Направление, данное Нилом и Вассианом, не обошлось, однако, без того, чтобы не выработаться в учение, действительно противное православной церкви. Эти святые мужи ставили сущность выше формы, внутреннее выше внешнего, ополчались против злоупотреблений существующего порядка, возбуждали к мышлению и к самобытному изучению основ веры и своею снисходительностью к еретикам, хотя даже, может быть, против собственной воли, требовали уважения к полной свободе мысли.
Такое направление не могло остановиться на полдороге. Всегда и везде подобные зародыши несогласия с существующим порядком в области религии, с порядком, освященным веками, открывали путь к дальнейшим попыткам критики, приводившим наконец к полному отпадению от авторитета, к тому, что на церковно-историческом языке называется ересью…
Прежде чем в XVI веке образовалось протестантство, выражавшее явную борьбу с католическою церковью и полное отпадение от последней, являлись один за другим ученые и благочестивые люди, недовольные как злоупотреблениями церкви, так и господством формы над содержанием в области религии, хотя эти люди всею глубиною души были преданы этой же католической церкви.
Тот же путь должен был последовать и у нас, хотя в незначительной степени в сравнении с Западом. Уже “осифляне” старались набросить тень неправославия на самого Нила. Ученика его Вассиана и единомышленника Максима Грека они обвинили в ереси, хотя и неосновательно с нынешней точки зрения. Но с тех пор образовалось мнение, что в Ниловой пустыни и других монастырях Белозерья гнездятся еретические мнения между старцами и оттуда распространяются по всей Руси.
Возникло очень любопытное дело, объясняющее нам способ тогдашнего вольномыслия – это суд над сыном боярским Матвеем Семеновичем Башкиным и его соумышленниками. К большому сожалению, дело, производившееся об этом лице и его соумышленниках, не сохранилось вполне и известно нам только по отрывкам.
Из них мы узнаем, что в великий пост 1554 года Башкин явился к священнику Благовещенского собора Симеону на исповедь, объявил себя православным христианином, верующим в Св. Троицу и поклоняющимся иконам, но вместе с тем стал задавать такие вопросы, которые показались священнику “недоуменными”. Симеона поразило то, что Башкин сам же начал разрешать перед ним вопросы, которых не мог разрешить священник.
В заключение Матвей напомнил ему высокую обязанность духовного сана в таких словах: “Великое дело ваше, сказано в писании; ничто же сея любви больше, еже положите душу свою за друга своя; вы за нас души свои полагаете и печетесь о душах наших и за нас будете отвечать в день судный”.
После этой исповеди Башкин приехал на дом к священнику, привез “Беседы Евангельские” и говорил: “Ради Бога, пользуй меня душевно, надобно читать написанное в евангельских беседах, но на одно слово не надеяться, а совершать его делом. Все начало от вас, священники, вам следует показать собою пример и нас научать. Видишь ли, в Евангелии стоит: научитеся от меня, яко кроток есмь и смирен сердцем; иго мое бо благо и бремя мое легко есть. Все это на вас лежит”.
После того Башкин пригласил к себе священника на дом и показал ему Апостол, измеченный восковыми пятнами по тем текстам, которые возбуждали в нем размышления. Симеон становился в тупик; Башкин сам ему предлагал собственные объяснения, которые казались Симеону подозрительными.
Между прочим Башкин сказал: “Написано: весь закон заключается в словах – возлюби искреннего своего, как сам себя; если вы себя грызете и терзаете, то смотрите, чтобы вы не съели друг друга. Вот мы христовых рабов держим у себя рабами, а Христос всех называет братиею, а у нас на иных кабалы нарядные (фальшивые), на иных полные, а другие беглых держат. Благодарю Бога моего, у меня были кабалы полные, да я их всех изодрал, держу людей у себя добровольно. Кому хорошо у меня – пусть живет, а не нравится, пусть идет куда хочет; а вам, отцам, надобно посещать нас, мирян, почаще, да научать нас как самим жить и как людей у себя держать, чтобы их не томить”.
