Подчиняя, в известных границах, поведение человека своим требованиям, общий порядок природы не связывает людей во всех сторонах жизни, но предоставляет им широкий простор устанавливать, по своему усмотрению и желанию, разнообразные отношения друг к другу.
В этой то широкой области самоуправления, где человек является хозяином своего поведения, возникают исподволь и развиваются постепенно различные специальные порядки отношений, созданные самими людьми; порядок нравственный, правовой и т. д.
В первоначальные времена взаимные отношения людей не подчинялись никаким нормам и носили случайный характер, определяясь данными условиями положения[1]. Каждый старался удовлетворять своим потребностям по-своему, как мог и умел, нисколько не справляясь с мнением ближнего.
Запоздалые образцы подобного поведения мы можем видеть и теперь у дикарей. Австралиец, напр., желая похитить женщину чужой группы, тайком бродит около стоянки и терпеливо выжидает благоприятного случая.
Если ему удастся встретить свою жертву без защитников, он бросается на нее, оглушает ее ударом дубины, палицы (douak), схватывает за волосы, тащит так в соседний лес, а когда она приходит в чувство, заставляет ее идти за собой к своим близким и там, в присутствии их, вступает с нею в брачные отношения.
Однако, близкое сходство между первобытными людьми по их физическому и духовному развитию, немногочисленность, простота и однородность потребностей, однообразие условий и способов их удовлетворения и, наконец, взаимные сношения и развивающееся единение, солидарность между отдельными лицами повели к тому, что в широкой области самоуправления, отведенной человеку общим порядком природы, постепенно стали вырабатываться и установляться обычаи, определяющие, какой порядок должны соблюдать люди в своих внешних отношениях друг к другу, при удовлетворении своих потребностей в среде человеческого общения[2].
Выработка и установление этих обычаев начались в первоначальном догосударственном быту и шли здесь крайне туго и медленно. Три обстоятельства в высокой степени тормозили дело:
1) крайняя бедность духовного развития первобытных людей, удостоверяемая как древнейшими грубыми каменными орудиями палеолитического века, отсутствием ручных животных и земледелия, так и слабым духовным развитием многих из исторически и этнографически известных диких племен[3];
2) широкий разгул индивидуального произвола и силы[4] и
3) крайняя узость и вообще первоначальная непрочность почвы мирного человеческого общения.
Два первых обстоятельства не нуждаются в объяснениях; о третьем же следует сказать несколько слов.
Обычай выражается в повторении однородных поступков людьми при однородных обстоятельствах. Тем не менее, не все повторяемые однородные поступки служат выражением обычая. Эту роль могут играть только те, которые обусловлены человеческой волей при существовании физической возможности поступить, так или иначе. Все люди едят ртом, и, тем не менее, это – не обычай.
Цивилизованные люди при встрече приветствуют друг друга рукопожатием, некоторые дикари – прикосновением носа к носу. Это – обычаи приличия. Однако и указанного признака еще не достаточно. Обычай не следует смешивать с личной, индивидуальной привычкой.
Миллионы людей привыкли спать на правом боку, другие – на левом боку, и все же ни тот, ни другой способ спанья не представляет собой обычая: оба они служат лишь выражением очень распространенных личных привычек.
Напротив, очень многие люди не только имеют привычку, но и стараются вставать с постели с правой ноги, а не с левой, причем каждый из них держится этого правила не только вследствие личного убеждения, что встать с левой ноги, значит, обречь себя на неудачу, но и вследствие сознания, что так следует смотреть на дело, потому что того же взгляда держатся многие другие люди, мнением которых он дорожит.
Тут уже мы имеем дело не с одними личными привычками, а с обычаем. Личное убеждение есть и здесь. Но оно не стоит изолированно. Наоборот, человек приводит в связь свое мнение с взглядом других, проверяет и оправдывает свое чужим, объединяет себя с другими людьми, создает общность, солидарность между собою и ими.
Благодаря этому действия человека, обусловленные его личными воззрениями, соразмеренными с убеждением других людей, являются уже не только проявлением индивидуальной привычки, но и выражением обычая.
