Общие замечания о вещах, как объектах гражданских прав и виды вещей
Объектом имущественных гражданских прав по праву римскому, по объяснению Барона, могло быть все то, что не есть личность управомоченного, т. е. все прочее в природе в той мере, в какой оно может подлежать господству лица.
В значении такого объекта гражданских прав признавались правом римским как собственно вещи, так и лица, в том отношении, что лицо, управомоченное в силу принятия на себя другим лицом какого-либо обязательства, получало право на действия этого последнего лица, т. е. получало право требовать от него совершения или несовершения каких-либо действий (Pandecten § 16).
Затем, в значении собственно вещи — res, как объекта гражданских прав, правом римским, по объяснению Барона, признавалось все то, что̀ представляет собой известное единство и имеет имущественную ценность, и в этом значении вещи разделялись правом римским на два вида: а) вещи телесные — res corporales, и б) вещи бестелесные — res incorporales.
Первые определялись законом так: corporales hac sunt, quae tangi possunt, но лучше, говорит Барон, определять их, как ограниченную в пространстве часть природы, не обладающую волей.
Вторые, затем, определялись законом так: incorporales sunt quae tangi non possunt и к категории их относились все права, как вещные, за исключением только права собственности, которое никогда не отделялось от его телесного объекта, так равно семейные и обязательные, которые могли служить предметом, напр., залога, узуфрукта и проч., и наследственное, которое само по себе могло быть предметом уступки в виде in jure cessio heriditatis.
Совокупность тех и других вещей, принадлежащих какому-либо известному лицу, признавалось как целое за его имущество — bona, как масса, составляющая его активное имущество (Pandecten § 37).
Объектами гражданских прав могли быть, по римскому праву, однако же, лишь только те вещи, которые не признавались законом изъятыми из гражданского оборота, т. е. не признавались за такие вещи, которые не подлежали обладанию лиц частных (Pandecten § 46), каковые вещи и перечислялись в римском праве особо.
Вещи телесные, не изъятые из гражданского оборота, по различию юридического значения различных категорий вещей, подразделялись римским правом на различные виды, с указанием особо юридического значения каждого из них; относительно же вещей бестелесных таких особых указаний в законе сделано не было, вследствие того, что различие их достаточно указывается различием в природе тех прав, которые относились к этой категории вещей.
В новых законодательствах, в уложениях итальянском и саксонском общего определения вещей, как объектов прав, не дано; но из их постановлений, к этому предмету относящихся, нельзя не усмотреть, во-1-х, что им не чуждо различие вещей на телесные и бестелесные, так как они особо упоминают о правах, как объектах имущественных прав, относя их по их объекту, или к имуществам недвижимым, или же к имуществам движимым (Итал. art. 415—418 и Сакс. § 60), и во-2-х, что только те телесные вещи признаются ими за вещи, способные быть объектами гражданских прав, которые не изъяты из гражданского оборота (Итал. art. 406 и Сакс. § 58).
В нашем законе также нет общего определения вещей, как объектов гражданских прав и, притом, даже самое слово „вещь“ не употребляется в видах означения объекта прав, а называются таковые словом „имущество“, каковой термин Мейер считает даже более удачным, потому что этим термином могут быть означаемы одинаково как вещи, так и чужие действия, как объекты гражданских прав (Рус. гр. пр., изд. 2, т. I, стр. 125).
С замечанием этим согласиться, однако же, нельзя на том основании, что невозможно признать замену термина „вещь“ термином „имущество“ правильной, вследствие того, что при такой замене, для определения частного понятия, каковым представляется понятие отдельной вещи, употребляется термин, служащий для означения более общего понятия — имущества, как совокупности вещей, находящихся в обладании частного лица, что, очевидно, должно совершенно напрасно вести к смешению этих разнородных понятий.
Право римское, ввиду этого обстоятельства, строго различало эти термины, употребляя термин „имущество” только для означения массы имущества лица, но никак не отдельных вещей. Ввиду этого обстоятельства, на необходимость делать различие между этими терминами и у нас и настаивает Победоносцев, называя имуществом массу внешних благ, принадлежащих известному лицу, как его хозяйство, в смысле понятия bona права римского, в отличие от могущих принадлежать ему отдельных вещей, говоря о которых он везде уже употребляет термин „вещь“ (Курс гр. пр., изд. 4, стр. 1 и 5).