“Я этого не знаю”, – сказал Симеон. “Так спроси Сильвестра, – отвечал Башкин. – Он тебе скажет, а ты пользуй этим душу мою. Я сам знаю, тебе некогда об этом думать, ты в суете мирской и день, и ночь покоя не знаешь”.
Симеон передал об этом Сильвестру: “Пришел, – говорил он, – ко мне духовный сын необычный. Спрашивает у меня недоуменное, да сам меня и учит, а мне показалось это развратно”. “Не знаю, какой это духовный сын, – отвечал Сильвестр, – только про него нехорошо говорят”.
Через несколько времени разнесся между духовными слух, что около Башкина собирается кружок людей, которые неправильно умствуют о существе Сына Божия, о таинствах, о церкви, о всей православной вере. Царя в то время не было в Москве. Он ездил в Кирилловский монастырь. Когда царь воротился, то ему донесли, что “прозябе ересь и явися шатание в людех”.
У Башкина вытребовали Апостол, измеченный восковыми пятнами. Сам Башкин, уверенный в правоте своих толкований, подал его Симеону. Царь рассматривал книгу, но, как видно, в пометках Башкина не было еще явных улик. Башкина не трогали.
Он продолжал сходиться со своими приятелями и толковать о религиозных предметах. Духовные узнали об этом и требовали преследования Башкина и его друзей, говорили, что все это выходит из Белозерских монастырей, которые сделались гнездом всякого еретичества.
Башкина взяли под стражу с двумя братьями Борисовыми – Григорием и Иваном Тимофеевичами и захватили еще двух лиц, по имени Тимофея и Фому. На все вопросы они отвечали, что они православные христиане. Царь приказал поместить их в подклети своих палат. Решили созвать собор.
Собор состоялся под председательством митрополита Макария[1]. Подсудимых обличали в том, что они признавали Иисуса Христа неравным Отцу, называли тело и кровь Господню простым хлебом и простым вином, отрицали святую соборную и апостольскую церковь, выражаясь, что церковь есть только собрание верных, а созданная (вещественная) ничего не значит; отвергали поклонение иконам, называя их идолами, отрицали силу покаяния, выражаясь так: как перестанет грех творить, так хоть у священника не покается, так не будет ему греха.
Считали церковные предания и жития святых баснословием, отзывались с пренебрежением о постановлениях семи соборов, говоря, это все они для своих выгод написали. Наконец, и в самом Священном Писании видели баснословие, излагали Евангелие и Апостол так, как бы эти книги содержали истину в неправде.
До нас не дошли ответы Башкина и его соумышленников, а из соборной грамоты того времени видно, что с Башкиным сделалось на соборе какое-то расстройство или припадок, что он говорил какую-то бессмыслицу, что ему потом представлялся голос Богородицы, и он в испуге во всем сознался и открыл своих единомышленников. За неимением подлинных ответов подсудимого мы не можем сделать об этом никакого заключения.
Собор признал его виновным. Дальнейшая его участь неизвестна; соумышленников его сослали по монастырям на вечное заточение, “посудиша их неисходно им быти”.
К делу Башкина привлечен был троицкий игумен Артемий. Об этом человеке мы знаем то, что он был родом из Пскова, избран в игумены Троицкого монастыря, приобрел там общую любовь, но вскоре на него пало подозрение в вольнодумстве. Он снял с себя игуменство и удалился в Нилову пустынь вместе с другом своим Порфирием. Когда началось дело Башкина, их обоих вызвали оттуда как будто затем, чтобы присутствовать на соборе, а на самом деле затем, что считали их подозрительными.
Еще Башкин, как видно, не сознавался, а Артемия побуждали спорить с ним и обличать его. Артемий уклонялся от спора и говорил: “Это не мое дело”. Но когда Башкин пришел в расстройство и начал оговаривать и себя, и других, Артемий ушел из Москвы в свою пустынь, но был возвращен и предан соборному суду. Ему ставили в вину эту самовольную отлучку.
