Понятие вещи, обособленного объекта внешнего мира, взятое в этом смысле и только, конечно, не было бы связано с историческими фазами, которые проходит жизнь культурных обществ. Земля, вода, воздух, камень, плоды земли, рыбы, птицы и т.д. существуют совершенно вне связи с потребностями в этих предметах людей.
В смысле естественного, природного явления и сам человек будет, взятый независимо от культурных воззрений той или другой исторической эпохи, представлять собой такой же объект внешнего мира, такую же вещь, какой нам являются и другие вещи внешнего мира.
Однако некоторые свойства вещей в этом смысле, связанные именно с их природой, оказывают влияние на роль или значение, которое будет принадлежать им и как предметам обладания людей. Это сказывается на некоторых последующих квалификациях вещей именно с этой точки зрения.
Но наряду с натуральными свойствами вещей они приобретают, соответственно воззрениям на них той или другой культурной эпохи, такое множество свойств новых, вовсе не определяемых их природой, что натуральные свойства вещей уходят при этом на второй план и уступают место этим определяющим значение вещей взглядам данного общества.
Те самые земли, воды, камни, животные, которые в природном смысле остаются всегда теми же, могут, под влиянием известных воззрений на них, перейти из круга простых предметов материального пользования в круг вещей, совсем недоступным обладанию, священных, заветных, способных стать разве только предметом поклонения, а отнюдь не материального пользования их естественными свойствами.
С этим первым влиянием на свойства вещей воззрений человеческих обществ связано, с одной стороны, стеснение, а с другой, расширение круга вещей, способных представлять собой интерес обладания, которое вовсе не дано их внешней природой и определяется именно воззрениями людей.
Достаточно отметить одни эти черты, определяющие круг вещей и их свойства с точки зрения обладания ими, со стороны воззрений на них людей, чтобы понять, до какой степени непостоянна, изменчива, способна к развитию, вместе с успехами культуры, и эта сторона наших юридических построений, т.е. объекта права.
Казалось бы, на этой пассивной материальной, вещной стороне отношения должен лежать момент постоянства, однообразия, неизменности, чем именно и надлежало бы отличать неодушевленную природу от живого и культурного активного деятеля, от человека. Между тем, нет. И на этой стороне также ложится черта той же культуры, та же историческая печать, какая лежит на его хозяине.
Определить свойство культуры данного общества, угадать ее историческую ступень возможно также безошибочно, вглядываясь в самого хозяина, как и в тот круг вещей, который входит в сферу его хозяйства.
Эта общая исходная точка в изучении той стороны юридического отношения или субъективного права, к рассмотрению которой мы имеем перейти, осветит нам путь и порядок изучения того, что в общем смысле мы называем объектом права, объектом права гражданского, в разные эпохи его развития, для разных его систем и институтов, лучше всякой другой. Это историческое освещение вопроса об имуществе, о вещах в гражданском смысле.
Мы не будем разрабатывать историческую сторону этого вопроса в смысле, исчерпывающем содержание всех видоизменений в понятии вещей, в их круге, категориях, какие представляет собой римская или новая история гражданского права.
Это имеют выполнять историки права. Но, разбирая данные нашего действующего права, мы настолько же дадим место историческому критерию в этом анализе, насколько давали ему место при изучении понятия лица.
Выше было видно, что исторические эпохи (общие и главнейшие) в развитии систем гражданского права и его институтов представляют нам сферы то более узкого правообщения (племенного, национального, частью исповедного), то более широкого (международного, универсального).
Таковы системы, отдельные институты. Таковы в этих системах лица с их правоспособностью, таковы же имущества и вещи с их юридически определенной оборотоспособностью, т.е. своего рода гражданской правоспособностью, но не в активном как лицо, а в пассивном смысле.
