Международные события во второй половине XVII столетия и в XVIII в. нельзя понять, не имея в виду государственного и общественного строя, который установился в государствах Западной Европы в это время.
Политический порядок, возникший в континентальных европейских государствах на развалинах феодальной системы, должен был привести, в естественном своем развитии, к повышению единоличной королевской власти и устройству ее на тех самых началах, которые лежали в основании политического авторитета и прав феодалов.
Короли сделались преемниками всех прерогатив, которыми прежде неограниченно пользовались феодальные сеньоры в отношении как своих земель, так и населения, на ней находившегося.
Если феодалы считали принадлежащие им лены своей частной собственностью, то и король, отняв феодальные участки в свою пользу, стал смотреть на государственную территорию как на свою вотчину, которой он может распоряжаться по личному усмотрению.
Если население феодальных владений относилось к своему господину как к покровителю, который, взамен оказываемой защиты, требовал безусловного подчинения своей власти, то в такое же положение стало оно и по отношению к королю, воля которого сделалась единственным законом для его подданных.
Так выработался на континенте Европы принцип неограниченного королевского самодержавства, применение которого в отдельных случаях, правда, прикрывалось либеральными формами, было выставляемо как требование государственного блага, интересов и нужд народа, но содержание которого было старое, средневековое.
Этот порядок назывался во Франции “просвещенным деспотизмом”[1], у германских юристов и историков он получил название “полицейского государства”.
Абсолютизм королевской власти нашел прочную опору в общественном устройстве европейских государств, которое в эту эпоху было более или менее одинаковое у всех западных народов континента[2]. Из феодальной аристократии образовалось здесь сословие дворянства, наделенное огромными привилегиями и не обязанное нести никаких повинностей в пользу страны.
Рядом с ним стояло духовенство, высший слой которого, по общественному положению, правам и льготам, ничем не отличался от дворянства[3]. Не таково было положение третьего сословия и земледельческого класса. Торговый класс, представители промышленности, знания, искусства могли бы с честью и пользой для страны принимать участие в управлении, но доступ к высшим должностям для них был закрыт.
Что касается, наконец, крестьян, то они составляли податную силу, на счет которой существовало государство и поддерживали свой блеск и праздность высшие сословия; в противоположность последним, крестьяне имели одни обязанности и никаких прав.
Правительство стало на сторону дворян и высшего духовенства. Оно приблизило к престолу представителей того и другого класса, предоставляло им одним занимать высшие придворные и государственные места, окружало их всевозможными почестями и тесно связывало их интересы со своими.
Опираясь на содействие и беспрекословное подчинение этих классов, королевская власть могла неограниченно преследовать внутри государства свои личные желания и династические интересы.
Социальный порядок, сложившийся в континентальных европейских государствах в XVII и XVIII вв., резко отразился на международных отношениях этого времени. Те цели, к которым стремилась абсолютная королевская власть в пределах своего государства, руководили и ее международной политикой.
Личные и семейные интересы государей преобладали в международных отношениях XVII и XVIII вв. над всеми другими задачами государств. Общественные нужды и стремления не были в то время удовлетворяемы ни в одном континентальном европейском государстве; тем более они не могли найти уважения в области международных сношений.
В глазах европейских монархов этой эпохи подданные не имели никаких прав по отношению к государственной власти, представляемой лицом государя. Неограниченная королевская власть произвольно распоряжалась собственностью и жизнью своих подчиненных.
Это неуважение к праву отдельного лица во внутреннем управлении оказало существенное влияние на общий характер международных отношений в рассматриваемое время.
Стремясь всеми силами осуществить свои личные эгоистические цели, государи не признавали никаких прав за иностранными народами и их государями и не разбирали средств в достижении поставленной себе задачи. Макиавеллизм был лозунгом внешней политики и масштабом для определения обязательности международных договоров.
Тем не менее, подобно тому, как внутри государств самые произвольные распоряжения правительства мотивировались соображениями пользы и блага народа, так и в международных отношениях этого времени все войны и захваты чужих владений, как бы они ни были несправедливы и бессовестны, неизменно прикрывались видом справедливости и права, торжественно провозглашаемых в королевских манифестах и декретах.
Государственные люди этой эпохи с любовью цитируют в своих дипломатических актах сочинение Гуго Гроция, отца науки международного права, и ссылаются на самые возвышенные принципы нравственности и права, чтобы прикрывать ими возмутительнейшие нарушения основных прав народов[4].
После Вестфальского мира главную роль в международных отношениях европейских государств играла Франция. Преобладающее влияние ее на европейские дела особенно сильно сказывалось в конце XVII и начале XVIII вв., когда французский престол занимал Людовик XIV.
Личная королевская политика, господствовавшая на континенте Европы в течение всего рассматриваемого периода, нашла в этом государе наиболее типичного своего представителя.
Территориальные приобретения, расширение границ своего государства за счет соседних держав – такова была задача, которую поставил себе Людовик XIV. Она разрешалась как дипломатическими переговорами, так и захватами и войнами, которые наполняют все царствование этого замечательного государя[5].