Он сказал, что убежал от “наветующих на него”, но не хотел указывать, кто эти наветующие. По-видимому, Артемий не признавал Башкина еретиком и говорил только, что Матвей делает ребячество. “Меня, – говорил он, – призвали судить еретиков, а еретиков нет”. “Как же Матвей не еретик? – сказал митрополит – Когда он написал молитву единому началу, Богу Отцу, а Сына и Святого Духа отставил”.
“Нечего ему и врать, – сказал Артемий, – такая молитва готова, молитва Манассии к Вседержителю”.
“То было до Христова пришествия, – отвечали ему, – а теперь кто напишет молитву к единому началу, тот еретик. Ты виноват, кайся”.
“Мне нечего каяться, я верую в единодушную Троицу”, – сказал Артемий.
Эти ответы Артемия поставили ему в обвинение. Затем явился доносчик на Артемия, игумен Ферапонтова монастыря Нектарий, который обвинил Артемия в том, что он в постные дни ел рыбу.
“Я ел рыбу, – отвечал Артемий, – когда мне приходилось быть у христолюбцев, и у царя ел за столом рыбу”.
“Это ты чинил не гораздо, – сказал митрополит от лица собора, – это тебе вина. Значит, ты сам вопреки божественных уставов и священных правил разрешаешь себе пост, а на тебя смотря, и люди соблазняются”.
“Артемий, – продолжал Нектарий, – ездил из Пскова-Печерского монастыря в немецкий Новый Городок, говорил там с немецким князем и хвалил там немецкую веру”.
“Я спрашивал, – отвечал Артемий, – не найдется ли у немцев человека, кто бы поговорил со мною книгами. Хотелось мне узнать, у них христианский закон такой ли, как у нас, но мне не указали тогда такого книжного человека”.
“Зачем тебе его? – сказали на соборе. – Сам ведаешь, что наша вера греческого закона сущая православная вера, а латинская вера святыми отцами отречена и проклятию предана. Это ты чинил не гораздо, это тебе вина”.
Нектарий обвинил Артемия еще в разных богохульствах и ссылался на старцев Ниловой пустыни, но старцы, призванные на собор, не подтвердили доноса Нектария.
Другой обвинитель, троицкий игумен Иона, поднялся на Артемия. “Артемий, – показывал он, – произносил такие слова: “Нет в том ничего, что не положить на себя крестное знамение. Прежде клали на челе иное знамение, а нынче большие кресты кладут; на соборе о крестном знамении толковали, да ни на чем не порешили”.
Артемий отвечал: “Я только говорил о соборе, что на нем ничего не порешили о крестном знамении, а про самое крестное знамение так не говорил”.
Собор дал такой приговор: “Ты сам сознаешься, что говорил о соборе, стало быть, и то говорил, что в крестном знамении нет ничего, надобно поверить Ионе. Это тебе вина”.
Третий обвинитель, троицкий келарь Адриан Ангелов доносил следующее:
“Артемий в Корнилиевом монастыре говорил: “Нет помощи умершим, когда по ним поют панихиду и служат обедню, тем они муки не минуют на том свете”.
“Я говорил, – объяснил Артемий, – что если люди жили растленным житием и грабили других, а потом после их смерти хоть и станут петь за них панихиду и служить обедню, Бог не принимает за них приношения, нет пользы от того, тем им не избавиться от муки”.
Артемию на соборе объявили так: “Это ты говорил не гораздо, значит, ты отсекал у грешников надежду спасения и уподобился Арию[2]. Надобно верить во всем Адриану[3]. Это тебе вина”.
Четвертый обвинитель, троицкий старец Игнатий Курачев доносил: “Артемий говорил про Иисусов канон: такой Иисусе; и про акафеист Богородице говорил: “Радуйся! Да радуйся!”
Артемий сказал: “Я говорил так: в каноне читают “Иисусе слад-шайший! А как услышат слово Иисусово и о его заповедях, как Иисус велел пребывать и как житие вести, так горько делается заповеди Иисусовы исполнять, а про акафеист я так говорил: читают “Радуйся! Да радуйся, Чистая! А сами не радят о чистоте и пребывают в празднословии, стало быть, только наружно обычай исполняют, а не истинно”.
