Крепостные крестьяне

Е. Последний разряд составляли крепостные крестьяне, юридическим положением которых мы теперь и займемся.

Крепостное право в XVIII ст., несмотря на увеличение его тяжести сравнительно с московским периодом, вплоть до манифеста о вольностях дворянства 1762 г. продолжает по-прежнему сохранять свой государственный характер: крестьяне прикреплены к имениям дворян, потому что дворяне прикреплены к обязательной службе государству. Таким образом, существование крепостного права объясняется существованием обязательной службы дворянства.

С изданием манифеста о вольностях можно было ожидать, как его логическое следствие, освобождение крестьян из-под крепостной зависимости, так как теперь утратился всякий смысл существования крепостного права.

Однако этого не случилось, и крестьяне по-прежнему остались в крепостной зависимости у дворянства, но теперь, благодаря манифесту о вольностях, крепостное право приняло исключительно частноправовой характер, ввиду несуществования более единственного мотива прикрепления крестьян вполне государственного характера – доставить служилому классу постоянных работников, чтобы иметь возможность отправлять государеву службу.

Таким образом, с середины XVIII ст. крепостное право становится привилегией дворянства, притом привилегией весьма существенной. Эта последняя развилась более фактически, чем юридически, так как закон не предупреждал того, что само собой сложилось в жизни.

До самого издания Свода Законов, где впервые законодатель формулирует юридические отношения крепостных к их владельцам, не было системы законов, определяющих эти отношения.

Та или другая сторона их, как основательно замечает проф. Романович-Славатинский, тот или другой вопрос разрешались мало-помалу отдельными постановлениями. Вот почему законодательство о крепостном праве носит такой фрагментарный и казуистический характер не только в XVIII, но и в XIX ст.[1]

Подобный порядок вещей крайне не нравился дворянству, почему оно стремилось дать законодательную формулировку отношениям, существовавшим между помещиками и крепостными, и таким образом уничтожить тот фрагментарный характер законодательства о крепостном праве, о котором мы говорили.

С первой попыткой юридической формулировки крепостного права мы встречаемся в проекте Елизаветинской комиссии, при составлении которого, как известно, присутствовали дворянские депутаты.

“Дворянство, – гласит проект, – имеет над людьми и крестьяны своими мужеского и женского пола и над имением их полную власть без изъятия, кроме отнятия живота, наказания кнутом и произведения над оными пыток.

И для того волен всякий дворянин тех своих людей и крестьян продавать и закладывать, в приданое и в рекруты отдавать и во всякие крепости укреплять, на волю вечно и для промыслу и для прокормления на время, а вдов и девок для замужества, за посторонних отпускать, из деревень в другие свои деревни переводить, и разным художествам и мастерствам обучать, мужскому полу жениться, а женскому полу замуж идти позволять, и, по изволению своему, во услужение, работы и посылки употреблять, и всякие наказания чинить или для наказания в судебные правительства представлять, и, по рассуждению своему, прощение чинить и от того наказания освобождать”.

В другом месте проекта мы встречаемся с определением понятия крепостных крестьян, а именно: таковые “суть те, которые принадлежат собственно государю или дворянам; принадлежащие же дворянам суть те, которые пожалованы от государя в вечное и потомственное владение или дошедшие куплею, подарением, наследством и в приданое и состоят в совершенной власти своего господина”[2].

Однако ввиду неполучения законодательной санкции названным проектом дворянству в 1767 г. в своих наказах пришлось снова ходатайствовать, “дабы в сохранении древнего узаконения и дворянские люди и крестьяне в подлежащем повиновении, яко своим господам, были и о том в ныне сочиняемом проекте нового Уложения подтвердить с таким объявлением, что узаконенная издавна помещицкая власть над их людьми и крестьянами не отъемлется безотменно, как доныне была, так и впредь будет”.

Но, как мы уже сказали, вплоть до издания Свода Законов крепостное право продолжало носить свой прежний фрагментарный и казуистический характер. Проследим историю этого права в рассматриваемую эпоху.

Введение подушной подати и первая ревизия имели весьма большое влияние в истории крепостных крестьян, так как окончательно смешали в один разряд населения крепостных и холопов, введя последних в состав крепостного крестьянства и, таким образом, уничтожив ту грань между ними, какая существовала еще в Уложении[3].

Так, указ 22 янв. 1719 г. предписал “учинить перепись, сколько, где, в которой волости, в селе или деревне крестьян, бобылей, задворных и деловых людей (которые имеют свою пашню) по именам есть, от старого до самого младенца”. Таким образом, указ подтвердил прежнее смешение в один разряд крестьян и холопов, посаженных на пашню[4]. Однако оказалось, что правительство имело в виду смешение крестьян со всеми холопами.

Об этом его намерении мы узнаем из указа 5 февр. 1720 г. “Слышу я (т.е. государь), – читаем в указе, – что в нынешних переписях пишут только одних крестьян, а людей дворовых (т.е. холопов, живших во дворах своих господ и состоявших в домашнем услужении) и прочих не пишут; того ради подтверждаем указом, чтобы всех помещики писали своих подданных, какого они звания ни есть”.

Наконец, указы 1 июня 1722 г. и 26 марта 1729 г. предписали смешать с крепостными крестьянами и кабальных холопов, как известно, находившихся в холопстве временно и получавших свободу после смерти своих господ. Таким образом, указанными мероприятиями понятие холопа как вещи (res), как объекта частной собственности было уничтожено.

Все разряды холопов слились с крепостными крестьянами, т.е. стали трактоваться как лица (personae), вошли в состав одного из государственных сословий, были обязаны целым рядом повинностей в пользу государства и получили некоторые права, осуществление которых, впрочем, в большинстве случаев зависело от воли помещика.

Однако это смешение прежнего холопства с крепостным состоянием имело в результате модификацию последнего. Так, помещики в отношении крепостных стали пользоваться теми же правами, какие прежде принадлежали господам в отношении холопов, способами установления и прекращения крепостного состояния сделались многие способы установления и прекращения холопства и т.п.

Иначе говоря, получилось полное смешение понятий, благодаря которому были возможны такие несообразности с точки зрения права, как, напр., продажа человека, считавшегося лицом, а не вещью, обладавшего известными правами и несшего известные обязанности в качестве члена определенного сословия.

До известной степени возникновение подобного порядка вещей (не говоря уже о фрагментарном характере законодательства о крепостных, в силу чего крепостное право развивалось более фактически, чем юридически) зависело от окончательного установления ответственности помещиков за исправное отправление крепостными повинностей, в особенности же за платеж подушной подати.

Подобная ответственность уже возникла в XVII ст., но как общая мера была установлена при Петре I. Так, о ней говорит инструкция генералу Чернышеву 5 февр. 1722 г. “Дворянам объявить, – читаем здесь, – чтобы платили со всякой души мужеска пола крестьян и дворовых, и деловых, и всякого звания людей, какие у кого в деревнях обретаются, по восьми гривен с персоны”.

То же подтвердил и регламент Камер-коллегии 1731 г., ст. 6 которого постановляет: “подушные деньги платить самим помещикам, а где их нет, приказчикам и старостам или тем людям, кому деревни приказаны; а ежели который помещик или приказчик на срок не заплатит, то в такие деревни полковникам обще с воеводами посылать экзекуцию и велеть немедленно править на помещиках и приказчиках и старостах и их понуждать, чтобы они сбирали с крестьян”.