И как не всякое действие, представляющее собою личную привычку, представляет вместе с тем и обычай, точно так же не всякое действие, служащее выражением обычая, выражает собой личное мнение исполняющего. Многим, напр., случается принимать участие в поминках, несмотря на их искреннее убеждение, что этот способ выражения своего сожаления о покойнике в высшей степени странен.
Уважение к мнению посторонних людей, вытекающее из солидарности с ними в других отношениях, нередко заставляет человека, вопреки его личному убеждению, повиноваться чужому общепринятому. Наконец, иногда прямо воля и сила других людей заставляет отдельное лицо соблюдать нежелательный и непривычный ему обычай.
Таким образом, для наличности обычая необходимо повторение однородных поступков людьми при однородных обстоятельствах в присутствии физической возможности явного поведения – повторение, обусловленное обыкновенно сознанием, волей и солидарностью исполнителя с прочими людьми, а иногда даже – только сознанием, волей и солидарностью этих последних между собою.
Где нет солидарности между людьми ни в каких отношениях, там нет, и не может быть обычая. Для развития же солидарности необходимо, чтобы в жизни существовали хоть какие-нибудь пункты мирного общения, и чем их больше, чем шире и прочнее их почва, тем лучше для развития солидарности, а вместе с ней и обычаев. А это-то условие и находится вообще в неблагоприятном положении в догосударственном быту.
Древнейшим исходным и самым главным пунктом мирного человеческого общения в догосударственном быту служит семья, хотя и в ней далеко не всегда господствуют мирные отношения; даже и она долгое время сильно страдает непрочностью своего существования.
В самой семье, как в кругу супружеских отношений, так и в кругу отношений между детьми и родителями, целые века царит широкое медленно и мало сокращающееся господство произвола и насилия отдельных низко развитых лиц.
Каково было супружеское сожительство у первобытных людей, нельзя решить с достоверностью, но можно определить с весьма большою вероятностью на основании сравнения археологических памятников палеолитического, неолитического и бронзового века с древними историческими сказаниями о быте диких народов, с этнографическими данными, характеризующими быт нынешних дикарей, с остатками древних обычаев в исторической и современной жизни варварских, полуобразованных и даже образованных народов и т. д.
У первобытных людей, по всей вероятности, было несколько видов супружеского сожительства. Оно выступало первоначально в различных неустойчивых формах, весьма часто изменявшихся под влиянием случайного стечения обстоятельств, произвола и насилия отдельных лиц. Тут мужчина жил с одною женщиною, там – с несколькими.
Тут женщина жила с несколькими мужчинами, здесь несколько женщин жили сообща с несколькими мужчинами. Моногамия, полигиния, полиандрия, сочетание полигинии с полиандрией, или, говоря короче, стадный брак одновременно практиковались в разных местах между разными лицами рядом друг с другом.
Ни постоянства, ни прочности не было. Супружеское сожительство быстро возникало безо всяких формальностей и так же быстро могло разрушаться. Одна форма сожительства легко переходила в другую. Один и тот же мужчина, одна и та же женщина могли переиспытать чуть не все формы брака. Ни муж, ни жена не имели никаких прав и обязанностей относительно друг друга.
Супружеские отношения всецело зависели от стечения обстоятельств, личных вкусов, силы, хитрости и т. д. Ничего устойчивого и определенного не было в супружестве. Все было шатко и валко. Ни у супругов, ни у посторонних лиц не существовало первоначально ни малейшего уважения к супружеству[5].
Супружеское сожительство вызывалось половой потребностью; она же и поддерживала его существование во всех его видах. Но кроме нее иногда оказывали сильную поддержку и другие. Добывать пищу и оберегаться от врагов, зверей и людей легче в сообществе с другим человеком, чем в одиночку.
И вот потребности питания и безопасности решительным образом благоприятствовали супружеству в тех случаях, где удовлетворять их личными усилиями было трудно человеку, а между тем без супружества он оставался одиноким и получал сотрудника в жизни лишь путем брака.
