Задачи философии

Литература: Кюльпе, Введение в философию, 1901, стр. 7 – 21; 320 – 331; Иерузалем, Введение в философию, 1901, стр. 1 – 14; Струве, Введение в философию, 1890, стр. 57 – 404; Корнелиус, Введение в философию, 1905; Вундт, Введение в философию, 1902, стр. 5 – 32; Вундт, Система философии, 1902, стр. 5 – 24; Паульсен, Введение в философию, 1894, стр. 1 – 50; Виндельбанд, История философии, 1898, стр. 1 – 7; Лопатин, Положительные задачи философии, 1886, стр. 1 – 81; Трубецкой, Метафизика в Древней Греции, 1890, стр. 3 – 37; 0. Конт, Курс положительной философии рус. пер. 1900, т. I, л. 1; Спенсер, Основные начала, 1897, стр. 104 – 129; Риль, Теория науки и метафизики, 1887, стр. 1 – 25; Троицкий, Учебник логики, вып. 3, стр. 38 – 49; Лесевич, Что такое научная философия, 1891; Козлов, Очерки из истории философии, 1887; Грот, Философия и ее общие задачи, 1904; Челпанов, О современных философских направлениях, 1902; Челпанов, Введение в философию, изд. 2-е, 1907.

I. Философия обладает весьма почтенным прошлым. По своему возрасту, она много старше наук, которые она сама выносила в себе, и которые в большинстве лишь недавно стали на свои ноги. Но и до сих пор вопрос о том, что следует понимать под именем философии, не имеет твердо установленного ответа. Как в истории, так и в настоящее время, философии ставят задачи, далеко несходные по своему содержанию и объему.

В Греции, с которой начинается история европейской философии, не существовало различия между философией и наукой. Греческие философы обладали всею совокупностью современных им знаний, они были одновременно математики, физики, астрономы, зоологи, ботаники, даже медики.

Возможность для единичного ума охватить всю сумму сведений о природе и обществе обусловливалась, конечно, незначительным уровнем научного развития и элементарностью познания, приобретенного посредством опыта. Мало того, что греческая философия совпадала с наукою, она включала еще в свой состав и житейскую мудрость, создавая правила благоразумного поведения, идеалы человека и общества. К политеизму и антропоморфизму греческой религии философия относилась отрицательно[1].

В средние века близость философии с наукой, столь характерная для классического мира, прерывается. Научная мысль, способная обнаружить факты, несогласные с установившимся католическим мировоззрением, не находит доступа в христианское средневековое общество. В откровении мир познан и задача человека определена, а потому наука остается за штатом. Философия же получает особое назначение. Лишенная самостоятельного положения, она поступает в услужение к религии.

Ее задачей становится рационалистическое оправдание религиозных догматов. Принимая догмат за доказанное, философия обязывается привести надлежащие объяснения (cur Deus homo). Вне этой задачей не предоставлялась свобода усмотрения, хотя трудно было, конечно, думать, чтобы за все время своего служения философия не скопила кое-чего тайком лично для самой себя.

В новое время, которое характеризуется освобождением индивидуума от церковного авторитета, философия подает в отставку, отделяется от религии и сближается с наукой, для которой, со времени реформации, открылось широкое поле для деятельности. Опасения католицизма вполне оправдались. Успехи астрономии и новые географические открытия сильно подорвали доверие к догматическому миросозерцанию.

Из наук математика, прежде всего, достигла выдающихся результатов. Несмотря на то, круг научных знаний остается в начале нового времени настолько еще незначительным, что выдающиеся умы, как и в греческий период, сохраняют возможность овладеть ими вполне и соединить с ними философию. Относительно Декарта, Бэкона, Лейбница, Гоббза, Ньютона, Локка трудно сказать, преобладает ли в них философ над ученым или ученый над философом.

Ho такое положение вещей не могло долго продолжаться. Научная пытливость, освобожденная от всяких оков, бросается во все уголки мира, стремясь всюду открыть новые факты и соответственно изменить вширь и вглубь прежнее миросозерцание. На этом поприще, для достижения успешных результатов, потребовалось, прежде всего, научное разделение труда, и дело специализации идет огромными шагами по мере раскрытия новых областей знания.

Масса ученых, с малоизвестными миру именами, работает над накоплением научного капитала. Лишь только в какой-либо области знания материал значительно разрастается, как изучение его распределяется между группами и происходит распадение одной науки на несколько. Таким путем формируются одна наука за другой и обособляются от некогда объединенного знания. Почувствовав в себе силу, науки приняли наступательное движение по отношению к своему прежнему союзнику, что в значительной степени объясняется и самоуверенностью философии, вообразившей, в первой четверти XIX века, что она способна достигнуть цели познания мира самостоятельно, без помощи наук.

Тогда последние в своем наступлении стали занимать, одна за другой, части той территории, которая некогда принадлежала и философии. В этой войне философия, действующая быстротою движения, силою натиска, неожиданностью появления, должна, по общему стратегическому закону, уступить наукам, которые действуют медленно, методически и наступают на неприятеля массами, т. е. фактами.