Этот последний термин для означения отдельных вещей употребляют и другие наши цивилисты, как, напр., Кавелин (Права и обязан., стр. 22) и Шершеневич (Учеб. рус. гр. пр., изд. 2, стр. 108), по замечанию которого под имуществом, в противоположность вещи, как отдельному предмету материального мира, следует разуметь совокупность имущественных юридических отношений, в которых находится известное лицо.
Некоторое, впрочем, указание на то, что и нашему закону не чужда мысль о таком различии между понятиями имущества и вещи, может быть извлечено из противоположения его частных постановлений о купле-продаже и залоге его определениям наследства, из которых в первых, выраженных в 1513, 1514 и 1670 ст. X т. он говорит о передаче покупщику и залогопринимателю проданных или отдаваемых в заклад вещей движимых, как отдельных, точно определенных предметов этих сделок, а во-вторых, выраженных в 1010 и 1104 ст. X т. он определяет предмет завещания как законное объявление воли владельца о его имуществе, на случай его смерти, а наследство по закону, как совокупность имущества, прав и обязательств, остающихся после умершего.
Далее, относительно определения, даваемого Мейером и Кавелиным понятию объекта гражданских прав, нельзя не заметить, что оно отличается неточностью и слишком большой широтой.
Так, по определению Мейера, за объект гражданских прав должно быть почитаемо все то, что подлежит господству лица, как субъекта прав, и именно вещи и чужие действия, которые он приравнивает вещам и подводит под понятие имущества, вообще долженствующего иметь значение объекта прав, чем, очевидно, и вводит чужие действия в разряд таких же непосредственных объектов прав, как и вещи, и чем подрывает его же определение вещных прав, как заметил Шершеневич (Наука гражд. пр. в России, стр. 76).
Также и Кавелин, определив предмет или вещь, как объекты прав все то, что имеет материальную ценность и может быть оценено на деньги, к категории этих вещей уже прямо относит и чужие действия, которые, не будучи материальными предметами, представляют собой, однако же, материальную ценность, чем, очевидно, также вводит чужие действия в разряд вещей.
Такое смешение столь разнородных объектов прав, если и может найти оправдание, то разве только с точки зрения экономической, но юридически оно ни в каком случае недопустимо.
Так, право римское, как мы видели, хотя и считает чужие действия за объекты обязательственных прав, но в то же время выделяет их из категорий вещей, как объектов прав, признавая за последние только все то, что̀ представляет собой известное единство и имеет имущественную ценность.
Избежали такого смешения их и из наших цивилистов Победоносцев (Курс гр. пр., изд. 4, т. I, стр. 2—3) и Шершеневич (Учеб. рус. гр. пр., изд. 2, стр. 108), которые строго отличают вещи, как наличное имущество от личных сил или действий, которые могут получать значение имущества или отдельного права лишь только в случае принятия на себя одним лицом обязанности совершения их в пользу другого лица в будущем, приобретающего вследствие этого только право требования по отношению их совершения первым.
Из этого рассуждения само собой вытекает то заключение, что объектом прав в смысле наличного имущества вещью могут являться никак не самые чужие действия, возможные только в будущем, но только то право требования, основанием которому служит обязательство совершить те или другие действия, каковое право и правом римским только и было относимо к категории вещей, но никак не самые чужие действия.
Несомненно, что ввиду такой, если можно так сказать, логической недопустимости приравнения чужих действий вещам, как объектам гражданских прав, и отнесение их к категории последних представляется вполне неправильным, а затем, конечно, не может быть признано правильным, как слишком широкое, и определение понятия объекта гражданских прав, данное Мейером и Кавелиным, вследствие включения ими чужих действий в разряд вещей, как объекта прав, а скорее должно быть принято определение вещей в значении объекта прав, установленное Бароном, по соображении постановлений права римского.
Доказательство тому, что и у нас самые чужие действия не могут быть относимы к разряду вещей, как объекты прав, вследствие чего и смешение их в одну категорию с последними представляется недопустимым, можно найти и в том постановлении нашего закона, выраженном в 418 ст. X т., которое говорит об имуществах долговых и из которых видно, что оно относит к разряду объектов прав не самые чужие действия, но лишь права требования, возникающие вследствие принятия на себя одним лицом обязательства совершить таковые в пользу другого.