Ревность в ее первоначальном грубом виде или потребность исключительного обладания известной особой другого пола, появляясь и достигая иногда значительной степени, также содействовала супружеству, хотя и не всякому. Наконец, и самое пребывание в супружестве не оставалось бесследно. Оно способствовало развитию привычки к супружескому союзу, которая в свою очередь закрепляла супружеское сожительство.
Уже благодаря необходимости сближения мужчины с женщиной для удовлетворения половых потребностей возникало некоторое слабое стремление к упрочению супружеской связи и к развитию солидарности между супругами. Когда же к половым влечениям энергично присоединялись потребности питания и безопасности, а иногда и ревность, это стремление усиливалось.
Но, тем не менее, простора ему не было. На пути стояли могучие преграды. Широкий разгул индивидуального произвола и насилия и бедность духовного развития первобытных людей становились поперек дороги.
Встречаясь с могучими препятствиями, слабое стремление разбивалось о них, сильное же боролось, с трудом, еле-еле отстаивая себя от противников и подвигаясь вперед черепашьим шагом. Поэтому прочность супружеского сожительства и солидарность между супругами развивались далеко не везде, а развиваясь, шли вперед с большим трудом весьма медленно.
Много проходит времени, пока капли воды, постоянно падая на камень, разрушат его твердыню; много прошло веков и до наступления той поры, пока супружество в догосударственном быту успело освободиться кое-где, при особенно благоприятных условиях, от своей первоначальной крайней непрочности, пока кое-где между супругами успела укорениться некоторая солидарность, обуздывающая личный произвол.
Отношения между родителями и детьми, а также взаимные отношения между детьми в свою очередь первоначально долгое время страдали крайней неустойчивостью.
В наиболее благоприятном положении находились отношения матери к малолетним детям. Конечно, и сюда вторгались порывы личного произвола и грубости, но их влияние здесь не было так опасно. Большинство матерей любили своих маленьких детей. Несомненным доказательством служит самое существование человеческого рода: не будь материнской любви, человечество давным бы давно вымерло.
Эта святая любовь умеряла произвол, смягчала грубость первобытной женской натуры и создавала солидарность между матерью и ребенком, еще более укрепляемую привычкой к уходу за слабым существом, которое само себе не могло помочь.
Правда, эта солидарность вряд ли была долговременна: многие дикарки бросают своих детей на произвол судьбы, как только они подрастут настолько, что могут сами добывать себе пропитание; но, тем не менее, во время беспомощного детского возраста она, по всей вероятности, обыкновенно отличалась прочностью.
С другой стороны, потребности в пище, в уходе, в безопасности, сопровождаемые привычкой, в свою очередь привязывали ребенка к матери, и, таким образом, между этими лицами обыкновенно возникала некоторая взаимность, более прочная со стороны матери, менее прочная со стороны ребенка.
По мере того как ребенок вырастал и становился самостоятельным, в нем все сильнее и ярче сказывалось жесткое своеволие дикой натуры, и его прежняя взаимность с матерью естественно расшатывалась мало-помалу.
Став взрослыми и оставаясь жить в семье, дети сохраняли с матерью лишь слабую солидарность, поддерживаемую общими интересами питания и безопасности, привычкой, и даже иногда половой потребностью. Вразрез же шли разгул произвола и крайне низкое духовное развитие.
Между отцом и малолетними детьми то вовсе не было солидарности, то существовала лишь слабая. Если отец бросал детей – ее не было. Если он продолжал сохранять мирные, хотя бы и не супружеские отношения к их матери, солидарность обыкновенно существовала, но только более или менее слабая. Связь между матерью и ребенком очевидна.
Связь между отцом и ребенком, во всяком случае, не так ясна и наглядна. При моногамии и полигинии еще можно предположить, кто отец, кто – его дети. При полиандрии же и стадном браке ни отец, ни дети не могут разобрать друг друга. Мать стоит в самых близких отношениях к ребенку: кормит его, ходит за ним; отец же держится вдалеке.
Отеческой любви, вероятно, не было, а была обыкновенно лишь некоторая терпимость к детям, ради отношений к их матери. Оттого и солидарность между отцом и малолетними детьми в лучшем случае была только слабою. При полиандрии и стадном браке она ничем ни отличалась от той связи, которая существовала между мужчиной и чужим ребенком одной и той же совместно живущей группы.