Обстоятельства были благоприятны для планов французского короля. Государственное устройство Франции позволяло ему бесконтрольно распоряжаться всеми силами своего народа; он располагал огромными материальными средствами, оставленными ему его предшественниками; он имел устроенные и лучшие в то время войско и флот.
Напротив, другие европейские государства или были ничтожны в военном отношении, как Голландские Штаты, или представляли, подобно Германской империи, полнейшее общественное разложение и политическое бессилие[6].
Щедро платимыми субсидиями Людовик XIV заставлял беспрекословно повиноваться себе германских государей и таким же образом поддерживал союз с правительством Карла II и Иакова II, королей английских, и со шведским королевством.
При этих условиях Людовик XIV начал первую свою войну с Испанией, которая не соглашалась уступить ему добровольно Бельгийские провинции, требуемые французским королем на том основании, что они составляют законное наследство его жены, как единственной дочери от первого брака Филиппа IV испанского (par le droit de devolution).
Война за бельгийское наследство окончилась Аахенским миром в 1668 г., благодаря союзу и посредничеству Голландии, Англии и Швеции. На основании этого мира Людовик XIV приобрел 12 фландрских городов с их округами[7].
Раздраженный вмешательством Голландской республики, по инициативе которой составился вышеупомянутый тройственный союз, Людовик XIV в 1672 г. объявил ей войну, имея своими союзниками английского и шведского королей.
На стороне Голландии находились: германский император, Дания, Испания и Бранденбург. По мирному Нимвегенскому трактату (1678 г.) Людовик получил Франшконте, показав удивительное искусство в разъединении своих противников и в подчинении каждого в отдельности своим условиям[8].
Удачный мир в Нимвегене поощрил французского короля к дальнейшим захватам. В 1680 г. он учредил особые судебные комиссии – chambres de rennion, с назначением исследовать, какие земли находились в ленной зависимости от округов, принадлежащих Франции по трактатам Вестфальскому, Аахенскому и др.
Князья Германской империи и представители эльзасских и фландрских городов призывались в эти суды для доказательства законных своих прав на независимое существование, причем малейшее сомнение служило предлогом для присоединения их владений к французской территории. Этим путем Людовик XIV захватил в свою пользу значительное число городов и деревень в Германии и в испанских Нидерландах[9].
Напрасно испанский король и Голландские Штаты обращались к Версальскому двору с представлениями и протестами против такого вопиющего нарушения прав независимых государств: Людовик XIV оставлял их без всякого внимания.
Убежденный в собственной силе и слабости других государств, он продолжал самовольно распоряжаться чужими владениями. Не объявляя войны, он осадил и занял город Люксембург; такая же судьба постигла Страсбург.
Со времени английской революции 1688 г. отношение континентальных европейских государств к Франции мало-помалу изменяется.
Из всех государей того времени только штатгальтер Голландской республики, Вильгельм, принц Оранский, ясно видел общую опасность для всех государств от ненасытного честолюбия французского короля и имел мужество бороться, насколько было возможно, с его притязаниями на неограниченное господство в Европе.
Лучшим средством остановить захваты Людовика XIV он считал практическое осуществление идеи политического равновесия государств посредством заключения между европейскими государствами общего союза для охраны своей самостоятельности и независимости от посягательств честолюбивого монарха.
Но эти союзы мало удавались голландскому штатгальтеру, пока он не был приглашен, в 1688 г., занять вакантный английский престол.
В качестве английского короля Вильгельм Оранский располагал уже достаточным влиянием, силами и средствами, чтобы образовать общеевропейскую коалицию, которая и организовалась благодаря его стараниям, в 1689 г., во время войны Людовика XIV с Германской империей.
Кроме последней и Англии, в союз вошли Голландия, Бранденбург, Швеция, Дания, Испания и Савойя. Но коалиции не удалось победить Людовика XIV. Последний опять успел разделить союзников и предписал каждому свои условия мира. Рисвикский мирный конгресс (1697 г.) утвердил за Францией владение Страсбургом и обогатил ее значительными территориальными приращениями за счет Испании[10].
Мир в Рисвике был торжеством для французской политики, благодаря полнейшему отсутствию единодушия в действиях союзников. Вся тяжесть войны падала на Англию и Голландские Штаты, тогда как германский император и имперские князья отличались крайней бездеятельностью и равнодушием не только к общеевропейским интересам, но и к собственной пользе.
Это непонимание собственных выгод со стороны империи и ее государей до того возмутило Вильгельма Оранского, что он решился не связывать больше интересы английского народа с их интересами. Поэтому после Рисвикского мира он изменил свою политику и в 1698 г., в Гааге, заключил с Людовиком XIV трактат о разделе испанских владений, ввиду близкой смерти бездетного Карла II[11].
Но соглашение это не могло получить осуществления. Раздраженный проектом разделения своего королевства, Карл II, после смерти в 1699 г. баварского наследного принца, которого он первоначально назначил своим преемником, составил завещание в пользу внука Людовика XIV, Филиппа Анжуйского.
