Ворошилов. О разделении властей. 1884; Fusier Herman. La Separation des pouvoirs; Коркунов. Указ и закон. 1894. С. 193-227.
Люди сознают себя зависимыми от государства не безусловно и не безгранично и потому, сознавая необходимость подчинения власти, признают вместе с тем, что органы власти обязаны в осуществлении своих функций подчиняться юридическим нормам, разграничивающим, между прочим, интересы власти с другими интересами, составляющими содержание общественной жизни.
Таково общее и последнее основание ограничения власти правом. Но в сколько-нибудь развитом государстве властвование проявляется в столь многообразной и сложной деятельности многочисленных государственных учреждений, что одного сознания необходимости ограничения власти правом еще недостаточно, чтобы в действительности все акты властвования совершались правомерно.
Для этого надо отдельные органы власти поставить в такое положение, чтобы, если не сделать вовсе невозможным, то по крайней мере по возможности затруднить неправомерное с их стороны осуществление функций власти.
К теоретическому выяснению условий достижения этой цели обратились лишь в новое время, когда в политических теориях вообще был выдвинут на первое место вопрос об отношении государственной власти к индивидуальной свободе. Таково именно значение известного учения Монтескье о разделении властей, как единственном средстве обеспечения свободы.
Изложение этого учения содержится в XI книге Духа законов (1748 г.) «О законах, установляющих политическую свободу, в ее отношении к конституции». Различные государства, говорит Монтескье, преследуют разные цели: Рим — расширение владений; Спарта — войну; Иудея — религию; Марсель — торговлю; Китай — общественное спокойствие; Родос — мореплавание; государства диких — естественную свободу; государства деспотические — удовольствие государя; монархии — славу государя; Польша — независимость каждого частного лица, отчего проистекает порабощение всех.
Но есть также на свете один народ, прямою целью которого является политическая свобода. Народ этот — английский: он выработал такую государственную организацию, которою лучше всего обеспечивается свобода.
В каждом государстве имеются три власти: 1) законодательная, 2) исполнительная, по отношению к делам, определяемым международным правом, и 3) исполнительная в отношении того, что определяется гражданским правом.
В силу первой власти, издаются законы временные или постоянные; в силу второй — решается война и мир, посылаются посольства, обеспечивается безопасность, предотвращаются нашествия; в силу третьей власти, наказуются преступления и судятся тяжбы частных лиц: это власть судебная[1].
Если в одном и том же лице или в одном и том же учреждении законодательная власть соединена с исполнительной, то свободы нет, ибо можно опасаться, что тогда одно и то же учреждение будет издавать тиранические законы, чтобы тиранически их исполнять. Нет также свободы там, где судебная власть не отделена от законодательной и исполнительной.
Если бы она была соединена с законодательной, власть над жизнью и свободой граждан была бы произвольна, так как судья был бы законодателем. Если бы она была соединена с исполнительной властью, судья мог бы иметь власть притеснителя. Все было бы потеряно, если бы одно и то же лицо или одно и то же учреждение, из кого бы оно ни состояло, осуществляло все эти три власти.
Такое правительство имело бы, как исполнитель законов, такую же полноту власти, какую оно имеет как законодатель. Оно могло бы опустошить государство своими общими мерами (par ses volontes generales) и, имея власть судебную, оно могло бы уничтожить каждого отдельного гражданина своими частными решениями (par ses volontes particulieres).
Всякий, имеющий власть, стремится ею злоупотреблять; он всегда простирает свою власть так далеко, как может. Поэтому, для устранения произвола, необходимо поделить власть между различными учреждениями так, чтобы власть одного останавливала, сдерживала власть другого.
Судебная власть не должна быть вручаема постоянному учреждению, но осуществляема лицами, призываемыми из народа в определенные сроки, чтобы образовать суд, который существует лишь временно. При этом власть столь страшная, не будучи приурочена ни к определенному сословию, ни к определенной профессии, делается как бы невидимой и ничтожной.