При таком положении дел естественно возникает и вопрос об условиях возможного между философией и науками мира, потребность в котором стала сильно ощущаться за последнее время. Остается ли за философией территория, хотя небольшая по сравнению с прежней, которая пока не занята наукою или даже навсегда останется для нее недоступною, возможно ли совместное господство философии и науки на одной и той же территории, притом или без всякой связи между ними, или же при тесном взаимодействии.

II. За отделением целого ряда областей, принадлежавших некогда философии, которые приобрели теперь научную самостоятельность, осталось несколько, на которые философия заявляет исключительные права: это логика, психология, этика, эстетика, педагогика. Однако действие этой монополии – вопрос времени. Психология, благодаря завязавшимся тесным сношениям с физиологией и психиатрией, почти совсем встала на научную почву.

К тому же обнаруживают стремление логика и этика, а эстетика и педагогика, вероятно, в недалеком будущем проявят те же наклонности. По крайней мере, не предвидится никаких препятствий к превращению их в науки. Тогда наука займет уже всю территорию познания. Да и в настоящее время определять сферу философии подобными остатками можно разве по практическим соображениям, для удобства преподавания, а не по основаниям теоретическим.

III. Но, может быть, существует такая область мысли, которая остается и навсегда останется вне научного исследования, а потому способна действительно составить исключительное достояние философии? Некоторые склонны видеть эту недоступную для науки твердыню в теории познания, исследующей условия нашей познавательной деятельности. Но стремление превратить философию в специальную науку и поставить ее наряду с другими противоречит давно сложившемуся представлению, в силу которого философия не сопоставляется, а противопоставляется специальным наукам, и стоит не рядом с ними, а над ними.

Всякий согласится, что философию нельзя считать такою же специальною наукою, как анатомия, химия, славяноведение и др., если не отрешиться от того представления о философии, которое навязывается всей богатой ее историей. А если даже согласиться с тем, что философия такая же специальная наука, как и другие, и что особым предметом ее изучения являются условия познавательной деятельности, то неизбежно придется столкнуться с вопросом о территориальном разграничении области исследования философии от смежных областей, принадлежащих ведению специальных наук.

Конечно, теория познания не совпадает с логикою, как это полагают некоторые, но, если сюда привлечь еще психологию, то придется признать, что область, отводимая философии, уже почти занята логикою и психологиею.

IV. Наука имеет дело с миром явлений, и только их изучение, классификация, обобщение возможно для нее. Исследование же того, что составляет неизвестную причину явлений, ей недоступно, но возможно, говорят, для философии, которая становится тогда метафизикою. Под именем метафизики следует понимать познание мира действительности, за пределами явлений, достигаемое посредством возвышающегося над опытом умозрения. Возражение против метафизики не может быть основано на отрицании существования абсолютного, потому что такое утверждение было бы само метафизично.

Но, допустив абсолютное, мы можем и должны, на основании условий познания, отвергнуть его познаваемость. Отрицание последнего рода вовсе не предполагает предварительного исследования природы абсолютного. Достаточно признать существование стены, разделяющей познаваемое от не познаваемого. Человек навсегда осужден ходить кругом этой стены без надежды когда-либо увидеть скрываемое за нею. Задачи науки всецело по эту сторону границы, потому что дальше не идет знание[2].

V. Если философия невозможна вне наук, каково, спрашивается, ее положение среди наук? Некоторые готовы были бы отождествить философию со всей суммой научного знания. Но при современном состоянии наук такое совпадение было бы равносильно уничтожению философии, потому что нет человеческого ума, который способен был бы охватить весь громадный материал, собранный и разработанный в настоящее время специальными науками. Философия в таком смысле теперь совершенно невозможна. Да она была бы и бесполезна, потому что простая сумма не может дать ничего свыше того, что уже заключалось в слагаемых[3].

VI. Может быть, философия, имея своим предметом тот же материал, какой изучается и наукой, выполняет свою задачу при помощи особых методов, отличных от тех, которые приняты в науке. Но если мир, изучаемый философией, это тот же мир явлений, который составляет предмет и научного иcследования, то никаких иных, кроме научных методов, и быть не может: если они верны, то наука непременно воспользуется ими, а если они ложны, то научная философия не должна прибегать к ним. Для познания мира действительности, скрытого за явлениями, могут быть предлагаемы, конечно, и ненаучные методы, за полною непригодностью научных для достижения поставленной метафизиками задачи[4].

VII. Соотношение между философией и наукою может быт построено на следующих основаниях. Материал философского исследования тот же, что и материал научный, методы разработки одни и те же у обеих. Специальная задача философии состоит в объединении тех выводов, которые даются отдельными науками, с целью построения цельного миросозерцания. Сырой материал, уже обработанный, систематизированный и обобщенный целым рядом наук, поступает к философии для окончательной отделки.

Обобщения создаются, конечно, в лаборатории каждой науки и количество обобщений свидетельствует о степени развития науки. Но обобщения эти, ввиду ограниченности исследуемой каждою наукою области, всегда будут иметь частичный и разрозненный характер. Приведение их к единству, которое и составляет цель научного познания, является специальною задачей философии. Отдельная наука стоит ближе или дальше от философии, смотря по количеству предлагаемых обобщений и важности их для выработки общего миросозерцания[5].