Когда Карл II умер (1700 г.), Филипп Анжуйский, с согласия французского короля, был объявлен законным государем всех испанских земель, как европейских, так и за океаном[12].
Приняв завещание, Людовик XIV нарушил раздельный трактат, заключенный с английским королем, и возбудил опасение всех европейских государств за равновесие, так как Филипп Анжуйский и его потомство могли соединить короны испанскую и французскую, в одном лице.
Поэтому против Франции снова составилась коалиция, в которой участвовали: Германская империя, Англия, Голландия, Пруссия, Португалия и Савойя. Сторону французского короля приняла одна Испания.
Война за испанское наследство (1701-1713 гг.) довела Францию до полного истощения. Ряд решительных неудач французских войск заставил Людовика просить о мире, который был окончательно заключен в Утрехте в 1713 г.
Побежденный король все-таки достиг своей главной цели: Филипп Анжуйский был признан испанским королем. Но ради поддержания европейского равновесия Утрехтский мирный трактат определил, что Франция и Испания никогда не должны быть соединены под одной короной[13].
Кроме того, Испания уступила в пользу Австрии Бельгийские провинции и, сверх того (Баденским трактатом 1814 г.), Ломбардию и Неаполь. Англия приобрела Гибралтар, с сохранением за испанским правительством права первой его покупки, если бы она когда-либо пожелала отказаться от владения этой крепостью. Франция уступила Англии часть своих североамериканских колоний и обязалась срыть укрепления Дюнкирхена[14].
После заключения Утрехтского мирного трактата в международной системе европейских государств произошли существенные перемены. В 1715 г. умер Людовик XIV, и Франция на некоторое время перестает быть угрозой европейскому миру.
Швеция, возведенная гением Густава-Адольфа в степень первоклассной европейской державы, была истощена непрерывными войнами Карла X и Карла XII, и в начале XVIII в., благодаря раздорам олигархических партий за обладание государственной властью, должна была отказаться от выдающейся роли во внешней политике.
В то же время новое могущественное государство – Россия – впервые вступило в живые сношения с Западной Европой, и, победив в великой Северной войне своих исконных врагов, шведов, окончательно утвердило свое положение в семье культурных европейских народов.
[1] Вот ответ Людовика XV парижскому парламенту 3 марта 1766 г.: “C’est en ma personne seule que reside l’autorite souveraine… C’est a moi seul qu’appartient le pouvoir legislatif sans dependance et sans partage. L’ordre public tout entier emane de moi…”. (Taine. Les origines de la France contemporaine, t. I, p. 16). Gneist. Rechtsstaat, S. 155 u. flg
[2] Tocqaeville. L’ancien régime, p. 68: „… dans tonte l’Europe alors, les mêmes droits féodaux, précisément les mêmes, se retrouvaient”.
[3] Taine, loc cit., p. 21. Tocqueville. L’ancien régime, p. 150 et. suiv.
[4] М. Bernard. Four lectures, p. 78.
[5] Весьма удачны слова о Людовике XIV Macaulay, (History of England, t. I, p. 199): „In his dealings with foreign powers he had some generosity, but no justice…, he broke trough the most sacred ties of public faith without scruple or shame whenever they interfered with his interest of that, what he called his glory”.
[6] Cp. Ranke. Abhandlungen und Versuche. Lpz 1872, S. 4 flg.
[7] Ranke. Französische Geschichte (Lpz. 1869). Bd. III, S. 231 flg.
[8] Dumont. Corps universel diplomatique du droit des gens, t. VII, part. l-re. p. 350. Macaulay. History of England, t. III, p. 122.
[9] Legrelle. Louis XIV et Strasbourg. Paris 138-1, 4-me éd.
[10] Dumont, t. VII, 1-re part, p. 381 etc. – Macaulay. History of England, t. IV, p. 788, дает меткую характеристику порядка ведения дипломатических переговоров на Рисвикском конгрессе.
[11] Ranke. Englische Geschichte (Lpz. 1872). Bd. VII, S. 152 u. flg. Dumont, t. VII, 1-re part., p. 442 etc.
[12] Mignet. Négociations relatives à la succession d’Espagne sous Louis XIV. tome I, Introduction, p. LX et suiv. Cp. Wheaton. Histoire, t. I, p. 115 et suiv.
[13] Это постановление Утрехтского трактата получило новое подтверждение в дипломатической переписке между Англией и Францией, происходившей с 1842 по 1847 г., по поводу женитьбы французского принца герцога Монпансье на сестре испанской королевы Изабеллы. См. Lawrence. Commentaire sur Wheaton, t. II, p. 209 et suiv. Phillimore. Commentaries, t. III, p. 207.
[14] Dumont. Corps universel diplomatique du droit des gens, t. VIII, part 1, p. 339. De Clercq. Recueil des traités de la France, t. I, p. 1. Cp. Garden. Histoire des traités, t. II, p. 305 et niv.