При таком порядке не видят постоянно перед собой судей, и боятся суда, а не судей. Две другие власти, напротив, могут быть вручены постоянным учреждениям, так как они не имеют дела с отдельными частными лицами.
Так как в свободном государстве каждый человек, имеющий свободную душу, должен управлять сам собой, то законодательная власть должна бы принадлежать всему народу; но так как это в больших государствах невозможно, а в малых представляет большие неудобства, то надо, чтобы народ осуществлял ее чрез своих представителей.
Но в каждом государстве есть люди, выдающиеся по своему происхождению, богатству, славе. Если бы они были смешаны с массой населения, и если бы они имели лишь такой же голос, какой и другие, общая свобода была бы их рабством и они не имели бы никакого интереса отстаивать ее.
Участие их в законодательной власти должно быть пропорционально другим преимуществам, какими они пользуются в государстве; а это будет достигнуто, если они образуют особую палату, которая имела бы право останавливать решения палаты представителей, точно так же как и палата представителей — ее решения.
Таким образом, законодательная власть должна быть вручена совместно и палате вельмож, и палате представителей. Это представляет еще одно удобство: так как судебная власть как бы уничтожается, будучи лишена постоянного представителя, то остаются только две власти, законодательная и исполнительная, и они нуждаются в третьей, регулирующей власти, которая бы их умеряла.
Эту функцию с большим успехом может выполнить верхняя палата. Власть исполнительная должна быть в руках одного монарха, так как эта власть, требующая быстрого действия, лучше может быть осуществляема одним, нежели многими.
Эта теория Монтескье сделалась очень скоро весьма популярной. Не оставаясь только теорией, она была перенесена и в практическую жизнь и послужила главным руководящим началом для составления американских и европейских конституций конца прошлого и начала настоящего столетия.
Но весьма скоро именно эти практические попытки последовательного проведения начала разделения властей, оказавшиеся на деле неосуществимыми, привели к сомнениям в безусловной правильности теории Монтескье. К тому же и более внимательное изучение самой английской конституции показало, что и там нет того строгого обособления трех властей, какое думал найти автор «Духа законов».
Парламент на деле далеко не ограничивается одной законодательной функцией, а распространяет свое непосредственное влияние на все государственное управление. Все это привело к разнообразным попыткам исправить теорию Монтескье. Из них наиболее заслуживающими внимания представляются учения Б. Констана[2] и Гегеля.
Констан полагал, что органом исполнительной власти являются только министры, а король есть орган особой умеряющей власти (pouvoir moderateur)[3]. Король занимает особое место, выше различия мнений, не имея другого интереса, как поддерживать порядок, свободу, оставаясь недоступным никакой страсти.
Высокое положение монарха должно сообщать ему спокойствие и вселять в его душу такое чувство мира (sentiment de repos), какое не может выпасть на долю никакому лицу, занимающему низшее положение.
Он парит (plane), так сказать, над человеческими треволнениями и верх совершенства (chef d’oeuvre) политической организации заключается именно в том, что таким образом в среде несогласий, без которых не существует никакая свобода, создается неприкосновенная сфера твердости (securite), величия, беспристрастности, позволяющая этим несогласиям, раздорам развиваться безопасно, покуда они не нарушают известных границ, и прекращающая их законными способами, как только эти границы будут нарушены.
Так, когда опасность является со стороны министров, король сменяет их. Грозит ли упорным сопротивлением наследственная палата, король назначает новых пэров. Принимает ли угрожающее положение палата общин, король ее распускает. Наконец, против несправедливости актов судебной власти, у короля имеется средство в праве помилования.
Гегель, подобно Констану выделяя короля как особую объединяющую власть, полагал, что судебная и исполнительная власти должны быть рассматриваемы как подразделения одной и той же власти.
Исходя из противоположения категорий общего и частного, он признавал, кроме королевской, только две власти: власть определять общее, или власть законодательную, и власть подведения частных случаев под общее правило — власть правительственную, действующую как суд и как администрация[4].
Едва ли, однако, в таких попытках исправления принятой у Монтескье классификации функций властвования можно видеть действительное развитие научной теории.
