Церковь есть союз людей, исповедующих одну веру. Как всякий союз, она заключает в себе двоякий элемент: лицо и союз. Государство имеет отношение к обоим. Относительно лица является вопрос: имеет ли всякий человек право свободно исповедовать свою веру? Это вопрос о свободе совести. Относительно же союза вопрос состоит в том, какое положение занимает церковь в государстве.
1. Свобода совести
Принадлежность человека к известной церкви основана на вере, то есть на чувстве, соединенном с твердым убеждением в истине учения. И чувство, и убеждение проистекают из внутреннего человека. Ни совесть, ни разум не подлежат принуждению. Внутренняя свобода составляет самое основание природы человека, как разумно-нравственного существа.
На ней основана всякая ответственность; ею он возвышается над животными. Внешними своими действиями человек состоит в отношении к другим людям, является членом юридических, следовательно, принудительных союзов, подчиняется внешним законам; но внутренняя его сущность остается неприкосновенной: это область, собственно ему принадлежащая и не подлежащая никаким внешним определениям.
Поэтому посягательство на внутреннюю свободу человека составляет отрицание коренного источника всякой нравственности, а вместе нарушение первого и священнейшего из человеческих прав. Мы видели, что в области гражданской нет и не может быть естественных и неприкосновенных прав человека; все они подчиняются общественному началу.
Напротив, в области совести человек один хозяин; здесь господствует прирожденное ему право, которое не подлежит никаким внешним ограничениям. Здесь права государства прекращаются.
Церковь, с своей стороны, никогда не может нарушить свободы совести, ибо церковная власть принудительной силы не имеет. Она может действовать только силой нравственной, следовательно путем свободы. Нарушение свободы совести возможно лишь тогда, когда церковная власть получает подкрепление от власти государственной, обладающей силой внешнего принуждения.
Но чтобы дать такое подкрепление, государство должно выйти из принадлежащей ему области гражданских отношений и господствующие в них юридические начала перенести на внутреннего человека, который им не подлежит.
Таким образом, нарушение свободы совести является последствием совокупного действия двух различных союзов, из которых каждый выступает из своих пределов, чтобы покорить себе человека всецело.
Государство проникается чуждыми ему церковными началами и становится судьей религиозной истины, которую оно водворяет силой внешнего принуждения, через что оно является деспотическим. А с своей стороны, нравственная сила церкви превращается в силу материальную; вместо живой веры устанавливается насильственное повиновение, через что коренное начало церковного союза получает превратный характер.
Таким образом, принудительная сила, перенесенная на внутреннего человека, извращает природу обоих высших союзов, обнимающих человеческую жизнь. Правильное их отношение может установиться только признанием свободы совести.
В чем же состоит свобода совести? Какие права вытекают из этого начала для гражданина? Здесь надобно различать свободу внутреннего исповедания веры, или собственно свободу совести и свободу внешнего исповедания, которая, в отличие от первой, называется свободой вероисповедания.
Свобода совести состоит в праве человека исповедовать лично ту веру, которая предписывается ему его чувством и совестью. Отсюда следует:
1) право не быть принуждаемым к исповеданию иной веры;
2) право не быть наказанным за исповедание какой бы то ни было веры: этому противоречит наказание еретиков;
3) право свободного перехода из одной веры в другую: нарушение этого права есть отрицание свободы совести;
4) право не быть принуждаемым к исполнению обрядов своей церкви.
Взыскание за неисполнение этой обязанности есть дело церковной власти, а не государственной.
Начало свободы совести влечет за собой и право каждого гражданина пользоваться всеми гражданскими правами независимо от вероисповедания. Пока он исполняет свои обязанности относительно государства, он не должен быть стесняем в своих частных действиях: он может поселяться где хочет, и заниматься чем хочет, подчиняясь общим государственным законам.
Основное правило гражданской справедливости состоит в том, что человека не должно лишать прав, если он не совершил преступного действия, а исповедание той или другой веры не есть преступление. Высшее развитие свободы совести ведет и к пользованию политическими правами независимо от вероисповедания; однако здесь это право ограничивается правами государства.
Последнее, в силу исторических причин, может находиться в более или менее тесном союзе с известной церковью, и это может вести к ограничению прав других исповеданий. Здесь государство вращается в собственно ему принадлежащей области; политическое право дает лицу известную долю власти, а это не есть личное только дело, а общественное.
Поэтому здесь возможны ограничения, которые, хотя не находят оправдания в общих началах государственной жизни, но объясняются исторически. Так, в Англии, несмотря на широкое развитие политической свободы, католики только в 1829 году приобрели политические права.
Евреям еще позднее открыт был доступ в парламент. Но высшее развитие государственной жизни рано или поздно несомненно приводит к распределению политических прав независимо от вероисповедания.
Есть, однако, случаи, когда допускается и ограничение прав гражданских. Существуют секты, исповедующие начала, противные нравственности, разрушительные для общественного порядка и ведущие к преступным действиям, например скопцы, мормоны. Должно ли государство их терпеть?
Государство не имеет права принуждать последователей этих сект к обращению, ибо оно силы над совестью не имеет. Оно не имеет права и наказывать их за подобные верования, ибо оно наказывает только за действия, а не за помыслы.
Но оно вправе не только наказывать вытекающие из вероисповедания преступные действия, но и принимать против этих сект предупредительные меры. В крайнем случае, оно может удалять их из среды других, ограничивая их место жительства и занятия.
Существуют и другие секты, которые не допускают известных действий, составляющих общую обязанность граждан, например принесение присяги, исполнение военной службы. Уместно ли здесь принуждение?
Строго говоря, государство всегда вправе вынуждать исполнение гражданских обязанностей и наказывать за неисполнение. Оно может также не терпеть внутри себя подобных сект, предоставляя им выселяться, если они не хотят подчиниться общим требованиям.
Однако, если эти секты в других отношениях безвредны, то здравая политика и терпимость заставляют государство воздерживаться от подобных мер и давать льготы, щадя свободу совести. Самое лучшее – взимать с них особенную подать взамен неисполненной обязанности. Так поступают в Пруссии и других странах с меннонитами.
Относительно свободы совести может возникнуть вопрос: если государство не вправе требовать от гражданина, чтобы он исповедовал ту или другую веру, то может ли оно допустить, чтобы он не исповедовал никакой веры?
Некоторые публицисты полагают, что, признавая свободу совести, государство должно, однако, требовать от каждого подданного, чтобы он принадлежал к какой-нибудь церкви, ибо вера составляет залог нравственной и гражданской добродетели. С этим мнением нельзя согласиться. Это – опять нарушение свободы совести.
Легко может случиться и постоянно случается, что ни одна из существующих церквей не удовлетворяет внутренним потребностям и убеждениям человека. Весьма часто также в жизни человеческой бывает время искания, иногда продолжительное, в течение которого он не в состоянии примкнуть с убеждением к какому-нибудь определенному вероисповеданию.
В таком случае он будет принадлежать к церкви не как верующий, не по внутреннему призванию, а в силу внешнего принуждения. Это может породить только лицемерие, что всего более противоречит требованию добродетели. С другой стороны, государство вправе ограничивать свободу совести только при совершенной несовместности известного религиозного учения с гражданским порядком.
Но отсутствие определенного вероисповедания, даже полное отсутствие религиозных убеждений вполне совмещается с исполнением гражданских обязанностей. В действительности мы часто встречаем людей, которые, при совершенном недостатке религии, являются и добрыми людьми и добрыми гражданами.
Без сомнения, общераспространенное безверие лишает государство одной из важнейших нравственных опор общественного порядка; но в отдельных лицах это не имеет никакого значения. С общим же явлением государство бороться не в состоянии; тут действуют нравственные силы, которые не подлежат принуждению.
Другой вопрос: распространяется ли свобода совести на воспитание детей? Дети собственного убеждения не имеют; их воспитание в известной религии зависит ли исключительно от воли родителей или государство имеет право в это вмешиваться?
Дети состоят под опекой родителей, но власть последних не безусловная. Она может быть употреблена во зло, и в таком случае высшим опекуном является государство, которое воздерживает злоупотребления родительской власти и охраняет интересы детей. Однако это право надзора не простирается на выбор веры.
Государство в делах веры голоса не имеет; это дело совести, и здесь совесть родителей заступает совесть детей. Воспитание детей в той или другой вере по внушению совести не может считаться злоупотреблением родительской власти, а потому государство не должно в это вмешиваться.
Таково чистое начало, вытекающее из свободы совести и естественных прав родительской власти. Всякое уклонение от этого правила, в силу политических начал, может рассматриваться только как нарушение коренных прав человека.
