Коркунов. Указ и закон. 1894. С. 45-193.
Мы определили государство, как общественный союз, наделенный самостоятельною принудительною властью, но не выяснили еще, что такое власть?
Со времен схоластики установилось, и до сих пор остается господствующим понимание власти, как воли, единой, надо всем в государстве господствующей воли. При этом одни отождествляют государственную власть с волей конкретных правителей; другие же считают государственную власть какою-то высшею волею, а конкретных правителей только органами проявления этой высшей воли, отличающейся от их личной воли.
На первый взгляд может показаться более согласным с фактами действительности, более реалистическим, отождествление государственной власти с волею конкретных правителей. Существование у них воли — бесспорный факт, и гражданам на каждом шагу приходится сталкиваться с проявлениями этой воли.
Напротив, существование какой-то особой, высшей воли есть только предположение и притом довольно туманное. Эта предполагаемая высшая воля практически проявляется все-таки только в велениях и действиях тех же правителей государства.
Этим и объясняется, почему и до сих пор находятся в политической литературе защитники отождествления государственной власти с личной волею конкретного правителя. Наиболее видным представителем этого направления является в настоящее время мюнхенский профессор Макс Зейдель.
Однако реалистическим такое понимание государственной власти может быть названо разве в том смысле, что оно не опирается ни на какие произвольные метафизические предположения. Существование конкретных правителей государства и их воли, бесспорно, совершенно реальный факт, но одним этим фактом невозможно объяснить явлений государственного властвования.
Подчинение государственной власти не может быть объяснено только личным могуществом правителя. Политическая история зауряд представляет примеры того, как тысячи подчиняются велениям одной, иногда совершенно ничтожной личности, лишь в силу того, что личность эта признается почему-либо представителем государственной власти.
И наоборот, выдающимся политическим деятелям приходится прикрываться, для обеспечения подчинения себе толпы, именем такого лица, лишенного всякого действительного значения и силы, но признаваемого представителем государственной власти. Вместе с тем, подчинение конкретным правителям никогда не бывает безусловным.
Им повинуются лишь настолько, насколько видят в них представителей чего-то стоящего выше их личной воли. Раз по общему сознанию деятельность правителей получает характер личного произвола, подчинение им ослабевает и делается неизбежным революционный переворот.
Все это приводит к убеждению, что подчинение государственной власти обусловлено чем-то таким, что не зависит от личных качеств и личной воли отдельных правителей, и господствующее в политической литературе направление признает правителей лишь органами, лишь выразителями какой-то высшей воли, которой их личная воля должна подчиняться.
В средние века этой высшей волей, проявляющейся в действиях правителя, признавалась божественная воля. Политические теории нового времени заменили религиозную основу учением об общественном договоре.
Государственная власть объяснялась ими, как общая воля граждан, договорившихся образовать государство и подчиняться на определенных условиях так или иначе устроенному правительству.
Согласно этой теории, правительство властвует лишь настолько, насколько осуществляет своими велениями выразившуюся в общественном договоре общую волю. С начала настоящего столетия договорная теория происхождения государств заменяется иными.
Государство уже не считают более произвольным установлением людей, а объективно необходимой формой человеческого общения, необходимым закономерным продуктом исторического процесса.
И сообразно с этим в объяснении государственной власти коллективная воля конкретных личностей, заменившая собою божественную волю, заменилась в свой черед абстрактною волею самого государства, как особой, самостоятельной личности.
Решительное большинство современных государствоведов так и объясняют государственную власть, как волю самого государства, в отношении к которому правительство является лишь его органом.
Такое объяснение нельзя, однако, признать удовлетворительным научным объяснением. Прежде всего государство может быть признано личностью, наделенной особой волей, лишь в смысле юридической фикции. Чтобы быть реальной личностью, государству недостает необходимого условия каждой личности — единства самосознания.
Но фикции могут служить только средством разобраться в сложных явлениях действительности, сводя их в нашем мышлении к простой и удобно обозреваемой схеме; дать действительное объяснение явлений фикция не может.
Затем, власть есть именно то, что объединяет государство в одно целое. У каждого государства своя особая власть, и там, где мы замечаем несколько властей, мы признаем и существование не одного, а нескольких государств. Поэтому, если власть — воля, она должна быть единою волей.
Между тем, всех проявлений государственного властвования невозможно объяснить, как проявления все одной и той же воли. В исторической деятельности жизнь государства представляет не проявление надо всем господствующей единой воли, а борьбу многих противоположных воль.
И юридическая организация государств строится большею частью на сочетании действия нескольких самостоятельных, друг от друга независимых воль, как это мы видим в особенности в конституционных монархиях, в основе организации которых лежит именно взаимодействие воли монарха и воли, выражаемой народным представительством.
И притом это не обусловлено только фактическою множественностью воль, влияющих на ход государственной жизни, которые бы конституции государств всегда бы стремились свести к единству, соединить в одну волю. Напротив, очень часто конституции сами нарочно, так сказать, дробят волю учреждений, призванных осуществлять функции государственной власти.
