Говоря о действии закона в условиях времени, надо различать вопрос о границах закона во времени вообще от того же вопроса в отношении к юридическим событиям, подлежащим обсуждению на основании либо более раннего, либо более позднего закона.
А) Действие закона, по общему правилу, не ограничено никаким сроком, и, возникая в момент публикации, продолжается до тех пор, пока закон не отменен той же властью, которая его издала, и тем же порядком, каким он был издан.
Начальным моментом действия закона служит его публикация, если он сам не указывает на более поздний срок своего вступления в силу, а конечным – его отмена, и притом не только в законодательном порядке, но и путем противного закону обычного права, которое может так же отменяться законом, как и отменять этот последний.
Однако с отменой закона в порядке обычного права мы встречаемся сравнительно редко, она обставляется различными затруднениями и часто оспаривается, как мы это уже видели, не только в законодательной практике, но и в юридической литературе.
Отмена же закона в законодательном порядке есть неоспоримый и общепризнанный способ прекращения его действия, и она может быть или прямо выражена в тексте данного закона (abrogatio expressa), или вытекать из его содержания, когда оно противоречит содержанию прежнего закона (abrogatio tacita).
Противоречащие друг другу части нового и старого закона не могут применяться одновременно: первые отменяют необходимо последние, и если новые законы не упускают обыкновенно указывать в своем тексте и на отменяемые ими старые законы и правительственные распоряжения, то указание это излишне: оно лежит в самом принципе молчаливой отмены закона и ничего к нему не прибавляет.
И это само собой подразумеваемое уничтожение старого закона противоречащим ему новым законом выражают обыкновенно положением: lex posterior derogat priori, т. е. последующий закон отменяет предыдущий. Следует только помнить, что это – не антиномия, не противоположение, не целостная отмена одним законом другого, а отмена лишь того, что стоит в действительном противоречии с новым законом.
Возьмем, напр., наши Судебные Уставы 20 ноября 1864 г.: они не прямо отменили прежнее процессуальное законодательство, а отменили его лишь в тех частях, в которых оно противоречило им, и оставили его в других частях в силе.
Объяснить, как далеко идет в каждом отдельном случае противоречие между новым и старым законом, есть дело толкования законов, представляющее особенные трудности в тех случаях, когда новый закон не покрывает своим содержанием старого и становится к нему в отношение правила к допускаемым из него исключениям.
Здесь возникает часто следующий вопрос: отменяет ли новый закон только противоречащий ему старый закон или, вместе с ним, и признанные этим последним исключения из своего действия?
Этот вопрос не имеет значения, когда новый закон просто отменяет старый, не ставя на его место никакого нового правила: в этих случаях прежние исключения не только остаются в силе, но и сами делаются правилом.
Но если новый закон ставит на место одного правила другое с отличным от первого содержанием, то вопрос об устранении им вместе со старым правилом и допущенных из него этим же правилом исключений получает особое значение и может быть разрешен только на основании толкования законов.
Принцип для решения этого вопроса выражали прежде в следующих словах: lex posterior generalis non derogat priori speciali, т. е. последующий общий закон не отменяет предыдущего специального закона (в смысле исключения из общего правила). Но теперь этот принцип оставлен ввиду недопустимости презумпции как за узкое, так и за широкое толкование исключений из какого бы то ни было правила.
То и другое толкования зависят от совокупности обстоятельств, определяющих отношение между новым и старым законом, и различием этих обстоятельств обусловливается, естественно, и различное разрешение поставленного вопроса. Например, закон, устанавливающий новый срок для совершеннолетия, не затрагивает в случаях сомнения существующего срока совершеннолетия для занятия трона.
Напротив, немецкий имперский закон 1875 г. о заключении браков устранил и прежние исключительные формы брака в роде молчаливого, принудительного и других отживших теперь свой век видов этого учреждения[1].
Положение о неограниченном во времени действии закона терпит исключения и в тех случаях, когда законы издаются только на известное время, как, напр., военное, или по поводу каких-нибудь особых и преходящих целей, напр., борьбы с холерой, преследования какой-нибудь партии и т. д.
