим родственникам, удельным князьям московским.
В договорах Дмитрия Ивановича с серпуховским князем, Владимиром Андреевичем, условие “не канчивати” обоюдное[4]; так же точно и в договоре Василия Дмитриевича с дядею, Владимиром Андреевичем, и братьями.
Даже Василий Васильевич продолжает заключать договоры с удельными московскими князьями на обоюдном условии “не канчивати”[5]. Но в некоторых его договорах есть к этому условию прибавка. В договоре с дядею Юрием читаем:
“А не канчивати ти (Юрию) без нас ни с кем, а хотя будеш с кем в целовании и тобе к нему целование сложити; а нам также без твоего ведома не канчивати ни с кем” (Рум. собр. I. № 43).
В договоре с можайским князем, Михаилом Андреевичем, прибавка эта изложена полнее:
“А не канчивати ти, господине князь велики, ни с кем, ни ссылатися без моего ведания; а мне такжо без тобе, без великаго князя, не канчивати, ни ссылатися ни с кем. А с кем господине, князь великий, будешь в доканчаньи, и тобе, господине, и мене с тем учинити в докончаньи: а с кем, господине, аз буду в целованьи и мне к тому целованье сложити”[6].
Сопоставление этих двух разнообразных условий надо, кажется, понимать так. На будущее время стороны обязываются не вступать в договоры иначе как по обоюдному согласию.
Но они могут уже находиться с кем-либо в союзе; относительно этих наличных договоров постановляются разные условия: удельный князь обязан сложить с себя прежние целования; наоборот, великий князь остается в прежних целованиях, но с обязательством присоединить к ним и удельного.
Хотя на стороне великого князя оказывается некоторое преимущество, но рассматриваемая прибавка нисколько не меняет отношения сторон в будущем. Они вступают в новые договоры по взаимному согласию и, следовательно, удерживают свою равноправность, как и по договорам без приведенной прибавки.
На этих же условиях заключают договоры с удельными князьями и Иван Васильевич, и его соименник, рязанский великий князь[7].
Очень понятно, почему первые ограничения выпали на долю великого князя рязанского, а не московских удельных. Рязанский князь был более опасный сосед, чем удельные московские, а потому об ограничении его и надо было думать прежде всего.
Обезопасив себя при помощи братьев со стороны Рязани и Твери, Иван Васильевич начинает подчинять воле своей и московских удельных князей. В договоре его с братом, Борисом Васильевичем, читаем:
“А не канчивати ти, – обязывает великий князь брата, – ни ссылатися ни с кем без нашего веданья. А с кем мы, великие князья, будем в доканьчаньи, и нам и тебя с тем учинити в докончанье; а с кем будеш ты в целованье, и тобе тому целованье сложити” (Рум. собр. I. № 123. 1486).
По этому условию удельный князь слагает с себя прежние целования, а в новые вступает только с согласия великого князя; великий же князь вступает в новые договоры без ведома удельного и только обязывается присоединять его имя к своим докончаниям.
Менее сговорчивым оказался другой брат великого князя, Андрей Углицкий. До нас дошел договор его, заключенный с великим князем в том же году. Условие “не канчивати” здесь обоюдное. Несговорчивость Андрея и была, конечно, причиной заключения его в тюрьму.
Идеал Ивана Васильевича шел, однако, далее. Мы узнаем его из договора, заключенного по его приказу между его сыновьями, Василием и Юрием. По интересующему нас вопросу в этом договоре находим такую статью:
“А с кем будеш ты (Юрий) в целование, а тобе тому целование сложити”.
И только. Условия об обоюдном единении тоже нет; только Юрий обязывается быть за один с великим князем на всех его недругов. Итак, междукняжеская политика вся в руках великого князя; удельный не имеет к ней никакого отношения. Он состоит в крестном целовании только с великим и более ни с кем.
Эта мысль еще сильнее выражена в договоре тех же князей, но состоявшемся в 1531 г., много лет спустя по смерти отца.
“А с кем будешь ты (Юрий), – читаем в этом договоре, – в целованье, и тобе тому целованье сложити. А и впред тобе, опричь меня, великаго князя, и моего сына, князя Ивана, в целованье ни с кем не быти”.
Московские великие князья заменяют старинную и не вполне ясную формулу “быти в воле и ходити в послушании” новой и гораздо более определенной: “а тебе опричь меня ни с кем в целовании не быти”. Существо же дела остается то же.