Сомнительный вопрос: может ли государство допустить, чтобы родители оставляли детей без всякого религиозного воспитания? Здесь вмешательство государства может найти себе оправдание. Религия, по всеобщему убеждению, составляет один из существенных элементов человеческой жизни: это – мировой факт.
А потому государство может требовать, чтобы дети не были ее лишены, каковы бы ни были убеждения родителей, так же как оно может требовать обязательного обучения грамоте. Отсутствие всякого религиозного элемента в воспитании может считаться пренебрежением обязанностей и злоупотреблением родительской власти.
Можно признать общим правилом, что каждый от рождения должен быть членом не только гражданского, но и нравственно-религиозного союза, и хотя человек, в силу свободы совести, может отрешиться от этой связи, но в этом деле совесть родителей не может заменить совести детей.
Для последних собственный выбор начинается только с зрелого возраста. Так постановлено, например, в австрийской конституции. Но государства, вполне отрешившиеся от церковных начал, и в этом отношении предоставляют полную свободу родительской власти.
Переходим к свободе вероисповедания.
Она заключает в себе двоякое право: 1) право соединяться для богослужения и церковных обрядов; 2) право проповедовать свою веру.
Свобода вероисповедания не есть только дело внутреннего убеждения человека; она принимает более или менее общественный характер, а потому подлежит большим ограничениям, нежели свобода совести.
Богослужение может быть домашнее и публичное. Первое, в силу начала свободы совести, должно быть безусловно терпимо. Однако здесь требуется определить, что такое домашнее богослужение и чем оно отличается от публичного, а с тем вместе является возможность больших или меньших ограничений. Так, например, в Баварии эдиктом 1801 года разрешалось простое домашнее богослужение, без призвания священнослужителя и без приобщения иных лиц, кроме членов семьи.
Во Франции изъемлются от обязанности испрашивать предварительное разрешение собрания лиц, живущих в одном доме, даже если их более двадцати; но как скоро собираются посторонние, особенно если это происходит постоянно и в более или менее значительном числе, так домашнее богослужение принимает характер общественного, следовательно должно подлежать тем правилам, которые предписываются для последнего.
Возможность, под видом частных религиозных собраний, учинять политические сходбища ведет к тому, что домашние сборища иногда подвергаются даже большим ограничениям, нежели публичные. В Англии, Актом Терпимости 1689 года, диссидентам совершенно запрещены были частные закрытые собрания и разрешались собрания публичные, которые всегда могли находиться под надзором власти.
Наоборот, могут быть запрещены публичные собрания и разрешены частные, с целью не возбуждать соблазна при укоренившейся в народе религиозной нетерпимости. Таково было до последнего времени правило в Испании. Первое разрешение протестантского храма было многими сочтено соблазном.
Можно сказать вообще, что относительно домашнего богослужения власть должна удостовериться лишь в том, что оно не служит предлогом для недозволенных целей. В остальном частным религиозным собраниям должна быть предоставлена полная свобода.
Совершение публичного богослужения предполагает постоянное соединение людей для отправления религиозных обрядов. С точки зрения личного права, это – частное товарищество, учрежденное с известной целью. Как таковое, оно подлежит законам, определяющим право товариществ, а эти законы, как мы видели, могут быть различны.
В одних государствах допускаются товарищества без предварительного разрешения и пресекаются только противозаконные действия; в других, напротив, требуется предварительное разрешение государственной власти.
В последнем случае правительство должно удостовериться: 1) в том, что цель дозволенная, то есть религиозная; 2) в том, что собирающиеся для богослужения не исповедуют учения, воспрещенного в государстве; 3) что публичное сборище не может нарушить общественного спокойствия, производя соблазн или возбуждая религиозные страсти.
Если эта опасность существует, то правительство может воспретить всякие наружные знаки богослужения, допуская только собрания в частных домах. Затем, за государством остается право надзора, чтобы под видом богослужения не скрывались иные цели. Все это относится к церквам или сектам терпимым. Церкви привилегированные имеют иное положение, о котором будет речь ниже.
Что касается до проповеди, то и здесь следует различать проповедь частную и публичную. В государстве, где признается свобода совести, где каждый имеет право переходить в другую веру, не может быть ограничена и свобода частной проповеди. Частная жизнь должна быть изъята от вмешательства власти.
Поэтому и так называемое совращение не может считаться преступлением. Совращение есть возбуждение в другом религиозного чувства, а в этом нет ничего преступного. Каждый вправе примыкать к тому религиозному союзу, который более говорит его сердцу, возбуждает в нем наиболее возвышенные стремления и ближе подводит его к Божеству.
Религиозные люди должны думать, что это совершается не без воли самого Божества, к которому обращается человек. Какими путями Бог приводит к себе человеческую душу, это для человека остается тайной. Во всяком случае, это не подлежит внешним юридическим определениям. Каждый волен считать свою веру наилучшей, но никто не в праве навязывать ее другим.
Совсем другое значение имеет общественная проповедь, или распространение веры посредством публичного слова или печати. Нередко это соединяется с опровержением других вероисповеданий, следовательно с нападками на других. Между тем религиозный интерес так могуч и так близок людям, что здесь необходимы ограничения, даже в большей мере, нежели в других областях человеческой мысли.
Государство должно иметь ввиду как охранение общественной безопасности от разгара религиозных страстей, так и ограждение верований народа от оскорблений. Запрещение может быть или безусловное или ограниченное воспрещением резких нападений. Первое имеет место там, где свобода прений вовсе не допускается, второе – там, где существует свобода речи и печати.
В законах о печати устанавливаются особенные правила, охраняющие религию от оскорблений. По английским законам, правда, не применяемым более на практике, всякое отрицание истин христианства или бытия Бога наказывается, как кощунство; равно наказываются всякие выражения относительно Бога, Христа и Молитвенной книги, оскорбляющие религиозное чувство или имеющие целью возбудить презрение к церкви.
Точно так же, по прежним французским и прусским законам, наказанию подлежало всякое осмеяние и оскорбление религии и церкви. Но при все более расширяющейся свободе слова и печати, в особенности при трудности различать оскорбительные выражения от дозволенной полемики, все подобные постановления обращаются в мертвую букву.
Когда печать получила полную свободу, сдержать ее в должных границах почти невозможно. При таких условиях открывается самый широкий простор и религиозной проповеди.
Таковы последствия, вытекающие из свободы совести. Они составляют завоевание нового времени. Как общее начало, свобода совести появилась в свет с отделением церкви от государства, то есть с распространением христианства. Прежде были вероисповедания терпимее, но только в виде снисхождения, насколько они могли совмещаться с господствующею религией.
В теократических государствах известная религиозная форма лежит в основании всего государственного строя, а потому должна быть признана всеми. Покоренным оставляются их верования, но они остаются в подчиненном положении, не приобщаясь к политическим правам. Как же скоро является враждебное отношение религий, так воздвигается гонение.
Буддизм был изгнан из Индии, христиане – из Китая и Японии; Персы угнетали Египтян; мусульмане, во времена религиозного фанатизма, огнем и мечем истребляли неверных. Древние классические государства имели также государственную религию; поклонение народным богам было обязательно для всех.
Если впоследствии римский пантеон совмещал в себе разнообразнейшие религии покоренных народов, то причина заключалась в том, что они согласовались с римским многобожием. Закон допускал только поклонения, признанные государством. Как же скоро появилось христианство, отрицавшее языческие верования, оно подверглось страшным гонениям.
Отвергая господствующую религию, учители христианства первые провозгласили свободу совести, как неотъемлемое право человека. “По человеческому праву и в силу естественной свободы, каждому принадлежит право поклоняться тому, во что он верует, – писал Тертуллиан, – религии несвойственно вынуждать религию, которая должна восприниматься добровольно, а не насилием”.
Но когда христианская церковь, в свою очередь, сделалась господствующей, это высокое начало было забыто. Начались гонения против язычников и еретиков. Уже Константин Великий не только воспретил языческие жертвоприношения, но и еретиков устранял от выгод, предоставляемых православным, стесняя их во многих гражданских правах.
Его преемники действовали в том же направлении. В Кодексе Юстиниана можно прочесть целый ряд указов, направленных против еретиков. Им воспрещались проповедь, собрания и богослужение. Они исключались из всех политических прав. Манихеи и донатисты лишались даже прав гражданских: им воспрещались всякие обязательства и наследование имуществ.
Ересь объявлялась преступлением государственным, на том основании, что преступление против божественной религии направлено против всех. В указе Феодосия и Валентиниана перечислен целый ряд сект, которым возбраняется пребывание в Римской Империи. Манихеев предписывается даже казнить смертью, ибо им не должно оставить места, где бы они могли оскорблять самые стихии.