Благодаря названному мероприятию крепостные крестьяне были окончательно отстранены от непосредственного общения с государственной властью и ее органами: между крепостным и государством стал помещик, этот полицеймейстер над крестьянином, по выражению имп. Павла.

После Петра замечается большое усиление крепостного права, главным образом, вследствие его территориального распространения, что достигло апогея своего развития при Екатерине II и Павле I.

В эти царствования широко применялся способ раздачи населенных имений в форме пожалований частным лицам, и таким образом было роздано (т.е. обращено в крепостное сословие) 1 миллион 200 тысяч душ крестьян[5].

Кроме того, при Екатерине II указом 1783 г. крепостное право было введено в Малороссии, где до того времени существовал еще обычай перехода крестьян с земель одного владельца на земли другого. Указ 1783 г. отменил этот переход и тем прикрепил крестьян к земле. По десятой ревизии крепостных было 21 625 000 душ обоего пола, в том числе 1 467 000 дворовых.

Способов приобретения крепостного состояния было несколько. Первым способом являлось рождение, благодаря которому дети крепостных также становились крепостными. Вторым способом была записка по ревизии, о чем мы уже говорили.

Третьим способом являлось закрепление незаконнорожденных подкидышей воспитателями, причем последние могли быть членами всех сословий, а не только одного дворянского.

Об этом способе впервые говорит указ 1746 г.: “хотя купцы и разночинцы суть подлые люди, коим иметь крепостных запрещено, но за ними повелевается писать незаконнорожденных подкидышей, ибо, ежели от тех воспитателей отбирать, то таковых во младенчестве никто к себе принимать не будет, и от того иные пропадать будут”.

Это правило видоизменяется проектом Елизаветинской комиссии, предписывающим недворянам держать у себя принятых на воспитание подкидышей только до достижения ими 18 лет, а затем продавать “таким людям, кому людей и крестьян иметь позволено”.

Названное постановление вводится в действие инструкцией слободскому губернатору 1765 г. с тем только различием, что 18-летний возраст проекта заменяется 20-летним. В 1783 г. Сенат предписал закреплять за собой дворянам только тех незаконнорожденных, матери которых были крепостные, детей же свободных женщин и девушек причислять в государственные крестьяне.

Наконец, в 1815 г. правительство, подтвердив указ 1783 г., окончательно воспретило недворянам закреплять за собой незаконнорожденных, указав на то, что подкидыши, воспитанные личными дворянами, духовными лицами и приказными, обязательно должны приписываться в число государственных крестьян, а воспитанные купцами, мещанами и крестьянами – в то сословие, к которому принадлежали их воспитатели.

Четвертым способом вступления в разряд крепостных было закрепление военнопленных нехристианского вероисповедания, воспрещенное при Екатерине II (указ 20 апр. 1770 г.). Пятым способом являлось правило Судебников и Уложения 1649 г.: “по рабе холоп и по холопу раба”, т.е. приобретение крепостного состояния путем брака.

Первое правило, а именно, “по рабе холоп” стало отменяться для некоторых разрядов населения в царствование Екатерины II. Так, в 1763 г. из-под действия этого правила были изъяты питомцы воспитательного дома, в 1764 г. – воспитанники Академии художеств, в 1775 г. – вольноотпущенные.

Наконец, в 1783 г. состоялось предписание, чтоб “вольных людей отнюдь ни за кем не укреплять”, чем окончательно было отменено действие правила “по рабе холоп”. Что касается до второго правила, а именно: “по холопу раба”, то оно было отменено в 1815 г.[6] Шестой способ вступления в разряд крепостных состоял в закреплении путем договоров купли-продажи, мены, дарения и т.п.

Седьмым способом было пожалование населенных имений, о чем мы уже говорили, и, наконец, последний способ вытекал из права закрепощать себя. Он был отменен в 1783 г., когда Екатерина II воспретила всем свободным закрепощаться, “предоставив им свободу избирать такой род жизни, какой сами заблагорассудят”.

Что касается до способов прекращения крепостного состояния, то таких также было несколько. Одним из первых являлось отбывание рекрутской повинности, благодаря которой всякий рекрут выходил из крепостного состояния, причем освобождалась также и его жена, а с 1764 г. и дети, рожденные после поступления отца на службу.

Вторым способом была ссылка помещиком в Сибирь на поселение, причем обязательно с женой. Третий способ вытекал из факта наказания помещика за известного рода преступления. Так, указ 1726 г. предписал освобождать доносчиков из крестьян за донос на помещиков об утайке душ при ревизиях.

Точно так же и указ 1763 г. постановил: “прописных, кои помещиком утаены и явятся сами где в судебных местах и докажут, таким дать свободу, взыскивая за оных подушные деньги с помещиков”.

Четвертым способом выхода из крепостного состояния являлось бегство, когда само законодательство в лице многих манифестов и указов, начиная с 1759 г., освобождало беглых от крепостной зависимости путем записи их в государственные и дворцовые волости или путем оставления их в местах их временного пребывания (напр., на окраинах) с зачетом помещикам в рекруты, или, начиная с 1722 г., путем приписки их к фабрикам и заводам.

Пятым способом было отпущение на волю со стороны помещиков посредством выдачи отпускной или по духовному завещанию. Наконец, последним способом был выкуп со стороны крепостного, размер которого постоянно варьировался, доходя иногда до 1000 руб. и более за человека. В XIX ст. размер выкупа достигал иногда 20 и даже 30 тысяч за человека.

Указом 8 ноября 1847 г. было разрешено крепостным выкупать себя при продаже имения с публичного торга путем взноса состоявшейся на торгах цены или полной оценочной суммы в течение 30 дней со времени выслушания ими о том объявления[7].

Вышедшие из крепостного состояния назывались вольноотпущенными и обязывались приписаться к одному из податных состояний. В 1818 г. было разъяснено, что раз получивший свободу уже никогда не может быть возвращен в крепостное состояние.

Юридическое положение крепостных выясняется, главным образом, рассмотрением тех прав, которые принадлежали помещикам в отношении их. Таких прав было немало. Во-первых, помещикам принадлежало право распоряжения своими крепостными, т.е. они могли их продавать, закладывать, обменивать, дарить, завещать и т.п.

Продажа людей была уже очень развита при Петре. “Обычай был в России, который и ныне есть, – свидетельствует сам государь в указе 15 апреля 1721 г., – что крестьян и деловых, и дворовых людей мелкое шляхетство продает врознь, как скотов, чего во всем свете не водится, а наипаче от семей, от отца или от матери дочь или сына помещик продает, отчего немалый вопль бывает”.

Желая до некоторой степени ограничить эту торговлю живым мясом, Петр в том же указе высказался против продажи отдельных членов семьи врознь: по указу была разрешена только продажа целыми семьями[8]. Впрочем, значение этого указа было парализовано разрешением ставить вместо себя в рекруты купленных людей, что правительство дозволило в 1720 г.

Впоследствии, а именно в 1747 г., правило указа 1720 г. было подтверждено, причем помещики получили право продавать крестьян в рекруты кому бы то ни было. Так продолжалось до 1766 г., когда состоялось запрещение совершать купчие на крестьян за три месяца до набора.

В 1771 г. правительство провело другое ограничение права распоряжения крепостными, а именно, воспрещение продажи крестьян без земли с молотка; впрочем, в 1792 г. названное запрещение получило следующее разъяснение: крестьян без земли можно продавать за долги помещиков и даже совершать это публично, только без употребления молотка.