Что касается, далее, возможности разделения у нас вещей, как объектов прав, на те два главные виды их, как res corporales и incorporales, установленное правом римским, то в этом отношении мнения наших цивилистов разнообразны.
Категоричнее всех восстает не только против допустимости такого разделения их по нашему закону, но и против правильности самого разделения Мейер, по мнению которого называть вещами права представляется невозможным, потому что при этом пришлось бы признавать право на право, как объект первого, что будто бы должно приводить к нелепым результатам, вследствие чего, по его мнению, если уже допускать такое разделение, то к категории вещей бестелесных представляется возможным относить только чужие действия, но никак не какие-либо права.
Самое, затем, разделение имуществ на наличные и долговые, принятое нашим законодательством, он признает не имеющим никакого практического интереса и значения и напрасно установленным нашим законом под влиянием права римского. Во всяком случае, по мнению Мейера, в нем следует видеть только указание на разделение имуществ, как объектов прав, на вещи и чужие действия, не более (Рус. гр. пр., изд. 2, т. I, стр. 126—128).
Столь же неодобрительно относится к разделению вещей на телесные и бестелесные или права и Победоносцев, считая, что разделение это не имеет юридической определенности и, потому, не заслуживает подражания, хотя несколько выше он говорит, что обладанию человека может подлежать и не вся вещь, но только известные стороны хозяйственного значения вещи, напр., срочное пользование ею без права на ее сущность и потребление.
О таком разделении вещей, по его мнению, наш закон не упоминает, а принятое им разделение имуществ на наличные и долговые проведено не с достаточной последовательностью и не совпадает с разделением прав на вещные и личные (Курс гр. пр., изд. 4, т. I, стр. 3, 9, 30).
Отрицает практическое значение этого разделения вещей у нас также и профессор Гольмстен в его рецензии на настоящий труд (Жур. Юрид. Общ. 1895 г., кн. 4, стр. 12). По мнению Неволина, напротив, разделение имуществ на наличные и долговые, принятое нашим законодательством, вполне соответствует различию двух родов прав на имущества, как прав на вещи и прав на чужие действия, так как первыми законом признаются вещи, находящиеся в нашем действительном обладании, а вторыми все то, что одно лицо может требовать от другого, вследствие своих прав на его действия (История рос. гр. законов. Собр. соч., т. IV, стр. 36).
Отличие этих положений от взгляда Мейера очевидно и заключается в том, что в то время, как по мнению Мейера, разделение имуществ на наличные и долговые должно быть принимаемо в значении разделения их на вещи и чужие действия, по мнению Победоносцева и Неволина, напротив, в разделении этом следует видеть указание на разделение прав на вещные и личные или на чужие действия; причем различие в их взглядах заключается только в том, что, по мнению Неволина, оно вполне соответствует этому различию в правах, а по мнению Победоносцева совпадает не вполне с этим разделением прав.
Как то, так и другое из этих последних заключений представляются, однако же, одинаково неправильными, вследствие того, что разделение имуществ на наличные и долговые относится, очевидно, к разделению самых имуществ, как объектов прав, но никак не к разделению прав на имущества, и ввиду чего ближе к истине представляется мнение Мейера, неправильность которого заключается только в том, что к категории объектов прав следует относить, как мы только что указали, не самые действия, но права на них.
Кавелин, напротив, прямо видит в разделении имуществ на наличные и долговые указание на разделение в некоторых отношениях и нашим законом предметов на реальные и нереальные в юридическом смысле или, все равно, конечно на res corporales и incorporales права римского.
Такой же взгляд на значение этого разделения, впрочем, еще ранее и решительнее был высказан в нашей юридической литературе Морошкиным, по мнению которого, наш закон, разделяя имущества на наличные и долговые, хотя не прямо, но принимает разделение вещей на телесные и бестелесные или, все равно, на имущества, состоящие в вещах, и имущества, состоящие в правах (О владении по нач. рос. законод., стр. 158).