С этой точки зрения философия является венцом и в то же время основою всех наук. Она соединяет все выводы, подносимые ей науками, в одно стройное целое и исследует положения, лежащие в основе всех наук и применяемые ими догматически. Если настоящая философия должна основываться на научных данных и вне их бесплодна, то с другой стороны, и специальные науки должны считаться с философскими заключениями, в случае разногласия пересмотреть свои выводы, никогда не забывая, что каждая наука в отдельности исполняет лишь частично задачи, которые ставит человек научному познанию.

VIII. Такова философия, какою она должна быть. Но не всегда она была такою. Поэтому для истории философии необходимо такое определение, которое охватывало бы все исторические системы философии, иначе пришлось бы исключить все то, что не подходит под принятые задачи философии. Такое историческое определение философии может быть достигнуто только выделением из различных систем того, что давало им в равной степени право на название философии. Это общее всем заключается в стремлении достигнуть цельного мировоззрения[6]. Это мировоззрение требует не только объединения всего доступного в данное время научного знания, но и согласования теоретического знания с практической деятельностью, истины с правдою, мысли с сердцем.


[1] Платон философией называет и отдельные науки, напр., геометрию. Аристотель, с одной стороны, отождествляет философию с научным знанием, с другой – обособляет, под именем первой философии, как учение об основных началах бытия.

[2] Доказательство невозможности метафизического познания составляет величайшую заслугу Канта, автора “Критики чистого разума”. Понимание философии, как учения об абсолютном, достигло наибольшего успеха во время господства германского идеализма. Но и в настоящее время, благодаря возрождению метафизики, такое понимание задач философии – явление нередкое. По мнению Лопатина, Положительные задачи философии, ч. 1, 1886, стр. 6 – 7, философия, как и религия, “начинается именно там, где положительное знание останавливается” (см. стр. 18). Он постоянно противополагает философское или метафизическое познание положительно – научному знанию (стр. 33, 80).

Того же взгляда С. Трубецкой, Метафизика Древней Греции, 1890, который говорит: “Отнимите метафизику, философия распадется а, она есть то, что делает философию философией” (стр. 33); он верит в познаваемость абсолютного (стр. 8 – 11), и упрекает в “бездушности” философию, стремящуюся обойтись без метафизики (стр. 29). Точно так же и для Челпанова, О современных философских направлениях, 1902, “термин метафизика тождествен с термином философия” (стр. 5).

[3] Так, Паульсен, Введение в философию, 1894, стр. 18, говорит: “Философию нельзя отделить от других наук, она есть не что иное, как совокупность всего научного познания” (см. еще стр. 32). Риль, Теория науки и метафизики, 1897, стр. 10, присоединяется к мнению тех, по воззрению которых философия и наука должны означать одно и то же (см. еще стр. 13). Сюда же следует отнести, кажется, и Лесевича, Что такое научная философия? 1891, стр. 241, 250.

[4] Существование особого философского метода, вслед за Гегелем, отстаивают у нас Чичерин и Дебольский. Первый стоит на почве диалектического метода, с некоторыми лишь уступками в пользу опыта. – Наука и религия, 1872, Основание логики и метафизики, 1894, стр. 163 – 216. Дебольский в “Философии будущего” (глава о философском методе) отказывается от того предрассудка, который заставил его в “Введении в учение о познании”, 1870, признать философию опытною наукою.

Напротив, в новейшее время обнаруживается обратное течение – стремление сделать метафизику опытною наукою. Челпанов, последователь философии Вундта, признавая, что “главные вопросы философии имеют дело с теми фактами, которые выходят за пределы чувственного опыта” (О современных философских направлениях, стр. 11), в то же время утверждает, что “возможен только один способ познания, именно при помощи опыта, наблюдения, руководимого рассуждением” (стр. 7).

[5] Такова точка зрения на философию мыслителей, готовых считать себя принадлежащими к разным школам. Огюст Конт – “Курс положительной философии” понимает под философией “только изучение общих идей различных наук, признавая науки подчиненные одному методу и составляющими различные части одного общего плана исследования”. Г. Спенсер, которого некоторые причисляют даже к метафизикам, “Основные начала”, рус. пер., 1897, формулирует так свой взгляд на философию: “Знание низшего класса – не объединенное знание; наука – отчасти объединенное знание, философия – вполне объединенное знание (стр. 110).

Вундт, характеризующий свою философию, как индуктивную метафизику, определяет философию следующим образом: “Философия есть такая общая наука, которая имеет целью объединение знаний, добытых частными науками, в одну, свободную от противоречий, систему и сведение всех использованных наукою общих методов и предпосылок познания к их принципам” (Введение в философию, 1902 г., стр. 18; Система философии, 1902, стр. 14).

[6] Так широко понимает философию лучший историк философии Виндельбанд, История философии, рус. пер., 1898, § 1.

Габриэль Шершеневич

Русский юрист, цивилист, профессор Казанского и Московского университетов, депутат I Государственной Думы.

You May Also Like

More From Author