В этих случаях действие закона ограничивается продолжительностью того времени, на которое он издан, и наличностью тех отношений, которые им предполагаются: вместе с устранением этих отношений или истечением установленного времени действие закона прекращается само собой. Такие законы, в разряд которых можно отнести, напр., закон против социалистов Германии, называют транзиторными, или переходными.
Еще более существенное ограничение абсолютного действия закона во времени вытекает из самого понятия закона: если закон регулирует человеческие отношения, стоящие, наравне с прочими общественными явлениями, в процессе постоянного развития, то он должен изменяться вместе с условиями своего действия и уступать место, при изменении этих условий, вновь складывающимся нормам.
Оговорка “rebus sic stantibus” как бы молчаливо сопровождает каждый закон, и трудно не согласиться с Holtzendorff’ом, когда он говорит, что “закон, устанавливающий вперед свою неизменность, сам санкционировал бы свое будущее нарушение”.
В этом смысле можно утверждать, что как нет неизменного права, так нет и неограниченного во времени закона: законодатель может затруднить его изменение или отмену особыми условиями, но он не может установить неограниченного во времени действия закона.
Отсюда не следует, однако, того, чтобы закон терял свою силу от всякого изменения обстоятельств, вызвавших его к жизни: напр., усиленная ответственность содержателей гостиниц, шкиперов и т. д. была вызвана в римском праве преступными злоупотреблениями этих лиц в ведении их промысла, но она действует в наше время независимо от этих злоупотреблений.
Поэтому следует отвергнуть и популярно в прежней юриспруденции правило, по которому закон считался утрачивающим силу при отпадении повода, вызвавшего его к жизни: cessante ratione legis cessat lex ipsa[2]. Наконец, действие закона и относительно состава возникших ранее его издания юридических отношений не неограниченно, а заключено, как мы это сейчас увидим, в известные пределы.
Б) Мы встречаемся нередко с таким положением дела: выходит закон, заключающий в себе норму, которая не может быть примирена с существовавшей до тех пор нормой по тому же предмету. Тогда в одном месте и в одно время на один и тот же предмет оказывается два закона, связывающие с тем же составом фактов различные юридические последствия.
Под какой из этих двух взаимно противоречащих законов подвести юридические последствия тех событий, которые возникли во время господства старого и теперь уже отмененного закона?
Это – важнейший и труднейший вопрос в учении о действии закона во времени, и он не разрешается правилом, которое вытекает из формального принципа абсолютного действия закона, и указывает на то, что позднейший закон отменяет более ранний. Разрешение этого вопроса дается принципом, который формулируют обыкновенно в следующих словах: законы не имеют обратного действия.
В этой формуле в специальном применении к гражданскому праву отождествляют часто и другую: новые законы не затрагивают “приобретенных прав” (jura quaesita). Но мы увидим ниже, что эта последняя формула, по существу своему, неправильна и только затемняет настоящий вопрос.
Насколько отрицание обратного действия закона выражает мысль, что закон не может сделать случившееся неслучившимся и господствовать своими приказами над прошлым, принимая за начальный момент действия этих приказов не время их издания, а то прошлое, в котором действовал еще другой закон, – настолько обратное действие закона есть невозможность и логический абсурд.
Поэтому многие писатели считают такое обратное действие и при его законодательном установлении необязательным для судьи “абсолютной неправдой”[3]. Но это скорее абсолютный non-sens, чем “абсолютная неправда”, так как понятое в указанном смысле “обратное действие” противоречило бы как понятию закона, так и отношению, в котором стоит закон к тому, что им нормируется.
Не существуя до своего издания, закон может действовать только со времени этого издания, и, рассчитанный на будущее, он не может захватывать прошлое. Им нормируются отношения, которые делаются юридическими лишь тогда, когда они подпадают под его действие.
Это может произойти не ранее возникновения закона, так что деятельность призываемого впоследствии судьи состоит не в том, чтобы обратить фактическое отношение в юридическое, а в том, чтобы провозгласить уже существующее право и применить к данному отношению норму, которая сделала это отношение юридическим при самом его возникновении.