На практике торговля людьми была крайне развита в XVIII ст., причем нередко крепостных выводили на рынки как невольников, а газеты были испещрены объявлениями вроде след.: “продаются портной, повар, башмачник, венская прочной работы коляска и хорошо выезженная верховая лошадь”, или “продается лет 30-ти девка и молодая гнедая лошадь; их видеть можно там-то”, или “продается 20 лет дворовый человек и лучшей породы корова”, или “продаются четыре пары гончих, 15 щенков и две девки” и т.п.

Цена крепостных была весьма различна и с приближением к XIX ст. постоянно возрастала. Так, при Елизавете Петровне она в большинстве случаев равнялась 30 руб. за душу, а при Екатерине II – от 70 до 100 руб.

Указанная норма цены имела значение при продаже отдельных имений; напротив, при продаже в одиночку размер цены значительно увеличивался; так, рекруты стоили от 120 (в 1768 г.) до 300 р. (в 1786 г.), ремесленники и артисты – 300 руб., артистки – несколько тысяч, прислуга – 50-80 р. и дороже, дети от 3 до 20 руб.

Продажа крепостных уже в XVIII ст. вызывала хотя робкие, но все же протесты со стороны лучших людей того времени. Так, многие дворянские наказы, поданные в комиссию 1767 г., ходатайствуют об ограничении этой продажи; напр., Михайловский наказ просит о разрешении последней только в пределах одного уезда, “дабы проданный крестьянин в близости своих сродственников находиться мог”; шлиссельбургский идет дальше и находит необходимым вообще запрещение продажи “на вывоз”; тамбовский высказывается за то, чтоб “по девкам мужьев и их детей не отдавать, а зачитать девками, понеже оттого происходят немалые разорения, а детям от отцов вечное разлучение” и т.п.

Во время заседаний комиссии несколькими депутатами были сделаны аналогичные заявления, из которых в особенности выдается заявление казака Алейникова. “Большое будет предосуждение господам депутатам и всему нашему государству перед другими европейскими странами, – сказал Алейников, – когда по окончании сей высокославной комиссии, узаконено будет покупать и продавать крестьян, как скотину, да еще таких же самых христиан, как и мы сами”.

Однако вплоть до царствования Александра I на практике все оставалось по-прежнему, и крестьяне продавались, по выражению Алейникова, “как скотина”. Александр I обратил на это явление внимание и указом 1804 г. запретил подобный “постыдный торг”, по крайней мере, с армянами, покупавшими преимущественно девушек для вывоза их в Турцию.

В том же году состоялся другой указ о запрещении приема в рекруты людей менее чем через три года по совершении на них купчей. Затем, указом 1808 г. была уничтожена продажа на ярмарках под страхом освобождения проданных и наказания купивших, а указом 1822 г. запрещены публикации в газетах.

Но этим, собственно говоря, и ограничились мероприятия имп. Александра. При его преемнике вопрос о продаже крепостных был внесен на разрешение Государственного Совета, но встретил там довольно сильную оппозицию, выразителем которой явился адмирал Мордвинов.

“От горького корня, – сказал, между прочим, последний, – не будет плода сладка, на редьке не вырастет ананас; доколе рабство между крестьянами существует, до тех пор продажа людей по одиночке должна быть допущена.

Она необходима и часто для проданного бывает плодотворна; часто от лютого помещика проданный раб его переходит в руки мягкосердного, от скудной и тощей нивы переселяется на ниву просторную и плодородную”.

Однако доводы Мордвинова не убедили правительства, и оно законом 2 мая 1833 года запретило продажу и дарение крепостных с раздроблением семей (семьей было предписано считать отца, мать, неженатых сыновей и незамужних дочерей), т.е., в сущности, подтвердило постановления указа 1721 г., а в 1841 г. разрешило покупку только лицам, обладающим населенными имениями, снова подтвердив воспрещение раздроблять семьи при продаже, залоге и разделе между наследниками.

Свод Законов кодифицировал все эти узаконения, подтвердив также запрещение продажи крепостных финляндским гражданам и чиновникам Земли Войска Донского, для переселения их на войсковые земли (Т. IX. Ст. 1085, изд. 1857 г.)[9].

Во-вторых, помещики пользовались правом хозяйственной эксплуатации труда своих крепостных. Последняя выражалась в двоякой форме: оброка и барщины[10]. Что касается до оброка, то величина его обыкновенно равнялась от 1 до 5 руб., находясь, по словам одного современника (Георги), в зависимости от заработков крестьян, доброты или строгости господина и т.п.

Впрочем, к концу XVIII ст. размер оброка значительно увеличился и достиг в некоторых местностях до 20 руб. с человека. В XIX ст. размер оброка колебался от 15 до 27 руб., причем во многих местностях он равнялся 23, 22, 20, 19, 18 и 17 руб. с копейками. Впрочем, в единичных случаях оброк мог достигать огромной суммы, находясь в зависимости от развития местных и отхожих промыслов[11].

Отсутствие нормы оброка в законодательстве крайне тяжело отражалось на благосостоянии крестьян. Еще Посошков свидетельствовал, что “крестьянское житье скудостно от помещичья насилия”, и что “помещики на крестьян своих налагают скудости неудобоносимые… и еще требуют с них излишнего побору”… говоря: “крестьянину да не давай обрасти, но стриги его, яко овцу, до гола”.

Ввиду этого Посошков высказался за издание “расположения указного, почему помещикам крестьян оброку и иного чего имать”. На той же точке зрения стояла и Екатерина II в своем Наказе, когда писала: “весьма бы нужно было предписать помещикам законом, чтоб они с большим рассмотрением располагали свои поборы и те бы поборы брали, которые менее мужика отлучают от его дома и семейства”.

Как уже было сказано, в том же направлении высказался и депутат Коробьин в комиссии 1767 г. Однако последняя не нормировала оброка, так как нельзя же за установление нормы считать следующее постановление одного из проектов комиссии: “помещики крестьян могут определить на денежные оброки без тягости и, сверх положенного годового оброка, в тот год более брать не должны”.

Точно так же и Свод Законов (изд. 1857 г.) предоставил помещикам право взимания какого угодно оброка, лишь бы не произошло от подобного взимания разорения для крестьянства. Кроме оброка, крестьяне обязаны были поставлять помещикам так называемый столовый запас, т.е. сено, овес, дрова, птицу, зелень, масло и т.п.

Несмотря на тяжесть оброка, крестьяне предпочитали его барщине, так как, сидя на оброке, они пользовались большей независимостью, чем при отправлении последней. Барщина была двух родов: по числу дней, когда крестьяне работали на помещика, и в форме урока.

В первом случае крестьяне обыкновенно исполняли работу на помещика в течение половины рабочего времени, т.е. три дня в неделю. Впрочем, встречалось немало местностей, где барщина отправлялась и в большее количество времени, напр., 4 и 5 дней.

По словам агронома Рычкова, были и такие помещики, что “крестьянам и одного дня на себя работать не давали, а, давая всем их семействам месячный провиант, употребляли их без изъятия на господские работы повседневно”. Такая форма барщины называлась месячиной и в XIX ст. нередко существовала у мелкопоместных дворян.