Содержание действующего X т. в учении о вещах так скудно, в то время как жизнь представляет такое разнообразие и богатство вопросов обладания вещами, что разве только при помощи сопоставления универсальной латинской и современных национальных систем мы будем в состоянии обнять это богатство и разнообразие вещей, входящих в круг нашего обладания, и определить различную их гражданскую оборотоспособность.
В условиях современного состояния систем гражданского права нелегко подметить какие-либо общие характерные черты, коими определялось бы в этом отношении различие права римского и прав современных. Повсюду под влиянием рецепции или под более далеким влиянием иноземных кодификаций мы легко заметим одни и те же черты, определяющие понятия вещи, объекта обладания.
Однако для различных ступеней в истории праворазвития возможно, независимо от скудости, обилия и разнообразия объектов гражданского оборота, указать еще черту отличия нашего права от римского, заметную и по первому впечатлению. Это именно – сравнительное обилие у нас вещей сложных, Sachgesammtheiten, и, напротив, преобладание вещей простых в латинском обмене[1].
Итак, скудость объектов на низших и обилие на высших ступенях культуры, сложность состава наших объектов и простота их в латинском праве дают нам черты, в известной степени соответствующие господству форм коллективного правообладания у нас, сравнительно с чисто индивидуальным у римлян, и вместе с этим менее распространенной оборотности вещей (своего рода дееспособность) на низших и более распространенной оборотности на высших ступенях культуры гражданского права.
Соответственно этим различиям легко заметить очень значительную разницу в терминологии для обозначения объектов гражданского права в системе латинской, в системах западных и нашей.
Мы начнем с этого пункта.
В классической терминологии видны признаки очень рано определившегося противоположения абстрактного понятия лица абстрактному понятию вещи. Это противоположение есть совершенно прямое и резко выраженное.
Латинскому термину res в римском праве дают применение не только для круга вещей, состоящих в обороте и обладании людей, его применение расширяют на отношения властные, и в силу этого объект супружеской власти, uxor (стоящая под властью мужа), причисляется юристами к ceterae res.
Затем, термин res находим в применении к предметам, вовсе не имеющим признаков предельности и осязательности, которые несомненно приличествуют обладанию юридическому, особенно в первоначальном его развитии (Гай. I, 111, 1. 2, § D. derer. div. 1, 8).
Итак, у римлян res суть и те предметы, которые по свойству своему, по природе, не способны быть чьими-либо исключительно. Наконец, в позднейшую эпоху термин этот получает двоякое применение, к вещам телесным, qvae tangi possunt, и бестелесным, qvae tangi non possunt, каковы, собственно, не вещи, а права, сервитутное, обязательственное, наследственное (Гай. II, 14).
Все это понятия и явления, хорошо знакомые из самых начальных учений латинской системы. Для нас здесь важно заключить, что одним термином, в самых разнообразных его применениях, обозначается в латинской технике все, что классики хотят обнять в представлении пассивного элемента юридического отношения или субъективного права, любые объекты, не выключая и тех, которым хотят дать значение вещей или объектов не индивидуального, а общего обладания или пользования, в самых широких, даже уходящих из области частного права пределах.
Эта общность одного термина в указанном применении соответствует такому же общему термину в смысле активном. Лицо и вещь – вот два противолежащих, общих и технических понятия, из коих слагаются конкретные правонарушения у римлян.
И тот, и другой термин, в разные эпохи, далеко не тождественен в применении к явлениям жизни. В раннюю пору на всех проявлениях правосознания лежит грубый материальный чекан, который лишь со временем сглаживается. По отношению к терминологии то же самое слово приобретает позже более свободный от материи, одухотворенный, так сказать, смысл (res incorporalis).
В чисто цивильном применении, однако, старые термины, лицо, вещь, сохраняют смысл строгого абстрактного противоположения один другому, и один термин, как другой, удерживают характер формальных, чисто юридических, законченных понятий, соответствующих двум моментам гражданского правоотношения, активному и пассивному.