Следовательно, всякое юридическое отношение, раз оно возникло на основании того или иного закона, носит этот закон, так сказать, в самом себе и уже потому не может подлежать действию после него возникшего закона, направленного всегда на будущее, а не на прошлое.
Отсюда само собой следует, что и юридические последствия событий, имевших место при действии прежнего и уже отмененного закона (facta praeterita), обсуждаются на основании того закона, при господстве которого они возникли, и что изменения в законе не оказывают, по общему правилу, влияния на ранее возникшие юридические отношения.
Этот вывод, повторяющий другими словами исключение обратного действия закона, вытекает из самого понятия закона, и он признан как в римском, средневековом, каноническом, так и во всех новых законодательствах[4].
Не надо только думать, чтобы указанный вывод во всех случаях связывал законодателя и освобождал судью от обязанности справляться, прежде всего, с волей и смыслом закона.
Если бы мы толковали исключение обратного действия закона в смысле такой связанности законодательной и судебной власти правом, принадлежащим прошлому, то правило, о котором у нас идет речь, было бы равносильно увековечению раз установленных состояний и постоянному применению уже отмененных законов.
Но применение нового закона не есть последствие нарушения этого правила, так как, подвергая существующее право какой-либо коренной реформе, новый закон регулирует и возникшие в прошлом правовые состояния только на будущее время и только со дня своего обнародования.
Ни один закон не обеспечивает за нами отправление наших прав на бесконечное время, и когда отменяют, напр., рабство, крепостничество и другие учреждения, стоящие в противоречии с правосознанием данной эпохи, то отмена эта касается опять будущего, а не прошлого и не может уже поэтому, вопреки общераспространенному мнению, считаться обратным действием закона в точном смысле этого выражения.
Кроме того, безоборотное действие закона, как бы мы его ни понимали, не может быть признано в европейских государствах конституционным законом, ограничивающим собой законодательную власть.
Оно устанавливается обыкновенным законом, который в отношении к тем или другим правовым состояниям может быть видоизменен или отменен новым законом уже в силу формально-неограниченного суверенитета законодательной власти.
Но раз это безоборотное действие закона внесено в большинство европейских кодексов и освящено, можно сказать, всеобщим обычным правом, оно обязательно для судьи – по крайней мере, до тех пор, пока его не отменяет новый закон для какого-нибудь определенного порядка юридических отношений. И если судебное решение нарушает этот принцип вне сделанного из него новым законом исключения, оно подлежит кассации.
Лишь в Соединенных Штатах, где исключение обратного действия законов составляет конституционный закон, ограничивающий самого законодателя, и не только материально, в смысле общественного правосознания, но и формально, в смысле судебного контроля над конституционным характером всех законов, никто не обязан повиновением закону, отступающему от указанного принципа, и суд отказывает такому закону в применении.
Не следует только упускать из виду, что и в Европе обратное действие закона есть не регулирование прошлого, – что, как мы видели, логически невозможно, – а только изменение одним законом другого.
Это изменение затрагивает одно будущее и состоит в применении нового закона к правовым состояниям, унаследованным от прошлого, когда это требуется целью нового закона и выражено explicite или implicite, т. е. явно или молчаливо, в его содержании.
И единственное различие в этом отношении между законодательствами Соединенных Штатов и европейских государств заключается в том, что там применение нового закона к правовым состояниям, унаследованным от прошлого, не может быть осуществлено иначе, как в порядке, установленном для пересмотра конституционных законов, тогда как здесь, т. е. в европейских государствах, оно следует обыкновенному законодательному порядку.
Если ни один закон, как мы это видели, не может сделать случившееся неслучившимся, то ничто не препятствует уничтожению новым законом того, что существовало при действии старого. Иначе законы никогда не изменяли бы ничего, и мы были бы осуждены на вечный застой.
Следовательно, из самого существа как правового порядка, так и суверенитета законодательной власти вытекает для нее возможность и такого рода законодательного предписания, чтобы судья применял в будущем только новый закон, если бы обсуждению его подлежали даже ранее возникшие отношения и прошлые события.
При наличности такого предписания судья обязан повиноваться законодательной воле, которую он не должен только толковать в смысле обратного действия в случаях сомнения, когда законодатель не высказывается по данному вопросу.