Положение месячников было очень тяжелое, так как они всегда находились на виду у господ и могли быть эксплуатируемы последними в какой угодно форме. С конца XVIII ст., с появлением помещичьих фабрик, появился и новый вид месячины, а именно, работа на фабриках. Впрочем, по подсчету г. Туган-Барановского, таких фабрично-заводских крестьян было сравнительно немного, так, в 1825 г. – 66 725 человек[12].

Как и относительно оброка, так и относительно барщины не существовало никакой нормы в законодательстве, если не считать правила об освобождении от работы в праздничные и воскресные дни, унаследованного XVIII ст. еще от XVII ст.

Первый, если не считать Посошкова, высказавшийся за необходимость подобной нормировки барщины, был Панин, считавший возможным в законодательном порядке установить, “чтоб помещики от крестьян не требовали работ более четырех дней в неделю, а в сутки требовали бы не более, как вспахание одной десятины доброй земли”[13].

Император Павел Петрович отчасти выполнил желание Панина, предписав указом 1797 г. требовать от крестьян исполнения барщины только в течение трех дней в неделю и освободить их от всяких работ по праздникам[14]. Этот указ вошел и в Свод Законов (Ст. 1045 и 1046. Т. IX, изд. 1857 г.).

Барщина в форме определенного урока, исполняемого крестьянами, также не была урегулирована в законодательном порядке и вполне зависела от прихоти помещиков. По словам Татищева, урок заключался в десятине полевых работ и косьбе 120 пуд. сена; впрочем, нередко урок был и больше. Урочное положение существовало и в XIX ст., причем нормальным уроком считалась обработка 1 – 1 1/2 десятины в поле с тягла (тягло – муж и жена).

В-третьих, помещикам принадлежало право перевода крестьян в дворовые, и наоборот. Количество дворовых, т.е. крестьян, оторванных от земледельческих работ и предназначенных для домашних услуг, было громадно. По словам Шторха, “в русском помещичьем доме втрое или впятеро больше слуг, чем в таком же немецком; о домах же вельмож и говорить нечего”.

У последних число слуг доходило от 150 до 400 и 500, среди которых были лакеи, официанты, дворецкие, буфетчики, камердинеры, парикмахеры, кондитеры, повара, ключники, дворники, скороходы, кучера, форейторы, конюхи и т.п. В XIX ст. замечается стремление помещиков сокращать количество дворни путем отдачи дворовых на фабрики, превращения их в месячники и отпуска на оброк.

Однако и в XIX ст. количество дворни было огромно. У многих помещиков из дворовых составлялись оркестры музыкантов, труппы актеров, оперных певцов и т.п. Дворовых же обучали разным ремеслам и художествам. Положение их было крайне тяжелое, ввиду близости к господам.

По словам Болтина, “некоторые дворяне поступают со своими слугами хуже, нежели со скотами; таких помещиков меньше, однако ж, должно к стыду признаться, нарочитое число есть”. Помещик эксплуатировал труд дворовых не только в свою пользу, но и отдавал их внаем посторонним лицам.

Срок отдачи внаем был определен указом 1775 г., ограничившим его только пятью годами; законом же 1824 г. подобная отдача была разрешена исключительно для услуг дворянам, т.е. лицам, имевшим право на крепостной труд.

Многочисленность дворни уже при Екатерине II возбуждала протесты. Так, известный новгородский губернатор Сивере в одном из своих писем к императрице высказался за крайнюю необходимость уменьшения дворни. “Если этот предмет слишком щекотливый, – писал он, – чтобы облечь его в форму закона, то было бы весьма полезно сделать, по крайней мере, вызов к этому при общем наборе”.

На той же точке зрения стояли и некоторые наказы в 1767 году, считая необходимым “напомнить дворянам о том, сколько их разоряет содержание многих излишних дворовых людей” (Дмитровский).

При императоре Николае I вопросом об уменьшении числа дворовых занимались два секретных комитета, учрежденные в 1840 и 1844 гг., причем в последнем председательствовал сам государь, но только в 1858 году состоялось запрещение помещикам перечислять крестьян в дворовые.

В-четвертых, помещики пользовались правом управлять своими имениями и поселенными в них крепостными лично и через посредство других лиц. При личном управлении последнее, конечно, являлось вполне не ограниченным, так как помещик для своих крестьян, как метко выразился Румянцев, “был законодателем, судьей, исполнителем своего решения и, по желанию своему, истцом, против которого ответчик ничего сказать не мог”.

Несмотря, однако, на подобное положение вещей, немало помещиков признавало значение крестьянского мира в делах управлениями крестьянами. Так, нередко мир избирал разных должностных лиц, напр., бурмистра, старост, целовальников и т.п., обязанных совещаться с ним при разрешении различных вопросов управления.

Затем, мирской сход нередко определял наказания, налагавшиеся на провинившихся крестьян (“человека непорядочного, – читаем в одном из предписаний Суворова, – сокращать мирскими наказаниями”). Наконец, такая важная функция, как раскладка податей и повинностей (государственных и помещичьих), также сплошь и рядом принадлежала миру.

Из “уложения” графа Орлова мы знаем, что сход распоряжался и мирской казной. “Есть, – читаем в названном памятнике, – необходимые и чрезвычайные мирские расходы; когда и сколько собирать денег для упомянутых расходов – отдается на волю мирскую; на сии сборы, с согласия общества, делают мирские приговоры”.

Последняя функция, принадлежавшая сходу, были переделы земли. Что касается состава последнего, то он определялся предписаниями помещиков. Обыкновенно на сходе принимали участие все крестьяне.

“На сход ходить всем, – гласит одно предписание, – не отговариваясь работами, с каждого двора по человеку, а если случится в дельной отлучке или тяжкой болезни, то может за него придти, кто у него в доме есть, даже жена; кто же не пойдет на сход за пустыми отговорками, то взыскивать штрафу по два рубля в мир”; по другому предписанию, мирской сход составляется “из хозяев семейств, коим от роду исполнилось 21 год”.

Мирские приговоры иногда записывались и представлялись на утверждение помещика. В разрешении вопросов крестьянского управления нередко инициатива принадлежала самим крестьянам, входившим к помещику с челобитными, по внешней форме вполне напоминавшие те, с которыми подданные обращались к государю (“государю нашему… бьют челом и плачутся… вотчины разных деревень крестьяне сообща всего мирского согласия приговором”).

У некоторых помещиков были даже выработаны особые правила для писания челобитных (например, правила Суворова, по которым челобитные должны были писаться “по артикулам и статьям”, причем “каждой вещи часть подробно толковать и брать в уважение, одну часть соображать с другою, сравнивать тягость с полезностью” и т.п.).

Управление крестьянами через посредство других лиц во многих отношениях отличалось от личного. Оно сосредоточивалось в домовой канцелярии или конторе, члены которой у некоторых помещиков (напр., у графа Орлова) являлись скорее государственными людьми в миниатюре, чем простыми управителями.

Так, они докладывали помещику о деле вместе с проектом резолюции, подписанным или единогласно, или с мнениями и представлениями, помещик же (речь идет об Орлове), по рассмотрении дела и мнений конторы, возвращал их со своим утверждением или с изменением резолюции.

Органами изучаемого вида управления являлись управители, приказчики и земские. Первыми нередко бывали дворяне, вторыми и третьими всегда крепостные, причем функция земских заключалась в письмоводстве.

Помещики, вверяя управление названным лицам, составляли для них инструкции и уложения. Некоторые из последних (наприм., Румянцева, Орлова и др.) пользовались такой популярностью, что переписывались другими помещиками и вводились ими у себя.