В позднейшей терминологии, преторской в особенности системы, появляется и принимает очень широкое применение другой термин для обозначения того же пассивного момента юридического отношения. В нем нет такого строгого технического смысла, какой отличает термин res.
Этот новый термин, bona, добро, Guter, biens, не носит на себе такого характера абстрактного противоположения субъекту, лицу, как термин res. Здесь слышится несомненный отпечаток личного к объекту отношения владеющего.
Мы уже тут как бы на склоне к фактическому, материальному, сложному явлению обладания, общенародному пониманию права, а не тому строгому, общему, абстрактному, какое свойственно старой системе квиритского формализма. Здесь не та абстрактная юридическая техника. И эти явления правосознания и соответствующей ему терминологии много ближе подходят к нам, чем прежний латинский формализм.
Рассматривая современную терминологию, мы видим повсюду или латинские влияния, дающие ту же строгую, точную раздельность, формальную, чисто юридическую обработку понятиям, или еще большую нерасчлененность, материальность, “жизненность” явлений и терминов, чем в известном общенародном латинском обиходе.
Code civil знает хорошо термин chose (choses volees et perdues), употребляемый в самом общем смысле. Однако в заглавии 2-й кн. это не chose, не res, не отдел de rebus, a de la distinction des biens и т.д., les biens sont meubles et immeubles (art. 516, хотя то же и choses, art. 551). Точно то же и в применении к таким biens, qui n’appartiennent pas a des particuliers (537), наконец, и для biens vacans (539, как и у римлян).
То же самое, но много шире, в применении к объекту права у немцев, где Sache, как и chose, встречается, в некоторых кодексах, под влиянием латинской терминологии в очень широком применении; но в массе случаев уступает место наименованию такого же материального типа, как bona, biens, в термине Gut, Guter, Vermogen (patrimoine).
В русском праве, старом, легко заметить ту же двойственность терминологии, общей, искусственной, абстрактной, и рядом с ней идущей терминологии конкретной, приближающейся к материальному, природному различению вещей.
Очень долгое время абстрактная, юридическая терминология остается книжной, уступая в жизни место наименованиям предметов обладания по свойству этого обладания, по свойствам их материальным, по способу пользования ими.
Итак, в Кормчей книге, в летописях, в старинных актах, особенно касающихся имуществ церковных установлений, издавна встречаются наименования предметов обладания термином вещь, неподвижные вещи, недвижные, двигомые и недвигомые[2].
Наряду с этим, однако, решительно преобладающее в обыденной речи, в законе и в практике, употребление имеют термины – земля, вода, рыбные ловли, леса, борти, земли орамые, угодья, села, деревни, вотчины, поместья, дворы, лавки, и с другой стороны – товар, животы, челядь, куны, деньги и масса иных конкретных способов обозначения вещей.
Столкновения наименований обеих категорий идет на памяти истории все время, и хотя, несомненно, с некоторым развитием в дальнейшем языка технического насчет обыденного, но длится и в действующей русской системе.
Для старины мы отметили столкновение терминов, переводных с греческого и местных. В теперешней терминологии легко заметить в группировке понятий вещного права влияние французского кодекса, но все же преобладающей остается исторически сложившаяся техника.
Название объекта права вещью не выдержано и переходит от чисто технического к обыденному и ненадежному в смысле точности (ст. 538 – обретение вещей и других движимых имуществ; ст. 416 – наличное имущество составляют: земли, дома, капиталы, вещи).
Нет сомнения, что излюбленное наименование объекта гражданского правообладания составляет термин – имение, имущество. Его избрал для терминологии Свода гр. Сперанский как наиболее общее в нашей речи и близко соответствующее французскому термину biens, сохранившееся и в немецкой речи – die Habe (то же bona, facilitates, Vermogen, точнее – добро, благо, вытеснившее старинное avoir, tout son avoir).