При моногамии же и полигинии, да и то лишь впоследствии, в более редких случаях, с увеличением сближения между супругами, могла появляться и более сильная солидарность между отцом и детьми, заложившая основу их будущей любви друг к другу.
Между взрослыми людьми, жившими в моногамической, полигинической, полиандрической или, наконец, стадной семье, но не состоявшими в супружеском сожительстве друг с другом, существовала, но, обыкновенно, была лишь очень слабая солидарность. Ее поддерживали потребности питания и безопасности, а расшатывали крайняя необузданность и бедность духовного развития отдельных лиц.
Таким образом, в догосударственном быту семья, при всем разнообразии своих видов, служила почвой мирного человеческого общения. Между членами семьи была некоторая солидарность, прочная в отношениях между матерью и малолетними детьми и более или менее слабая в отношениях между другими членами.
В пользу развития солидарности работали, каждый в своей сфере, разные факторы: потребности пола, питания, безопасности, материнская любовь, привычка к сожительству. Против сближения и единения действовали необузданный произвол и крайне низкое духовное развитие первобытного человека. Противники сталкивались, боролись друг с другом.
Победа склонялась то на ту, то на другую сторону. Но в общем целом в вековой борьбе успех чаще выпадал на долю более стойких борцов, созидающих факторов, вследствие чего развитие семейной солидарности постепенно подвигалось вперед, хотя и с большим трудом, весьма медленно и не повсеместно.
За пределами семьи в догосударственном быту стояли отдельные люди и семьи, родственные или чуждые друг другу. Между семьей и чуждыми ей отдельными людьми и семьями первоначально не было никакой солидарности. Ее не было обыкновенно и между родственными семьями и лицами, а если порой она и проявлялась здесь под влиянием общих потребностей питания и безопасности, то имела слабый, непрочный характер.
Эта шаткая, временная солидарность была первым слабым проблеском родовой связи среди общего моря розни, вражды и равнодушной бесчувственности, бушевавшего вокруг островков семейной солидарности и нередко затоплявшего их своими грозными волнами. Однако и в этой бурной среде шел медленный местный прогресс.
И здесь потребности питания и безопасности боролись с индивидуальным произволом и низменностью духовного развития и долгим, медленным путем развивали в некоторых местах, хотя и далеко не повсюду, родовую солидарность, т. е. солидарность между родными, не живущими в одной семье, а в разных или даже в одиночку.
С постепенным развитием солидарности на почве удовлетворения потребностей сначала в семье, а потом и за ее границами в пределах рода[6] начинается в догосударственном быту постепенная выработка сначала семейных а потом и родовых обычаев, определяющих какой порядок должны соблюдать люди в своих отношениях друг к другу.
Между прочим в это время по всей вероятности начал складываться местный обычай семейной и родовой кровавой мести за убийство: семейные родичи убитого убивают в свою очередь убийцу или даже иногода кокго-нибудь из его семейных или ордичей.
Существование этого обычая в большем или меньшем обхеме засвидетельствовано историческими и этнографическими данными чуть не у всех изветных нам народов, стоящих или стоявших на ступени дикости, варварства и даже полуобразованности.
Образование семейных и родовых обычаев шло весьма медленно. Как мы уже видели, для возникновения обычаев необходима солидарность между людьми, а она вообще была первоначально очень слаба в догосударственном быту и развивалась с большим трудом. Широкий разгул произвола и крайняя духовная бедность первобытного человека, тормозя развитие солидарности, тем самым тормозили и образование обычаев.
Но они, кроме того, и непосредственно выступали врагами последних, хотя и не в одинаковой мере. Произвол противодействовал и возникновению, и соблюдению обычаев. Низкое же духовное развитие ставило преграду лишь их возникновению; но зато, как только они появлялись, оно становилось на их сторону и всеми силами поддерживало их соблюдение.
