Саратовское губернское собрание в марте 1905 года, устанавливая основные принципы желательной организации народного представительства, признало обязательными для нее следующие два положения: 1) необходимость, чтобы народное представительство обладало голосом не совещательным, а решающим и участвовало в осуществлении законодательной власти, 2) необходимость, чтобы народное представительство было основано на всеобщем праве голоса, равном и тайном.
Comments closedAuthor: Сергей Котляревский
Русский историк, писатель, правовед, профессор Московского университета, политический деятель.
Русские Основные Законы 23 апреля 1906 г. исходят как бы из предположения, что форма правления в России осталась прежняя; они лишь закрепляют совершившиеся перемены, произведенные единоличной властью монарха – Манифест 17 октября, Учреждения думы и совета 20 февраля, временные правила, определяющие пользование правами гражданской свободы. Новыми должны быть признаны только “пути, по которым будет проявляться Самодержавная власть Всероссийских Монархов в делах законодательства”, и это заставляет точнее разграничить “область принадлежащей Нам нераздельно власти верховного государственного управления от власти законодательной”[1]. Но по-прежнему, как мы видели, авторы законов склонны усматривать во власти монарха источник для всех других. Наиболее характерными особенностями осуществления указанного принципа в обновленном строе являются:
Comments closedИскусство социального прогноза не принадлежит к числу тех, которые пользуются в настоящее время особым доверием; но история XX века завещала западноевропейским народам несколько предположений об их будущей судьбе, которых не поколебали разочарования и уроки скептицизма. Эти предположения основаны уже на слишком очевидных показаниях нашего социального опыта: они уже стали уверенностями. Самым прочным из таких предположений является идея, что будущее развитие западноевропейских народов всецело совершится под знаком демократии: это слово является как бы достовернейшим лозунгом. Мысль представляется большинству наших современников настолько несомненной, что наряду с ней можно было бы поставить лишь уверенность в будущем безостановочном развитии положительного знания. Насколько обширен и прочен тот материал, на котором строятся эти заключения? Надо сознаться, он внушителен и по времени, и по пространству, которое он охватывает: политическая демократия уже завоевана или предполагается завоеванием завтрашнего дня.
Comments closedИ на Западе монархическое право пережило вековую государственную эволюцию, причем эта эволюция не только вообще была сложнее и разнообразнее, чем в России, но в особенности гораздо богаче юридическими элементами. Это объясняется прежде всего тем, что монархии приходилось отстаивать свое господство в тяжелой борьбе с оспаривавшими ее верховенство силами. Перипетии и итоги этой борьбы были различны в различных странах Европы, но всюду она не являлась только простым состязанием фактических сил, всюду она развивала запросы на философско-политическое и юридическое обоснование предъявленных притязаний. Удовлетворить такому запросу оказывалось тем легче, чем больше навыков и образцов политической и юридической мысли средневековый мир унаследовал от мира античного – унаследовал тот элемент просвещения, который столь скудно проявился в русской истории – с господством в ней быта и слабостью правовой рефлексии[1].
Comments closedОсновные Законы 1906 г. открывают главу “о существе Верховной Самодержавной Власти” статьей 4: “Императору Всероссийскому принадлежит верховная самодержавная Власть. Повиноваться власти Его не только за страх, но и за совесть сам Бог повелевает”. Эта статья заменила 1 статью старого Свода Основных Государственных Законов: “Император Всероссийский есть Монарх самодержавный и неограниченный. Повиноваться Его власти не только за страх, но и за совесть сам Бог повелевает”. Что сохранилось и что изменилось в определении власти государя при переходе к новому строю?
Comments closedОпределить общий характер русских Основных Законов значит найти их родовые признаки и отличающие среди этого рода особенности.
Comments closedНа современном русском государственном праве, как, вероятно, и на всей современной жизни народной, лежит печать переходного времени, и эта печать без труда открывается взору вдумчивого наблюдателя, каковы бы ни были его личные политические симпатии и антипатии, с какими бы радостными надеждами или тревожными недоумениями ни смотрел он на будущее родной земли. Новые нормы создавались среди колебания традиционных основ общественно-государственного быта России, часто среди “неслыханной смуты”, о которой так выразительно упоминал Манифест 17 октября; они слагались в атмосфере глубокой неуверенности в завтрашнем дне и не менее глубокого недоверия, разделявшего деятелей дня сегодняшнего, – в атмосфере, где предчувствовалось столкновение различных стихий, завещанных обновляемой России ее дореформенным прошлым, и где относительные силы этих стихий, не сосчитанные и не измеренные, оставались загадочными. Будущему историку откроется здесь интересное и благодарное поле для его работ, – но и мы, современники, живущие под властью этих переходных норм, не можем ни принимать их лишь как совершившийся факт, ни довольствоваться партийно-шаблонными оценками. У нас неизбежно рождается потребность уяснить себе правовую природу той связи, которая соединяет их со всем сложившимся русским государственным строем. Не настало ли уже время, когда делается возможным набросать основные очертания системы действующего после Манифеста 11 октября государственного права?
Comments closedЛитература государственного права посвятила много труда и остроумия на разрешение вопроса, следует ли считать судебную власть лишь ветвью исполнительной или она имеет самостоятельное значение. Известно, что последний взгляд зрения разделял тот, кто всего более сделал для популяризации идеи разделения властей, – Монтескье: ее приняли и обе конституции, всего более запечатленные этой идеей, – американская 1787 г. и французская 1791 г.[1] Но как должен отнестись к этому вопросу политик-морфолог? Его внимание, очевидно, направлено не на отвлеченное дедуктивное построение, определяющее место судебной функции, а на реальное распределение власти. Как влияет та или другая постановка суда на это распределение?
Comments closedКак мы наблюдали и на примере законодательных собраний, способы организации исполнительной власти гораздо более разнообразны, чем пределы предоставленной им компетенции: эти пределы обозначаются довольно сходно всеми конституциями. И здесь опять центр тяжести лежит на различии, которому мы посвятили предшествующую главу: вытекают ли акты исполнительной власти – непосредственно или посредственно – из воли нации или эта власть действует самостоятельно, и пока она не нарушает границ, установленных законом, она безответственна?
Comments closedДва главных органа исполнительной власти представляют первенствующий интерес для конституционной морфологии: глава государства и его министры. Это не значит, чтобы для нее были безразличны характер и постановка той бюрократической армии подчиненных должностных лиц, которыми управляется современное государство. От их опытности и добросовестности, в особенности от возможности обеспечить соблюдение ими закона, зависят самые ценные блага общественной жизни. Но для политической морфологии едва ли возможно входить в область административной техники: тут приходится иметь дело с таким количеством исторических переживаний и случайных различий, что представлялось бы крайне трудным возвести эти различия к основным началам. Чем объясняется различие в характере австрийской и прусской бюрократии? Для нашего изучения на первый план выступают высшие органы исполнительной власти. Конечно, обеспечить известную гармонию между политикой министерства и желаниями законодательного собрания еще не значит осуществить эту гармонию на всех ступенях бюрократической лестницы, но несомненно одно: без установления строгой ответственности и законного характера управления наверху их не может быть и снизу.
Comments closed