Судебная власть призвана применять закон к отдельным случаям действительной жизни. В таком применении и состоит судебная деятельность, по существу своему подзаконная.
Подчиненная закону судебная деятельность не может быть почитаема деятельностью творческой как в том смысле, что для разрешения дела судом необходима общая правовая норма, не им установленная и для него обязательная, так и в том смысле, что судебное решение ограничивается пределами данного дела.
Тем не менее, однако, судебная деятельность не есть деятельность пассивная, механическая. “Каждый отдельный случай, взятый непосредственно из практической жизни, представляет столько индивидуальных черт, что судья должен иметь немало теоретических и практических сведений для определения того, какой закон относится к данному случаю.
Правильное избрание закона из всей массы законодательного материала предполагает немало юридического такта. Затем вопрос об объеме, в котором известная статья может быть применена к предусмотренному ею случаю, часто является сложным и трудным”[1]. К этому присоединяются затруднения, возникающие из недостатков самого законодательства, более или менее неизбежных: его неясности, противоречий и неполноты.
Потому-то изъяснение смысла законов, в судебном решении содержащееся, и применение их к данному делу есть особый и самостоятельный элемент права. Совокупность приемов, для того требуемых, известна под именем толкования законов.
Раз постановленное решение может влиять на способ применения закона к другим однородным случаям, служить образцом истолкования закона. Такова сила прецедента. Этого мало. Судебная интерпретация в тех случаях, когда судебное место восполняет пробел в законодательстве, делается самостоятельным источником права, конкурирует с законодательством.
Восемнадцатый век, в лице представителей выдвинутого им гуманитаризма восставший против господствовавшего тогда правительственного и судебного произвола и желавший подчинить участь граждан исключительно закону, отнесся к праву толкования отрицательно. Тогда думали, что толкование необходимо только при недостатке закона, его неясности или неточности.
Но стоит излагать законы ясно, и толкование сделается излишним, судейское усмотрение будет устранено и царство закона настанет полное[2]. Идеи эти на почву русского законодательства пересажены Наказом Екатерины II и нашли себе место в наших основных законах, постановляющих:
“Законы должны быть исполняемы по точному и буквальному смыслу оных, без всякого изменения или распространения. Все без изъятия места, не исключая и высших правительств, во всяком случае должны утверждать определения свои на точных словах закона, не переменяя в них без доклада Императорскому Величеству ни единой буквы и не допуская обманчивого непостоянства самопроизвольных толкований.
Но если бы где-либо, по различию буквального смысла узаконений, встретилось затруднение в избрании и приложении закона к рассматриваемому делу, в таком случае по невозможности согласить буквальный смысл одного закона с таковым же другого самая необходимость предписывает, особенно в высших местах, следовать общему духу законодательства и держаться смысла, наиболее оному соответствующего” (ст. 65 ч. 1 т. 1 Свода законов).
Граф Сперанский даже в высших юридических школах предлагал чтение права не иначе как по системе и тексту Свода законов. “Обманчивое непостоянство самопроизвольных толкований” изгнано было и из деятельности прежних судебных установлений.
Но мысль, лежащая в основании этой теории, совершенно ошибочна. Основа толкования лежит не в неясности или неточности закона, а в необходимости его применения. Каждый закон, самый ясный и точный, для применения его к отдельному случаю неизбежно предполагает такую деятельность суда.
Лишить суд права толкования значило бы лишить его возможности применения закона. Чрезмерное опасение увидеть судью на месте законодателя создавало другую, в высшей степени реальную опасность: законодатель становился на место судьи, вытеснял его и постановлял решения[3].
Судебная комиссия 1863 г. в проекты уставов судопроизводства правил о судебном применении законов не вносила. Кажется, она руководствовалась соображением, что место им не здесь, а в какой-либо иной части законодательства; и едва ли не правильнее было бы поместить их в Учреждение судебных установлений, если одновременно с составлением уставов не находили возможным сделать никаких изменений в законах материальных.
Но затем, уже в соединенных департаментах, Государственный совет нашел нужным ввести правила о толковании в проекты уставов как уголовного (ст.12, 13), так и гражданского (ст.9, 10) судопроизводства. Первый из них постановляет:
Ст. 12: “Все судебные установления обязаны решать дела по точному разуму существующих законов, а в случае неполноты, неясности и противоречия законов, коими судимое деяние воспрещается под страхом наказания, должны основывать решение на общем смысле законов”[4].
Ст. 13: “Воспрещается останавливать решение дела под предлогом неясности, неполноты или противоречия законов. За нарушение сего правила виновные подвергаются ответственности, как за противозаконное бездействие власти”[5].
[1] Градовский А.Д. Начала русского государственного права. T.I. Спб., 1873. С.75.
[2] Beccaria. Des delits et des peines, § 4. (См. также: Беккариа Ч. О преступлениях и наказаниях. М., 1939. С.210—211.): “Судьи не имеют права толкования уголовных законов уже потому, что они — не законодатели… Истинным толкователем законов может быть только монарх, представитель действительной воли всех граждан, но не судья, единственная обязанность которого состоит в исследовании, учинено ли данным лицом деяние, запрещенное законом…
Нет ничего опаснее распространенного мнения, будто бы законы должны быть применяемы по их общему духу. Принять его значит предоставить законы потоку произвола… У каждого есть свой взгляд на вещи, даже один и тот же человек в разное время имеет разные взгляды на тот же предмет.
Поэтому и “дух законов” различался бы под влиянием дурных или хороших логических способностей судьи, приятного или угнетенного расположения, состояния пищеварения, слабости обвиняемого, силы страстей магистрата, отношений его к потерпевшему, вообще от всех мелких причин, которые извращают представления о предметах в непостоянном уме человеческом”.
[3] Градовский (Начала… Т.I. §60) юридические основания права судебного толкования различает на количественные и качественные. Первые он видит в необходимости немедленного охранения и восстановления прав, коль скоро они нарушены; запрещение толкования приводило бы к отсрочке правосудия на более или менее значительное время. Второе состоит в необходимости принципа разделения властей.
[4] Ст. 9 УГС: “Все судебные установления обязаны решать дела по точному разуму существующих законов, а в случае их неполноты, неясности, недостатка или противоречия – основывать решение на общем смысле законов”.
[5] Ст. 10 УГС: “Воспрещается останавливать решение дела под предлогом неполноты, неясности, недостатка или противоречия законов. За нарушение сего правила виновные подвергаются ответственности, как за отказ в правосудии”.
