1. Подобно возрасту здоровье в современном праве оказывает влияние только на дееспособность, и это легко объяснить тем, что, предполагая сознательную волю для совершения юридических актов, дееспособность, в отличие от правоспособности, может быть допущена лишь у здоровых и нормально развившихся людей.
И если различию физического и психического здоровья соответствует различие физических и психических болезней, то из решающего значения сознательной воли для дееспособности само собой следует, что не физические, а одни лишь психические болезни могут влиять на дееспособность.
Правда, на ранних ступенях развития права различие юридических последствий физических и психических болезней оставалось неизвестным, и даже Средние века, если не отрицали, то чрезвычайно ограничивали, – по крайне мере, в отношении к наследованию и отчуждению различных имуществ, – не только дееспособность, но и правоспособность целого ряда и физически слабых лиц, напр., карликов, безруких, безногих, больных, стариков и т. д.[1].
Но эти ограничения правоспособности постепенно отпадали и были последствием той зависимости, в которую правоспособность ставилась от обнаружений физической силы и обязанностей военной службы.
Современное гражданское право, обособленное от публичного и признавшее юридическую личность за каждым живым человеческим существом, отвергает эту связь физической силы и государственной службы не только с правоспособностью, но и с дееспособностью, и отрицает или ограничивает эту последнюю лишь при тех болезнях, которые производят аномальные состояния воли или делают невозможным сознательное отношение к совершаемым юридическим действиям.
Поэтому физические недостатки и болезни остаются теперь, в принципе, без последствий для дееспособности, если только они не связываются с душевным расстройством или не выступают в виде опасных, напр., в случаях эпидемий, или постоянных недугов, вызывающих законодательное вмешательство.
Иногда они служат и фактическим препятствием для совершения тех юридических действий, которые не могут быть совершены иначе, как при посредстве органа, отсутствующего или недостаточно развитого у одержимого ими лица.
Но ни в одном из этих случаев нельзя видеть умаления право- или дееспособности, производимого физическими болезнями как таковыми: мы встречаемся здесь или с физическими последствиями опять-таки известных психических состояний, или с фактическими отношениями, не имеющими значения для положения личности в гражданском праве.
2. Наше законодательство упоминает о следующих физических состояниях, вызывающих особое попечение государства как о лицах, их претерпевающих, так и о тех, кто входит в сношения с этими лицами.
а) Слепота не лишает больного умственного развития и не стесняет его свободы, но имеет своим последствием установление особых форм для совершения актов лицами, одержимыми этим недугом: требуются свидетели и подтверждение акта другими лицами, удостоверение подписи мировым судьей либо нотариусом, полицией и т. д.
б) Глухонемота – порок, сопряженный с лишением главных органов, служащих для развития человека: поэтому глухонемые от рождения или с малолетства ставятся в особое положение.
Опека над ними с теми же последствиями, что и для малолетних, продолжается, как это уже упоминалось, по праву до 21 года и может быть снята только по освидетельствовании их в порядке, установленном для освидетельствования безумных и сумасшедших, если это освидетельствование покажет, что они могут “свободно изъяснять свои мысли и изъявлять свою волю”.
В противном случае опека может быть протянута с разрешения Сената и до смерти немых и глухонемых (ст. 381 т. Х ч. I).
В юридическом отношении небезразлично, умеет ли глухонемой читать и писать. В первом случае он допускается к совершению актов не иначе, как при двух свидетелях, которые должны объясниться с ним о значении и содержании акта и удостоверить, понял ли немой это содержание (Полож. о нот. части, ст. 106).
Кроме того, при неблагоприятном исходе освидетельствования способностей немого над ним учреждается попечительство, а не опека (ст. 381). Во втором случае учреждается опека, и при совершении актов от имени глухонемых и немых, не умеющих читать и писать, принимаются все те предосторожности, которые установлены для сумасшедших и малолетних.
При этом предписано принимать к совершению только те акты, которыми что-либо безусловно и исключительно предоставляется в пользу глухонемого, без всякого со стороны его обязательства (ст. 76 прилож. к ст. 708 т. Х ч. I).
Таким образом, немые поставлены у нас наряду с глухонемыми, и опека, наравне с попечительством над теми и другими, длится, подобно опеке и попечительству над малолетними и несовершеннолетними, и с теми же последствиями, до тех пор, пока страдающие глухотой и немотой не окажутся способными выражать свои мысли и изъявлять свою волю, что удостоверяется и разрешается опять Сенатом.