Итак, X т., ч. 1 говорит о разных родах имуществ (разд. I. Кн. 2), de la distinction des biens (тит. I. Кн. 2 С. с); там же имущества суть движимые и недвижимые (383), tous les biens sont meubles ou immeubles. Соответственно французскому делению des biens dans leur rapport avec ceux qui les possedent (указ. кн. Tit. I. Ch. III), наш Свод делит имущества на государственные, удельные, разных установлений, общественные и частные (кн. 2. Разд. I. Гл. 2-я).
Не только там, где термины biens, имущество, bona общеупотребительны (имущества выморочные, ст. 408, biens vacants et sans maitre, des personnes qui decedent sans heritiers. Art. 539), но и там, где закон указывает res nullius, никому не принадлежащие вещи, он все же предпочитает держаться излюбленного термина имущество, следуя и здесь французскому образцу (ст. 406).
Нынешние немецкие систематики ищут сколь можно точнее установить и общие признаки объектов права, особенно частного, и наиболее соответствующую существу дела терминологию. Итак, для объекта права гражданского может служить термин Vermogen, близкий к нашему термину имущество.
Но что следует разуметь под имуществом в смысле юридическом и именно цивильном? В этом термине прежде всего выражена связь некоторого объекта с лицом, он не есть в той мере чисто предметный, как термин “вещь”. Затем Vermogen, имущество, представляет собой понятие сложное и именно в этом смысле технически употребляемое у немцев и в нашем законодательстве.
Это особенно ясно в применении к имуществу выморочному (ст. 1263), к имуществу безвестно отсутствующего (т. XVI. П. 1 Уст. гр. суд. Ст. 1451), к имуществу малолетнего (“управление имуществом опекаемого”), причем в состав имущества входят во всех этих случаях все юридические отношения, принадлежащие к составу этого целого, не актив только, но и пассив таких имуществ, особенно конкурсной массы (т. X. Ч. I. Ст. 698 и 10, т. XVI Уст. гр. суд. Ст. 21 и друг.).
Наша терминология, однако, зная хорошо употребление понятия имущество для комплекса гражданских правоотношений известного типа, пользуется безразлично тем же термином и для отдельных вещей, входящих в состав этого целого (имение или имущество благоприобретенное, родовое. Ст. 397, 398, 399).
Во всяком случае, этот термин, очень ходячий для обозначения целого состава правоотношений гражданских с их пассивной стороны, несомненно, настолько же пригоден для этой цели, насколько термин “лицо” пригоден для обозначения совокупности гражданских правоотношений со стороны активной.
В состав понятия цивильной личности как целого входит масса отдельных его правомочий; и точно так же в состав понятия имущества входит масса отдельных объектов, коими определяются гражданские правоотношения со стороны пассивной. Вот эти отдельные составные части имущества удобно именовать вещами в особенности.
Чтобы достигнуть большей точности в терминологии, некоторые немецкие юристы настаивают на том, что не вещи, собственно, образуют имущество лица, что состав имуществ в юридическом смысле определяется правоотношениями.
Таким образом, все, что я имею в смысле юридическом, определяется не вещью или услугой, на которую я притязаю, а правоотношением моим или к любому кругу лиц, который воздерживается от нарушения моих притязаний к вещи, или к известному лицу, обязанному мне действием, услугой.
Это справедливо, ибо наше отношение, напр., к вещи, в юридическом смысле, представляет собой именно исключение господства других, а не определение способов ее утилизировать. В этом, собственно, и заключается формализм цивильных правоотношений любого типа.
Раз, однако, приняв это за несомненное, мы лишь упростим обороты нашей речи, когда будем гражданские правоотношения разного типа обозначать посредством их результатов, вещь моя, мое требование, а не посредством факторов, коими этот результат достигается.
