Законный состав проступка угрозы, по нашему действующему уголовному законодательству, определяется уставом о наказаниях, налагаемых мир. суд. (139-141), но определяется без достаточной точности.
Учинителем этого проступка может быть только человек, находящийся в состоянии вменяемости (Уст. 10 п. 2-3; 139-141).
Какое благо человека является постоянным предметом посягательства при проступке угрозы, это не определено нашим уставом о наказаниях, ни прямо, ни косвенно.
Большинство наших ученых[1] как, например, Белогриц-Котляревский, Есипов, Фойницкий, признает этим предметом посягательства свободу человека.
Этого взгляда держится и наше уголовное уложение в его еще не действующей 26-й главе. Хотя оно и не высказывается об этом прямо, зато дает совершенно ясные косвенные указания.
Так, предусматривая общий проступок угрозы (510), оно не провозглашает свободы предметом этого посягательства, но за то помещает этот проступок в свою 26-ю главу, а эта глава озаглавлена словами: „о преступных деяниях против личной свободы”.
Это взгляд, однако, нельзя признать логически правильным.
В самом деле, если посягатель, не преследуя никакой преступной цели, входящей в состав другого преступления или проступка, серьёзно грозит человеку или близким ему лицам посягательством на их жизнь, телесную невредимость, телесную неприкосновенность, половую неприкосновенность или свободу или грозит огнем, взрывом или потоплением их ценному имуществу и притом грозит только посредством устного, писанного или печатного слова или посредством изображения, без готовности к немедленному исполнению угрозы; в таком случае угрожающий нарушает неизбежно прежде всего и сильнее всего то драгоценное благо человека, которое называется душевным спокойствием.
Правда, угрожающий стесняет нередко, сверх того, и правомерное поведение угрожаемой личности или ее близких; однако это стеснение происходит в действительности только во многих случаях, но далеко не во всех. Напротив, есть очень много случаев, где угрожающий нарушает только душевное спокойствие угрожаемого человека.
Точно также бывает, что угроза не только нарушает неприкосновенность душевного спокойствия угрожаемой личности, но оскорбляет и честь этого лица. Однако, и это соединение угрозы с оскорблением встречается только в меньшинстве случаев. В большинстве же угроза посягает только на неприкосновенность душевного спокойствия угрожаемой личности.
При правильном распределении уголовных правонарушений на группы по предметам посягательства, необходимо классифицировать уголовные правонарушения по их постоянным предметам посягательства, а не по переменным.
Каждая группа уголовных правонарушений должна быть классифицирована в кругу других групп лишь по тому правоохраняемому человеческому благу, которое подвергается нападению при всех уголовных правонарушениях этой группы, а не по тому, которое страдает только при некоторых, или многих, или даже очень многих из этих правонарушений.
В виду этого, и групповым характеристичным предметом посягательства, при проступке угрозы, следует признать неприкосновенность душевного спокойствия, а не свободу правомерного поведения и не честь человека.
К этому заключению очень близко подходит С.В. Познышев.
Прежде он держался господствующего мнения и полагал, что предметом посягательства, при проступке угрозы, служит свобода человека (Познышев – Особенная часть. 1905. с. 120-122). А в 1909 г. он отказался от этого мнения.
„Всего правильнее видеть в угрозе, говорит он теперь (Познышев – Особенная часть. 1909. с. 136), посягательство, примыкающее к преступлениям против свободы”… „Своим объектом, продолжает он (с. 136), угроза имеет чувство безопасности”.
К этому взгляду следует отнестись с большим вниманием. Дело в том, что, учиняя проступок угрозы, преступник посягает на неприкосновенность душевного спокойствия человека и притом посягает на нее в области чувства безопасности.
В виду этого сведения, определяя постоянный предмет постоятельства в проступке угрозы, как можно точнее, мы должны сказать, что этим предметом является неприкосновенность душевного спокойствия человека в области чувства безопасности.
Что касается до тех случаев, где человек одним и тем же устным или писанным словом или изображением не только нарушает неприкосновенность душевного спокойствия другой личности, но и неосторожно оскорбляет честь этого лица, то в этих случаях мы имеем перед собой, с точки зрения культурного уголовного права, не один проступок угрозы, но идеальное стечение двух проступков: а именно – угрозы и неосторожного оскорбления.
Если же человек одним и тем же устным или писанным словом или изображением не только нарушает неприкосновенность душевного спокойствия другой личности, но и неосторожно стесняет свободу правомерного поведения этого лица, то перед нами находится, с точки зрения культурного уголовного права, только один проступок угрозы.
Дело в том, что культурное уголовное право, руководясь указаниями уголовной политики народного благосостояния, не признает неосторожных посягательств на свободу преступными в тех случаях, когда эти посягательства выступают в отдельности.
Не признаются же они преступными потому, что в огромном большинстве случаев учиняются такими людьми, которые вовсе не страдают состоянием преступности или страдают им только в слабой степени, не заслуживающей такого сильного отпора со стороны государства, как наказание.
Отвергая же преступность неосторожных посягательств на свободу там, где они выступают отдельно, культурное уголовное право, будучи последовательным, не может признать преступности этих посягательств и в тех случаях, когда они являются в связи с другими уголовными правонарушениями.
Переходя от объекта проступка угрозы к преступному деянию, мы должны сказать, что для наличности проступка угрозы, по нашему действующему уголовному законодательству, необходимо учинение такого деяния, которое вполне подходило бы под понятие преступного деяния, свойственного какому-нибудь из видов проступка угрозы, предусмотренных уставом о наказаниях, налагаемых мир. суд. (139-141).
Преступное деяние, при проступке угрозы, имеет две составные части: внешнюю и внутреннюю.
Внешняя часть этого преступного деяния отличается двухчленным составом. Членами ее служат:
1) внешнее действие или действия посягателя, выражающие собой устное или письменное заявление посягателя другому человеку о своем намерении подвергнуть этого человека или близкое ему лицо насильственному действию, или лишить кого-нибудь из них жизни, или произвести поджог их имущества [Уст. 139-141] и
2) отсутствие опасности немедленного приведения заявляемого преступления или проступка в исполнение [Уст. 139-141].
Хотя в уставе о наказаниях и нет прямого указания на 2-й член внешней части преступного деяния в проступке угрозы, но зато есть некоторое косвенное указание. Оно заключается в словах устава (139-141), что виновный в проступке угрозы не имеет „притом корыстной или другой преступной цели (28)”.
А это косвенное указание приобретает совершенно ясное значение, если принять во внимание, что в действительной жизни, на деле, отсутствие опасности немедленного приведения заявляемого преступного зла в исполнение служит постоянным отличительным признаком отдельного самостоятельного проступка угрозы от угрозы, входящей в состав другого преступления или проступка, в качестве средства к достижению определенной специальной преступной цели.
Что касается внутренней части преступного деяния при проступке угрозы, то эта часть воплощается в виновности посягателя, характеризуемой умыслом.
Хотя устав о наказаниях, определяя проступок угрозы, и не требует умысла от посягателя, а требует вообще лишь виновности, тем не менее требование умысла должно быть выставлено, при точном изложении внутренней составной части преступного деяния в этом проступке, так как в действительной жизни всякая действительная, серьёзная угроза всегда бывает только умышленной.
[1] Белогриц-Котляревский – Учебник. с. 379-380. – Есипов – Угол. право. Ч. Особ. Преступления против личности и имущества. с. 64-65. – Фойницкий – Курс. с. 90-92.