Религиозное преследование нашло теоретика в Августине. Гонимые им донатисты, как все притесняемые, отстаивали данную Богом человеку свободу совести, ссылаясь на примеры Христа и апостолов, которые действовали убеждением, а не принуждением, которые принимали смерть, а не угнетали других.
Против этого Августин утверждал, что если насилием нельзя никого принудить к вере, то можно насилием приготовить к воспринятию веры. Смешивая нравственные начала и юридические, он спрашивал: неужели, когда наказываются всякие пороки, убийства, прелюбодеяния, одно святотатство останется безнаказанным?
Он утверждал, что насилие необходимо для пользы самих еретиков, чтобы спасти их от погибели, ибо если брат твой стремится к пропасти, не видя ее, то долг человеколюбия предписывает удержать его даже силой. Извращая смысл Писания, он ставил лозунгом церкви слова: “Принуди войти” (compelle intrare).
Это учение совершенно согласовалось с духом времени, когда религиозный интерес был главным делом не только человеческой совести, но и общественной жизни, когда он охватывал человека всецело, доводя его до фанатизма. Верующие считали себя единственными обладателями абсолютной истины, принесенной свыше; они полагали священной обязанностью водворить ее на земле.
Всякий, кто исповедовал ее не в том виде, в каком она толковалась господствующим направлением, признавался отверженником; это был вредный член общества, которого надобно было устранить. Западная церковь в особенности довела эти начала до крайних пределов. Возвысившись над светской властью, она сделала последнюю своим орудием для истребления еретиков.
Подвиги инквизиции остаются вечным пятном на католицизме. И светская власть тем легче поддавалась этим требованиям, что в средние века, при распадении всего гражданского строя, церковь оставалась единственным связующим началом общественной жизни, а потому охранение ее единства казалось необходимой потребностью человечества.
Даже в новое время, когда на развалинах средневекового быта воздвигся государственный порядок, правительства на первых порах опирались на церковь, а с тем вместе считали себя обязанными преследовать ее врагов. В некоторых странах костры запылали даже с новой силой. Так было в Испании, где католицизм слился с самой народностью. Инквизиция сделалась средством для истребления Мавров и Евреев.
Новый толчок религиозному вопросу дала Реформация. И протестантизм, пока был гонимой сектой, выступал во имя свободы совести.
“Светская власть, – писал Лютер, – владеет законом, который простирается не далее, как на тело, имущество и все, что внешнее на земле. Управлять душой Бог не хочет и не может дозволить никому, кроме себя одного.
Поэтому, если светская власть дерзает давать закон душам, она посягает на божественное управление и только извращает души. Бог один познает сердца, а потому невозможно кому-либо приказывать или силой заставлять верить так или иначе. Вера – дело свободное, к которому никого нельзя принудить”.
Но тот же Лютер, как скоро протестантская церковь в некоторых странах сделалась господствующей, взывал к светским князьям, чтобы “они силой и мечом охраняли чистоту учения и богослужения и поддерживали мир и согласие”. Кальвин сжег Сервета, и этот поступок был оправдан главными учителями протестантизма, Меланхтоном и Безою.
В Англии воздвиглись гонения, как на католиков, так и на диссидентов; а католики, с своей стороны, получив временный перевес при королеве Марии, отвечали кострами. Но потребность ужиться вместе, в тех странах, где существовали обе религии, привела наконец к признанию свободы вероисповедания, хотя в ограниченных размерах.
Во Франции, после долгих междоусобий, умиротворение религиозных партий произошло силой Нантского Эдикта, изданного Генрихом IV; протестантизм получил право гражданства. Но Людовик XIV в 1685 году снова отменил Нантский Эдикт. На протестантов воздвигнуты были страшные гонения; они подвергались всевозможным истязаниям.
Тысячи из них, которые не хотели подчиняться насильственному обращению, должны были оставить Францию. В Германии Вестфальский мир упрочил существование обоих вероисповеданий в тех пределах, в каких они находились в 1634 году. Но там, где в этом году та или другая религия не была терпима, государь имел право изгонять из своих владений ее последователей.
Начало веротерпимости водворилось в Европе главным образом вследствие развития светского образования. Это одна из главных заслуг мыслителей ХVIII века. Огромный отголосок имели статьи Вольтера по поводу процесса Каласа, подвергнутого пыткам и колесованию по приговору Тулузского парламента в 1761 году.
В Германии Фридрих II, питомец философии XVII века, говорил: “В прусских землях всякий может на свой манер спасать свою душу” (in den preussischen Landen kann ein Jeder nach seiner Fagon selig werden). В прусском Общем Земском Уложении 1794 г. постановлено: “Каждому жителю должна быть дозволена полная свобода веры и совести”.
Тех же правил держался Иосиф II, который в 1781 г. издал Акт Терпимости, разрешающий всем австрийским подданным свободное исповедание веры. Но его преемники отступили от этих начал и возвратились к прежним порядкам.
Вообще, это было более снисхождение, нежели право. В Англии, после революции 1688 года был тоже издан Акт Терпимости относительно диссидентов, за исключением, однако же, католиков и сект, не признающих Троицы.
Диссидентам разрешено было публичное отправление богослужения в регистрованных домах, под условием, что они принесут присягу верности и отрекутся от папской власти (oath of allegiance and supreraacy), a также подпишут заявление против претворения причастия (transsubstantiation).
Священники, кроме того, должны были подписать некоторые из 39 статей англиканской церкви. Но к должностям диссиденты все еще не допускались, хотя иногда это разрешалось в виде снисхождения.
Против католиков удерживались строгие законы: им запрещалось не только занятие общественных должностей, но и приобретение земель, содержание школ и учение; даже их браки не признавались законом и запрещалось супружество с протестантами.
Самые собрания их были узаконены только в 1779 году. Впрочем, эти законы никогда в точности не исполнялись; на практике они значительно смягчались отсутствием преследования и судебными решениями.
Полное выражение учений ХVIII века представляет североамериканская конституция 1787 года. В ней Конгрессу воспрещено издавать законы, касающиеся введения какой-либо религии или воспрещающие ее отправление. Те же начала были провозглашены Французской революцией.
Статья 10-я Объявления прав человека и гражданина гласит: “Никто не должен быть преследуем за свои мнения, даже религиозные, лишь бы их выражение не нарушало общественного порядка”. Конституция 1791 года обеспечивала “всякому человеку право исправлять то богослужение, к которому он привязан”. Империя утвердила эти правила.
Веротерпимость в самом широком своем значении была признана не только для христиан, но и для Евреев. Гражданские и политические права сделались совершенно независимы от вероисповедания. Замечательны в этом отношении слова, с которыми Наполеон обратился к протестантской депутации, представлявшейся ему по поводу коронации:
“Я хочу, чтобы знали, что мое намерение и твердая воля – охранять свободу вероисповеданий. Власть закона прекращается там, где начинается неопределенная власть совести, закон и государство ничего не могут против этой свободы: таковы мои правила и правила народа, и если бы кто-нибудь из моего потомства, который мне наследует, позабыл принесенную мной присягу и, обманутый внушениями ложной совести, вздумал ее нарушить, я предаю его общественному негодованию и разрешаю вам дать ему название Нерона”.
С успехами французского оружия эти начала разнеслись по Европе и большей частью удержались, несмотря на последовавшую затем реакцию. В настоящее время это драгоценное завоевание нового времени окончательно упрочилось в европейских государствах и вошло, как основной закон, во многие конституции.
В Англии законы 1792 и 1794 годов дали католикам гражданские права; акт 1829 года, называемый Эмансипацией католиков, открыл им и политическое поприще. В 1828 году отменены для диссидентов прежние стеснения. Наконец, в 1858 году Евреи допущены в парламент.
В Германии новые имперские законы сделали гражданские и политические права независимыми от вероисповедания. То же последовало и в Австрии. Даже Евреи, которые, вследствие унаследованной от средних веков узкой нетерпимости, долго подвергались разнообразным ограничениям, были уравнены с другими.
Ныне антисемитское движение, взывающее к самым низким страстям, находит отголосок только в отребье народонаселения. Объединенная Италия, освободившись от церковных пут, также примкнула к общему движению. Только в государствах Пиренейского полуострова начала религиозной свободы не получили полного развития.
В Португалии протестантам воспрещено публичное богослужение. В Испании открытие в недавнее время первого протестантского храма возбудило протесты общества. В Швеции правом общественного богослужения пользуются только секты, признанные государством.