Говоря об имуществе, о вещи в юридическом, в цивильном смысле, мы, во-первых, отличаем это понятие от того же термина, употребляемого экономистами. Регельсбергер правильно замечает, что мы не знаем, в системе цивильного права, Weltvermogen, Nationalvermogen[3]. Это для нас богатство, достояние, национальное, мировое, а не определенная юридически сфера исключительного личного обладания.
С другой стороны, и в имуществе личном есть много факторов, которые определяют его так или иначе в экономическом смысле и которые ровно ничего не изменяют в содержании имущественных отношений в смысле юридическом. Это страна, в которой очень развит кредит, очень прост и легок обмен имуществ, их оборотность, но это ничего не изменяет в формальной природе имущественных правоотношений.
Далее, экономический результат данного состава имущества, отношение его актива и пассива, решает весь вопрос о состоятельности или несостоятельности его обладателя, но не изменяет, силой этого обстоятельства, вопроса о юридической принадлежности данного имущества.
Имущество остается юридически связанным с определенным субъектом, хотя экономически в нем нет никакого актива, никакого положительного экономического содержания, хотя оно составляет в итоге чистый нуль для его хозяина. Такой экономически отрицательный состав имущества не только продолжает существовать, но способен стать предметом передачи, напр., в составе наследства (hereditas damnosa)[4].
Очевидно, и здесь в строении института сказывается опять не только лично-, но и социально-служебная функция имущества, коего принадлежность лицу и связь отдельных элементов в некоторое целое продолжается и тогда, когда она уже не нужна, не интересна для его обладателя, а необходима лишь в целях известности и постоянства гражданских правоотношений вообще.
Из этого достаточно ясно, какими признаками мы различаем понятие имущества в экономическом и юридическом смысле.
С другой стороны, указывая в составе имущества вещи, мы опять берем для наших целей далеко не все физические свойства их, как существенные для права. Здесь та же переработка простого естественного явления для целей юридических, как и в строении активной стороны правоотношения, в понятии лица.
Для свойства личности, которое принадлежит человеку, в юридическом смысле вполне безразличны те или другие его моральные или физические особенности; и совершенно так же для юридической квалификации вещи могут не иметь никакого значения весьма многие ее физические свойства. В абстрактный состав понятия лица, как и понятия вещи, вводится только некоторая доля действительного содержания понятий человека и вещи (ср. отчасти: Гирке. D. Pr. R. § 31).
Установив, таким образом, юридический смысл понятий имущества и его составных частей, вещей, и терминологию, сюда относящуюся в разных системах, мы имеем данные, чтобы точнее определить применение понятия вещи к конструкциям, собственно цивилистическим.
[1] Это замечают многие историки германского права, Гирке особенно, то же и догматики. Dernburg. Preus. Pr. R.
[2] Неволин. Истор. гр. зак. 1857. Ч. 2. § 218, пр. 27 и 28.
[3] См. особ.: Brinz. Lehrbuch. I В., 2-е Aufl. § 124; Regelsberger. Pandekten. I B. § 95. Виндшейд, как известно, ставит учение о вещах в систему вещных прав, Burgerl. Gesetzb. § 90-104, говорит: “Вещи в легальном смысле суть только телесные предметы” (§ 93).
[4] Классическая литература дает нам образцы и экономического и юридического значения термина bonum. Так, Юлий Павел говорит: bona intelliguntur cujusqve, qvae deducto aere alieno supersunt (1. 39. § 1 D. 50, 16). To же у Яволена: proprie bona dici non possunt, qvae plus incommodi qvam commodi habent (1. 83 D. eod.).
Это смысл термина экономический, материальный. Помпоний, говоря, что hereditas может быть и damnosa, толкует – juris enim nomen est, sicuti bonorum possessio (преторская система. 1. 119 de V. S.). По этому же вопросу Ульпиан прибавляет: sive solvendo sunt bona, sive non sunt, sive damnum habent, sive lucrum., in hoc loco proprie bona appellabantur (1. 3 pr. D de B. P. 37. 1).