Вот, напр., начало инструкции графа Строганова: “во всех твоих предприятиях помни, что ты сердцу моему ни спокойствия, ниже удовольствия принести не можешь… если судьбу человечества (т.е. крепостных) отягчишь” или “излишняя потачка превращает человеколюбие в слабость, влекущую за собою беспорядок, а излишняя строгость есть безрассудное, а иногда и злобное тиранство”. Нередко случалось, что помещики сдавали свои населенные имения в аренду, но в 1853 году это было запрещено.

В-пятых, помещикам принадлежало право переселения своих крестьян из одного имения в другое. По указу 1724 г. для осуществления названного права в каждом отдельном случае требовалось разрешение Камер-коллегии.

Но с изданием Учреждения о губерниях 1775 г. испрошение разрешения было заменено простым заявлением в верхний земский суд, причем требовалась уплата подати за переселяемого за весь текущий год.

Переселялись нередко сотни и тысячи людей, так, в одном случае было переселено до 15 тысяч на Урал, а в другом (в 1781 г.) до 26 тысяч в Новороссию и т.п. Свод Законов также признает за помещиками право переселять крестьян порознь или целыми селениями с одних земель на другие, как в одном и том же уезде, так и в разных уездах и губерниях.

В случае если крестьяне были заложены в каком-либо кредитном учреждении, переселение могло состояться не иначе, как с согласия последнего (Т. IX, изд. 1857 г. Ст. 1060 и 1063).

В-шестых, помещикам принадлежало право заключать браки крепостных, не спрашивая согласия последних. При выдаче девиц в замужество на сторону помещик давал им отпускные письма и пользовался правом на получение от жениха выводных денег в размере от 10 до 40 руб. и более.

Указом 1724 г. на помещиков была возложена даже обязанность выдачи девиц замуж за солдат, если последние “заплатят вывод против того, как и с других обыкновение в тех местах брать”.

Впрочем, действие этого указа было отменено в 1765 году с изданием полковничьей инструкции, предписавшей солдатам “без отпускных невест не брать, также и выводные деньги платить”. Другое постановление указа 1724 года, хотя никогда и не было отменено, но в то же время никогда никем, начиная с самого правительства, не исполнялось[15].

Мы говорим о формальном запрещении помещикам принуждения в устройстве брачных дел своих крепостных, в силу чего последние обязывались, при вступлении в брак, выдавать особые письма с заявлением “под клятвой суда Божия и присяги своей, что их не неволят”.

Практика игнорировала этот указ, и помещики, по словам Сиверса, “обыкновенно принуждали к браку молодых людей, делая это для того, чтобы иметь лишнюю пару, т.е. новое тягло, на которое можно еще наложить работу или оброк”.

Точно так же и Радищев в своем известном “Путешествии”, чуть не стоившем ему головы, свидетельствует, что “вступающие в брак, хотя бы и ненавидели друг друга, властью господина своего влекутся на казнь к алтарю Отца всех благ, и служитель Его принимает исторгнутую властью клятву и утверждает брак, и сие называется союзом божественным”.

Вот что читаем также в уложении графа Орлова: “когда девке совершится 20 лет, таковых старший в семье отдавал бы замуж, а на приискание жениха дать сроку полгода под страхом наказания и штрафом или по рассуждению начальства”. Тот же порядок вещей продолжался и в XIX ст.

Так, в одном имении Ярославской губернии в конце 20-х годов почти все браки совершались по наряду конторы. Назначали для этого одно время в году и по особому списку вызывали в контору женихов и невест. Там по личному указанию управляющего составлялись пары и под надзором конторских служителей прямо отправлялись в церковь, где и венчались по нескольку вдруг[16].

Принуждение и выкуп в брачных делах неоднократно вызывали протест в лучших людях изучаемой эпохи, а в 1767 г. и Синод в своем наказе высказался за воспрещение “венчать по одному произволению помещиков, и непременно чтобы брачующиеся оба лица самоизвольно свое в церкви свободно, явно и добровольно объявляли желание”[17].

Иначе говоря, Синод высказался за восстановление силы всеми забытого указа 1724 г. Однако вплоть до отмены крепостного права помещики продолжали бесконтрольно распоряжаться устройством брачных дел своих крепостных.

В-седьмых, помещики пользовались правом суда и наказания в отношении крепостных. Правда, вплоть до издания Свода Законов законодательство регулирует только один вид наказаний, налагаемых помещиками, а именно – ссылку крепостных в Сибирь, но на практике было очень много других наказаний, которым подвергались крепостные.

Право ссылки в Сибирь на поселение помещикам было даровано в 1760 г., “понеже в Сибирской губернии и в Иркутской провинции состоят к поселению и хлебопашеству удобные места, которых к заселению государственный интерес требует”.

Таким образом, цель такой ссылки являлась чисто колонизационной, почему помещики получили право ссылать только крестьян, годных к работе и не старше 45 лет, причем обязательно с женой, но без детей; за каждого сосланного помещик получал рекрутскую квитанцию[18].

В 1765 г. правительство предоставило новое право помещикам, а именно, ссылки в каторжную работу крестьян, “по предерзостному состоянию, заслуживающих справедливое наказание”, с правом возвращать их обратно из каторги.

Однако на практике, благодаря названному указу, получились бесчисленные злоупотребления, так как помещики стали ссылать всех негодных в рекруты, как-то: имеющих разные физические недостатки, старых, дряхлых, больных и т.п., получая за них рекрутские квитанции и таким образом освобождаясь от поставки рекрутов.

Число ссылаемых было огромно; так, согласно донесению сибирского генерал-губернатора Чичерина, в 1771 г. оно достигло цифры 6000, причем “из отправляемых поселыциков едва четвертая часть доходила до места назначения, вследствие страшной смертности среди них”. Донесение Чичерина возымело действие, и Сенат вошел с докладом к императрице о прекращении ссылки в Сибирь крепостных.

Последняя дала свое согласие, и ссылка была приостановлена до “указа”. Однако уже в 1775 году императрица снова ее разрешила, что продолжалось до царствования Александра I.

В это царствование, именно в 1802 году, была приостановлена ссылка крестьян на поселение, а в 1811 году, по поводу одного частного случая, состоялась резолюция государя, по которой право помещиков ссылать своих крестьян на поселение было истолковано исключительно в смысле государственного интереса заселения Сибири, по миновении надобности в котором оно должно было быть отменено, крестьяне же могли быть ссылаемы в Сибирь не по желанию помещика, а единственно по приговору суда, за предусмотренные законом преступления.

Несколько раньше названной резолюции, а именно в 1807 году, была отменена и ссылка крестьян в каторжную работу, так как для исправления людей дурного поведения были устроены смирительные и рабочие дома, а каторжная работа определена только для важных преступников.

Впрочем, во вторую половину царствования Александра I право ссылки в Сибирь на поселение, но без зачета в рекруты было опять возвращено помещикам. Наконец, 30 августа 1827 года состоялся закон, ограничивавший названное право, а именно, помещикам разрешалось ссылать крепостных, притом без зачета их за рекрутов, только при соблюдении следующих условий:

1) если они не старше пятидесяти лет, не дряхлы и не увечны;

2) не разлучая супругов вместе с детьми: с мальчиками до 5 лет и с девочками до 10 лет;

3) ссылаемых снабжать одеждой и кормовыми деньгами[19].