У нас, в старину, религиозная нетерпимость господствовала, как и везде. При Иване III, после собора 1504 года, созванного против жидовствующей ереси, многие последователи этой секты были сожжены, другие сосланы в заточение.
Позднее большой Московский собор 1667 года, созванный Алексеем Михайловичем при участии вселенских патриархов, осудив старообрядцев, постановил, на основании древних приговоров Вселенской церкви, что “еретики и раскольники не токмо церковным наказанием имут наказатися, но и царским, сиречь градским законом и казнением”.
Соответственно этому многие раскольники, которые не хотели покаяться, были преданы сожжению “за нестерпимые их богомерзкие хулы”, а другие были разосланы в заточение по тюрьмам и монастырям. В 1685 году, в дополнение к прежним узаконениям, велено было:
1) раскольников, которые хулят святую церковь, производят в народе соблазн и мятеж и остаются упорны, по троекратному у казни допросу, буде не покается, жечь в срубе;
2) покорившихся отсылать в монастыри, где неженатых оставлять всю жизнь, чтобы снова не увлеклись в раскол, а женатых, по испытании, отдавать на поруки, и если снова предадутся расколу, казнить тою же казнью;
3) изуверов, увлекающих простолюдинов к самосожжению, жечь самих;
4) тех, которые перекрещивали взрослых и детей, называя прежнее крещение неправым, казнить смертью;
5) тех, которые перекрещивались с детьми, если покаятся, бить кнутом и отсылать к архиереям, а если останутся упорны, казнить смертью;
6) недавно совратившимся и покаявшимся чинить наказание, смотря по вине, и отсылать на патриарший двор для исправления;
7) обвиняемых в расколе, если они будут запираться и будут уличены, бить кнутом, хотя бы и покаялись, и отсылать в дальние города;
8) обличенных в укрывательстве раскольников и в доставлении им пищи и пития и т. п., одних, смотря по вине, бить кнутом, других ссылать в дальние города;
9) имения раскольщиков и недобросовестных поручителей, которые будут сосланы в ссылки, продавать в пользу казны.
Таким образом, раскол был всюду воспрещен; раскольники лишены были всяких гражданских прав. Они убегали в пустыни и леса и там устраивали себе скиты; но и там их преследовали, разоряли их жилища, а самих предавали суду и нередко казнили смертью. Как известно, эти суровые меры не привели ни к чему.
К счастью, они удержались недолго. Петр Великий возвратил раскольникам гражданские права. В 1714 году их велено было переписать и положить в двойной оклад. В указе было сказано:
“Буде к святой церкви не обратятся и похотят быть в своей раскольничьей прелести, и такие бы приходили и записывались в платеж двойного оклада, объявляя доношениями о себе по домашним своим, в приказах церковных дел, без всякого сомнения и страха, и не внимая некоторых пустяшному совету”.
Это было первое водворение свободы совести в нашем отечестве, хотя еще с весьма значительными ограничениями. Раскольникам велено было даже носить особые значки на платье.
Ближайшие преемники Петра, не отступая от этих начал, поддерживали и усиливали стеснения. Но при Петре III произошел поворот.
19 января 1762 года был объявлен именной указ, разрешающий раскольникам, бежавшим за границу, возвратиться в Россию и поселяться в Сибири, в Барабинской степи и других подобных местах, причем им не делать никакого препятствия в содержании закона по их обычаям и по старопечатным книгам, ибо, как выражено в указе, “внутри Всероссийской Империи и иноверные, яко магометане и идолопоклонники, состоят, а те раскольники – христиане, точно в едином застарелом суеверии и упрямстве состоят, что отвращать должно не принуждением и огорчением, от которого они, бегая за границу, в том же состоянии проживают бесполезно”.
Екатерина продолжала эту политику. Беглым раскольникам объявлено полное прощение, если возвратятся в отечество, предоставлено селиться в любых местах, избирать род жизни, какой пожелают; им дарованы разные льготы, разрешено носить бороду и не ходить в указном платье.
Раскольники были освобождены от двойного оклада, подчинены общим присутственным местам, допущены по тяжебным делам к свидетельству и присяге; наконец, введено единоверие, разрешающее обратившимся в православие сохранять свои древние обряды. Под сенью этой гуманной политики размножились раскольничьи скиты.
В самой Москве, во время чумы 1771 года, возникли Преображенское и Рогожское кладбища, составлявшие центры обоих главных старообрядческих толков – беспоповщины и поповщины. Император Александр I манифестом 15 октября 1801 года, подтвердил все эти льготы и торжественно повелел “не стеснять вероисповеданий”. Но в царствование его преемника последовала реакция.
В 1827 году велено было не преследовать оставшихся у раскольников попов, но новых не дозволять. Точно так же запрещено было строить новые молельни и поправлять старые; если же требуется поправка, то велено их уничтожать. Вследствие этого, значительное количество молитвенных зданий было уничтожено и отобрано множество книг и икон.
Впоследствии, по смерти последнего служившего у раскольников беглого попа, алтари Рогожского кладбища были запечатаны, а Преображенское передано единоверцам. Так это и остается доселе, несмотря на некоторые новые, предоставленные раскольникам льготы.
В настоящее время свобода вероисповедания, как общее начало, признается у нас Основными Законами Империи. Статьи 44 и 45-я гласят:
“Все не принадлежащие к господствующей церкви подданные Российского государства, природные и в подданство принятые, также иностранцы, состоящие в российской службе или временно в России пребывающие, пользуются каждый повсеместно свободным отправлением их веры и богослужения, по обрядам оной.
Свобода веры присвояется не только христианам иностранных исповеданий, но и Евреям, магометанам и язычникам, да все народы, в России пребывающие, славят Бога Всемогущего разными языки, по закону и исповеданию праотцев своих, благословляя царствование Российских монархов и моля Творца вселенной о умножении благоденствия и укреплении сил Империи”.
Однако, в приложении, эти высокие начала веротерпимости подвергаются значительным ограничениям.
Воспрещение переходить из православия в другую веру, насильственное удержание в православии записанных в него уважительными или неуважительными способами из других исповеданий, наказание совершающих недозволенные требы, воспрещение дозволенного прежде публичного богослужения раскольникам, гонения, воздвигаемые на некоторые секты, в последнее время особенно на штундистов, наконец, все возрастающие стеснения Евреев, которые ограничиваются и в выборе места жительства и в занятиях, все это составляет крупные отступления от признанных нашим законодательством начал.
Можно сказать, что с освобождением крестьян у нас водворилась гражданская свобода; полное же осуществление религиозной свободы, провозглашенной нашими основными законами и составляющей высшее требование истинно-христианской нравственности, справедливости, человеколюбия, наконец, здравой политики, предстоит еще впереди.
2. Положение церкви в государстве
Положение церкви в государстве определяется двояким ее значением: как нравственно-религиозного и как юридического союза. Выше было уже выяснено отношение государства к церкви, как нравственно-религиозному союзу; здесь остается рассмотреть положение церкви, как юридической корпорации.
Мы видели, что корпорации могут иметь характер частный или государственный. То и другое прилагается к церкви. Как частная корпорация, церковь есть союз, образуемый свободным соединением верующих, имеющий известное устройство и пользующийся гражданскими правами.
Как политическая корпорация, она занимает известное место в государственном строе и получает некоторую власть над членами, а вместе и большее или меньшее влияние на гражданскую область.
Это государственное положение церкви определяется, в свою очередь, двояким ее значением для государства. Во-первых, религия составляет один из положительных интересов народа; а так как государство обнимает собой все общественные интересы, то естественно, что оно не может оставаться чуждым одному из важнейших для огромной массы граждан.
Обязанное содействовать удовлетворению духовных потребностей народа, государство дает церкви пособия и предоставляет ей известное место в общественном строе. Это содействие тем больше, чем значительнее самый интерес для народа.
Признавая свободу совести и право каждого гражданина поклоняться Богу по своим обрядам, государство не обязано одинаково покровительствовать всем церквам без разбора; оно оказывает поддержку только тем, которые в его глазах составляют существенный интерес для более или менее значительной части народонаселения.
Но, во-вторых, церковь имеет для государства еще гораздо высшее значение. Она представляет для него не только один из общих интересов народа, которым оно призвано содействовать; она вместе с тем руководит совестью, если не всех, то значительнейшей части граждан, а это составляет для государства дело первостепенной важности.
Государство само требует повиновения во имя нравственного закона; оно не только принуждает, но обращается и к совести граждан. Поэтому для него в высшей степени важно, чтобы эта совесть не подчинялась власти, ему враждебной, которая уничтожала бы нравственное отношение граждан к государству, свободное их повиновение, оставив светской власти одну только внешнюю принудительную силу, составляющую слишком недостаточную опору общественного порядка.