Таким образом, безоборотное действие закона есть не что иное, как соответствующее справедливости и самому понятию закона правило толкования, не допускаемое лишь тогда, когда новый закон отменяет целые институты права и сам распространяет свое действие, хотя и в будущем, но все-таки и на прошедшие события.
Подобного намерения нельзя предполагать у законодателя уже по приведенным выше против обратного действия законов соображениям, к которым нужно присоединить еще опасность его для обеспеченности права вообще и для свободы и имущества граждан в особенности.
Куда бы мы пришли, если бы суду была предоставлена власть считать само собой подразумеваемым уничтожение новым законом собственности, брака и других учреждений, существующих в течение тысячелетий? Все наше культурное развитие опирается на прочность существующего правопорядка, и это основание для исключения обратного действия закона было указано еще римскими юристами.
Оно же оттенялось, хотя и не без некоторого преувеличения, Бентамом, когда он предлагал отлагать действие новых законов до возможно отдаленного будущего – для того, чтобы современные им поколения имели досуг свыкнуться с предстоящим изменением в праве, а новые поколения – воспитаться в ожидании этого изменения[5].
Приведем еще слова известного французского конституционалиста Бенжамена Констана: “Обратное действие закона есть величайшее посягательство, которое закон может совершить против самого себя; он уничтожает условия, в которых общество в праве требовать повиновения от своих членов, и ведет к потере гарантий, обеспеченных за ними взамен этого повиновения. Обратное действие лишило бы закон его характера; закон, производящий обратное действие, не был бы законом”.
В этих словах исключение обратного действия закона представляется “естественным правом” человека, выходящим за пределы компетенции законодателя, и, в смысле такого именно “естественного права”, отрицание обратного действия закона нашло себе место и в “Декларации прав человека”, предпосланной французской конституции 1793 г., и в конституциях Соединенных Штатов, и в норвежской конституции, и в прусском Landrecht’е, и во многих других законодательствах.
Все это было увлечением школы “естественного права” и опиравшихся на нее течений нового индивидуализма, готовых жертвовать правом всего народа – даже правом на его существование и развитие – тому, что называют “приобретенными правами”.
Это объясняет возникновение и той удивительной теории, которая отрицала за законами возможность воздействия на существующие юридические отношения и утверждала подчинение, напр., ленных имуществ, пожалованных при господстве давно отмененных законов, действию этих последних на вечные времена.
Правильный сам по себе принцип, вытекающий из понятия закона и рассчитанный на гарантирование личности от произвола власти, вел к недопустимым на практике последствиям – благодаря тому, что его притягивали к классовой борьбе и облекали в такую форму, которая соображалась только с одной стороной дела, направленной на гарантии личности, и упускала из виду другую, обращенную на интересы всего общества.
Старая теория отрицала обратное действие законов, в виде общего правила, а случаи допущения этого обратного действия считала отступлениями или исключениями из общего правила.
Но такое отношение между правилом и исключениями из него ничего не объясняло, было само по себе ненаучно и только подготовляло торжество изложенной в т. VIII “Системы” Савиньи теории, которая предлагала различать законы, касающиеся приобретения и потери прав, от законов, определяющих бытие юридических отношений, т. е. их существование, прекращение и видоизменение.
Положения об исключении обратного действия закона и о неприкосновенности “приобретенных прав” должны применяться, по этому учению, только к законам первой категории, тогда как в отношении к законам второй категории следует признать и обратное действие, и возможность нарушения ими “приобретенных прав”.
Для пояснения этого противоположения Савиньи приводит следующие примеры. Законы, уничтожающие рабство, крепостничество, десятину или заменяющие при защите собственности на движимости вещные иски личными, относятся к “бытию” права и допускают обратное действие.
Напротив, законы, устанавливающие письменную форму для денежных обязательств, переступающих известную сумму, или предписывающие приобретение собственности по традиции вместо обязательственного договора, имеют своим предметом приобретение и потерю прав и поэтому не допускают обратного действия[6].