Так, прежде всего, никак нельзя согласиться с необходимостью соединения воедино исполнительной и судебной функций. Уже последовательный ход исторического развития государственной жизни говорит против такого признания судебной власти лишь частной отраслью исполнительной.
Судебная власть отделяется от исполнительной раньше, чем законодательная, так что с генетической точки зрения скорее законодательную и исполнительную можно рассматривать как разветвления единой правительственной власти.
К тому же разграничение функций законодательства и исполнения проводится с гораздо меньшею строгостью, чем разграничение судебной функции от законодательной и исполнительной. Законодательная власть нередко уполномочивает исполнительную власть за нее осуществлять законодательные функции, но никогда не дает таких полномочий суду.
В самом характере функций гораздо больше сходства между законодательной и исполнительной, нежели между исполнительной и судебной властью. Законодательство, как исполнение, имеет дело с будущим.
Они призваны созидать нечто новое, имеют творческий характер. Судебная власть, напротив, имеет дело с прошлым. Ее дело не установлять новое право, а только охранять существующее. Характер судебной деятельности поэтому существенно консервативный.
Затем, суд руководится в своей деятельности исключительно началами права, законодательство и исполнение, напротив, главным образом – началами целесообразности. Право для них служит только внешней границей, но не началом, определяющим внутреннее содержание их деятельности.
Это различие функций отражается и на организации учреждений, призванных их осуществлять. И в организации учреждений гораздо больше сходства между законодательными и исполнительными, чем между исполнительными и судебными.
В основу организации судебных установлений кладется начало их независимости, и притом как от правительства, так и от общества, потому что только при этом условии суд может в своей деятельности руководствоваться исключительно началами права. Законодательные и исполнительные учреждения организуются так, что являются зависимыми.
Народное представительство и организация самоуправления установляют зависимость от общества. Министерская ответственность установляет зависимость исполнения от законодательства.
Наконец, вся организация административных учреждений построена на внутренней иерархической зависимости отдельных органов, так что низший действует по прямым указаниям высших. Судебные же установления все, даже самые низшие, постановляют свои решения совершенно самостоятельно, ничьим указаниям не подчиняясь.
Особенности судебной деятельности так характерны, что привели к выделению особой науки, имеющей своим предметом судоустройство и судопроизводство. Напротив, изучение организации законодательной и исполнительной власти никогда и нигде не выделяются в особые науки и всегда изучаются совместно, составляя содержание одной и той же науки государственного права.
Дополнение принятой Монтескье классификации особою умеряющею и объединяющею властью приводит собственно к совершенному отрицанию основной идеи Монтескье: умерения властвования посредством распределения отдельных его функций между различными учреждениями.
Монтескье утверждает, что именно такое распределение оказывает умеряющее действие и дает в результате гармонию. Если это так, существованию особой умеряющей и объединяющей функции не может быть места. Гармоничность и умеренность властвования, по учению Монтескье, достигается только надлежащим распределением отдельных функций властвования.
Поэтому и решение вопроса о том, возможно ли существование особой объединяющей и умеряющей функции властвования, всецело зависит от того, верна основная идея Монтескье или нет. Между тем, именно вопрос об обеспечении свободы надлежащим распределением функций властвования после Монтескье вовсе не подвергался дальнейшей разработке и выяснению.
Сам Монтескье выразил эту идею не в общей, а в частной форме. Отправляясь от установившейся исстари троичной классификации функций властвования, он говорит, что свобода обеспечивается обособлением именно этих и только этих трех функций.
А последователи Монтескье еще усилили эту связь его идеи с данной классификацией функций властвования, пытаясь философски обосновать ее как нечто необходимое, безусловное, всегда и везде существующее.
Эти попытки должны быть признаны в корне своем ошибочными. Элементы государственного властвования не могут быть сведены к какой бы то ни было абсолютной, неподвижной схеме. Элементы властвования, его функции образуются и развиваются вместе с развитием государственной жизни.
