Эти виды толкования имеют точки соприкосновения и различия. Общие их черты суть:
– всякое толкование имеет своим предметом закон, необходимо его предполагает. При отсутствии закона не может быть и толкования его; в этом случае возможно лишь судебное пополнение, т.е. применение закона по аналогии. Под отсутствием же закона следует понимать отсутствие в законодательстве общего правила, данный случай обнимающего.
Затем, как уже замечено выше, суд сам должен знать законы и применять их, не ожидая ссылки сторон и не стесняясь неправильными ссылками; применять он обязан закон в его официальном издании, как он обнародован, а не в изданиях частных, где могут встретиться более или менее существенные опечатки;
– как толкование по точному разуму, так и толкование по общему смыслу имеют своей задачей установить истинную, действительную волю законодателя, в законе выраженную, от которой следует отличать предположения или желания, не выразившиеся в законе.
В приемах толкования существует большое сходство, относится ли оно к законам и юридическим нормам вообще, с одной стороны, или же к договорам – с другой, так как юридические нормы могут быть рассматриваемы как односторонние договоры, устанавливающие права и обязанности.
Потому при толковании законов полезно руководствоваться гражданско-правовыми правилами, указанными в ст. 1539 ч.1 т. Х Свода законов для уразумения истинной воли договорившихся сторон. Существует даже особая юридическая дисциплина, специально занимающаяся вопросом о толковании договоров и законов; она известна под названием герменевтики и рекомендует следующие главнейшие правила.
Воля законодателя должна быть изъясняема так, как она действительно выразилась в законе; если законодатель выразил совсем не то, что он предполагал и желал выразить, все-таки преимущество должно быть отдаваемо воле, в законе изложенной, буде она выражена совершенно ясно, по правилу, что применению подлежит закон, lex, а не ratio legis. Любопытный пример в этом отношении представляет наш закон 18 мая 1882 г. об изменении наказаний за кражу со взломом.
Проектируя эти изменения, законодательная власть предположила, между прочим, передать в ведомство мировых судей дела о кражах, наказуемых тюрьмой сроком до полутора лет, между тем, по судебным уставам (ст. 1 Устава о наказаниях, налагаемых мировыми судьями; ст. 33 УУС), крайний предел их компетенции охватывал назначение тюремного заключения сроком лишь до одного года; в ходе законодательных работ имелось в виду это расширение полномочий ввести только для дел о кражах.
Но закон 18 мая, перепечатывая ст. 1 Устава о наказаниях, налагаемых мировыми судьями, и ст. 33 УУС, заменил в них годичный срок полуторагодичным и оговорил, что примечания к этим статьям остаются в силе.
Результатом было совершенно не предвиденное законодателем расширение юрисдикции мировых судей и на иные дела, кроме дел о кражах: так как воля законодателя выражена была совершенно ясно, то предположения, имевшиеся в виду при составлении этого закона и противоречащие ему, не имеют никакого значения. Даже опечатки, в официальное издание закона вкравшиеся и изменяющие его смысл, могут быть отменены только в законодательном порядке.
Законодатель предполагается действующим разумно и в согласии с самим собой. Поэтому если закон допускает несколько толкований, из которых одно приводит к абсурду, а другое нет, то предпочтение должно быть отдаваемо последнему.
Под абсурдным понимается и вывод, противоречащий прочим постановлениям законодательства, ибо законодатель до последней крайности не должен быть предполагаем способным впадать в противоречия, как действующий разумно.
Любопытный в этом отношении пример представляет ст. 139 УУС, которая постановляет, что обвиняемый в течение двух недель со времени вручения копии заочного приговора “имеет право, явясь к мировому судье, подать отзыв о новом рассмотрении дела”.
Подобное же правило содержится и в Уставе гражданского судопроизводства относительно ответчика (ст. 151). Возник вопрос: следует ли понимать эти законы в смысле требования личной явки именно самого обвиняемого и ответчика или же достаточна и явка лица, ими уполномоченного на предъявление отзыва?
Так как под явкой закон по делам гражданским и по проступкам частным всюду понимает безразлично явку самой стороны или ее уполномоченных (ст. 90 и 133 УУС; ст. 44, 46, 60 УГС), то в этом же широком смысле следовало разъяснить и требование личной явки при постановлении заочных решений и приговоров[1].
Как в договорах, так и в законах обязанности не предполагаются “по тому уважению[2], что от противной стороны (их налагающей) зависело определить предмет обязательства с большей точностью” (ст. 1539 ч. 1 т. Х Свода законов).
Это правило имеет обширное применение при толковании законов уголовных, где под влиянием его всегда отдается предпочтение толкованию, мягчайшему для виновного, который относительно карающего его государства представляется стороной обязанной (1868/275).
Оно может представиться и при толковании норм судопроизводственных, именно в материальной их части, содержащей в себе условия приобретения личностью различных прав по отношению к государству.
При толковании законов, как и договоров, следует отличать такие их части, которые имеют значение общего правила, от частей, представляющихся изъятиями. Первые подлежат как ограничительному, так и распространительному толкованию, смотря по тому, какое из них наиболее соответствует действительной воле законодателя.
Вторые, напротив, всегда должны быть толкуемы ограничительно, в том смысле, что общее правило устраняется ими настолько лишь, насколько это с точностью выражено в самом законе.
Положение это неоднократно высказывалось и Сенатом, указывавшим, что изъятие из общего правила не терпит распространительного толкования и потому специальный закон не должен быть распространяем на дела, для которых он не установлен (1866/92); что, в частности, правила Сельско-судебного устава как составляющие изъятие из общего порядка судопроизводства не допускают распространительного применения их к случаям, в законе им именно не подчиненным (1869/595).
Nemo in alterum plus juris transfere potest, quam ipse habet[3]. Поэтому при толковании норм производных весьма важно решение предварительного вопроса о праве на их установление.
Общее собрание 1-го и кассационных департаментов Сената (указ 29 декабря 1877 г.) встретилось с вопросом, имеют ли право судебные места входить в обсуждение законности обязательных постановлений городских общественных управлений, не обжалованных обвиняемыми в порядке, определенном городовым положением, и разрешило его в утвердительном смысле.
Так, в странах конституционных судебные места имеют право входить в рассмотрение вопроса о конституционности и обязательности изданных законов. В нашем законодательстве также установлены различные условия законов и градация их; несомненно, что судебные места вправе и обязаны обсуждать вопрос о наличности таких условий и о значении одного закона ввиду существования другого (ст. 49, 50, 53, 55, 57—59, 66, 67 Основных законов), т.е. о законности и обязательности самого закона.
Черты различия между толкованием по точному разуму и толкованием по общему смыслу состоят в том, что первое имеет дело с законом, сомнения не допускающим, второе встречается с сомнениями относительно действительного значения и объема содержащихся в законодательстве правил.
Законы гражданские рекомендуют при этом “не ставить в вину, когда в договоре (или в законе) упущено такое слово или выражение, которое обыкновенно употребляется и которое потому само собой разумеется”; неясные статьи объясняются по тем, кои не сомнительны, и по общему смыслу всего договора; при столкновении законов позднейших с более ранними преимущество должно быть отдаваемо первым из них; наконец, и здесь изъятия должны подлежать ограничительному толкованию.
[1] Циркулярный указ общего собрания кассационных департаментов 25 июля 1876 г. по делу Друта, отменивший противоположное толкование гражданского кассационного департамента.
[2] Т.е. учитывая, принимая во внимание.
[3] Никто не может передать другому большего права, чем то, которое имеет сам (лат.).