Правильность этого последнего заключения вполне подтверждается и указанием составителя нашего свода законов, Сперанского, который по поводу установленного в законе разделения имуществ на наличные и долговые в его записке „О содержании и расположении свода законов гражданских“ говорит, что имущества суть наличные, или долговые (bona corporalia et incorporalia), причем, далее, он поясняет, что имуществами долговыми считаются все те обязанности, в коих по долгам, по договорам и всякого рода обязательствам состоят к нам другие, а также иски по обидам и ущербам в имуществе (Архив историч. и практ. свед. Калачева 1859 г., кн. 2, стр. 8—12).
Ввиду такого ясного и категорического указания на значение разделения нашим законом имуществ на наличные и долговые самого составителя свода законов, нельзя не признать, что разделение вещей, прежде всего, на две главные категории или на вещи телесные и бестелесные, установленное правом римским, должно быть принято и у нас; а затем не может только еще не возникнуть вопрос относительно объема и содержания этой последней категории вещей, ввиду неполного, по замечанию Кавелина, перечисления их, сделанного в 418 и 419 ст. X т.
В самом деле, в статьях этих, согласно указанию Сперанского, как имущества долговые, перечисляются следующие: имущества, в долгах на других лицах состоящие, и все то, что нам принадлежит по договорам, заемным письмам, векселям и всякого рода обязательствам, а также иски на других по сим имуществам, каковое перечисление с очевидной ясностью указывает, что к имуществам долговым могут быть относимы по этим статьям, как это объяснил и сенат (реш. 1888 г., № 101), исключительно только различные обязательственные права.
Правом римским, напротив, к res incorporales относились вообще все права, как вещные, за исключением только права собственности, так равно обязательственные и наследственные, ввиду чего указание нашего закона, как на res incorporales только на права обязательственные, представляется, очевидно, далеко неполным, но из этого обстоятельства никоим образом, однако же, не следует выводить то заключение, чтобы другие права по нашему закону не могли быть относимы к этой же категории вещей, тем более, что в некоторых других статьях самого закона содержатся указания на такие права, которые сами по себе могут быть предметами юридических отношений.
Так, Кавелин относит уже к категории нереальных предметов, могущих быть объектами юридических отношений, так называемые исключительные права пользования, как право литературной, музыкальной и художественной собственности, право на привилегии на открытия и изобретения и право собственности на фабричные рисунки и модели (Права и обязан., стр. 35).
Отнесение этих прав к категории вещей бестелесных представляется вполне правильным; но дело в том, что и таким расширением объем и содержание этой категории вещей далеко еще не исчерпываются.
Шире в этом отношении представляется взгляд Морошкина, так как из высказанного им положения о том, что предметом владения могут быть не только вещи, но и права, как, напр., права различных угодий в чужом имуществе (О владении, стр. 158), не может быть не выведено то заключение, что, по его мнению, и эти права, как могущие быть предметом особого владения, должны быть принимаемы также в значении res incorporales.
Из того обстоятельства, что Сперанский в вышеприведенном месте записки его относит эти последние права к имуществам наличным, а не долговым, никоим образом не может быть выводимо, конечно, то заключение, чтобы через такое отнесение их к категории наличных имуществ они могли, вопреки их природе, как нереальные предметы обратиться в реальные, а следует только то заключение, что эти права, как не обязательственные, не суть только долговые.
На самом деле, из 514 и 535 ст. X т., по которым в случаях отделения собственником владения или пользования в его имуществе и передачи их другому лицу, владение или пользование признаются особыми правами, подлежащими в известных пределах особой оборотности, независимой от права собственности на имущество, не может быть не выведено то заключение, что и вообще права владения и пользования и, притом, одинаково как в случаях нахождения их в руках собственника имущества, так и в руках другого лица, когда они представляются у него правами в чужом имуществе, ввиду их особенности и независимости от права собственности, также должны быть признаваемы за особые имущества в значении res incorporales.
Оборотным отчасти должно быть признано, затем, и наследственное право, вследствие того, что в силу 1255 ст. X т., наследники властны принять наследство или отречься от него; а если так, то в конце концов нельзя не признать, что и по нашему закону к категории вещей res incorporales должны быть относимы почти все те же права, которые были относимы к этой категории правом римским.
Ввиду этого обстоятельства, не может не быть очевидным, что не только не следует с отрицанием относиться к коренному разделению имуществ римского права на имущества телесные и бестелесные, но что оно, напротив, вполне может быть установлено и по соображении постановлений нашего закона о различного рода имуществах.