“Это ты говорил не гораздо, – произнесли на соборе, – ты про Иисусов канон и акафеист говорил развратно и хульно; всякому христианину подобает Иисусов канон и акафеист Пречистой Богородицы держать честно и молиться всякий день, сколько силы достанет”.
Пятый обвинитель, кирилловский игумен Симеон объявил: “Когда Матвея Башкина поймали в ереси, Артемий был в Кирилловском монастыре. Я ему сказал о том, а он мне отвечал:
“Не знаю, что это за ереси, вот сожгли Курицына и Рукавого, а до сих пор сами не знают, за что и сожгли”.
“Не могу вспомнить, – отвечал Артемий, – был ли разговор о новгородских еретиках, не на моей памяти сожгли их, и точно я не знаю, за что их сожгли. Может быть, я так и сказал, но я не говорил, что другие этого не знали, а говорил только про себя одного”.
С Артемия сняли сан и приговорили сослать на тяжелое заключение в Соловецкий монастырь. Он должен был жить одиноко и безвыходно в келье, не иметь ни с кем сообщения и ни с кем не переписываться. Ему позволяли причаститься св. Таин только в случае смертельной болезни.
Но Артемий недолго пробыл в Соловках, убежал оттуда и очутился в Литве. Там он ратовал за православие и писал опровержения против еретика Симона Будного[4], отвергавшего божество Иисуса Христа. Это оправдывает отзыв о нем князя Курбского, называющего Артемия “мудрым и честным мужем”, жертвою лукавства и любостяжательных монахов, оклеветавших его из зависти за то, что царь любил Артемия и слушал его советы.
Вместе с Артемием приговорен был монах Савва Шах, человек ученый, и сослан в Суздаль.
К делу Башкина и Артемия привлечены были архимандрит суздальского Спасо-Евфимьева монастыря Феодорит и дьяк Иван Висковатый. Первый прославился обращением в христианскую веру лопарей, жил некогда в белозерских пустынях и был давний приятель Артемия, по ходатайству которого получил сан архимандрита в Суздале. Он был человек строгой жизни и обличал монашеские пороки.
За это монахи не терпели его, в особенности злобствовал на Феодорита суздальский владыка, потому что Феодорит обличал его в сребролюбии и пьянстве. Хотя Феодорит ни в чем не был уличен, но тем не менее как согласник и товарищ Артемия был сослан в Кирилло-Белозерский монастырь, где ему делали всякие поругания приятели суздальского владыки, бывшего прежде кирилло-белозерским игуменом. Через полтора года по ходатайству бояр Феодорит был освобожден.
Дьяк Висковатый подпал суду в том же деле, но совсем по иному вопросу. Он изъявлял разные сомнения по поводу приемов тогдашнего иконописания, между прочим, соблазнялся тем, что Христа изображали в ангельском образе с крыльями, что писали образ Бога-Отца, тогда как, по его мнению, не следовало вовсе изображать невидимого Божества, как равно и бесплотных сил, не одобрял также человековидных изображений добродетелей и пороков.
Его осудили на трехлетнее церковное покаяние. Это обвинение особенно замечательно тем, что в нем видна злоба духовенства, хотевшего запретить мирянам свободное суждение о предметах религии. “Вам, – сказал Вискова-тому митрополит, – не велено о божестве и божьих делах испытывать. Знай свои дела, которые на тебя положены. Не разроняй своих списков” (дьяческих дел).
В соборном приговоре о Висковатом сказано: “Всякий человек должен ведать свой чин. Когда ты овца, не твори из себя пастыря. Когда ты нога, не воображай, что ты голова, но повинуйся установленному от Бога чину; отверзай свои уши на слушание благодатных учительских словес”.