в) Неспособность к брачному сожительству влияет на супружеские отношения и может служить основанием к расторжению брака – не ранее, впрочем, как через три года по его заключении (ст. 48-49), и в том лишь случае, если эта неспособность природная, а не появилась уже после вступления в брак.
г) Заразительные и иные вредные болезни у женщины, препятствующие ей под угрозой уголовного наказания наниматься в кормилицы или няньки (ст. 855 Улож. о нак.), 80-летний возраст, останавливающий вступление в брак (ст. 4 Х т. 1 ч.), запрещение скопцам принимать в свои семьи чужих детей (Сборн. узак. 1884 г. N 56) и некоторые другие специальные постановления нашего закона основаны на санитарных и иных соображениях, не имеющих отношения к цивильным целям института дееспособности и ее необходимым именно в этих целях ограничениям.
3. Гораздо глубже и прямо рассчитаны на цивильные цели изменения в дееспособности, производимые психическими расстройствами.
Дееспособность есть способность к гражданскому обороту, находящая свое выражение в юридических действиях. Эти последние предполагают сознательную волю, которая исключена во всех случаях психического расстройства. Но психическое расстройство не исключает внешнего вида юридического действия и выступает часто в формах, способных обмануть и опытный глаз.
Поэтому объективное право и принимает меры в защиту гражданского оборота от вредных и противоречащих его задачам действий душевнобольных.
Душевнобольной для гражданского оборота есть не только нуль, но и отрицательная величина, которая должна быть выброшена из него не потому, что этот больной может пострадать от последствий своей самостоятельности, а потому, что он неразумен и безволен и действия его должны быть признаны ничтожными безотносительно к тому, приносят ли они ему пользу или вред.
Но объективное право сталкивается здесь и с соображениями гуманности, требующими защиты не только третьих лиц, но и больных душевным расстройством. Оно устраняет этот конфликт идеальных и материальных интересов объявлением недееспособности душевно больных и установлением над ними опеки, подобной опеке над малолетними и несовершеннолетними.
Это объявление недееспособности и установление опеки происходит в различных формах, из которых мы отметим две наиболее важные.
Во-первых, различают:
а) психическое расстройство в смысле основания для оспаривания данной юридической сделки, предполагая только моментальное или временное состояние невменяемости, которым обусловливается недееспособность того, кто совершает данный юридический акт именно в этом состоянии;
б) психическое расстройство в смысле основания для судебного решения или иного правительственного постановления о потере зрелости или дееспособности данным больным субъектом; это – так наз. интердикция (interdiction) во французском и лишение зрелости (Entmundigung) в немецком праве, производящие длительную (до постановления противоположного судебного или административного решения) потерю дееспособности, которая делает бесполезным утверждение о так наз. “светлых промежутках” больного (lucida intervalla) в момент заключения им той или другой отдельной сделки.
Решающее значение в первом случае имеет психическое состояние данного момента, исключающее дееспособность только в этот момент и только в отношении к данной сделке; во втором – судебное или административное решение о потере зрелости, предполагающее до постановления противоположного решения общую недействительность всех актов, исходящих от лица, относительно которого состоялось это решение.
Римское право оперировало, главным образом, первым из указанных понятий и применило понятие недееспособности в силу судебного решения только к расточителям; всех остальных душевнобольных оно считало недееспособными не на основании судебного решения, а на основании факта их болезни, который подлежал доказательству и оспариванию, не препятствуя действительности юридических сделок, совершенных в моменты так наз. lucida intervalla.
Напротив, новые законодательства, озабоченные созданием общих гарантий для гражданского оборота и ограждением его от споров о дееспособности вовсе не нужных ему лиц при каждой заключаемой ими сделке, предпочитают систему судебного объявления недееспособности, исключающую вопрос о каких бы то ни было lucida intervalla, и применяют эту систему с различной силой почти ко всем категориям душевнобольных.
Во-вторых, различают два вида недееспособности по различию душевных болезней. Душевнобольные то совсем лишаются дееспособности и ставятся в положение детей, не достигших 7-летнего возраста, то ограничиваются в своей дееспособности, приравниваясь к несовершеннолетним, стоящим, по нашему праву, под попечительством.
Но принятое как в нашем, так и во многих европейских законодательствах, по образцу римского, разделение болезней вообще и психических, в частности, на morbus и vitium, или сумасшествие и безумие, временное и постоянное отклонение от нормального состояния – не выдерживает научной критики.
Кроме того, различие форм душевного расстройства не имеет значения для гражданского права, которое соображается только с наличностью у своих субъектов понимания совершаемых ими юридических действий и способностью к самостоятельному ведению своих дел.