Шершеневич о возможности у нас этого разделения вещей ничего не говорит; по мнению же Васьковского в нашем законодательстве этого разделения вещей хотя и нет, но зато в нем есть почти одинаковое с ним разделение имуществ на наличные и долговые, которое, впрочем, не имеет будто бы никакого практического значения (Учеб. гр. пр., вып. 1, стр. 77).
По мнению Гамбарова, высказанному им в его статье „Вещь“, напротив, представляется необходимым в видах практических потребностей принять и у нас разделение вещей на телесные и бестелесные, предложенное правом римским (Словарь юридич. и общест. наук т. 1, стр. 1785).
Что касается, далее, определения понятия тех и других вещей, то легальное определение их правом римским представляется до такой степени примитивным и поверхностным, что Барон предлагает, как указано выше, определять собственно вещь телесную как ограниченную в пространстве часть природы, не обладающую волей; а особого определения понятия вещей бестелесной он не предлагает, вследствие того, конечно, что в таком определении нет и надобности, ввиду отнесения к этой категории вещей прав, определение которых содержится уже в ранее данном им определении права в смысле субъективном.
В самом законе нашем нет собственно определений понятий ни тех, ни других вещей, но из наших цивилистов Победоносцев понятию вещей телесных дает почти то же определение, как и Барон, утверждая, что вещь есть ограниченная часть внешнего чувственного мира или предмет, взятый из несвободной природы (Курс гр. пр., изд. 4, т. I, стр. 7).
Хотя определение это и весьма близко определению Барона, но, однако же, сравнительно с ним представляется менее удачным, во-первых, потому что оно, не вводя в определение признака „необладающую волей“, может подать повод к тому заключению, что объектом прав может быть и человек, что, конечно, представляется совершенно неосновательным, ввиду уничтожения и недопустимости рабства у нас, а во-вторых, потому что оно, вводя в определение признак — „часть внешнего чувственного мира“, несколько суживает понятие вещи, вследствие того, что объектом прав могут быть на самом деле и некоторые части самого человека, как, напр., его волосы, которые, как известно, служат нередко предметом торговли, вследствие чего следует скорее принять к руководству определение понятия телесных вещей, данное Бароном, так как под это понятие, с одной стороны, могут подойти эти последние вещи, а с другой оно исключает возможность отнесения к объектам прав самого человека.
По утверждению Гамбарова в его статье — „Вещь“ под вещью телесной следует разуметь то, что находится в пространстве и непосредственно воспринимается нашими органами чувств; в противоположность тому, что представляется продуктом собственно умозрения, хотя к вещам должны быть отнесены не только предметы, обладающие той или другой формой, но и различные предметы бесформенные, как напр., различные газы и даже электричество (Словарь юрид. и общест. наук т. I, стр. 1784—1788), каковое утверждение его может быть, разумеется, принимаемо во внимание в видах определения понятия вещей телесных.
Объектом прав по праву римскому могли быть только те телесные вещи, которые не были изъяты из гражданского оборота. Ограничение это выражено прямо также и в уложении саксонском (§ 58).
Хотя в нашем законе прямого общего указания на это ограничение круга телесных вещей, могущих быть объектами гражданских прав, и не выражено, но, несмотря на это, нельзя не согласиться с заключением наших цивилистов, напр., Мейера (Рус. гр. пр., изд. 2, т. I, стр. 126), Победоносцева (Курс гр. пр., изд. 4, т. I, стр. 8), Кавелина (Права и обязан., стр. 22), Шершеневича (Учеб. рус. гр. пр., изд. 2, стр. 61) и Гамбарова, высказанному им в только что указанной статье его о том, что и у нас только те вещи могут быть объектом гражданских прав, которые могут подлежать частному обладанию, вследствие того, что некоторые из вещей или по их природе никогда не могут подлежать частному обладанию, или же по их назначению изъяты законом из частного обладания.
Что касается, наконец, разделений телесных вещей на их виды, могущих в том или другом отношении иметь юридическое значение, то на многие из этих разделений, установленных, как в праве римском, так и в новых законодательствах, есть указание и в нашем законе, вследствие чего мы в дальнейшем изложении учения об объектах гражданских прав и рассмотрим сперва постановления о вещах телесных и их разделениях, затем, о вещах бестелесных или правах, и, наконец, о вещах, изъятых из гражданского оборота.