Однако в 1846 г. было снова разрешено ссылать крепостных старше 50 лет, если помещик доказывал, что они уже ранее находились в смирительном или рабочем доме или же в арестантской роте гражданского ведомства. Губернские правления получили право из ссылаемых в Сибирь годных в солдаты определять на военную службу, а негодных должны были направлять в Сибирь.

Остальные виды наказаний не регулируются законодательством и развиваются фактически, в силу чего крайне разнообразны. По словам одного современника-иностранца, “наказание рабов в России изменяется сообразно с расположением духа и характером господина или заступающего его место; оно гораздо чаще соразмеряется со строгостью того, кто его предписывает, чем с важностью проступка наказываемого.

Самые обычные исправительные средства – палки, плети и розги. Наказание производится обыкновенно в конюшне или в другом отдаленном месте, чтобы крики истязуемого не беспокоили господ. Я видел, что палками наказывали, как за кражу, так и за опрокинутую солонку, за пьянство и за легкое непослушание, за дурно сжаренную курицу и за пересоленный суп”.

Действительно, фантазия помещиков в изобретении наказаний была неистощима. На первом плане стояли телесные наказания, а именно: батоги, палки, кнут, кошки, плети, розги и т.п.

За ними следовали разные виды пыток, например, приковывание к стене на цепь, разного рода рогатки, железа и колодки, подвешивание за какую-нибудь часть тела и др. истязания, “изобретаемые помещиками”, по словам членов одного земского суда (елецкого), “с таким необузданным свирепством, что без содрогания и выразить не можно”.

Наконец, последними видами наказаний являлись: ссылка в дальнюю вотчину, бритье половины головы, обливание водой на морозе, сечение крапивой, постановка на колени на гречке или ореховой скорлупе и т.д.

Одним словом, всякого рода истязания допускались со стороны помещиков и, кроме смертной казни, не было вида наказаний, который бы не применялся ими на практике. Впрочем, в той или иной замаскированной форме нередко имела место и смертная казнь.

Ввиду же того, что законодательство не регулировало право наказания, принадлежавшее помещикам, суды ставились в крайне затруднительное положение в тех случаях, когда до них доходили выдающиеся по своей жестокости факты.

Этим объясняется масса снисходительных приговоров, постановлявшихся судами за дела, по существу своему донельзя возмутительные и носившие в себе, с нашей современной точки зрения, все признаки преступлений.

Сознание необходимости урегулирования права наказания крепостных существовало уже в XVIII ст., как об этом мы можем судить по многим фактам. Так, в 1761 году две воеводские канцелярии Воронежской губернии ходатайствовали перед правительством об издании закона, по которому если окажется, что крестьянин был бит топором, кольями, дубиной и т.п. тяжелым орудием и во время побоев умер, а тем более если убит умышленно, то помещик, виновный в этом, “яко убийца, по узаконенным правам судится”.

По проекту Елизаветинской комиссии помещики лишались права наказывать своих крепостных “отнятием живота”, кнутом и пытками. Напротив, дворянские наказы просили не ограничивать права наказания крепостных, предоставив помещикам следующие наказания: отдачу в рекруты, ссылку на поселение и в каторжные работы, кнут и плети, а ливенскии наказ даже ходатайствовал “не ставить в вину дворянину смерть беглого крестьянина, вследствие наказания”.

Проект нижнего рода государственных жителей, составленный комиссией 1767 г., выражается довольно неопределенно о праве наказывать крепостных, а именно: “хотя помещики и власти за упрямство и непослушание, и за другие вины могут налагать и исполнять всякие наказания, однако, не имеют права жестоко их наказывать, но наблюдать умеренность, чтоб тем наказанием не повредить членов и не лишить жизни”.

Любопытно, что сознание необходимости урегулирования права наказания крепостных чувствовалось самими помещиками, как то видно из “уложений” и инструкций последних. Так, в “пунктах, по которым имеют во всех низовых вотчинах управители, приказчики и старосты за разные преступления крестьян наказывать”, составленных графом Румянцевым в 1751 году, мы встречаем подробную регламентацию наказаний, а именно: за леность и пьянство налагается штраф, за “бой без знаку” – также штраф (в размере 25 коп.) и, кроме того, трехдневное заключение в сельской тюрьме на цепи и батоги, за кражу – плети и конфискация имущества, за оскорбление сельских властей – штраф в пользу обиженного и плети, за членовредительство – отдача в рекруты и т.п.

Впервые с урегулированием в законодательном порядке права наказания крепостных мы встречаемся в Своде Законов. Правда, в издании 1832 года говорится только о домашних средствах наказания и исправления, притом без увечий и опасности для жизни наказываемого, но зато в издании 1845 года постановляется, что крепостные подведомы как суду помещика, так и коронному суду.

В состав юрисдикции первого суда входит рассмотрение преступлений, не влекущих за собой лишения прав и направленных против помещика, его семейства и его крепостных. Остальные виды преступлений рассматриваются в коронном суде.

Помещик пользуется правом налагать следующие наказания: розги до 40 ударов, палки до 15 ударов, заключение в сельской тюрьме до 2 месяцев и в смирительном доме до 3 месяцев, отдача в арестантские роты на срок до 6 месяцев, а также в рекруты и удаление навсегда из имения с представлением в распоряжение губернского правления. В последнем случае, если удалялись несовершеннолетние, то, согласно закону 1847 г., губернское правление распределяло их по батальонам военных кантонистов.

Наконец, в-восьмых, помещику принадлежало право собственности на имущество крепостных. Ввиду отсутствия закона, ограждающего имущественные права крестьян, de jure все имущество последних принадлежало их господам, но de facto крестьяне обладали, пользовались и распоряжались своим имуществом, заключавшимся как в движимостях, так и в недвижимостях, причем нередко сосредоточивали в своих руках большие богатства.

“Крестьянин, – говорит Болтин, – имеет свою собственность, не законом утвержденную, но всеобщим обычаем”. Однако дворянство неоднократно высказывало желание на счет прямого и категорического постановления закона касательно прав помещика на имущество крепостных.

С таким постановлением мы встречаемся в проектах Елизаветинской и Екатерининской комиссий. “Дворянство, – гласит первый, – имеет над людьми и крестьянами своими и над имением их полную власть без изъятия”. По второму проекту за крестьянами признаются известные имущественные права, но для осуществления их требуется согласие помещика.

Впрочем, второй проект, при разрешении рассматриваемого вопроса, гораздо либеральнее первого, так как признает, что “все, получаемые от земли трудом крестьян, произрастения принадлежат им собственно”, затем, в случае недоимок, помещик может воспользоваться только такой частью имущества крестьянина, “которой бы довольно было на уплату его доимки”; наконец, продажа крепостных обязательно должна происходить вместе с их имуществом.

Однако признание в законодательном порядке за крепостными права собственности произошло не ранее 3 марта 1848 года, когда крестьянам было разрешено, впрочем, не иначе как с согласия помещика, приобретать на свое имя всякое имущество.

Но зато, с другой стороны, указ 3 марта 1848 г. предписал относительно имущества, уже прежде приобретенного крепостными на имя помещиков, “никаких о том от крепостных людей споров не допускать и никаких по оным розысканий не делать”, чем косвенно разрешил помещикам присвоить себе крестьянское имущество.

Что касается до обязанностей помещиков в отношении крепостных, то их было очень немного, и, в сущности, они сводились к двум, а именно: к обязанности, под страхом наказания штрафом, кормить и содержать крепостных в голодное время и обязанности не мучить и не разорять их, под страхом попасть в подопечное состояние.