Как полоцкие князья должны были выступать на войну по требованию своего союзника, так и брат Великого князя Московского, Юрий, ибо и полоцкие князья, и Юрий на основании договора отказались от права рассуждать о мире и войне.
Последствием союза единения является военная помощь одного союзника другому. Размер помощи не определяется в договорах; но в них есть статьи, определяющие, кто должен начальствовать вспомогательным войском, сам князь-союзник или его воеводы.
Эти статьи имеют в том отношении значение, что до некоторой степени предопределяют и самый размер помощи. Если князь-союзник сам должен командовать, то понятно, что для обеспечения своей безопасности он выступит с возможно значительными силами; воеводу же он мог бы послать и с незначительным отрядом.
В московских договорах вопрос о командовании решается весьма различно. В некоторых договорах встречаем совершенно равное распределение личной обязанности командовать. Так, например, тверской князь, Михаил Александрович, обязывается “сесть на коня”, если на войну выступает лично Дмитрий Иванович или его союзник, Владимир Андреевич; если же они посылают воевод, то и тверской князь посылает воевод.
В договоре с тверским князем, Михаилом Борисовичем, Великий князь Московский, Иван Васильевич, принимает на себя обязанность лично выступить против Литвы, если она нападет на Тверь; если же нападут татары, то послать воевод. К тому же обязывается и тверской князь. Такое же равенство обязательств встречаем и в договоре Ивана Васильевича с Рязанью[8].
Но есть договоры, в которых Великие князья Московские принимали на себя большие обязательства, чем тверские. Василий Дмитриевич по договору с Михаилом Александровичем Тверским обязывается сам предводительствовать вспомогательным войском, если на Тверь нападут татары, литва или немцы; а тверской князь высылает на помощь московскому только детей своих и племянников (А Э. I. № 14. 1398).
В договорах с удельными князьями Великие князья Московские, обыкновенно, выговаривают себе права посылать их на войну и в тех случаях, когда они сами лично не предводительствуют войском. Такая формула встречается уже в древнейшем договоре сыновей Калиты:
“А где ми будеть всести на конь, – говорит Великий князь Семен, – всести вы со мною; а где ми будеть самому не всести, а будеть ми вас послати, всести вы на конь без ослушанья”.
Но иногда московские великие князья допускали и отступление от такого порядка. Юрий Дмитриевич в договоре с племянником своим, Великим князем Василием Васильевичем, вовсе не обязывается садиться на коня, когда в походах выступает великий князь; он обязывается только посылать с ним своих сыновей с боярами и слугами (Рум. собр. I. № 43).
Условие о вступлении в поход лично по требованию великого князя московского встречаем как в договорах, устанавливающих ограничение одной из сторон в междукняжеских сношениях, так и в таких, в которых условие “не канчивати” и условие единения взаимны[9].
Из соединения обоюдного условия о единении и о праве союзов с правом одной стороны требовать от другой, чтобы она лично шла на войну, следует, что это требование обусловливается предварительным общим решением вопроса о войне.
Наоборот, в тех случаях, когда вопросы о мире и войне предоставлены усмотрению одной стороны, требование о личном выступлении в поход является безусловным. Решающее значение для определения взаимных отношений князей имеет, значит, не это требование, а характер условия о праве войны и мира.
Статьи о том, кому и когда садиться на коня и предводительствовать войском, не новость московского времени, а составляют также нашу старину. В домосковское время также были причины, приводившие к требованию, чтобы князья-союзники сами командовали войском. Наши летописцы замечают, что воины бьются дурно, если с ними нет князя.
Таким образом, деятельная военная помощь всегда обусловливалась личным присутствием князя в войске. Этого и должны были домогаться союзники. Для обеспечения обязанности самому выступать с войском, если союзник тоже лично выступал, в древности было употребительное выражение “подле ездить”, что и значит быть вместе на войне.
В 1147 г. Изяслав Мстиславич Киевский в союзе с черниговскими Давыдовичами начал войну с дядею, Юрием, и его союзником, Святославом Ольговичем, тоже линии черниговских князей. Во время похода Изяслав получил известие, что Давыдовичи вошли в соглашение с противником его, Святославом, и послал к ним с вопросом, стоят ли они в крестном целовании? Давыдовичи отвечали:
“Брате, целовали есме крест к Святославу Олговичю, жаль бо ны есть, брата нашего держиши, Игоря, а он уже чернец и схимник, а пусти брата нашего, а мы подле тебе ездим” (Ипат.).