Против приведенных примеров обратного действия и его исключения можно не спорить, но в первой категории этих примеров обратное действие объясняется не тем, что устанавливающие его законы имеют своим предметом бытие или небытие каких-либо прав, а тем, что они проводят в жизнь важные нравственные и экономические начала, осуществление которых было бы затруднено продолжением возникших ранее их издания состояний.
Это вызвало бы такой беспорядок и путаницу в гражданском обороте, которые не могли бы быть примирены ни с планомерным осуществлением задуманных реформ, ни с презумптивной волей законодателя.
С другой стороны, легко представить себе и такие законы, которые, отменяя, напр., права пользования родителей в имуществе детей или освобождая покупщика от ответственности за случайную гибель проданной вещи и от арендных договоров, заключенных продавцом, исключали бы вместе с тем и всякое обратное действие, несмотря на свое отношение к “бытию” права.
Во всяком случае, наделение этих законов обратным действием было бы трудно объяснить[7]. Наоборот, мы несомненно, встречаемся с обратным действием в разъясненном выше смысле и таких законов, которые прямо относятся к потере и приобретению прав: довольно указать на приводимые самим Савиньи примеры бесповоротного уничтожения рабства, крепостничества, феодальных отношений и т. д.
Сверх указываемых противоречий конструкция Савиньи повторяет и давно принятое как в литературе “общего права” Германии, так и особенно во французской юриспруденции различие между так назыв. “приобретенными правами” (jura quaesita) и простыми “надеждами” (spes) или абстрактной возможностью приобретения тех или других прав.
Обратное действие закона отвергается в отношении к “приобретенным правам” и признается в отношении к “юридическим надеждам”, напр., праву на неоткрывшееся еще наследство, на получение выгод от ожидаемой в чрезвычайных обстоятельствах рассрочки в исполнении обязательств (moratorium) или от незавершенной в своем течении давности и т. д.
Таким образом, понятие “приобретенного права” играет в этой доктрине решающую роль для всего вопроса об обратном действии закона, но оно остается, к сожалению, во-первых, чрезвычайно неопределенным и, во-вторых, лишенным всякого критерия для своего разграничения от тех юридических отношений, которые не представляют собой “приобретенных прав”.
Неопределенность понятия “приобретенного права” состоит в том, что к нему приходят различными способами и облекают его различными признаками, так что о едином и общепризнанном понятии “приобретенного права” не может быть и речи. Одни считают положение о неприкосновенности “приобретенных прав” аксиомой, не требующей доказательств, и постулатом справедливости.
Другие опираются на следующее рассуждение: право, приобретенное отдельным лицом, согласно действующему закону, есть благо, отвоеванное у общей или государственной воли; осуществляя это право, каждый так же суверенен, как суверенна общая воля, и свободен от всякого вмешательства последней в свое право.
Третьи противополагают “приобретенные права” врожденным, или “естественным”, и, основывая последние на “природе” человека, считают первые результатом его свободной деятельности.
Еще группа писателей, хорошо представленная и в наши дни, называет “приобретенными правами” такие, которые основаны на специальных юридических титулах, в противоположность тем, которые принадлежат каждому в силу его “естественной свободы”.
Наконец, с более технически-юридическими, чем метафизическими определениями “приобретенных прав”, мы встречаемся в юридической литературе XIX в., поражающей, однако, не меньшей пестротой, чем и предшествующая ей метафизическая литература.
Одна группа принадлежащих сюда писателей определяет “приобретенные права”, исходя из способов приобретения различных прав, и называет этим именем либо такие права, которые “приобретаются и усваиваются действием индивидуальной воли”, либо такие, которые приобретаются всяким признанным законом титулом.
Другая группа юристов настаивает на связи субъекта права с его объектом, и чем теснее эта связь, тем более права считаются “приобретенными”, и наоборот. Третья группа юристов отождествляет “приобретенное право” с понятием субъективного права и этим самым вскрывает, вопреки своим намерениям, бесполезность самостоятельной категории “приобретенных прав”.
Наконец,. многие из современных нам юристов комбинируют указанные выше признаки “приобретенных прав” и дают столько же различных определений этих прав, сколько они пишут сочинений[8].