Так же несостоятельно принятое как во Французском кодексе, так и в новом Немецком уложении различие между душевнобольными и душевно слабыми (Geistesschwache, faibles d’esprit), так как современная психиатрия рассматривает и душевную слабость, или слабоумие, как болезненную аномалию.
Не эти устарелые классификации, а научные заключения врачей служат теперь единственным основанием для судебного решения о том, обладает или нет данное лицо необходимым для юридической самостоятельности minimum’ом духовных сил.
В случае отрицательного ответа на этот вопрос учреждается опека, и юридическое положение лиц, лишенных зрелости, приравнивается к положению либо малолетних, либо несовершеннолетних.
Но как разрешается вопрос о поставлении душевнобольных в то или другое положение? Если различие между душевнобольными и “душевно слабыми” несостоятельно с точки зрения психиатрии, то оно соответствует обыденным представлениям, несомненно, отличающим сумасшествие от слабоумия.
И раз это последнее оправдывает во многих случаях ограничения дееспособности, определяемые положительным законодательством иначе, чем ограничения дееспособности сумасшедших, нам остается принять это различие в смысле указания на разновидности одного и того же рода или различные степени все того же душевного расстройства, установление которого в каждом отдельном случае должно быть предоставлено решению врачей.
Французский кодекс ставит в положение малолетних, лишенных всякой дееспособности, только сумасшедших и идиотов (demence и imbecillite, ст. 489), тогда как слабоумных (faibles d’esprit) он приравнивает к расточителям и дает тем и другим “судебного ассистента” (conseil judiciaire, ст. 499), который не управляет имуществом и не представляет слабоумного и расточителя, а исполняет приблизительно те же функции, что и наш попечитель при несовершеннолетнем.
Новое Немецкое уложение проводит такое же различие, знакомое и прусскому Landrecht’у, между душевнобольным и “душевно слабым” (Gesteiskrankheit и Geistesschwache), подчиняя первого режиму, установленному для малолетних, не достигших 7 лет, а второго – весьма отличным от него правилам для перешагнувших этот возраст несовершеннолетних.
В обоих случаях решающую роль играет, с одной стороны, удостоверенное судом психическое состояние, исключающее свободное волеопределение, и с другой – неспособность объявляемого незрелым к попечению о своих делах.
Во вторую категорию отнесен, сверх расточительства и других видов “душевной слабости”, и новый, неизвестный прежнему праву случай судебного лишения зрелости по причине пьянства (Trunksucht).
Это состояние определяется как чрезвычайное влечение к постоянному или периодически возвращающемуся потреблению возбуждающих напитков, в ряду которых главное, но не исключительное положение занимает алкоголь. Но одно пьянство, каково бы оно ни было, не ведет к отнятию зрелости.
Его должно сопровождать одно из следующих условий: а) общая всем случаям низведения дееспособности по судебному решению неспособность к заботе о своих делах; б) оправдываемое обстоятельствами дела ожидание крайней бедности; в) угроза опасности для других[2].
Французскому законодательству также не чуждо понятие привычного пьянства, но не в смысле основания для интердикции, т. е. судебного решения о лишении зрелости, а в смысле известного ограничения дееспособности, напр., потери отцовской власти и назначения к “привычному пьянице”, при известных условиях, и “судебного ассистента”[3].
В общем, до Немецкого уложения пьянство принималось в соображение как этиологический момент душевных болезней, способности к вменению и расточительности. Теперь же и гражданское право задается нравственно-воспитательными целями, принимая свои меры предупреждения против той социальной опасности, которой алкоголизм грозит всему человечеству.
Нельзя было бы возражать против распространения вызываемых пьянством ограничений дееспособности и на другие современные пороки, производящие такое же ослабление воли и вырождение, как и алкоголизм: сюда принадлежит, напр., морфинизм. Но немецкая юриспруденция воздерживается еще от такой аналогии, закрываясь текстом закона, который говорит только о возбуждающих “напитках”[4].
4. Наше законодательство о душевнобольных отличается особенной отсталостью.
Если оставить в стороне источники права наших западных окраин, отразивших на себе черты более развитого состояния права на Западе Европы, постановления нашего общего права, изложенные в т. Х, сохраняют еще множество следов смешения институтов гражданского и публичного права и в отношении к душевнобольным имеют в виду не столько ограждение личных и имущественных интересов этих последних или соображения о гражданском обороте, сколько заботу о государственной службе.
При служилом характере всех прежних отношений русских подданных к государству последнее хлопотало более всего о том, чтобы под предлогом болезни не происходило уклонения от исполнения служебных обязанностей, и само поэтому, через свои высшие органы, принимало участие в исследовании душевнобольных.