О первой обязанности говорит немало указов, предписывая помещикам содержать своих крестьян, для чего иметь годовой запас хлеба на случай неурожая и не допускать крепостных до нищенства, равно как и не отпускать на волю больных и стариков. Надзор за исполнением названной обязанности возлагался на местные власти (указы 1735, 1761, 1767 и 1782 гг.).

Свод Законов подтвердил эти постановления, предписав штрафовать помещиков за каждого нищего крепостного[20]. О второй обязанности также говорят немало памятников. Так, уже Петр I предписал инструкцией 1719 года воеводам отдавать под “начал” тех из помещиков, которые “своим деревням беспутные разорители суть и вотчины свои разоряют, налагая на крестьян всякие несносные тяжести и в том их бьют и мучат”, а имущество их передавать наследникам.

Воеводы и земские комиссары должны были наблюдать за помещиками и о “разорителях” докладывать Сенату. Та же обязанность была возложена Учреждением о губерниях на губернаторов, которые должны были “пресекать всякого рода злоупотребления, а наипаче роскошь безмерную и разорительную, обуздывать излишества, беспутства, мотовство, тиранство и жестокость”.

Ввиду неопределенности названного постановления в царствование Александра I было разъяснено, что над жестокими помещиками учреждается опека, причем учреждение последней является функцией, согласно закону 1817 года, генерал-губернаторов и военных губернаторов, а согласно закону 1822 года, губернских и уездных предводителей совместно с дворянскими собраниями.

В 1826 году состоялся весьма знаменательный манифест, в котором имп. Николай I, констатируя, что до него дошли сведения, “несогласные с примерами, которыми помещики должны быть руководимы их обязанностями христиан и верноподданных”, вменяет дворянству в “обязанность” христианское и законное обращение с крестьянами.

Надзор же за таким обращением вручается дворянским предводителям, обязанным “наведываться без огласки и без всякого письменного производства об обращении помещиков с крестьянами”. Предводители должны усовещевать жестоких помещиков и, в случае непослушания, доводить до сведения начальников губерний.

Однако первые, как справедливо заметил один исследователь, по обязанности своей выборных от сословия поддерживали помещичью власть, и притом настолько, что, руководствуясь взглядом обелять всякого, кто носил звание дворянина, очень часто грешили против истины в расследовании дела, придавая ему односторонний характер[21].

Нужно думать, что вследствие этого законами 1829 и 1837 гг. наложение опеки стало опять функцией начальников губерний, притом не только военных, но и гражданских, выполнявших ее совместно с предводителями, причем в каждом отдельном случае наложения опеки об этом доводилось до сведения Сената.

Об опеке же говорит и Уложение о наказаниях 1845 года, предписывая, что, если “виной помещика, через обременение безмерными сборами или иными, также непомерными тягостями населения, имения будут доведены до разорения”, брать их в опеку, а помещику воспрещать пребывание в них и, кроме того, лишать его права участвовать в дворянских выборах.

Однако на практике эти меры ни к чему не приводили, главным образом, вследствие того, что крепостные лишены были права жаловаться на помещиков, под страхом наказания кнутом и вечной каторги, как то было постановлено указом 1767 г. Впрочем, Уложение о наказаниях 1845 г. смягчило наказание за подачу жалобы на помещика, предписав карать за это розгами до 50 ударов.

Этот же законодательный памятник постановил, что если, вследствие нанесенных не по неосторожности, хотя и без умысла на убийство, побоев или иных насильственных действий со стороны помещика, причиняется кому-либо из его крестьян смерть, то виновный в том приговаривается к заключению в смирительном доме на время от одного года до трех лет, с потерей некоторых особенных прав преимуществ, или к заключению в тюрьме на время от 6 месяцев до одного года и предается церковному покаянию[22].

Заключаем очерк юридического положения крепостных обозрением тех прав, какие были оставлены за ними законодательством изучаемого периода. Так, еще по Уложению 1649 г. крепостные пользовались правом иска и ответа на суде (Ст. 38. Гл. XVIII). Однако на практике это право постоянно нарушалось помещиками.

Вот что, например, читаем в “уложении” кн. Орлова: “всем рядовым крестьянам запрещается входить самим в тяжебные дела; если они живут дома, то относились бы по оным к начальству своему, а начальство, рассмотря и посоветуясь со смышлеными людьми – или сам проситель сие сделает – представляло бы в контору мою”.

Точно так же по Уложению 1649 года крепостные могли свидетельствовать на суде, и показания их, как и показания членов других сословий, принимались во внимание (Ст. 159. Гл. X). Законодательство XVIII столетия не отрицает этого права за крепостными, но значительно ограничивает его; так, Воинский устав допускает свидетельство крепостного по делу своего господина, но только в случае отсутствия других, более достоверных свидетелей.

Но зато, с другой стороны, крепостные обязывались доносить на своих господ в случае совершения ими следующих преступлений: политических, кормчемства, лихоимства, повреждения государственного интереса, укрывательства от службы и принятия чужих беглых крестьян (указы 1705, 1713, 1714 и 1721 гг.).

Затем, в области торговли крепостные пользовались теми же правами, как и государственные крестьяне, т.е. без записи в гильдию были лишены всяких торговых прав.

Кроме того, находясь в зависимости от помещиков, они могли записываться в гильдию не иначе, как представив отпускные письма от своих господ (указ 3 января 1762 года, отменивший постановления указа 13 февраля 1748 года, по которому крепостной, обладающий имуществом ценностью от 300 и более рублей, мог записываться в купечество без позволения помещика и с уплатой последнему обыкновенного оброка, а “не по богатству”).

Большинство дворянских наказов 1767 года ходатайствовало о расширении торговых прав крестьян, стоя на точке зрения необходимости разрешить крепостным продажу разных предметов (перечисляемых в наказах) как в деревнях, так и в городах.

Только некоторые дворянские и, конечно, все купеческие наказы просили об издании постановления, по которому “во всем государстве дворовым людям и крестьянам никакими товарами в городах и уездах не торговать, а упражняться единственно в земледельчестве, ибо оный торг принадлежит до купечества” (крапивинский наказ).

Жалованная грамота городам разрешила крестьянам, как в городах, так и в уездах, торговать только “своими произрастениями и рукоделиями”, запретив ведение всякой иной торговли. В связи с торговыми правами находилось право обязываться заемными письмами, но не векселями, причем в каждом отельном случае требовалось согласие помещика (указ 1761 года).

Городские наказы при разрешении этого вопроса стремились расширить права крестьян, предоставив им право обязываться и векселями. Что касается до права вступать в подряды и откупа, то оно в отношении вина было предоставлено крепостным по указу 13 февраля 1774 года, причем в каждом отдельном случае требовалось поручительство помещика в исправном платеже откупной суммы крестьянином.

Кроме перечисленных, крепостные пользовались еще следующими правами: на бесчестие, на вступление в военную службу и на отлучку. Еще Уложение 1649 года определило взимать за оскорбление крепостного бесчестие в размере одного рубля.

Ничтожный размер штрафа (в XVII столетии деньги были дороже, чем в XVIII столетии) побудил некоторые дворянские наказы ходатайствовать об “удвоении” или “утроении” последнего, но только при условии нахождения крестьянина в деревне, а не в городе, что “отвратит побои и нападки от проезжающих и принудит крестьян к деревенскому житью”.