При таком состоянии учения о “приобретенных правах” нельзя удивляться, что никто не откликается на брошенный недавно одним французским юристом вызов – дать сколько-нибудь удовлетворительное определение этого понятия[9].
Другой французский юрист-социолог говорит следующее: “Приобретенные права не выражают собой ничего; право или существует, или не существует, и если существует, то оно всегда приобретенное”[10].
Сюда присоединяется и отсутствие критерия, на основании которого можно было бы различить “приобретенное право” от простой “надежды” на такое “приобретение”. Надежда на приобретение, напр., по условной сделке, не есть, по общему признанию, “приобретенное право”, а, однако, и она может быть защищена против нарушения со стороны позднейшего закона.
Следовательно, исключение обратного действия законов не покрывается защитой “приобретенных прав”, и когда весь вопрос об обратном действии закона сводят к различию между “приобретенным правом” и “надеждой” на него, говоря, что мы имеем “приобретенное право” в том случае, если старый закон исключает новый, и простую “надежду”, если заинтересованные лица испытывают на себе действие нового закона, то впадают в чистую тавтологию.
В лучшем случае нам указывают только на последствия различия между “приобретенным правом” и “надеждой”, но вовсе не объясняют, почему новый закон применяется к одним состояниям права и не применяется к другим, остающимся под действием старого закона.
Эта путаница происходит, по верному замечанию Planiol’а, от того, что одной формулой хотят обнять два различных явления, имеющих каждое – свою особую область применения. Это: а) обратное действие нового закона на факты, которые должны бы были остаться под действием старого закона, и б) продолжение действия старого закона на факты, которые вступают в область влияния нового закона.
а) Юридические действия, как, напр., договоры и деликты, или проступки, и юридические факты, подобные жизни, смерти и т. д., не требуют, по общему правилу, длинных промежутков времени для своего осуществления и подлежат действию законов, современных их совершению. Распространение на них нового закона было бы его обратным действием, допустимым только в случае указания на него в самом законе.
При отсутствии такого указания эти факты, в условиях их обнаружения, формы совершения и способов доказательства, обсуждаются на основании старого закона, и к ним применяется правило, аналогичное тому, которое действует в отношении к месту применения законов (locus regit actum) и которое формулируют обыкновенно так: tempus regit actum.
Например, система транскрипции, или записки в ипотечные книги, установленная во Франции законом 1855 г. как обязательная форма приобретения недвижимой собственности, стала условием действительности этого приобретения только с 1-го января 1856 г., тогда как акты приобретения, совершенные до этого времени, оставались в силе независимо от их транскрипций.
Точно так же и французский закон 1885 г., отменивший запрещение биржевых сделок на разницу, оставил в силе установленные прежним законом процессуальные возражения против тех же сделок, заключенных ранее издания нового закона.
Но если судьба юридических актов, ограниченных как в своем совершении, так и в действии сравнительно короткими промежутками времени, определяется нормами закона, соответствующего времени совершения этих актов, то нельзя сказать того же о юридических актах, требующих для себя таких больших промежутков времени, которые переходят из области действия старого в область действия нового закона, и, особенно, о тех состояниях права, которые характеризуются именно своей длительностью.
Такие “текущие” юридические факты, как, напр., давность или договор найма, заключенный на известный срок с тем, чтобы по истечении этого срока он считался возобновленным, подчиняются в своих последствиях действию нового закона, если этот последний выходит ранее завершения тех фактов, начало которых падает на время действия старого, а конец – на время действия нового закона.
И только в том случае, если один из нескольких фактов, принадлежащих разному времени, представляет собой законченное целое, как, напр., установление приданого или совершение завещания, этот факт обсуждается по праву, действующему во время его совершения.
Что касается состояний права, характеризуемых своей длительностью, то некоторые из них, как, напр., собственность, рабство, сословность, а также – правоспособность и дееспособность, переступают далеко за пределы человеческой жизни и передаются по наследству.
Такие состояния права, при отсутствии противоположных показаний в новом законе, не могут оставаться под действием старого закона, с отменой которого само собой отпадают и основанные на них “приобретенные права”: иначе то самое состояние права, которое признано вредным, продолжало бы влачить свое существование в течение неопределенного времени.