Они представляют собою не логическое расчленение отвлеченного понятия власти, а постепенную дифференциацию государственного властвования, как конкретного явления. Три власти, которые различает Монтескье, не составляют необходимой принадлежности каждого государства.
Когда юридический быт определялся всецело обычаем, законодательства вовсе не было. Эта функция вовсе не осуществлялась тогда государством. Она является лишь со временем, как следствие большого развития государственной жизни. Но, конечно, и на таком обособлении трех функций развитие государственной жизни не останавливается.
Чем шире разрастается деятельность государства, чем сложнее становятся его задачи, тем разнообразнее оказываются и формы властвования, его элементы функций. Было время, когда государственное властвование вовсе не выражалось в установлении общих правил; теперь государство установляет их не в одной только форме, а во многих разнообразных: в конституциях, законах, указах.
Если с развитием государственной жизни развиваются и осложняются и самые функции государственного властвования, то, конечно, нельзя связывать обеспечения свободы и законности с распределением лишь трех определенных функций власти.
Свобода обеспечивается надлежащим распределением не тех или других определенных функций властвования, а вообще распределением между различными учреждениями отдельных функций власти, как бы они ни разветвлялись в каждый данный момент исторического развития государства.
Не в частных поправках, а именно в таком обобщении и нуждается теория Монтескье, чтобы стать теорией, действительно объясняющей все пестрое разнообразие форм распределения функций властвования между различными учреждениями.
Монтескье представляет дело так, будто взаимное сдерживание органов власти возможно только при распределении между ними различных функций власти и притом именно только трех определенных функций: законодательства, исполнения, суда. Между тем, ни с тем, ни с другим нельзя согласиться.
Нельзя прежде всего признать, чтобы взаимное сдерживание органов власти, обеспечивающее в государстве свободу, установлялось только при распределении между ними различных функций власти. Почему, в самом деле, взаимное сдерживание органов власти обеспечивает свободу?
Потому, говорит Монтескье, что каждый имеющий власть склонен ею злоупотреблять: для того, чтобы нельзя было злоупотреблять властью, надо, чтобы власть сдерживала власть. Но злоупотребление властью состоит, конечно, в том, что орган власти осуществляет предоставленную ему функцию власти не в интересах государственного порядка, а в своем личном интересе.
При таком осуществлении функции власти зависимость от государства превращается в личную зависимость от органов власти и этим, конечно, нарушается свобода граждан, так как они оказываются зависимыми уже не от объективных условий общественной жизни, приводящих к зависимости человека от государства, а от субъективного произвола отдельных органов власти, эксплуатирующих действие государственной власти в своем личном интересе.
Нельзя безусловно устранить возможность таких злоупотреблений. Осуществление функций государственной власти невозможно иначе, как чрез посредство органов, составленных из людей, никогда не чуждых своих личных страстей, интересов, стремлений.
Поэтому всегда возможно в деятельности органов власти столкновение личных интересов с общими интересами государственного порядка и всегда имеется опасность, что личные интересы, как более близкие, более живые, более непосредственно влияющие на людей, возобладают над государственными, как более отдаленными и отвлеченными.
Изменить человеческую природу, искоренить из человеческой души личные страсти и интересы, конечно, невозможно. Обеспечения общих государственных интересов приходится поэтому искать в такой организации государственного управления, чтобы разнообразные и противоречивые личные стремления людей сами парализовали друг друга.
Эта цель может быть достигнута, если осуществление функций власти будет вверено не одному лицу, а многим совместно, так, чтобы ни один значительный акт властвования не зависел исключительно от чьей-нибудь индивидуальной личной воли.
У разных лиц личные интересы обыкновенно различны и потому, стремясь каждый к осуществлению своего особого личного интереса, они будут противодействовать друг другу и тем ослаблять влияние односторонних личных интересов, которые будут, в силу их противоречия, как бы взаимно уничтожаться.
Общие же государственные интересы будут одинаковы у всех, и потому в совместной деятельнбсти многих они не парализуются, а, напротив, освобождаются от противодействия взаимно уничтожавшихся личных интересов, получают тем большее влияние.