Дело в том, что хотя обычай установлялся только людьми и только люди соблюдали его то добровольно, то по самовольному принуждению со стороны частных людей, но, тем не менее, он выражал собой некоторый действительно существующий порядок, требовавший подчинения себе со стороны отдельных лиц, а потому внушал людям как идею порядка, так и идею подчинения.
Первобытные же люди, благодаря бедности своего духовного развития, не умели разобраться в деле. Смутно усвоив себе идею общего порядка природы, долгими и горькими опытами научившись подчиняться его неумолимым требованиям, первобытные люди не умели отличать, где кончается грозный общий земной порядок и начинается человеческий.
Не без основания трепеща перед первым и не зная в точности границ, отделяющих его от второго, они трепетали и перед последним – и трепетали тем более чем яснее раскрывалась им неумолимость первого. Всякая новизна страшит человека, если он дошел до сознания опасностей жизни, но не умеет еще достаточно разобраться, опасно ли новое или нет.
“Гиляки на южном берегу Охотского моря, смелейшие охотники на медведей, разбежались, когда Миддендорф появился с северными рогатыми оленями”[7]. “Волки долгое время боялись овец, когда последние впервые появились на Амуре”[8].
Понять это очень легко, если представить себе, что ходишь по бесконечному грозному болоту, где чуть не каждый неосторожный шаг может кончиться гибелью. Как же не бояться сойти с торного пути на едва проторенную тропинку, а тем более пойти целиком, прокладывая совершенно новую дорогу?
Медленно и туго вырабатывались обычаи в догосударственном быту; но зато, выработавшись, приобретали необыкновенную прочность. С их помощью водворялся некоторый порядок в области человеческого самоуправления, установленный людьми. Из обычаев почерпали люди смутную идею об этом порядке и подчинении ему.
В соблюдении обычаев развивалась и укреплялась привычка подчинения этому порядку. Идея и привычка подчинения общему земному порядку, установленному законами природы, не создали ни идеи, ни привычки подчинения порядку, установленному людьми.
Зато первые облегчили и усилили развитие последних и, благодаря духовной бедности первобытных людей, придали правилам человеческого происхождения необыкновенную преувеличенную вескость. А она в свой черед оказала большую услугу обузданию индивидуального произвола и водворению порядка в области человеческого самоуправления.
Некоторые из обычаев, сложившихся в догосударственном быту, определяли, какой порядок должны соблюдать люди в некоторых внешних отношениях друг к другу при удовлетворении своих потребностей, в среде человеческого общения. Очевидно, эти обычаи определяли как раз то, что определяется правом.
Но, тем не менее, ни сами они, ни установленный ими порядок не были правовыми, а обладали лишь способностью стать правовыми, если бы появилось государство и своей волей и силой придало им правовой характер. Государства же в те времена еще не было.
[1] “В человеческих группах”, говорит Спенсер (Principes de sociologie. Tome II. § 278. p. 212), первоначально “нет никакого установленного порядка. Ничто не определено, не организовано”.
[2] Обычай, при всей его древности, говорит почтенный профессор истории русского права Сергеевич, не есть первоначальная норма, которою управляются действия людей. Что же было до обычая? Автономные действия, самоопределение в форме самоуправства.
Отсюда в начальной истории права каждого общества надо предполагать великую безурядицу. Ясные следы этого первоначального порядка вещей можно наблюдать в исторические времена и притом весьма уже поздние”. В. Сергеевич – Лекции по истории русского права. 1890 г. стр. 11-12.
[3] Напр., у цейлонских лесных веддов нет даже названий для чисел. Letourneau-L’evolution du mariage p. 214. Бразильские индейцы считают только до трех, а вместо больших чисел употребляют выражение “много”. Абипоны только три цифры могут выразить отдельными словами.
Ерауфорд, исследовавши не менее 30 австралийских языков, нашел, что ни одно племя этого обширного континента не может считать далее четырех. Леббок – Доистор. времена. Стр. 457-458.
[4] Первобытные люди, говорит знаменитый Герберт Спенсер, питавшиеся дикими произведениями земли и жившие мелкими группами вразброд на больших территориях, имели, с одной стороны, очень мало привычки в жизни в общении, а с другой – обладали сильнейшей привычкой необузданно предаваться своим желаниям. Spencer – Principes de sociologie. Tome I. § 35. p. 94-95.