Вознаграждение, определяемое при этом в пользу владельцев отменяемых прав, не есть необходимое условие отмены этих прав и, во всяком случае, не изменяет ничего в вопросе об этой отмене, который надо отличать, как это было уже показано, от вопроса об обратном действии закона.
б) Если законодатель, отменяя существующие состояния права, имеет возможность, в силу своего суверенитета, подчинить новому закону и события, возникшие при действии старого закона, то он так же свободен смягчить применение нового закона и продолжит по тем или другим соображениям действие прежнего права для известных категорий лиц или на известный промежуток времени.
В этих случаях мы видим уже полную противоположность тому, что называют обратным действием закона: это – частичное или временное продолжение действия уже отмененного закона, которое может быть в данных условиях так же благотворно, как и распространение нового закона на прошлые правовые состояния.
Сошлемся, в виде примера, на майораты, т. е. неотчуждаемые и переходящие по наследству к старшему в роду по мужской линии недвижимые имущества, установленные во Франции законом 1806 г. с целью поднять значение и престиж нового дворянства, созданного Наполеоном Бонапартом. После революции 1830 г. это учреждение перестало соответствовать общественному и политическому строю Франции, и его было решено уничтожить.
Сделать это можно было прямо и непосредственно, по образу отмены феодальных прав в 1789 г., но отмена майоратов имела несравненно менее важное значение, и закон 1835 г. удовольствовался запрещением установления вновь каких бы то ни было майоратов и ограничением действия ранее сделанных пожалований этого типа в двух последовательных поколениях. И только в 1904 г. французское правительство провело через законодательные палаты их окончательную ликвидацию путем выкупа[11].
Цели смягчения перехода от старого права к новому могут служить и другие законодательные меры, и по иным мотивам, чем желание считаться с предшествующими правовыми состояниями. Такие меры называют обыкновенно переходными, так как они носят временный характер.
В случаях сомнения обратное действие закона толкуется в смягченном смысле, т. е. касается только новых последствий из старых юридических отношений, но не затрагивает уже возникших из них прав и обязанностей[12].
Из всего сказанного об обратном действии законов следует неизбежно тот вывод, что здесь, как и при действии закона в условиях места его применения, все дело – в исследовании цели закона, о применении которого идет речь, и природы фактического отношения, регулирование которого составляет предмет спорного закона.
Другими словами, надо определить те случаи и те области права, в которых положение о безоборотном действии закона, при отсутствии в нем самом точных указаний на эту безоборотность, должно быть необходимо применяемо, и те случаи и те области права, где это положение в тех же условиях не находит себе применения.
Таким образом, определение обратного действия закона – так же, как и определение действия закона по месту его применения, – есть исключительно дело интерпретации закона, и все, что мы говорили по этим вопросам, может служить при интерпретации только руководящей нитью, но не практическим критерием для разрешения спорных случаев. Наука права может служить здесь лишь пособием к интерпретации, которая одна призвана к решению всех спорных вопросов по применению законов в условиях места и времени.
На этой точке зрения стоят теперь и современная юриспруденция, разочарованная в теории Савиньи[13], и новое немецкое уложение, которое не выставляет даже общего правила об исключении обратного действия законов и расходится в этом отношении как с римским правом, так и с большинством современных законодательств, в ряду которых довольно привести постановление французского Code civil, в его art. 2: “La loi ne dispose que pour l’avenir, elle n’a point d’effet retroactif”.
Но что и молчание Немецкого уложения следует понимать не в смысле утверждения или отрицания обратного действия закона, а в смысле предоставления этого вопроса компетенции юридической науки и практики, которые получают лишь теоретическое указание на противоречие обратного действия закона самому понятию правового порядка, это можно видеть из мотивов к этому уложению, которые говорят:
“Государство, как хранитель правового порядка, вступало бы в противоречие с самим собой, если бы оно отнимало права, приобретенные под защитой его же законов и им же установленных гарантий. Само собой разумеется, что государственная воля не должна обманывать питаемого к ней доверия, вредить обеспеченности права, колебать правовое сознание и уничтожать этим свой собственный авторитет”[14].