Но такой результат достигается не только при осуществлении различными органами различных функций власти, но точно так же и при осуществлении различными органами совместно одной и той же функции. Сдерживают друг друга не только законодательные, правительственные и судебные органы, но точно так же и два римских консула, наделенных совершенно одинаковыми полномочиями власти.
Каждый из них, именно в силу того, что оба они были наделены одинаково равною властью, мог остановить действия и распоряжения другого. Следовательно, хотя оба консула выполняли одну и ту же функцию, между ними существовало разделение власти, приводившее к их взаимному сдерживанию друг друга.
Такой же в сущности характер имеет и соотношение в современных конституционных государствах двух палат парламента, с тем только отличием, что постановление одной палаты ни в каком случае само по себе недостаточно, а требуется непременно согласное постановление обеих палат.
В приведенных примерах одна и та же функция осуществляется несколькими органами совместно так, что все совместно властвующие органы пользуются одинаковой, равной властью. Между ними нет соподчинения.
Но бывает и так, что различные органы, осуществляющие совместно одну и ту же функцию, находятся друг к другу в отношении соподчинения. Такой характер имеет соотношение соподчиненных друг к другу инстанций, осуществляющих одну и ту же функцию власти.
И тут имеется совместное осуществление одной и той же функции многими органами, но с тою особенностью, что только высшие инстанции могут остановить действия низших, а не наоборот, и что деятельность инстанции не одновременная, а последовательная. Но, конечно, и различные инстанции, наделенные различной степенью власти, но одинаковой компетенцией, сдерживают друг друга в своей деятельности.
Таким образом, взаимное сдерживание отдельных органов власти получается не только при осуществлении различных функций власти различными органами, но точно так же и при совместном осуществлении одной и той же функции несколькими органами. Однако и этим еще не исчерпываются возможные способы установить взаимное сдерживание тех воль, которыми определяется и направляется действие государственной власти.
Органы власти обыкновенно представляются учреждениями, состоящими из нескольких личностей. Даже при единоличной организации учреждений обыкновенно только собственно решающая власть принадлежит одному лицу, обставленному, однако, более или менее значительным числом других, содействующих ему в осуществлении его функций.
Решающему органу содействуют совещательные, докладывающие, исполняющие органы, состоящие всегда из нескольких лиц. Степень влияния каждого отдельного лица на деятельность учреждения определяется как его устройством, напр., коллегиальным или единоличным, так и порядком делопроизводства.
Влияние отдельных членов коллегии меняется, например, в зависимости от того, как решаются дела: единогласно или по большинству голосов, относительным большинством или абсолютным, простым или квалифицированным, открытым голосованием или тайной баллотировкой.
При одном и том же составе коллегии могут получиться неодинаковые решения, если будет применен различный порядок делопроизводства. Точно так же и различные формы участия различных содействующих органов, совещательных и докладывающих, не могут не влиять в известной степени на характер решения, постановляемого решающим органом.
Так, хотя, напр., у нас все дела верховного управления разрешаются властью монарха, но все-таки на деле имеет большое значение, как дело будет направлено: чрез Государственный совет, чрез комитет министров или личным докладом отдельного министра. Характер решения в значительной степени определяется тем, в каком освещении дело будет представлено содействующими органами.
Итак, когда в одном и том же учреждении применяются различные формы делопроизводства, решения получаются в зависимости от того не одинаковые. Искусственно образуемая воля учреждения как бы дробится. У одного и того же учреждения, но действующего различным порядком, получается, т. ск, несколько различных воль.
И явление это объясняется, конечно, тем, что при различных формах делопроизводства преобладающее влияние на решение получают то те, то другие лица, входящие в состав учреждения и имеющие различные убеждения и интересы.
Поэтому, когда различные вопросы, входящие в круг компетенции данного учреждения, разрешаются ими различным порядком, этим также установляется своего рода взаимное сдерживание различных воль, взаимодействием которых определяется деятельность учреждения.