Действительно, законом 1842 г. размер бесчестия за оскорбление крепостного был увеличен и сравнен с бесчестием государственного крестьянина, причем размер бесчестия за оскорбление его жены был определен вдвое более против мужа, размер бесчестия дочери вчетверо более против отца и размер бесчестия сына (до 17 лет) вполовину против отца.

Право на поступление в военную службу без согласия помещиков было даровано в 1700 г. только дворовым, а не крестьянам, которых правительство предписало возвращать обратно на “пашенные жеребьи”.

Однако в 1742 году (указ 2 июня) это право было уничтожено, и правительство “наикрепчайше подтвердило, чтобы впредь помещиковы люди отнюдь записки в военную службу не просили” под страхом “жестокого” наказания кнутом со ссылкой в каторжные работы.

Право на отлучку из места жительства было урегулировано указом 1724 года, по которому отлучка не далее 30 верст разрешалась крепостным не иначе, как с письменным видом от помещика, далее же 30 верст требовалась еще подпись земского комиссара. Последнее условие было уничтожено в 1744 году, когда для отлучек далее 30 верст стали выдаваться особые печатные паспорта от губернаторов.


[1] Дворянство в России. С. 278.

[2] На необходимость законодательной формулировки крепостного права указывает в своих “Пунктах”, представленных в дворянскую комиссию 1763 г., и граф А.П. Бестужев-Рюмин.

“Всему дворянству, – читаем в его 7 пункте, – надлежало б, на основании древних установлений, которые иногда через столь давнее время в забвение пришли или придти могут, возобновить ту беспредельную власть, какая им над их крестьянами уже дозволена и какой они действительно пользуются”.

[3] В этом отношении Петр I только завершил тот процесс, который начался уже во второй половине XVII ст., когда некоторые разряды холопов, а именно, задворные люди и посаженные на пашню деловые люди, были сравнены во всем с крепостными крестьянами

(см. Ключевского. Подушная подать и отмена холопства в России // Русская мысль. 1886. Кн. V, VII, IX и X; Милюкова. Государств, хозяйство России в XVIII ст. С. 642; его же. Спорные вопросы финансовой истории Московского государства. С. 87, а также статью “Когда задворные люди стали государственными тяглецами” в Трудах Ряз. Учен. Архивной комиссии. Т. XII. Вып. 1. С. 97 и Дьяконова. Очерки из истории сельского населения в Московском государстве. С. 241 и след.).

Г. Милюков даже документально доказал, что задворные люди были положены в тягло в 1678 г., когда составлялись новые переписные книги и совершалась коренная реформа податной системы.

[4] Задворными людьми, по определению проф. Ключевского, назывались холопы, получившие от своих господ в пользование земельные участки и жившие отдельными дворами, имея каждый свое особое хозяйство (Ключевский. Указ. статья).

Это определение было дополнено г. Милюковым, доказавшим, что в состав задворных людей входили также и нехолопы, напр., крестьяне (см.: Спорные вопросы финансовой истории Московского государства. С. 857).

К мнению г. Милюкова примкнул и проф. Дьяконов (Указ. соч. С. 241 и след.). Деловыми людьми назывались холопы, жившие в сельских усадьбах своих господ и на их содержании. Часть их была посажена на пашню, имела свои дворы и ничем не отличалась от задворных людей (Ключевский. Указ. статья; Дьяконов. Указ. соч. С. 287 и след.).

[5] Раздача населенных имений была уничтожена при Александре I. “Русские крестьяне, – сказал по этому поводу государь, – большей частью принадлежат помещикам; считаю излишним доказывать унижение и бедствие такого состояния, и потому я дал обет не увеличивать числа этих несчастных и принял за правило никому не давать в собственность крестьян”.

[6] Указ 1815 г. постановил, что “все вольного происхождения вдовы и девки, вышедшие замуж за помещичьих дворовых людей и крестьян, по смерти мужей их, в число крепостных обращаемы быть не должны”.

[7] Однако ввиду того, что казна в таких случаях не открывала крестьянам никакого кредита, выкупились на основании этого закона всего только 964 человека.

[8] По справедливому замечанию г. Победоносцева, названный указ, в сущности, “не может быть назван законом”, так как “не содержит в себе ясного, положительного запрещения и не был обращаем к исполнению, а подлежал только ведению Сената”, “чтобы о том при сочинении нынешнего уложения изъяснить, как гг. сенаторы заблагорассудят”. А предположенное уложение вовсе не было приведено к концу” (Исторические исследования и статьи. С. 165).

[9] Воспрещение продавать крепостных финляндским гражданам состоялось еще в 1827 г., а донским чиновникам в 1816 г.

[10] В XIX ст. оброчная система преобладала на севере, напротив, на юге, в черноземных губерниях господствовало барщинное хозяйство. Кроме того, существовали такие имения, где часть крестьян была на оброке, часть на барщине.

[11] Игнатович. Помещичьи крестьяне накануне освобождения (Русск. богатство. 1900. Кн. 10).

[12] Туган-Барановский. Фабрика в ее прошлом и настоящем. С. 106.

[13] Об этом Панин говорит в своей записке, поданной им Екатерине II, советуя императрице издать секретное предписание губернаторам, где и определить норму барщины.

[14] О неупотреблении крестьян на работы по праздникам было подтверждено и в 1818 г., причем правительство возложило на духовенство обязанность наблюдения за исполнением указа и, в случае его нарушения, доведения до сведения (через начальство) Комитета министров. Впрочем, в том же году духовенство было освобождено от этой обязанности, возложенной после того на губернское начальство.

[15] Несмотря даже на то, что сила указа была дважды подтверждена при Елизавете Петровне (см. указы 1742 г. 21 мая и 3 июня).

[16] Воспоминания крепостного (Русский вестн. 1877. Кн. 9).

[17] Христианское чтение. 1876. N 9 и 10.

[18] В 1763 г. право помещиков ссылать крестьян в Сибирь было ограничено, так как правительство разрешило наказывать таким способом только тех крестьян, “кои не будут одобрены в повальном обыске”. Впрочем, это ограничение просуществовало до 1822 г., когда было отменено.

[19] Количество ссыльных крестьян на основании закона 1827 г. было очень велико. Так, в пятилетие с 1827 г. оказалось сосланными 1249 чел., в пятилетие с 1832 по 1836 г. – 882 чел., в пятилетие с 1837 по 1841 г. – 1980 чел. и в пятилетие с 1842 по 1846 г. – 2775 чел. (Анучин. Исследование о проценте сосланных в Сибирь. С. 23).

[20] “Владелец, – гласит ст. 1103 т. IX Свода Законов, изд. 1857 г., – в случае неурожая, не сбивая крестьян с пашни, а дворовых со двора, обязан доставлять им способы пропитания, воздерживая от нищенства”. По ст. же 1105 за каждого крестьянина, пойманного в качестве нищего, с помещика взыскивалось по 1 р. 50 к.

[21] Повалишин. Жестокое обращение помещиков со своими крепостными (Труды Рязанской Архивной Комиссии. Т. XI. Вып. 2. С. 113).

[22] Зато, с другой стороны, Уложение 1845 г. приравняло возмущение крестьян против помещиков к восстанию “против властей, правительством установленных”.

Василий Латкин

Учёный-юрист, исследователь правовой науки, ординарный профессор Санкт-Петербургского университета.

You May Also Like

More From Author