Наоборот, нашедши в церкви союзника, государство тем тверже может опираться на народное сознание. Когда обе власти действуют заодно, нет сомнения, что можно ожидать большого успеха и более прочного порядка, нежели когда они идут врозь.
При этом государство не вправе ни теснить свободу совести, ни отрекаться от собственных начал, подчиняя светскую область церковной. Признавая независимость обеих властей, оно видит в церкви пособника и оказывает ей поддержку, как самостоятельному союзу, с которым оно действует заодно во имя нравственных целей человеческого общежития.
В юридическом же отношении государство всегда сохраняет над ней верховное право, которое принадлежит ему относительно всех входящих в состав его корпораций. Юридическая область подчиняется ему всецело; от нее не может быть изъята и церковь, как юридический союз.
Это верховное право над церковью (Kirchenhoheit, jus circa sacra) следует строго отличать от церковной власти (Kirchengewalt, jus sacrorum), принадлежащей исключительно духовным властям.
Верховное право государства выражается в следующих правах: и) право признания церквей, как корпораций (jus receptionis); 2) право надзора за их действиями (jus supremae inspectionis); 3) право защиты и покровительства (jus advocatiae seu protectionis). Независимо от того, если государство дает церкви значение политической корпорации, то оно может предоставить себе большее или меньшее участие в церковном управлении.
Право признания вытекает из того, что всякий союз может быть признан юридическим лицом не иначе как актом государственной власти. Даже там, где вполне признаются и свобода вероисповедания и свобода товариществ, церковь не может пользоваться корпоративными правами до тех пор, пока она не будет признана государством за юридическое лицо.
При этом государство не имеет непременной обязанности признавать всякую церковь юридической корпорацией. Как свободный союз, церковь возникает и существует во имя высших нравственно-религиозных начал, определяемых человеческой совестью; но признание гражданского ее значения зависит от усмотрения государственной власти.
Государство может признавать или не признавать ее юридическим лицом, смотря по тому, какое значение оно ей дает. А признавая ее, оно может, по своему усмотрению, определить положение ее в государстве и присвоить ей те или другие права.
Право признания не заключает в себе, однако, права установлять новые церкви и вводить новые вероисповедания, не существующие в стране. Всего менее государство вправе делать их принудительными для граждан. Это право преобразования (jus reformandi) некогда было признаваемо за протестантскими князьями; оно выражалось формулой: “Чья земля, того и вера” (cujus est regio, illius est religio).
Подобное правило противоречит как свободе совести, так и существу церкви, которая есть союз верующих, следовательно образуется по внутреннему убеждению, а не по принуждению.
Государство может признать церковь как корпорацию и дать ей те или другие права, но для существования корпорации необходимо предварительное свободное соединение лиц. Это союз, который возникает сам собой, а не устанавливается государством.
С правом признания связано и право уничтожения корпораций. Оно прилагается и к церкви. Это не посягательство на свободу совести, не нарушение приобретенного права, а употребление права, неотъемлемо принадлежащего государству. Мы видели, что оно относится ко всем корпорациям вообще.
Затруднение состоит здесь единственно в том, какое назначение должно быть дано принадлежавшим упраздненной корпорации имуществам. И в этом отношении мы видели, что нормальное правило состоит в обращении их на другие общественные цели, с разрешения или по усмотрению государства.
Чем выше было общественное и политическое значение упраздненной корпорации, тем более государству принадлежит это право. Оно может предоставить членам частных и мелких союзов распорядиться по своему усмотрению имуществом упраздненного юридического лица; но если это юридическое лицо занимало высокое общественное положение, государство одно может распорядиться его наследием.
На этом основано было отобрание церковных имуществ в европейских государствах в новое время. Церковь в средние века заступала место государства и получала от верующих громадные имения для тех высших общественных целей, которыми она руководила.
Когда новое государство, возникши из разложения, вступило в естественно принадлежащие ему права, оно отобрало эти имущества, оставив за церковью только то, что было необходимо для поддержания духовного ее значения, или назначив духовенству особые доходы. Это была такая же общая мера, как освобождение крестьян. Она означала переход от одного порядка вещей к другому.
Право признания простирается и на отдельные религиозные корпорации, образующиеся внутри церквей. В гражданском отношении, корпоративные права присваиваются главным образом этим местным и частным союзам. К ним принадлежат монашеские ордена и монастыри.
Государство имеет власть разрешать их юридическое существование, давать им более или менее прав, наконец, уничтожать их, когда оно находит их вредными для общества. Если же орден или монастырь является не юридическим лицом, а частным товариществом, то свобода товариществ, там, где она признается, должна распространяться и на эти союзы.
Конечно, государство всегда имеет право не терпеть таких товариществ, которые оно считает вредными или опасными, но при широком развитии свободы всего менее позволительно стеснять ее именно в союзах, имеющих религиозные, то есть высоко нравственные цели.
Право надзора имеет ввиду как подчинение церкви общим законам, так и наблюдение за тем, чтобы церковные власти не выходили из пределов своего ведомства, не вторгались в гражданскую область и не притесняли совести граждан. Давая церкви корпоративные права, государство естественно наблюдает, чтобы эти права не были употреблены во зло.
Еще более право надзора расширяется, когда государство оказывает пособия церкви и дает ей политическое положение. Ему необходимо убедиться, что эти пособия употребляются сообразно с своим назначением, и что дарованные права достигают своей общественной цели.
Надзор может быть установлен по двоякой системе: опеки или свободы, предупреждения или пресечения, смотря по степени независимости, которая предоставляется церкви. Он выражается в следующих действиях:
1. Соборы духовенства или требуют предварительного разрешения правительства, как во Франции, или они предоставляются свободе, как в Бельгии. Последнее одно совместно с свободой церкви.
2. То же самое относится и к взаимным сношениям духовных властей. Это имеет важное значение, в особенности относительно сношений католического духовенства с папой. Оно воспрещается во Франции и разрешается в Бельгии.
Но в этом отношении вмешательство государства, очевидно, состоит в полном противоречии с понятием о церкви как самостоятельным союзе. Нельзя запретить духовным властям сноситься с их духовным главой.
Через это они приравниваются к государственным должностным лицам, которые не имеют права сноситься с главой иностранного государства; их церковное положение подчиняется политическому, не говоря уже о тех инквизиторских мерах, которые необходимо принимаются для предупреждения и раскрытия подобных сношений.
3. В некоторых католических государствах требуется, чтобы дисциплинарная власть папы действовала не иначе, как через посредство местных епископов. И этим имеется ввиду оградить самостоятельность национальной церкви.
Но так как церковная власть всегда может быть временно поручена папой тому или другому лицу и самим епископам не воспрещается испрашивать в том или другом случае решение папы, то это стеснение, в сущности, имеет мало значения.
4. Церковные постановления получают силу не иначе, как с разрешения государственной власти. Это право называется placet. Оно прилагается как к папским буллам, так и к постановлениям соборов и епископским посланиям. И от этого верховного права отказались большая часть европейских государств.
При всеобщей гласности, папские буллы становятся известными народу помимо епископских посланий. Взамен того, государства сохраняют за собой право объявлять постановления недействительными, для чего обыкновенно требуется сообщение их при обнародовании.
5. Злоупотребления церковных властей, как-то: превышение власти, нарушение прав низшего духовенства высшим, притеснение совести – граждан, нарушение законов и общественного мира, вмешательство в политику и дела гражданские, воздерживаются административной властью. Это называется апелляцией от злоупотреблений (appel comme d’abus).
В странах, где церкви предоставляется свобода, и это средство надзора уничтожено; злоупотребления преследуются судебным порядком, когда ими нарушаются общие законы. Так установлено в Бельгии. Самый затруднительный вопрос в этой процедуре состоит в том, какую она получает юридическую санкцию.
Во Франции, обыкновенно Государственный Совет, которому предоставлены эти дела, ограничивается публичным осуждением и кассацией незаконного постановления, что имеет мало значения.
В важных случаях приступают к удержанию жалованья и доходов, а наконец можно прибегнуть к штрафам и даже к удалению от кафедры и к тюремному заключению. Но эти меры тотчас получают вид религиозного преследования, которое еще более возбуждает верующих.
6. При системе опеки требуется предварительное разрешение для религиозных собраний и для построения молитвенных домов; при системе свободы то и другое предоставляется верующим при соблюдении законных правил.