[5] Таково в кратких, общих чертах первоначальное положение супружества в первобытные времена человеческого существования, судя по обстоятельным, веско обоснованным выводам Герберта Спенсера (Ргincipes de sociologie Tome I. p. 103. Tome II. p. 212-306 и в особенности р. 212. 214. 218. 220. 231. 250-255. 260. 263-264. 298-299) и Шарля Летурно, (L’evolution du mariage et de la faraille p. 46-435 и в особенности р. 47-48. 56. 67-68. 107-109. 169-172. 189-190. 212-215. 231-232. 375-379. 399-400. 425-435. L’evolution politique. p. 526-528).
К этому взгляду весьма близко подходят и воззрения почтенного профессора Петри. Разница – лишь в двух пунктах. Спенсер и Летурно полагают, что в первобытные эпохи одновременно между разными людьми существовало и одноженство, и многоженство, и многомужество, и сочетание многоженства с многомужеством, т. е. стадное супружеское сожительство нескольких мужчин с несколькими женщинами (promiscuite) одной и той же группы, никогда не простиравшееся на всех наличных мужчин и женщин первобытного человечества, способных к супружеским отношениям.
Петри же, не обращая внимая на случаи соединения многоженства с многомужеством, засвидетельствованные истерическими и этнографическими данными, думает, что в первобытные времена параллельно существовало лишь одноженство, многоженство и многомужество (Антропология).
Далее, Спенсер и Летурно, опираясь на факты истории и этнографии, полагают, что первобытное супружество отличалось крайней неустойчивостью, а супружеские отношения были всецело проникнуты личным произволом и грубостью. Петри же, безо всяких оснований, заявляет:
“Мы не отводим столько места произволу и грубости в первобытном обществе, как это делает Спенсер” (Антропология. ). Не отводим. Как будто мы можем что-либо отвести или не отвести, смотря по нашему вкусу! Факты говорят о господстве произвола и грубости, и волейневолей приходится считаться с ними. О чем свидетельствуют явственные следы ножа на костях ребенка, найденных в Голубином гроте?
О чем говорит сквозной узкий пролом на черепе женщины, открытом в Кроманьонской пещере? О чем свидетельствуют многочисленные достоверные случаи людоедства, детоубийства и жестокости дикарей? Когда спрашивали жителей Огненной Земли, почему они в голодное зимнее время убивают и едят своих старых женщин, а не собак, дикари отвечали: “Собаки ловят выдр” (Леббок – ibid. 432).
Ответ поучительный! Хорош и австралиец, который добывает себе жену, оглушая женщину ударом дубины и отволакивая за волосы в соседний лес! И таких красноречивых фактов можно привести многое множество.
Вопрос о видах супружеского сожительства в первобытные времена человеческого рода принадлежит к числу наиболее интересных и спорных. Указав решение Спенсера и Летурно, отличающееся наибольшей основательностью, и решение Петри, отличающееся меньшей вероятностью, приведем другие мнения по тому же вопросу.
По воззрению Карла Каутски, Штарке и некоторых других, супружеское сожительство выступает в первобытные времена только в виде моногамии (См. Пempu-ibid. стр. 428).
Этот взгляд кажется нам совершенно несостоятельным по своей крайней односторонности.
Если уже в наше время в просвещенных христианских государствах, несмотря на все усилия со стороны права, религии, нравственности и приличия, существует бесчисленное множество разнообразнейших нарушений супружеской верности; если в наше время, при официальном господстве моногамии, существует на практике масса случаев фактической полигинии, полиандрии и даже сочетания полигинии с полиандрией; то сколько же нужно воображения, чтоб утверждать, будто в первобытное время, на низких ступенях духовного развития, человечество держалось только моногамии?
Оставаясь строго на научной почве, мы должны предположить, что в первобытные времена существовали все те виды супружеского сожительства, которые соответствуют первобытной культуре человечества и, по свидетельству исторических и этнографических данных, действительно встречаются в чистом виде у диких народов, стоящих на низкой ступени развития. А таких видов супружеского сожительства, как обстоятельно доказано Спенсером и Летурно, существует не один, а четыре: моногамия, полигиния, полиандрия и сочетание полигинии с полиандрией, или стадный брак.
