По поводу имущественных отношений между родителями и детьми существует разногласие между нашими исследователями. Одни (Неволин, В. И. Сергеевич) находят издревле полную разделенность между родительским и детским достоянием. Другие (М. Ф. Владимирский-Буданов) отрицают ее, полагая, что родители и дети владели имуществом совместно. Думаем, что это второе мнение более согласно с общим имущественным строем того времени и с источниками.
Едва ли можно сомневаться в том, что в древнейший период нашей истории собственность принадлежала семье и управлялась с общего согласия членов ее. Это явление в известной степени общеисторическое. В Древнее время личное начало в праве обнаруживается слабо, и в таком естественном союзе, как семья, где общими средствами наживается достояние, последовательно было и признавать это достояние общим.
Само завещание древней эпохи (“ряд”) было, по верному мнению большинства наших историков-юристов, только основанное на обычае распределение домохозяином имущества между членами семьи, которые еще при жизни были участниками общесемейной собственности. Так понимает завещание и доселе наш простой народ в своем быту. При таких условиях дети, и в особенности сыновья, не были только бесправными приращивателями родительского достояния.
В пользу такого взгляда на общесемейное имущество говорят и источники. Сохранился целый ряд актов, в которых говорится, что приобретатель имущества приобретает его себе и своим детям или что отчуждающий имущество отчудил его такому-то и его детям. Затем встречаются и такие акты, в которых уступающий имущество говорит, что он уступил его вместе со своими детьми. Это включение детей в юридические сделки показывает, что они рассматривались как соконтрагенты.
Нельзя помещение в актах указаний на соучастие детей в сделке объяснять только желанием участников показать, что приобретение совершается “в вечное и потомственное владение”, потому что о соучастии детей говорится не только от лица приобретателя, но и от лица отчуждателя – продавца. Для обозначения приобретения в собственность у нас употреблялись другие выражение (“приобрести впрок”).
Ссылка на то, что дети не имели права выкупать отчужденное их отцом имуществ как на доказательство исключительных прав отца на это имущество, говорит, скорее, в пользу противоположного мнения: дети устранены были от выкупа потому, что отчуждение предполагалось сделанным с их согласия.
С возрастанием самостоятельных прав личности, и не в одной только семейной среде, обособляются и имущественные права членов семьи. Так, вскоре после издания Соборного уложения в Указе 11 июня 1683 г. (1020) было постановлено, что вотчины, купленные отцом совокупно с детьми, составляют собственность отца и тех только детей, которых имена определительно означены в купчих. Следовательно, приобретение, хотя бы и совместно с детьми, но без поименного перечисления последних в акте приобретения, не делало их собственниками. Впоследствии это положение было высказано еще определеннее (Указом 1686 г. января 22. – 1157).
Общесемейная собственность не исключала возможности выдела члену семьи определенного имущества, и тогда он был самостоятельно собственником выделенного. Правда, что вначале эта собственность была не крепка, так как отец мог выделенное взять обратно, и только к концу XVII столетия это право было отнято у него (Неволин. Вышеук. соч. С. 347, 349), и помимо выдела могла быть собственность у детей. Таково, согласно Русской Правде, имущество, доставшееся им от матери: “Будут ли дети, то что первой жены, то возьмут дети матери своей” (Карамз. Сп., ст. 106).
Неволин полагает, что отец в древний период имел право пользоваться детским имуществом в том случае, когда это имущество находилось в его руках. Это мнение он основывает на том, что если даже опекун имел, по Русской Правде, право обращать в свою пользу выгоды и плоды от имущества малолетних, кроме приплода от рабов и животных, то тем более это право должно было принадлежать отцу (то же соч. С. 347). Конечно, не было основания отказать отцу в том, что предоставлялось опекуну. Родительский авторитет, который тогда стоял очень высоко, говорил за это право отца.
В новый период нашей истории и по мере приближения к нему замечается все большее и большее обособление в имущественном отношении родителей и детей и все большее нарастание самостоятельности последних. Это было естественное историческое движение по пути отчуждения личности от семьи, и оно не объясняется только переменой духовной юрисдикции на светскую, как полагает Неволин (С. 357).
Выделенное родителями детям имущество остается раз и навсегда выделенным и повороту к родителям по их воле не подлежит. Принадлежащим несовершеннолетним детям имуществом родители управляют на праве опекунском и не имеют больше прав на него, чем опекуны, лишившись, таким образом, права пользования плодами его (как лишились, впрочем, и опекуны этого права).
По-видимому, законодательство и практика лишь постепенно дошли до признания имущественной самостоятельности детей. Так, Законом 14 июля 1761 г. велено считать недействительными заемные и другие обязательства, выданные неотделенными детьми, не имеющими собственного имения. Впрочем, закон этот, имевший “ввиду охранить только имение родителей, без ведома которых неотделенные дети их сделались должниками”, впоследствии (в 1824 г.) был отменен для обуздания расточителей, являвшихся нарушителями доброй веры, т. е. детей, задолжавших и отказывавшихся потом, приобрев имущество, платить свои долги. Тогда неотделенные дети по отношению к праву вступать в обязательства были вполне сравнены с отделенными детьми (Неволин. С. 355-357).
