Ограждение судебной службы от лиц, к тому физически или морально не способных, имеет высокое значение для правосудия. Это достигается частью указанием условий, которым должны отвечать лица, поступающие на судебную службу, частью установлением определенного порядка замещения открывающихся вакансий.
Условия способности к судебной службе распадаются на общие, относящиеся ко всем родам службы, и особенные, необходимые для занятия определенных должностей.
Общие условия, в свою очередь, бывают естественные и законные. Первые предполагаются сами собой, даже без упоминания их в законе; неспособными к судебной службе должны быть почитаемы все лица, которые по своим органическим недостаткам не могут исполнять сопряженные с ней обязанности; таковы лишенные рассудка, глухонемые, слепые. Их закон упоминает, только говоря о присяжных заседателях (ст. 82 УСУ).
Вторые имеют силу только при указании их в законе. Так, у нас к судебной службе допускаются только русские подданные; иностранцы не могут быть даже частными поверенными (общ. собр. 1881/2).
В судебную службу могут вступать только лица мужского пола (ст. 406 УСУ) не ранее 16-летнего возраста, но право отправлять судейскую деятельность наступает позже, а именно с достижения 25-летнего возраста (ст. 19, 81, 205 УСУ). Предельный, именно 70-летний, возраст указан только для присяжных заседателей (ст. 81 УСУ).
Сверх того закон указывает нравственные условия, а для некоторых должностей и определенный ценз – образовательный, служебный или имущественный.
Нравственные условия слагаются из нравственных качеств личности, необходимых для поступления в судебную службу и исполнения судебной должности. Их закон определяет не положительно, а отрицательно, указанием таких поступков или последствий поступков, которые лишают права судебной деятельности.
Сюда принадлежат прежде всего деяния уголовно наказуемые. Лицо, само совершившее преступное деяние, предлагает мало шансов быть хорошим судьей; его прошлое небезупречно, и потому голос его не может быть достаточно авторитетным.
По общему Уставу о службе гражданской[1], доступ к ней закрыт только для приговоренных к наказаниям, соединенным с лишением или ограничением прав состояния, или к исключению из службы. Правило это в отношении судебной службы расширяется в трех отношениях.
Во-первых, как замечает редакционная комиссия 1863 г., “в видах возвышения службы по судебному ведомству и в том внимании, что, по Уложению о наказаниях, заключение в крепости и смирительном доме даже без ограничения в правах, а также заключение в тюрьме определяются за преступления и проступки более или менее важные и что было бы крайне неблаговидно и неудобно назначить, например, в судьи людей, содержавшихся за преступления целые годы в заключении, признано необходимым воспретить поступление на судебные должности лицам, подвергшимся за преступления заключению в тюрьме или иному, более строгому наказанию”[2].
Из приведенной цитаты вытекает, что под “иным, более строгим наказанием” закон понимает все виды карательного лишения свободы, поименованные в нашей лестнице наказаний, за исключением только тюрьмы, оговариваемой отдельно, и ареста, который не лишает права судебной службы.
Нельзя не признать такого постановления чрезмерно строгим и едва ли правильным. Позорит не наказание, а преступление; есть преступные деяния, которые государство вынуждено наказывать, но которые не умаляют достоинства виновного; для них обыкновенно избираются особенные наказания, каково заключение в крепости.
Связывать с ними лишение права судебной деятельности не представляется нужным. Притом это лишение бессрочное, пожизненное и, как таковое, представляет существенные недостатки.
Прибавим, что тюрьма есть обыкновенное наказание неосторожности при тяжких посягательствах; но целесообразно ли за неосторожную вину навсегда лишать человека права участия в судебной деятельности и общество – его услуг?
Даже при самом пессимистическом взгляде на исправление преступников из общей массы их следует выделять действовавших по неосторожности. Лишение судебного ценза желательно поставить в связь с преступлением, а не только с наказанием и сообщить ему срочный характер.
Во-вторых, права участия в судебной деятельности лишаются не только приговоренные судом к указанным наказаниям, “но и те, которые, быв под судом за преступления или проступки; влекущие за собой такие наказания, не оправданы судебными приговорами” (ст. 21, 82, 201 УСУ). Это правило относится прежде всего к лицам, оставленным уголовными судами старого порядка в подозрении более или менее сильном.