Исторические и этнографические данные, щедро указанные и тщательно исследованные Гербертом Спенсером и в особенности Шарлем Летурно, ясно указывают, что у дикарей, стоящих на низших ступенях развития, часто встречается полигиния. Ее держатся, напр., дикие анки или арауконы Южной Америки (Letourneau-L’evolutiou du manage, p. 161). Моногамия встречается менее часто.
Она господствует, напр., у лесных веддов на острове Цейлоне, не имеющих даже названия для выражения чисел, у лесных дикарей центральной части острова Борнео и т. д. (Letourneau – L’evolution du mariage. p. 211. L’evolution de la propriete, p. 30. Spencer – Principes de la sociologie. p. 298-299). Полиандрия встречается довольно редко.
Ее держались, по свидетельству Страбона, дикари Счастливой Аравии (Letourneau – Mariage. p. 49-50). Ее держатся индусские горцы, тибетцы, малабарские наиры и т. д. (Letourneau-ibid. p. 96-102. Spencer-ibid. p. 264-266).
Но хотя она и встречается довольно редко, зато попадается не только там, где недостает женщин, но и там, где – их достаточно, а недостает лишь нравственного чувства, которое мешало бы нескольким мужчинам жить зараз с одной и той же женщиной, и в особенности братьям – с их родной сестрой.
Отвращение же к кровосмешению иногда вовсе не встречается, а иногда очень мало развито у многих диких народов (Spencer – ibid. p. 218. Letourneau – ibid. p. 52. 81-83 etc). Наконец, стадный брак безо всяких ограничений, в кругу одной и той же кучки мужчин и женщин, встречается у известных нам дикарей очень редко, напр., у древних анзов, у индейцев Калифорнии, у курумбов и ирулов Индии и т. д. (Letourneau – ibid. p. 51. 54. 55. Spencer – ibid. p. 250-251).
Зато существование стадного брака без ограничений, в более раннюю пору жизни человеческого рода, удостоверяется существованием того же брака с ограничением, а именно с экзогамией, в более позднюю пору у несколько более развитых дикарей.
Напр., австралийская группа (племя) дикарей близ Сиднея, известная под именем камиларуа, подразделяется на две подгруппы (рода), одну из которых называют куби, а другую ипаи. Каждый мужчина из подгруппы куби считается мужем каждой женщины из подгруппы ипаи, и обратно. Присвоить себе женщину в жены исключительно и не допускать ее быть женой других не позволяется.
Все жены и мужья общие, с соблюдением подразделения на подгруппы. Супружеское сожительство между мужчиной и женщиной куби, точно так же как между мужчиной и женщиной ипаи, считается позорнейшим, гибельным злодеянием. Никаких формальностей для вступления в супружеские отношения не требуется.
Как только мужчина куби встречает женщину ипаи, или мужчина ипаи- женщину куби, он тотчас может вступить с ней в супружеские отношения, если пожелает, а, вступив, опять уходит куда угодно, нисколько не заботясь ни о жене, ни о будущем потомстве. Дети не принадлежат ни отцу, ни подгруппе отца, но подгруппе матери. Дети от мужа куби и жены ипаи считаются ипаи, а не куби.
Забота о женщине и детях лежит на той подгруппе, к которой принадлежит эта женщина и родившиеся от нее дети (Letourneau-ibid. p. 55. 337-340). Такую же картину группового супружества с экзогамией описывает и наш почтенный ученый, М. М. Ковалевский, говоря об австралийской группе дикарей, живущих в округе Мон Гамбие (М. Kovадevsky – Tableau, p. 13-15).
Все эти факты, засвидетельствованные тщательно исследованными историческими и этнографическими данными относительно дикарей, находящихся на низших ступенях развития, имеют большое значение. Они дают основание думать, что у первобытных людей, стоящих по своему развитию еще ниже, существовал, по всей вероятности, не один из четырех видов супружеского сожительства, а все четыре: моногамия, полигиния, полиандрия и сочетание полигинии с полиандрией.