Очевидно, единство воли не представляется тут желательной целью, а, наоборот, злом, которое заботятся устранить. Такое значение имеют, напр., раздвоение народного представительства на две палаты, установление различного порядка для обсуждения палатами обыкновенных и конституционных законов и т. п.
Если бы государственная власть была единой волей, задачей всей государственной организации должно бы тогда быть обеспечение господства этой единой воли, и было бы совершенно невозможно существование разделения властей и самоуправления, предполагающих именно, что отдельные функции власти осуществляются обособленно и независимо друг от друга.
Но, что имеет еще больше значения для опровержения волевой теории власти, явления государственного властвования не могут быть объяснены все, не только как проявления единой воли, но и вообще как проявления воли.
Момент воли всего ярче проявляется в законодательстве. Собственно законодатель повелевает, судья — судит, администратор — действует. Поэтому, если бы власть была волей, основной и необходимой ее функцией должно бы быть законодательство.
Между тем, на первичных стадиях своего развития государства живут обычным правом и потому обходятся вовсе без законодательства; напротив, без суда и исполнительной власти государство никогда не обходится. Затем, велениям органов власти подчиняются не одни граждане, но точно так же иностранцы, раз они находятся на территории государства.
Власть же государства над его собственными гражданами выражается не в том только, что они пассивно подчиняются велениям органов правительства, а в том также, что они сознают себя обязанными активно относиться к потребностям государства. Граждане, в отличие от случайно попадающих в него иностранцев, дают государству гораздо больше простого пассивного исполнения велений.
Они сами идут навстречу запросам государственной жизни; активно и по собственной инициативе поддерживают благосостояние и могущество государства, содействуют его развитию.
Гражданин выполняет свой долг подчинения власти государства не только, когда исполняет веления правительства, но точно так же, если еще не больше, и тогда, когда стремится разъяснить действительные нужды государства или предупредить ошибки и злоупотребления правителей.
Если бы подчинение граждан государству свелось к одному только исполнению обращенных к ним велений, государство не могло бы существовать – оно бы неизбежно распалось. Авторитет велений органов власти основывается, конечно, не на внешней, физической силе. Органы власти всегда составляют меньшинство.
Долженствующих повиноваться всегда больше, чем повелевающих. Авторитет велений власти основывается всегда в конце-концов на признании их обязательности со стороны общества. Каждый отдельный гражданин вынужден подчиняться велениям органов власти не потому только, что повелевающий от него этого требует, но и потому, что все общество признает для него эти веления обязательными.
Но такое признание необходимости исполнения каждым обращенных к нему велений и обусловленное им нравственное понуждение других к подчинению не есть уже исполнение велений, а составляет деятельное к ним отношение. Такое признание, составляющее главное основание государственного властвования, само не может уже основываться на подчинении велениям органов власти.
Наконец, ко всему сказанному следует еще присоединить, что и вообще понятия власти и воли не могут быть отождествляемы. Воля не есть сама по себе власть. Воля бывает и бессильная, и безвластная. Власть приходит к воле извне, придается ей чем-то другим, лежащим вне воли, в самой воле не заключающимся.
Воля стремится к власти, получает власть. Поэтому власть есть нечто внешнее для воли, служащее ей объектом. С другой стороны и власть не предполагает непременно наличности властвующей воли. Если взять самый простой случай власти одного человека над другим, она возможна помимо и даже вопреки воле властвующего.
Человек, властвующий над другим обаянием святости, ума, таланта, красоты, властвует, часто и не думая о том, даже сам не желая, тяготясь такой властью. Аскет, совершающий подвиг умерщвления плоти, не жаждет, конечно, власти. Он подавляет в себе все вообще желания и именно в силу этого получает часто великую власть над людьми.
Таким образом, понятие власти ни в каком отношении не совпадает с понятием властвующей воли. Бывает, что властвует воля, но далеко не всякое властвование предполагает направленную на то волю. Властвуют воображаемые божества, не только не имеющие действительной воли, но вовсе и не существующие.
Точно так же властвуют над людьми представления о многом таком, что вовсе и не может быть причастным воле, напр., представление о грозящей беде, болезни, суеверия и т. п. Все это заставляет признать, что власть не предполагает непременно направленной на властвование воли.
Властвование предполагает сознание не с активной стороны, не со стороны властвующего, а с пассивной стороны, со стороны подвластного. Все, от чего человек сознает себя зависимым, властвует над ним, все равно, имеет ли оно и даже может ли иметь волю. Для властвования нет надобности, чтобы это сознание зависимости было реально.
Не требуется даже, чтобы существовало то, идея о чем властвует над человеком. Для властвования требуется только сознание зависимости, а не реальность ее. Другими словами, власть есть сила, обусловленная не волею властвующего, а сознанием зависимости подвластного. Если так, то и для объяснения государственной власти нет надобности наделять государство волей, олицетворять его.
Так как власть есть сила, обусловленная сознанием зависимости подвластного, то и государство может властвовать, не обладая ни волею, ни сознанием, только бы составляющие его люди сознавали себя зависимыми от государства. Государственная власть — не чья-либо воля, а сила, вытекающая из сознания гражданами их зависимости от государства.