Во время производства этого дела или, быть может, тотчас по окончании его, привезен был в Москву из белозерских монастырей монах Феодосий Косой с несколькими товарищами, также обвиняемыми в еретических мнениях.
Их посадили под стражу в одном из московских монастырей; но Косой склонил на свою сторону стражей и бежал вместе со своими товарищами. Он нашел себе убежище в Литве, женился на еврейке и проповедовал ересь с большим успехом, тем более, что в литовско-русских владениях распространялись тогда с запада так называемые арианские мнения.
Об этом еретике мы знаем из сочинения отенского монаха Зиновия (Отен-монастырь в 50 верстах от Новгорода) под названием “Истины Показание”. Автор представляет, что к нему приходят три последователя ереси Косого и излагают учение своего наставника, а Зиновий опровергает их. Из этого сочинения мы узнаем, что Косой был раб, убежавший от своего господина на господском коне и захвативший с собою одежду и еще кое-какие вещи.
Последователи его доказывали, что это было не воровство, а, напротив, вознаграждение, которое следовало бежавшему за его службу господину. Феодосий постригся в одном из монастырей Белозерья и своим умом приобрел к себе такое уважение, что даже прежний господин, узнавши о нем, относился к нему с приязнью. По известиям, передаваемым книгою Зиновия, Феодосий отвергал св. Троицу, божество Иисуса Христа, считая его только богоугодным человеком, посланником свыше.
“Вы толкуете, – говорил Косой, – что Бог создал рукою своею Адама, а обновить и исправить создание свое пришел Сын Божий и воплотился. Зачем ему приходить в плоть, если всемогущий Бог создал все своим словом, то словом же мог обновить свой образ и подобие и без вочеловечивания.
Никакого обветшания и падения образа и подобия Божьего во человеке не было. Человек создан смертным, как и все другие животные – рыбы, гады, птицы, звери. Как до пришествия Христова, так и после пришествия, человек все был одним человеком, также рождался, пользовался здоровьем, подвергался недугам, умирал и истлевал”.
Косой называл иконы идолами и подводил к ним разные изречения Ветхого Завета, направленные против богослужения, вооружался против поклонения мощам и по этому поводу указывал на Антония Великого, который порицал египетский обычай сохранять тела мертвых. Монастыри он называл человеческим изобретением и указывал, что ни в Евангелии, ни в апостольских сочинениях нет о них ни слова.
“Плотское мудрование, – говорил он, – господствует у ваших игуменов, митрополитов, епископов. Они повелевают не есть мяса вопреки словам Христа: “Не входящее в уста сквернит человека. Они запрещают жениться прямо против слов Апостола, который заранее называл “соженными совестью” тех, которые будут возбранять жениться и удаляться от разной пищи.
Они знают только пение да каноны, чего в Евангелии не показано творить, а отвергают любовь христианскую, нет у них духа кротости, – они не дают узнать нам истину, гонят нас, запирают в тюрьмы. В Евангелии не велено мучить даже и неправых. Господь сам указал это в своей притче о плевелах, а они нас гонят за истину”.
В Литве Феодосий и его соучастники успешно распространяли свою ересь. Конец Феодосия неизвестен.
[1] На нем были архиепископ ростовский Никандр, суздальский епископ Афанасий, рязанский Кассиан, тверской Акакий, коломенский Феодосии, сарский и подонский Савва и многие архимандриты, игумены и протопопы.
[2] …уподобился Арию – Арий – александрийский священник III-IV вв., учил о неравенстве Иисуса Христа с Богом-Отцом. На Никейском соборе 325 г. осужден как еретик. Основатель арианства.
[3] Надобно верить во всем Адриану. – Адриан I – папа римский (772-795), выступал против иконоборцев и Адоптианской ереси, одним из положений которой было подчиненное положение Сына Божия в сравнении с Богом-Отцом. Представители этой ереси утверждали, что только по милости Божьей и усыновлению его Богом-Отцом Иисус Христос стал Сыном Божьим.
[4] Будный был автором арианского Катехизиса на латинском и русском языке и переводчиком Св. Писания на польский язык.