7. Надзору государства подлежат и учреждаемые церковью благотворительные и воспитательные заведения. И в этом отношении может либо требоваться предварительное дозволение, либо могут быть установлены общие правила, на основании которых открытие совершается без особого разрешения.
Государство может предоставить себе в большей или меньшей степени и постоянный надзор за этими заведениями: относительно благотворительных оно наблюдает, чтобы они не уклонялись от цели, для которой они установлены; относительно воспитательных оно имеет ввиду, чтобы учение не производилось в духе, враждебном государству и общественному порядку.
Это равно относится как к общим воспитательным заведениям, так и к тем, которые имеют целью специальное приготовление к духовному сану. При этом государство иногда требует известных условий для занятия церковных должностей.
Так, в Пруссии церковные законы, изданные во время так называемой культурной борьбы, требовали от приготовляющихся к духовному сану прохождения университетского курса и известных экзаменов. Против этого сильно восставало католическое духовенство, утверждая, что церкви одной принадлежит право определять условия духовного сана.
Можно думать, что в этом случае оно было право. Занятие церковных должностей не может быть приравнено к государственной службе. В последней государство может требовать тех условий, какие оно считает нужными; в первых это право принадлежит церкви.
8. Государственный надзор простирается, наконец, и на приобретение, управление и отчуждение церковных имуществ. Государство наблюдает, чтобы не было накопления имуществ, изъятых из обращения; оно старается по возможности предупредить и всякие вымогательства.
Поэтому приобретение церковных имуществ обыкновенно подвергается предварительному разрешению. Относительно же управления имуществами государство должно убедиться, что доходы употребляются на религиозные цели, а не на какие-либо другие.
В особенности, если оно дает пособия церкви или делает принудительными церковные сборы, оно имеет право наблюдать, чтобы не было излишеств в расходах и чтобы имущества не отчуждались без пользы. Система свободы и в этом отношении предоставляет церковным властям значительный простор и ограничивает государственный контроль.
Что касается до права защиты и покровительства, то оно также может иметь различный характер. По средневековому взгляду, который получил особенное развитие в католицизме, защита церкви (advocatia ecclesiae) состояла в том, что государство поддерживало принудительной силой все постановления и действия церковных властей; оно наказывало отлучаемых от церкви, преследовало еретиков; каноническое право имело полную силу в гражданской области, и государство прямо исполняло его постановления.
Через это оно становилось к церкви в отношение служебное, что противоречит его существу. По светскому праву, которое есть единственное истинное право, ибо нравственный союз принудительной силы не имеет, государство независимо от церкви; как высший юридический союз, оно дает ей защиту и покровительство, но лишь настолько, насколько ее действия могут иметь юридический характер, то есть в качестве гражданской или политической корпорации.
Государственная защита и покровительство могут состоять: 1) в ограждении церкви от нападений и оскорблений; 2) в сообщении юридической силы тем действиям церковных властей, которые государство признает в гражданской области, как-то: совершение браков, управление имуществами, распоряжения церковных властей в церковном управлении; 3) в имущественных пособиях, как-то: жалованье духовенству, дарение земель, построение церквей и т. п.
Это различное воззрение на отношение церкви к государству определяет, с одной стороны, степень участия церкви в гражданских делах, с другой – степень участия государства в делах церковных.
По средневековым началам, влияние церкви на гражданскую область было громадное. Не только духовенство и церковные имущества были изъяты из светского суда, но множество светских дел подлежали церковному суду. Сюда относились все дела семейные, в значительной степени и наследственные, преступления против веры, все дела лиц, находившихся в церковном ведомстве.
Все это обсуждалось на основании канонического права, которое получало силу и в гражданской области. Церковь управляла целыми отраслями светских дел, как-то: воспитанием, благотворительностью, ведением гражданских актов. С развитием государства в новое время все это изменилось.
Начало независимости гражданской области от церковной ведет, наоборот, к подчинению духовенства и церковных имуществ светскому суду, к изъятию гражданских дел из духовного ведомства, к установлению гражданского брака, наконец, к уничтожению юридической силы канонического права в светских делах.
Однако, придавая церкви значение государственной корпорации, государство может сохранить за ней и некоторое участие в гражданских делах, лишь бы оно не стесняло свободы совести. Это участие может быть больше или меньше. Оно выражается
1) в религиозном освящении некоторых политических или общественных действий; таковы всенародные празднества, освящение знамен, коронование монархов. Все это, однако, юридического значения не имеет; в этих обрядах выражается только нравственная связь общественной жизни с религией.
2) Религиозное освящение брака получает силу гражданского действия. В этом отношении могут быть разные постановления. Проведение чисто светского начала состоит в том, что гражданский брак делается обязательным, а религиозный предоставляется свободе.
Наоборот, государство может признать силу религиозного брака, устанавливая гражданский лишь для тех, которые отвергают церковные обряды. Таковы в особенности различные, не признанные государством секты: для них необходимо введение гражданской нормы семейных отношений, иначе они обречены на беззаконное сожительство, без всяких семейных и наследственных прав.
Но при введении гражданского брака государство естественно должно сообразовать свое законодательство с постановлениями церковного права, ибо столкновения различных норм могут возмущать совесть граждан.
Подобные столкновения нередки, особенно в католических странах; они ведут к немалым затруднениям. Ревностные католики восстают даже против самой идеи гражданского брака, видя в нем только признание незаконного сожительства.
Между тем брак есть несомненно гражданское установление, имеющее юридические последствия, и в этом отношении совершенно независимое от религиозного обряда. Последний дает ему только высшее освящение, нравственно обязательное единственно для верующих и получающее юридическую силу лишь от гражданского закона.
3) Иногда на духовенство возлагается и ведение метрических книг, с выдачей гражданских актов. Это делается в видах удобства: совершая обряды крещения, брака и погребения, духовенство может вести и актовые книги, для которых, при светском ведомстве, надобно иметь особых чиновников, или же приходится возлагать это на местные власти, без того обремененные делами.
Особенно в обширных странах, где образование мало распространено и правительство не пользуется значительным контингентом надежных чиновников, содействие духовенства может быть весьма полезно. Затруднение состоит в том, что для каждого вероисповедания нужно вести особые книги, а для сект, не признанных государством, приходится все-таки заводить чисто гражданские списки.
4) Духовенству дается участие в управлении благотворительностью и воспитанием. Первое есть собственное дело церкви, а потому участие ее всегда желательно. Во втором случае важно, дается ли ему влияние на одно религиозное воспитание, что, без сомнения, принадлежит к его ведомству, или же ему вверяется общий надзор и даже руководство.
Последнее есть подчинение гражданской области религиозной, а вместе отречение государства от высшего руководства одним из важнейших интересов народа, с возложением этой обязанности на церковь. Это относится в особенности к низшим школам, где религиозное преподавание занимает главное место.
С государственной точки зрения, такой постановки дела нельзя признать правильной; но с другой стороны, духовенству, так же как и частным лицам, не может быть возбранено заведение собственных школ, под надзором государства.
5) Иногда церковные власти заседают в законодательных палатах. Так, во Франции, при второй Империи, кардиналы заседали в Сенате; в Англии епископы суть члены Палаты лордов.
С своей стороны, государство, предоставляя церкви известное влияние на гражданскую область, само принимает большее или меньшее участие в церковном управлении. При системе церковной свободы то и другое, разумеется, отпадает. Иногда это прямо выражается в конституциях. Так, статья 16-я бельгийской конституции воспрещает вмешательство государства в церковное управление.
Статья 15-я прусской конституции гласит: “Евангелическая и римско-католическая церкви, равно как и все религиозные союзы, устраиваются и управляют своими делами самостоятельно”. Но это допустимо только при полном разделении гражданской области и религиозной.
Как же скоро церковь возводится на степень государственной корпорации, или когда ей оказываются пособия и поддержка со стороны государственной власти, в особенности если ей предоставляется большее или меньшее участие в делах гражданских, вмешательство государства в церковное управление становится неизбежным. Оно выражается:
1) в назначении или утверждении церковных властей. В лютеранской церкви, а также и в англиканской, где в лице государя с светской властью соединяется и церковная, это право естественно ему принадлежит.
В других случаях назначение духовных должностных лиц может быть предоставлено светской власти с утверждения церковной, или, наоборот, назначение может быть предоставлено церковной власти с согласия светской. Так, во Франции епископы назначаются главой государства, с утверждения папы; священники, напротив, назначаются епископами, с согласия светской власти.
Иногда духовная власть представляет несколько кандидатов, из которых светская назначает одного, или же последней предоставляется право устранять некоторые лица, которые она считает себе неприязненными.