В нашем законодательстве мы имеем по настоящему вопросу ст. 94 Основных Законов (изд. 1906 г.), постановляющую: “Закон не может быть отменен иначе, как только силой закона. Посему, доколе новым законом положительно не отменен закон существующий, он сохраняет полную свою силу”, и ст. 89 того же издания Осн. Зак., где мы читаем “Каждый закон имеет силу только на будущее время, кроме тех случаев, когда в самом законе постановлено, что сила его распространяется и на время предшествующее, или, что он есть только подтверждение и изъяснение смысла закона прежнего”.
Последний случай не есть действительное исключение из общего правила, так как пояснительные законы, издаваемые в подтверждение и изъяснение смысла существующих законов, представляются с формальной точки зрения не новым законом, а тем родом толкования, который известен под именем аутентической, или легальной, интерпретации.
Если же такие пояснительные законы заключают в себе не новую норму, а лишь истолкование старой, то само собой понятно, что законодатель придает им и обратное действие, признаваемое в таких случаях не только нашим, но и большинством европейских законодательств.
Баденское право составляет в этом отношении исключение, не устанавливая обратного действия и для пояснительных законов, тогда как французское законодательство, которому немецкие юристы приписывают такое же исключительное положение, не отступает в действительности от общепринятого взгляда на аутентическую интерпретацию[15].
Что касается второго из упомянутых в приведенной выше статье случаев обратного действия закона, когда последний определяет сам то, что действие его не ограничено событиями, имеющими возникнуть только в будущем, а должно быть распространено и на отношения, возникшие в прошлом, то случаи этого рода оправдываются суверенными функциями законодательной воли и поступательным развитием права, когда его цели не могут быть достигнуты иначе, как присоединением к издаваемому закону обратной силы.
Сошлемся снова, в виде примера, на законы, уничтожающие крепостное состояние. Если бы эти законы устраняли возникновение крепостного права только в будущем, не затрагивая крепостных, рожденных в этом состоянии до их издания, то такие законы протягивали бы на неопределенное время то самое состояние, которое они хотят уничтожить.
Поэтому законам, вводящим большие социальные реформы, и придается, по большей части, обратное действие. Этим мы закончим изложение настоящего учения и перейдем к особому виду законодательной деятельности, известному под именем “законодательной автономии”.
[1] Windscheid-Kipp. Pand. С. 129-130; Holder. Pandekt. С. 75-76; Регельсбергер. Общее учение о праве. С. 87-89; Crome. Указ. соч. I. С. 110-112.
[2] Dernburg. Burg. Recht. I. С. 81; Регельсбергер. Ibid. С. 88-89.
[3] Lassale F. Das system der erworbenen Rechte. 1861. С. 45; Bocking. Pandekten. I. С. 317; Brinz. Pandekten. I. С. 96 и след.
[4] Unger. System der osterr. Privat. I. С. 114 и след.
[5] Affolter. Указ. соч. I. С. 16.
[6] Savigny. System des heutigen romischen Rechts. VIII. С. 375 и след.
[7] Windscheid-Kipp. Pand. I. С. 134-135.
[8] Affolter. Указ. соч. I. С. 572-652.
[9] Varielles-Sommieres. Une theorie nouvelle sur la retroactivite des lois. 1893. С. 444, 492.
[10] Duguit. L’Etat. I. С. 594.
[11] Planiol. Указ. соч. I. С. 94-101.
[12] Gierke. Deutsch. Privatr. I. С. 185-196; Регельсбергер. Общее учение о праве. С. 211-222.
[13] См. особенно: Scheurl. Beitrage zur Bearbeitung des romischen Rechts. I. 1853. С. 137 и след., и Goppert. Das Princip: Gesetze haben keine ruckwirkende Kraft // Jahrb. f. Dogm. XII. С. 1 и след.
[14] Motive zum burgerlichen Gesetzbuch. I. С. 21.
[15] Stobbe. Handbuch. I. С. 208; Bandry-Lacantinerie. Precis de droit civil. 1899. I. С. 36.