Затем оно распространяется на тех приговоренных по суду к названным наказаниям, которые не подверглись ему на самом деле вследствие помилования, если только специальным актом помилования осужденному не возвращены права судебной службы. Наконец, это право утрачивается и судебным приговором, состоявшимся по п. 2 ст. 771 УСУ об освобождении от суда за давностью, помилованием или примирением.
Заметим, однако, что судебного ценза лишаются только бывшие под судом; лица, бывшие лишь обвиняемыми, а не подсудимыми, т.е. не преданные суду, если преследование их прекращено в установленном порядке, казалось бы, имеют право судебной службы независимо от причины такого прекращения.
В-третьих, от доступа к судебной службе устраняются все лица, “состоящие под следствием или судом за преступления или проступки” (ст. 21, 82, 201 УСУ). Закон имеет в виду все преступления и проступки независимо от строгости положенных за них наказаний. В “Журнале соединенных департаментов” мысль эта выражена весьма ясно:
“Состоящие под следствием или судом вообще, доколе они не будут оправданы, вовсе не должны быть принимаемы на службу по судебной части, ибо нередко случается, что при следствии и суде о менее важных винах обнаруживается прикосновенность подсудимых к тяжким преступлениям”[3].
Но постановление это представляется неправильным, крайне опасным и ненужным. Неправильно оно потому, что корни его лежат в устаревшем взгляде инквизиционного процесса, который к каждому подсудимому относился подозрительно, вменяя ему в улику как бы само привлечение к суду; процесс состязательный, в основании которого лежит предположение невиновности, доколе противное не доказано, не оправдывает такого постановления.
Опасность его лежит в том, что оно дает каждому легкую возможность устранить всякого безупречного человека от участия в судебной деятельности: по букве закона, для этого достаточно предъявить против него обвинение у мирового судьи в ничтожном проступке, например в личном оскорблении или даже в неосторожной езде[4].
Понятно, что такая мера может стать крайне опасным орудием партий, интриг и личных страстей всякого рода, особенно при баллотировке в мировые судьи, так как в этом случае последствия злоупотребления законом непоправимы до следующих выборов.
Вместе с тем оно является совершенно излишним, ненужным для ограждения судебной службы от доступа к ней недостойных лиц; если предъявленное суду обвинение по роду и доказательности его убеждает в порочности обвиняемого, то власти, от которых зависит предание суду, и без того имеют возможность временно, впредь до окончания судебного разбора, устранить его от исполнения судебных обязанностей (ст. 2951 УСУ).
Меры, предпринимаемые администрацией в видах предупреждения и пресечения преступлений, не составляют препятствия для доступа к судебной службе. Но, кроме судебных мер, по закону человек может быть опорочен и мерами несудебными, имеющими характер дисциплинарных взысканий.
Так, правоспособность к судебной службе уничтожается сословным приговором об исключении из среды обществ (крестьянских или мещанских) или из дворянских собраний. Действие этой меры пожизненное, бессрочное; закону неизвестны и способы отмены ее.
Причиной исключений должны быть порочность исключенного, его неблаговидные поступки; хотя закон не оговаривает этого условия, оно разумеется само собой[5]. Приговор об исключении должен быть вынесен законным органом и в установленном порядке; вопрос о законности его может подлежать рассмотрению власти, от которой зависит разрешение вопроса о правоспособности данного лица к судебной службе.
То же значение по закону принадлежит исключению из духовного ведомства за пороки; в судебные уставы постановление это вошло по ходатайству синодального обер-прокурора Ахматова для того, чтобы не возникало сомнений, обнимаются ли лица этой категории общим правилом о недопущении до судебной службы людей, исключенных из обществ по приговорам их.
В изложении его судебными уставами, сообщающими ему характер пожизненной, бессрочной меры, оно разнится от правила, известного Уставу о службе гражданской, который воспрещает священнослужителям, лишенным духовного сана за пороки и неблагочинные поступки, вступать в службу лишь в течение определенного срока, а именно: священникам – ранее 20 лет, дьяконам – ранее 12 лет (ст. 12), и только по отношению к причетникам, исключенным из духовного звания, сообщает этой мере бессрочный характер (ст. 13)[6].
Но подвергаются ли каким-либо ограничениям в праве нести судебную службу лица, добровольно сложившие с себя духовное звание? Их знает Устав о службе гражданской, хотя только относительно священнослужителей, которым в этом случае “воспрещается вступать в какой бы то ни было род государственной службы: священникам — ранее 10 лет, а дьяконам— ранее 6 лет” (ст. 12).