2) Распределение церковных округов совершается иногда по соглашению светской власти с церковной. Так это постановлено во Франции. Но иногда это предоставляется самой церкви.
3) Светская власть участвует иногда в установлении самих церковных правил. Сюда принадлежит право созывать соборы в случае каких-либо замешательств или пререканий. Так, вселенские соборы созывались византийскими императорами для решения догматических споров.
Московские цари не раз созывали соборы против раскольников. Людовик XIV созвал собор 1682 года, издавший Декларацию о вольностях галликанской церкви. Впоследствии эта Декларация была объявлена Наполеоном I основным законом Французской Империи. В протестантских странах это право простирается еще дальше.
При соединении церковной власти с светской в лютеранских странах нет возможности разделить эти два ведомства. В прежнее время князь собственной властью издавал чисто церковные постановления; иногда это делалось при содействии земских чинов.
В настоящее время все церковные законодательные меры идут через консистории и синоды; но так как эти учреждения подчинены князю, как главе, то о самостоятельности церкви не может быть речи.
В Англии тридцать девять статей, содержащих в себе догматические основания англиканской церкви, были составлены собранием епископов и утверждены парламентом, как государственный закон, который не может изменяться иначе, как с согласия парламента.
При разграничении обеих областей всего важнее определить, какие постановления могут исходить из одностороннего действия государственной власти и какие требуют содействия власти церковной. Нарушение этого начала было первой и главной причиной религиозных волнений во время Французской революции.
Учредительное Собрание издало Гражданский Устав духовенства (Constitution civile du clerge), в котором все церковное управление, выбор священников, распределение округов, регулировалось светским законом, помимо церковной власти. И папа и значительная часть духовенства протестовали против такого вторжения в духовную область и не хотели ему подчиниться.
Гражданский Устав был, наконец, отменен и заменен Конкордатом. С другой стороны, папская власть нередко отрицает у государства право определять те отношения к церкви, которые принадлежат собственно светской власти.
Эти столкновения противоположных воззрений повели, в недавнее время, в Германской Империи к так называемой культурной борьбе (Kulturkampf), которая кончилась некоторыми компромиссами, при значительных, однако, уступках светской власти.
Общим правилом следует признать, что государство определяет все, что вытекает из верховной его власти. Так как юридическая область всецело подлежит его ведению, то от него исключительно зависит признание церкви, как корпорации, и дарование ей тех или других прав.
Здесь от церкви ничего не требуется, а определяется только, какие гражданские действия ей разрешаются и какую юридическую силу могут иметь распоряжения ее властей. Все это относится к гражданской области, а потому устанавливается государством. От церкви зависит- пользоваться или не пользоваться предоставляемыми ей правами; но требовать их она не вправе.
Если же она, взамен приобретенных прав, принимает на себя известные обязанности, то она должна их исполнить. Еще менее государство ограничено в своем надзоре за действиями церкви.
Это – не вмешательство в церковную область, а собственное, ему принадлежащее право, которое простирается настолько, насколько оно считает нужным, для того чтобы удостовериться, что церковные власти не выступают из пределов своего ведомства и не действуют во вред обществу.
Государство есть верховный блюститель общественного порядка, и все обязаны подчиняться его велениям. Но иное дело участие государства в церковном управлении, а равно и участие церкви в действиях государства, в качестве политической корпорации.
И то и другое не может быть определено без ее согласия, ибо требования государства могут противоречить церковным постановлениям или религиозным целям, в которых церковь является верховным судьей. Соглашение может быть установлено посредством соборных постановлений, там, где церковь управляется соборами.
В римско-католическом исповедании оно установляется посредством конкордатов с папским престолом, хотя, на практике, заключение таких соглашений, при унаследованных от средних веков теократических воззрениях папского престола, противоречащих истинным требованиям государства, представляет иногда значительные затруднения.
Из всего сказанного следует, что положение церкви в государстве может быть весьма различно, смотря по тому, какие ей предоставляются права. Здесь возможны четыре системы: 1) теократия, или подчинение государства церкви; 2) господствующая церковь; 3) признанные церкви; 4) церкви терпимые. Различные системы могут существовать совместно, в отношении к разным вероисповеданиям.
О теократии было уже говорено выше, при рассмотрении образов правления. Здесь мы должны обозреть остальные системы.
1. Господствующая церковь. Здесь государство оказывает преимущественное покровительство одной только церкви, получающей высшее политическое положение; остальные только признаны или терпимы, или даже вовсе не терпимы. Через это господствующая церковь прямо получает значение государственного установления.
Оставаясь нравственно-религиозным союзом помимо государства, она, в качестве политической корпорации, вводится в состав государства, становится членом его организма и получает в нем привилегированное место. Основание то, что известное вероисповедание, исторически сросшееся с жизнью народа, признается существенным государственным интересом; в нем государство ищет нравственной опоры.
Привилегии, даруемые господствующей церкви, могут быть более или менее значительными. При совершенной нетерпимости они могут простираться до исключения всякого другого вероисповедания из государства. При меньшей степени нетерпимости стеснения могут касаться только сект, отделившихся от господствующей церкви, а потому более или менее ей враждебных.
Привилегии могут состоять в ограничении гражданских и политических прав лиц, принадлежащих к другим исповеданиям. В прежнее время это имело место в Англии относительно католиков. Иногда запрещается переход из господствующей церкви в другие. Первая одна получает право пропаганды.
При смешанных браках вероисповедание детей определяется не волей родителей, а привилегией господствующей церкви. С признанием свободы совести все эти стеснения, как исторические наросты, без сомнения, отпадают. Каков бы ни был интерес государства, коренным правилом остается то, что оно не имеет права вмешиваться в непринадлежащую ему область совести.
Затем остаются привилегии имущественные и политические. Государство имеет неотъемлемое право давать пособия из своих средств или присваивать известные доходы той церкви, которая срослась со всей его исторической жизнью.
Столь же мало можно отказать ему в праве давать известной церкви привилегированное политическое положение, участие в обсуждении государственных вопросов, в общественной благотворительности, в воспитании.
Оно вправе исключительно или преимущественно ей давать юридическую поддержку в распоряжениях, касающихся церковного управления. Но предоставляя церкви такие привилегии, государство, с своей стороны, не может не оградить и собственную свою власть.
Чем выше политическое положение церкви, чем более она входит в состав государственного организма, тем значительнее должны быть и права государства. Поэтому здесь неизбежно господствует система опеки; здесь уместно и более или менее значительное участие государства в церковном управлении.
Случается, однако, что правительство ищет в союзе с господствующей церковью нравственной опоры, которой оно не находит в гражданах, и в этих видах дает ей гораздо большие права, нежели может быть допущено в силу государственных начал. Подобные явления повторялись не раз в католических странах. В настоящее время это касается, главным образом, вопросов о воспитании.
Поучительный пример в этом отношении представляет австрийский конкордат 1855 года, которым каноническое право признано было действующим в государстве, с предоставлением определяемых им отношений ведомству церковного суда; вместе с тем церкви дана была полная свобода относительно имуществ, действий, постановлений и сношений с папой; наконец, католическому духовенству предоставлялось право не только руководить религиозным преподаванием во всех общественных и частных, как низших, так и средних школах, но и надзирать за тем, чтобы остальное преподавание совершалось в духе католической церкви и чтобы в государстве не обращались книги, противные религиозному учению.
В 1874 году австрийское правительство отказалось от этого соглашения.
2. Признанные церкви. В этой системе государство оказывает одинаковое покровительство всем церквам, признанным государственными корпорациями. Таково, например, положение церквей во Франции, где различные вероисповедания, католическое, протестантское, даже еврейское и магометанское, пользуются одинаковым покровительством и пособиями со стороны государства.
Признанные церкви могут существовать и совместно с господствующей. Так, например, у нас господствующая церковь есть православная; но рядом с ней признаны католическая, протестантская, еврейская и магометанская, каждая с своим законным устройством и официальным положением. Признанные церкви составляют государственные корпорации так же, как и господствующая; но они не связываются исключительно с государством.
Последнее становится от них независимым; оно видит в них существенный интерес известной части народонаселения, дает им защиту, пособия, права, даже участие в управлении, но не привилегированное положение. При равноправии церквей, гражданская область совершенно изъемлется из ведения церкви; это – общее поле для всех вероисповеданий.
С другой стороны, признанные церкви, не будучи связаны так тесно с государством, могут пользоваться большей автономией, ибо чем меньше государственное положение церкви, тем больше ей может быть предоставлено свободы. Признавая себя независимым от церкви, государство тем самым признает и церковь независимой от себя. Однако и здесь может быть установлена или система опеки или система свободы.