Тут получается также своего рода разделение полномочий власти, но уже не между различными учреждениями, а в одном и том же органе, между различными порядками его деятельности.
Подобного рода разделение полномочий власти в одном и том же органе, приводящее, однако, также к взаимному сдерживанию, имеется, например, в тех случаях, когда издание и конституционных, и обыкновенных законов вверяется одному и тому же законодательному учреждению, но только различным порядком.
Полноте законодательной власти парламента тут не установляется ограничений, издание конституционных законов не обособляется как функция другого органа власти. Но все-таки изменение конституционных законов этим затрудняется и тем самым установляется известная сдержка законодательной деятельности парламента.
Такой же характер имеют и те случаи, когда в абсолютной монархии для издания законов установляется особый порядок, отличающийся от того, как издаются другие высочайшие повеления. Абсолютный монарх обладает такою же полнотою власти, как и парламент, наделенный и учредительной властью.
Но раз силу закона получают лишь те повеления монарха, которые изданы особо определенным для того порядком, это все-таки вносит в осуществление его власти некоторую внутреннюю сдержку, обеспечивая некоторое влияние на издание законов, напр., того совещательного учреждения, мнение которого должно быть предварительно выслушано по каждому законодательному вопросу.
Итак, взаимное сдерживание воль, участвующих в распоряжении государственной власти, может быть установлено не одним только способом — разделением различных функций между различными органами, а тремя способами: разделением отдельных функций между различными органами, совместным осуществлением одной и той же функции несколькими органами и осуществлением различных функций одним органом, но различным порядком.
Так как во всех этих случаях взаимное сдерживание получается вследствие той или другой формы совместного участия в осуществлении актов властвования нескольких различных воль, то все эти случаи можно подвести под одно общее понятие совместности властвования. Взаимное сдерживание в актах властвования достигается посредством совместности властвования, осуществляемой в трех указанных формах.
Различные формы совместности властвования не с одинаковой силой установляют взаимное сдерживание воль, распоряжающихся государственной властью. С наибольшей силой такое сдерживание проявляется при совместном осуществлении несколькими органами одной и той же функции.
При этом каждый из органов обладает совершенно одинаковыми полномочиями власти и потому каждый акт одного из них может быть задержан другим. Когда различные функции осуществляются различными органами, взаимное их сдерживание принимает менее прямой характер.
Полномочия друг друга сдерживающих органов тут уже не одни и те же, а разнородные. Каждый из органов в осуществлении своей функции является вполне самостоятельным, свободным, и взаимное их сдерживание установляется не прямо, а косвенно, в зависимости от того, насколько осуществление распределенных между ними отдельных функций власти друг другом обусловлено.
Так, например, при отделении законодательной власти от исполнительной, исполнительная власть в своей деятельности лишь настолько сдерживается законодательной властью, насколько самое исполнение обусловлено законодательством.
В осуществлении своих дискреционных полномочий исполнительная власть свободна от такой сдержки. Еще более мягкую форму принимает взаимное сдерживание, когда одним и тем же органом различные функции осуществляются различным порядком.
В этом случае взаимное сдерживание получает характер не противопоставления друг другу вполне самостоятельных воль, а только взаимного их влияния, причем воли эти могут, как, например, при соотношении решающих и содействующих органов, и не быть равноправными, а находиться в отношении соподчинения.
Указанные три формы совместности властвования могут быть и соединяемы одна с другой, образуя разнообразные комбинации и порождая тем большую пестроту в функциях отдельных органов. Обособленные функции власти могут быть самыми разнообразными способами распределяемы между различными органами, так что у одного и того же органа могут оказаться весьма разнородные функции.
Это противоречит специализации деятельности отдельных органов, но не ослабляет вовсе их взаимного сдерживания. Мы показали уже, что совместность властвования есть начало прямо противоположное разделению труда. Поэтому она вовсе не предполагает непременно специализации функций органов власти, так, чтобы отдельный орган осуществлял только строго однородные функции.