Эта особенность исторического развития нашего права, применительно к случаям психического расстройства, выступает ярко в Петровском Указе Сенату 1722 г. о свидетельствовании “дураков” (т. е. безумных) в Сенате.
Последствия этого указа[5], подтвержденного Екатериной II, в смысле участия высшего учреждения в государстве в освидетельствовании “дураков”, чувствуются и в настоящее время, не знающее, однако, ни служилого класса, ни оценки безумия с точки зрения службы.
Несмотря на это, компетенция Сената по делам настоящего рода удерживается до сих пор, как удерживаются и некоторые другие черты политического характера относящихся сюда постановлений, все еще ожидающих разработки в смысле обособления их от служебных и сословных интересов.
Другой существенный недостаток наших законодательных постановлений о душевнобольных, – недостаток, на который не раз указывалось в нашей юридической литературе, – состоит в том, что употребляемые в них термины “безумие и сумасшествие” далеко не охватывают всех видов душевных болезней, и это вынуждает судебную практику распространять понятие этих болезней на случаи не только временного помешательства, напр., при составлении завещаний (ст. 1017 т. Х), – но и слабоумия[6].
Таким образом, наше законодательство различает два вида умопомешательства: безумие, когда больной лишен здравого рассудка с самого рождения (ст. 365), и сумасшествие – умственное расстройство от случайных причин уже после рождения (ст. 366).
Перед наступлением связанных с этими состояниями юридических последствий больной должен быть официально признан безумным или сумасшедшим, что возможно только после такого же официального освидетельствования его умственных способностей.
Прежде наше законодательство проводило довольно важное формальное различие между безумием и сумасшествием: освидетельствование безумных производилось непосредственно в Правительствующем Сенате; сумасшедшие подвергались освидетельствованию в губернских городах через Врачебную Управу. Теперь освидетельствование сумасшедших и безумных совершается в одном и том же порядке.
Семейству, в коем есть безумные или сумасшедшие, предоставлено заявлять о том местному начальству (ст. 367). О последовавшем поступлении больного в лечебницу заведующий последней обязан дать знать медицинскому начальству и губернатору.
Освидетельствование совершается в губернских городах через врачебное отделение губернского правления в присутствии: губернатора, вице-губернатора, председателя окружного суда, прокурора или их товарищей, почетного мирового судьи и, смотря по состоянию исследуемого, управляющего казенной палатой, губернского или двух уездных предводителей дворянства, председателя сиротского суда с членом, депутата от военного ведомства, председателя коммерческого суда в портовых городах и проч. (см. ст. 368 и след.).
Само освидетельствование происходит в присутственном месте или на дому; в последнем случае – инспектором Врачебной Управы с двумя медиками, в составе целого Присутствия и под председательством представителей сословия, к коему принадлежит больной (ст. 372). Освидетельствование заключается в вопросах, обращенных к больному по предметам домашней его жизни и обыкновенных обстоятельств (ст. 373).
Все это и особенно вопросы и ответы должны быть точно протоколированы, так как заключение Присутствия о болезни дает основание только для принятия мер призрения, а отнюдь не низводит само по себе дееспособности больного и не подчиняет его опеке.
Только Сенат, как и при Петре, разрешает окончательно вопрос, признать ли больного недееспособным, подобно малолетнему, и, в случае утвердительного решения, подчиняет его опеке. По отношению к крестьянам решающую инстанцию составляют губернские правления (ст. 374).
Нерациональность и медленность этого производства – особенно в случаях перемежающегося страдания умственным расстройством и в местах, отдаленных от столицы – делает его нередко почти не достигающим своей цели.
По всем выданным до признания сумасшествия актам и обязательствам дается иск, и суд не имеет права отказать в удовлетворении законным притязаниям, основанным на таких актах и обязательствах.
Если от появления первых признаков болезни до официального признания сумасшествия проходит много времени, то происходящий отсюда вред делается очевидным, и этим обстоятельством обыкновенно пользуются: появляются десятки исков со стороны лиц, эксплуатирующих беззащитное положение больного[7].