Выбор той или другой определяется не столько юридическими началами, сколько политическими, как-то: различным устройством церквей, большим или меньшим их могуществом, господствующим в них духом, также соглашениями с церковной властью, историческим положением церкви в государстве и другими политическими соображениями. Развитие начала свободы в государстве, несомненно, ведет и к свободе церквей.
3. Терпимые церкви. В этой системе церковь теряет характер государственной корпорации; она остается частным союзом. Государство может допускать или не допускать подобные союзы. Мы видели, что свобода вероисповедания ограничивается требованиями нравственности и государственного порядка.
Государство не обязано терпеть сект безнравственных или отрицающих государственную власть. Однако, за этими исключениями, всякое вероисповедание должно быть терпимо, в силу свободы совести.
Терпимость может быть оказана в больших или меньших размерах. Основание здесь двоякое: религиозные общины могут быть допущены или как товарищества, или как частные корпорации, то есть как настоящие церкви.
В первом случае они пользуются свободой вероисповедания, но не имеют корпоративных прав. Они могут владеть имуществом на имя членов, а не как юридические лица; действия властей их не имеют юридической силы. Государство вовсе не признает этих властей, а видит в них только частные лица.
Эта система существует в Северной Америке относительно всех церквей, в других государствах – относительно терпимых сект. Таково в Англии положение католиков. Это лучшее средство устанавливать свободу вероисповедания.
Эти частные религиозные союзы подчиняются общим законам о собраниях и товариществах. Мы уже видели, что они подвергаются или системе предупреждения или системе пресечения.
В первом случае требуется предварительное разрешение собраний. Так, например, во Франции, для временных собраний требуется разрешение префекта, для постоянных – декрет, обсуждаемый в Государственном Совете.
Такой порядок может вести к значительным стеснениям. В видах государственной пользы, достаточно известному союзу разрешить собрания раз навсегда. В системе пресечения устанавливаются только общие условия, при которых разрешаются собрания.
Кроме того, для подобных союзов необходимы гражданские установления, заменяющие религиозные. Таков гражданский брак.
Государство может признать религиозную общину и как частную корпорацию. В таком случае требуется представление исповедания веры. Корпоративная связь разрешается, если секта утвердилась как прочный союз, имеющий довольно значительное число последователей и совместный с интересами государства.
Чрез это союз становится юридическим лицом, но с частным характером, без государственного значения. Государство не дает церкви никакого пособия, не вмешивается в ее устройство и управление, иногда ограничивает публичные выражения вероисповедания, как-то: процессии, колокольный звон; но оно предоставляет ей имущественные права и оказывает ей юридическую защиту.
Таковы различные положения, которые церковь может получить в государстве.
Система господствующей церкви водворилась с тех пор как христианство было признано Константином Великим государственной религией. Это господство было исключительное; все отклонения, или ереси, преследовались законом.
Церковь получила самые широкие права: громадные имущества, которыми она распоряжалась по усмотрению, привилегированный суд, различные льготы, ведомство многих гражданских дел, даже надзор за светским управлением.
Однако в Византии светская власть сохраняла свое верховное положение: императоры созывали соборы, назначали в них комиссаров для надзора за ходом дел, утверждали их постановления, которые поддерживались принудительной силой, наконец, нередко назначали и сменяли епископов и патриархов.
Но чем более государственная власть склонялась к упадку, тем более росло могущество власти церковной. На Западе, с падением Римской Империи, она не только сделалась независимой от светской власти, но старалась подчинить себе последнюю и установить некоторого рода теократию. Мы видели выше ее притязания.
Однако эти стремления постоянно встречали отпор со стороны князей, которые находили поддержку в юристах, пропитанных духом римского права. Средневековые императоры и короли с колеблющимся успехом отстаивали свою самостоятельность; окончательно они восторжествовали.
Франция отстаивала и независимость местной церкви от папской власти. Таково было значение Прагматической Санкции Людовика IХ и установленной французскими королями апелляции от злоупотреблений.
С развитием нового государственного порядка роли переменились; государство стало верховным союзом. Оставляя церковь господствующей, оно постепенно распространяло на нее свою власть; установилась система государственной опеки.
Это было возвращение к византийской системе, с тем, однако, различием, что католицизм, имея в папе внешнего главу, облеченного абсолютной властью, всегда сохранял большую независимость. Однако и здесь, с развитием государственных начал, религию стали рассматривать как местный народный интерес.
Короли более и более брали под свою защиту местные церкви против папских притязаний. Так развилось во Франции понятие о правах галликанской церкви, состоящей под защитой государственной власти. Конкордатом Франциска I короли приобрели даже право назначения епископов.
При Людовике ХIV, несмотря на всю его нетерпимость относительно протестантов, права галликанской церкви были укреплены известной Декларацией 1682 года, которой не только утверждалась полная независимость светской власти и ненарушимость обычаев, принятых галликанской церковью, но отвергалась непогрешимость папских декретов, изданных без согласия соборов.
Значение светской власти еще более возвысилось вследствие Реформации, которая, восставая на папство, искала защиты у светских князей. В то время признано было правило: “Чья земля, того и вера” (cujus est regio, illius est religio). Лютеранские князья сделались даже верховными епископами своих церквей.
То же самое произошло и в англиканской церкви. Права папы перешли на английских королей, которые соединили в себе высшую духовную власть и юрисдикцию. Мы уже видели, что 39 статей англиканской церкви, а равно и Общий Молитвенник сделались государственным законом в силу актов парламента.
Со времени утверждения парламентского правления все влияние короны перешло на аристократию, которой значение поддерживается огромным патронатством. Реформатская церковь, основанная на пресвитерианском начале, сохранила более свободы; однако в странах, где она была установлена князьями, и она состоит под сильным влиянием светской власти.
С своей стороны, развитие начал терпимости еще более содействовало изъятию светской области из церковного ведомства, а с тем вместе и главенству государства. В этом отношении ХVIII век еще более утвердил систему опеки. Церковная власть слабеет даже в католических странах; средневековой порядок окончательно исчезает.
В Германии главным представителем этого направления явился Иосиф II, в Тоскане – Леопольд. Наконец, Французская революция не только отменила систему господствующей церкви, но пыталась самое церковное устройство подчинить постановлениям светской власти. Это повело к междоусобиям и окончательно к падению религии.
Наполеон I, конкордатом, заключенным с папой, восстановил государственное положение католицизма; но вместо господствующей церкви утвердилась система признанных церквей, состоящих одинаково под опекой государства.
Органическими Законами восстановлена и Декларация 1682 года относительно прав галликанской церкви. Эти новые начала, в большей или меньшей степени, распространились и в Германии.
Как реакция против этого направления, в новейшее время, с развитием начала свободы, явилось стремление освободить церковь из-под опеки государства. Это стремление особенно сильно обнаружилось в католицизме. По существу своему, римско-католическая церковь, в силу сохраняемых ею средневековых преданий, ищет не столько свободы, сколько владычества.
Требуя свободы для себя, она отвергает ее у других. Это явно выразилось в известном Силлабусе, изданном Пием IХ, где коренные начала общественной свободы, завоеванные в новое время, подвергнуты проклятию. Упомянутый выше австрийский конкордат 1855 года свидетельствует о том же направлении.
Оно находит поддержку в правительствах, которые ищут опоры церкви против распространяющихся в обществе революционных учений. Однако эти притязания оказываются бессильными против современного духа. На практике католическая церковь везде принуждена от них отказаться.
Отстоять себя она может только на почве свободы, и здесь она обладает таким оружием, как никакая другая. В силу своей веками упроченной организации, возвышающей ее над всеми мирскими властями, она способнее всех защищать независимость религиозной области от государственной опеки.
Это доказала недавняя борьба ее с Германской Империей. В этом состоит крупная историческая заслуга католицизма. Теократические притязания осуждены историей; но независимость церкви от государства составляет драгоценное начало, признанию которого всего более содействовал католицизм.
Изречение Кавура: “Свободная церковь в свободном государстве”, становится лозунгом современного либерализма. Эта система давно уже утвердилась в Бельгии, несмотря на преобладание в ней католического исповедания. Она же установлена ныне в Италии. Это единственная почва, на которой возможно примирение противоборствующих стремлений.
Можно думать, что в этом состоит будущность наиболее развитых человеческих обществ, ибо только этим путем внутренняя свобода человека ограждается вполне от внешнего принуждения, с чьей бы стороны оно ни последовало. Но в какой степени эти начала могут прилагаться при данных общественных условиях и особенно при различном духе и направлении церквей, это вопрос, который относится уже не к праву, а к политике.