Сложная совместность предполагает лишь расчленение отдельных актов властвования на их составные элементы и осуществление различных элементов одного и того же акта властвований непременно различными органами так, чтобы они сдерживали друг друга. Но при этом возможно, что один и тот же орган будет в различных случаях выполнять совершенно разнородные функции.
Если, напр., законодательный орган, кроме издания законов, пользуется правом утверждения бюджета и привлечения министров к ответственности, функции его, конечно, делаются менее однородными, специализация ослабляется, но случаи проявления взаимного сдерживания отдельных органов власти умножаются, так как в большом числе вопросов требуется при этом согласие исполнительной и законодательной власти.
Такое же значение имеет и участие, напр., главы исполнительной власти в законодательстве, посредством осуществления права вето. Его функции становятся от того менее однородными, но возможность взаимного сдерживания законодательного и исполнительного органа расширяется.
Таким образом, при возведении начала разделения властей к более общему началу совместности властвования, явления действительной политической жизни, не согласимые с разделением властей, противоречащие ему, оказываются вполне объяснимыми обобщенным началом совместного властвования.
Нет ни одного государства, где бы законодательство, исполнение, суд были строго обособлены друг от друга. И в тех государствах, конституции которых провозглашают безусловное разделение властей, на деле оно не могло осуществиться. Исполнительная власть везде не только исполняет законы, но и сама установляет общие правила, не исключая юридических норм, осуществляет и некоторые судебные функции.
Законодательные учреждения издают не одни законы в материальном смысле, а также и административные распоряжения, только облеченные в форму законодательных актов, и, кроме того, пользуются всегда и некоторой долей судебной власти.
Все это находится в прямом противоречии с принципом обособления трех властей. Но общее начало совместности властвования объясняет собою и эти явления, как частные случаи разнообразных проявлений совместности властвования.
[1] В сочинениях Монтескье находим различные интерпретации данного принципа. В ранних сочинениях («Персидские письма»; 1721) присутствует идея распределения властей; в более поздних, написанных после поездки в Англию («Размышлениях о причинах величия и падения римлян»; 1734), — говорится о равновесии властей; наконец, в завершенном виде (в «Духе законов»; 1748) выдвигается доктрина «разделения властей» или «распределения властей».
В зависимости от того, какую из этих идей мы примем в качестве основополагающей, возможны различные трактовки принципа разделения властей — как их механического противопоставления друг другу, разделения ветвей одной власти или даже распределения функций.
В теории права ведутся острые дискуссии по вопросу о том, как следует интерпретировать этот принцип, насколько он согласуется с другим основным принципом — суверенитета, наконец, каковы возможности его практической реализации в разнообразных формах правления — конституционной монархии, парламентской, президентской и смешанной республиках.
Подробнее см.: Медушевский А. Н. Идея разделения властей в истории и современности // Вестник РАН. 1994. Т. 64. № 1; его же. Сравнительное конституционное право и политические институты. М., 2002.
[2] Констан де Ребек (Constant de Rebecque) Анри-Бенжамен, более известный под именем Бенжамена Констана (1767-1830) — уроженец Лозанны, был камергером при Брауншвейгском дворе, во Франции стал выдающимся журналистом умеренно-республиканской партии и популярным оратором. Во время 1-й империи жил в Веймаре и с мадам де Сталь в Коппе.
В 1814 г. стал союзником Наполеона и написал для него проект конституции (Конституционный акт периода «Ста дней»). Затем являлся сторонником Луи-Филиппа и в 1819 г. был избран депутатом. Он известен трудами по конституционному праву, мемуарами о периоде «Ста дней», а также литературными произведениями и публицистикой.
Теоретически обосновал систему конституционной монархии, в которой разделение властей на три основных — законодательную, исполнительную и судебную, дополнялось четвертой — монархом, необходимой для координации и разрешения возможных конфликтов. Эта идея оказала практическое влияние на ряд монархических конституций.
[3] Constant. Principes de politique. 1815. Ch. II.
[4] Grundlinien der Philosophie des Rechts. § 273 und ff.