В замечаниях на проект 1863 г., внесенных в соединенные департаменты Государственного совета, синодальный обер-прокурор Ахматов ходатайствовал[7] о распространении этого правила и на судебную службу, присовокупив к лицам, лишенным права быть присяжными заседателями, “монашествующих и священнослужителей, с коих снят духовный сан по их желанию, как потому, что они по строгости церковных правил (IV Вселенский собор, прав. 7) должны бы подлежать анафеме, т.е. отлучению от церкви, следовательно, и всякому общению с православными, так отчасти… и вследствие несовместимости должности судьи с обязанностями священнослужителя, ибо случиться может, что в числе подсудимых, подлежащих суду присяжных, будут находиться такие, кои на исповеди открыли свои преступления подвергшемуся снятию духовного сана, избранному в присяжные заседатели”.
Однако соединенные департаменты признали “несправедливым сравнивать тех, коим духовная власть сама разрешила оставить по собственному их желанию священство или монашество, с теми, которые лишаются духовного звания за преступления или пороки.
Хотя, как объясняет обер-прокурор Св. Синода, они по строгости церковных правил должны бы считаться отлученными от Церкви, но в действительности они такими не признаются.
Имея в виду, что те, с коих снят духовный сан по их желанию, не лишаются чрез то никаких гражданских прав, а притом, что и случаи сего рода бывают вообще редки и что посему столкновение преступников с прежними их духовниками в звании присяжных почти невозможно, соединенные департаменты находят, что будет осторожнее и благовиднее не вносить подобного правила в новый закон”[8].
Приведенные рассуждения говорят только о должности присяжных заседателей, но они должны быть распространены и на прочие судебные должности ввиду отсутствия в законе каких бы то ни было ограничений о замещении их лицами, добровольно сложившими с себя духовное звание.
Неопороченность по суду и по общественному приговору или постановлению духовных властей есть минимум нравственной чистоты, требуемой для поступления в судебную службу.
При отсутствии этих условий утрачивается силой самого закона право доступа к судебной деятельности, но различные места и лица при определении к судебной службе могут обращать внимание и на иные поступки, унижающие нравственное достоинство человека, а именно: относительно присяжных заседателей – комиссии, образуемые для составления очередных списков; относительно мировых судей – избирающие их земские собрания или думы и утверждающий их 1-й департамент Сената; относительно прочих должностных лиц судебного ведомства – председатели судебных мест, члены общих собраний, министр юстиции, министр внутренних дел и верховная власть.
[1] Так автор называет Устав о службе по определению от правительства.
[2] Объяснит. зап. к проекту Учреждения судебных мест 1863 г., с. 77.
[3] Журн. соед. деп. Госуд. совета. 1864. № 47. С. 25.
[4] Хотя, конечно, закон допускает и иное толкование; он говорит о состоящих под следствием, следовательно, как бы не распространяется на обвиняемых по делам, по которым предварительного следствия не производится. Но в то же время он говорит и о состоящих под судом, а это понятие обнимает подсудимых по уголовным делам всякого рода.
Если обвиняемые в краже, мошенничестве и присвоении, подлежащие ведомству мировых установлений, должны быть признаваемы состоящими под судом, то в тексте закона нет твердой опоры для того, чтобы не считать ими обвиняемых и по иным делам, ведаемым в мировых установлениях, где нет особой процедуры предания суду.
[5] В объяснительной записке 1863 г., с. 40, изложено: “Лицо, вносимое в список присяжных заседателей, должно пользоваться заслуженным доверием. Следовательно, исключенный из своего общества не может быть признаваем представителем большинства благонамеренных граждан.
Ему не может быть предоставлено важное право судить о вине или невинности гражданина, который за несколько времени перед тем, быть может, участвовал в постановлении общественного приговора об исключении его из среды общества, и приговор суда присяжных, в котором участвовали исключенные из среды общества лица, не может быть признаваем за приговор общественной совести.
Суд присяжных может принести желаемую пользу обществу только тогда, когда он будет составлен, выражаясь юридическим языком наших предков, из людей добрых, а не лихих, из людей безукоризненной нравственности и заслуживающих полное и безусловное доверие общества”.
[6] Архив Государственного совета, дело о преобразовании судебной части в России, 1864/3711, л. 121.
[7] Комиссия 1894-1899 гг. к не способным к судебной службе присоединяет исключенных из сословия присяжных поверенных.
[8] Журн. соед. деп. Госуд. совета. 1864. № 47. С. 12, 13.