Давыдовичи не выступили в поход с Изяславом, как должны были по договору; они поступили так, потому что хотели добиться освобождения бывшего киевского князя, Игоря. Если Игорь будет освобожден, они обещают ездить подле Изяслава, т.е. находиться вместе с ним при войске.
В летописях встречаем и выражение московских договоров “сесть на коня”. В 1196 г. Рюрик, киевский князь, послал к союзнику своему, Всеволоду Суздальскому, такое напоминание:
“Како еси был умолвил со мною и с братом моим, Давыдом, возсести на коне с Рожества Христова и снятися всем в Чернигове. Аз же совокупився с братьею своею, и с дружиною своею, и с дикими половци, и седел есмь доспев, жда от тебе вести; ты же тое зимы не всел, има им (Ольговичам, против которых и был задуман этот поход) веры, аже им стати на всей воли нашей. Яз же то слышав, ажь еси не всел на конь, и роспустил есмь братью свою и дикий половци” (Ипат.).
Из этого места надо заключить, что между Рюриком и Всеволодом было особое условие – “сесть обоим на коня” в конце декабря и двинуться к Чернигову, т.е. лично предводительствовать войском в этом походе.
Мирными трактатами, обыкновенно, прекращается война, а потому в них встречаемся со статьями, определяющими порядок улажения случившихся во время войны нарушений частных прав. Статьи этого рода встречаются уже в договорах XII века. Изяслав в 1149 г. целовал крест со своими дядьями, Вячеславом и Юрием, на том,
“…что будет пограблено, или стада, или челядь, что ли кому будет свое познавши, поимати же по лицю” (Ипат.).
Такое возвращение пограбленного во время войны делалось, конечно, по суду. Разобрать судом предъявленные претензии – значило учинить “управу”, или просто “управити”. Это должны были сделать князья или их чиновники по месту нахождения пограбленного.
Статьи о пограбленном, о нятцах и пр. и об исправе находим и в московских договорах[10].
[1] Рум. собр. I. №№ 23, 27, 33. 37, 43, 52, 56, 61, 65, 75, 90, 92, 95, 113, 115, 118. 1341-1483 и договор, заключенный рязанскими князьями в 1496 г. № 127.
[2] Рум. собр. I. №№ 23, 27, 33, 35, 37. 45, 52, 56, 61, 75, 84, 90, 92, 95, 97, 106, 113, 118, 125. 1341-1486. То же и в договоре рязанских князей от 1496 г. № 127.
[3] Рум. собр. I. № 32. Такие же условия о выступлении из существующих уже договоров встречаем и в XII веке. В 1151 г. окончилась война киевских князей, Изяслава и дяди его, Вячеслава, с Юрием Суздальским.
По миру, заключенному в этом году, Юрий отказался от союза со Святославом Ольговичем, который все время войны был на его стороне. Это условие летопись передает в такой форме: “Святослав же ти Ольговичь не надоби”, т.е. ты слагаешь обязательства, принятые по отношению к Святославу (Ипат.).
[4] Исключение составляет только татарская дань. Она вносится в Орду одним великим князем. Серпуховский князь собирает ее в своем уделе и передает великому, а тот уже сносится по этому поводу с ханом (Рум. собр. I. №№ 21, 33). Так же и в Рязани, Орду ведает великий князь, а не удельные (Там же. № 127).
Любопытная черта: Дмитрий Иванович, объединяя в своих руках сношения с Ордой в Московских уделах, понимал выгоду разъединения в соседних княжениях, а потому и обеспечил кашинскому князю, Василию, находившемуся под его покровительством, сношения с Ордой, независимые от Твери (Там же. № 28).
Насколько князья дорожили правом иностранных сношений как исконным их правом, видно из того, что они выговаривают себе это право, как только к тому представляется возможность. Суздальские князья, Василий и Федор Юрьевичи, в договоре с Дмитрием Шемякой выговорили в свою пользу право непосредственного сношения с Ордой (Там же. № 62).
[5] Рум. собр. I. №№ 45, 60, 61, 69, 71, 73, 78, 84.
[6] Рум. собр. I. № 64; см. еще №№ 52, 54, 56, 58, 66, 70, 75.
[7] Рум. собр. I. №№ 90, 95, 97, 106, 113, 125, 127.
[8] Рум. собр. I. №№ 28, 88, 115.
[9] Таковы договоры, отпечатанные в т.1. Рум. собр. за №№ 33, 37, 52, 56, 61, 75, 90, 92, 113, 118. 1398-1483.
[10] Рум. собр. I. №№ 28, 44, 52, 66 и др.