Коль скоро лицо признано безумным или сумасшедшим, оно отдается на попечение родных или, буде родные откажутся – в устроенные для умалишенных дома. Вместе с этим происходит и потеря дееспособности. Ограничения, установленные нашим законодательством для безумных и сумасшедших, сводятся к след.:
а) безумные и сумасшедшие, с момента признания их таковыми Сенатом, попадают под опеку родственников и занимают то же положение, что и малолетние (ст. 375);
б) имущество отбирается от них в опекунское управление, причем на правах опекуна выступают ближайшие наследники (ст. 376);
в) безумие и сумасшествие служат препятствием к вступлению в брак (ст. 5). Но если сумасшедший вступил в брак ранее, то это состояние, вопреки элементарным требованиям общественной гигиены, не может служить основанием для расторжения брака;
г) безумные и сумасшедшие не могут вступать в гражданские отношения: все гражданские акты их признаются недействительными, если они заключены помимо опекунов.
Основанием полной недееспособности больных служит отсутствие сознания: поэтому неспособность к совершению завещания предполагается. Из отсутствия волеспособности у безумных и сумасшедших само собой следует, что ни те, ни другие не могут быть и тяжущимися сторонами.
Указанные ограничения действуют лишь до тех пор, пока больной не выздоровеет. Но как скоро болезнь миновала, о том доносится губернатору, который предлагает Врачебной Управе произвести новое исследование в том же Присутствии и в том же порядке, как было произведено и первое освидетельствование.
Если Присутствие признает данное лицо действительно выздоровевшим, то об этом и в том же порядке, как и первое освидетельствование, доносится Сенату. До заключения по этому делу Сената выздоровевший пользуется свободой; но имение остается пока под опекой и освобождается от нее лишь с разрешения Сената (ст. 378). Вне указанного порядка никакие другие удостоверения о выздоровлении психически больных не принимаются.
Недостатки изложенного порядка признания сумасшествия и выздоровления от него в нашем законодательстве слишком очевидны для того, чтобы на них стоило останавливаться.
Мы укажем лучше на некоторые постановления французского и немецкого права, где процесс признания недееспособности душевнобольных поставлен гораздо проще, короче и целесообразнее.
Вообще, французское и германское законодательства представляют по этому вопросу значительное сходство. Оба стоят за контрадикторный (состязательный) порядок судопроизводства перед судом 1-й инстанции (у немцев Amtsgericht), с участием прокурора. Французский закон предполагает и участие семейного совета.
Судебное исследование умственных способностей возбуждается родственниками, супругами, прокурором. Суд особой экспертизой определяет состояние умственных способностей, постановляет низведение больного из состояния цивильной зрелости и назначает временного опекуна, имеющего заботиться о лице и имуществе больного.
По вступлении этого решения в окончательную силу устанавливается постоянная опека, основные черты которой были уже указаны. Тем же порядком, но уже по просьбе больного или опекуна, суд исследует и определяет признание больного выздоровевшим. Близкий к этому порядок существует у нас в Польше и Остзейских губерниях.
Проект нашего Гражданского уложения в ст. 7 понимает под душевнобольными лиц, “которые неспособны действовать рассудительно в отношении совершения сделок и управления своим имуществом”, и подчиняет их всех одной и той же опеке наравне с глухонемыми, немыми, расточителями и “привычными пьяницами”.
Основываясь на предшествующем изложении, мы можем одобрить только введение и в гражданское законодательство понятия “привычного пьянства”, заимствованного, вместе со всеми своими признаками, составителями нашего Проекта из Немецкого уложения.
Но приравнивать соответствующее ему состояние, вместе с немотой, глухонемотой и расточительством, к состоянию душевнобольных, объявляя всех находящихся в этих состояниях лиц одинаково “неправоспособными” и одинаково подлежащими той суровой опеке, которая может быть оправдана только для малолетних и душевнобольных в тесном смысле этого понятия, составители Проекта не имели достаточного основания.
Что касается слияния и всех категорий душевнобольных в одно понятие, то против этого приема можно было бы не возражать только при двух условиях: во-первых, лучшей организации порядка освидетельствования и признания душевнобольных подлежащими потере зрелости, и, во-вторых, предоставления суду власти подчинять душевнобольных, на основании заключения врачей, не только опеке, лишающей их всякой дееспособности, но и такой опеке, под которой они, подобно несовершеннолетним, терпели бы лишь известные ограничения в своей дееспособности.
[1] Gierke. Ibid. С. 390-391.
[2] Crome. Syst. I. С. 200-211; Dernburg. Burgerl. Recht. I. С. 157-163.
[3] Planiol. Указ. соч. С. 557, 642, 662.
[4] Kuhlenbeck. Von der Pandekten zum BGB. I. С. 124-128; Crome. Ibid. С. 212.
[5] См. о нем у Дювернуа. С. 339.
[6] Анненков. Система гражд. права. I. С. 183.
[7] Дювернуа. С. 341-342.