По издавна господствующему мнению, поддерживаемому и знаменитым Чарльзом Дарвином (Дарвин – Происхождение человека. Вып. III, стр. 548 – 550. 557-558), супружество в первобытное время жизни человеческого рода воплощалось лишь в двух видах: в моногамии и полигинии.
Это мнение мы должны признать также односторонним, ввиду оснований, только что указанных выше.
Что же касается Дарвина, то об его взгляде, в частности, следует сказать несколько слов. В противоположность прочим единомышленникам по вопросу о моногамии и полигинии, он строит свои выводы на зоологическом фундаменте.
“Человек, как я старался доказать, говорит он (ibid. стр. 548), наверное, происходит от какого-нибудь обезьяноподобного существа. У существующих четвероруких, насколько нам известны их нравы, самцы некоторых видов держатся моногамии, но живут с самками только в продолжение известного времени года, как, напр., орангутанг.
Многие виды, как, напр., некоторые из индейских и американских обезьян, оказываются строго моногамичными и живут со своими женами круглый год. Другие обезьяны держатся многоженства, как, напр., горилла и многие американские виды, и каждая семья живет отдельно.
Даже в этом случае семьи, живущие в одной и той же местности, вероятно, до некоторой степени общительны; так, напр., случается встречать шимпанзе целыми толпами. Другие виды, как, напр., некоторые из бабуинов, также держатся полигамии; но здесь несколько самцов, каждый со своими собственными самками, соединяются вместе в одну группу”…
“Из того, что нам известно вообще о ревности всех четвероногих самцов, из которых многие обладают особенным оружием для борьбы с своими соперниками, мы в праве заключить, что смешанные половые отношения в естественном состоянии крайне невероятны. Таким образом, переносясь мыслью в далекое прошлое, мы считаем крайне невероятным смешанные половые отношения между мужчинами и женщинами первобытных времен.
Судя по общежительным привычкам человеческого рода в теперешнем его состоянии, равно и потому, что большинство дикарей придерживается многоженства, мы приходим к самому верному заключению, что первобытные люди жили с самого начала небольшими группами, что каждый мужчина имел столько женщин, сколько он мог достать их и прокормить, и что он ревниво охранял их от своих соперников”.
“В эту первобытную эпоху люди еще не утратили известной доли врожденной привязанности к детям – одного из самых сильнейших инстинктов, свойственных всем нашим животным, а потому они еще не совершали детоубийств, недостатка в женщинах не было, и, следовательно, не существовало полиандрии”… “Обращаясь к первобытным племенам, когда люди еще не вполне достигли человеческого достоинства, мы думаем, что они жили, как мы уже сказали, или в полигамии, или же временно в моногамии”.
Таким образом, вывод Дарвина об исключительном существовании моногамии и полигинии среди первобытных людей построен на зоологическом фундаменте, а в некоторых пунктах подкреплен еще и этнографическо-историческими соображениями, по выбору автора, без основательного изучения относящихся сюда данных.
Прочность вывода всецело зависит от зоологического фундамента, а не от историкоэтнографических опор. Развались они все – вывод останется незыблем; но развались фундамент – и все здание рушится. Посмотрим же, прочен ли фундамент.
Прежде всего, обратимся к вопросу, можно ли доверять выводу, добытому путем заключения от формы брака у одних живых существ к форме брака у других. Ответ должен быть дан утвердительный, если путем этого заключения каждый раз добываются лишь такие выводы, которые вполне согласны с действительностью; и наоборот, ответ может быть только отрицательный, если этим путем нередко добываются и такие выводы, которые противоречат действительности.
А в интересующем нас случае как раз встречаются многочисленные и весьма важные противоречия этого рода. В самом деле, антилопы, например, держатся стадного брака. Судя по ним, о пчелах мы должны думать, что и у пчел существует стадный брак, а это совершенно несогласно с действительностью.
У пчел, по словам Летурно (L’evolution du mariage et de la famille p. 29- 30. L’evolution politique p. 1921), имеет место только полиандрия, а по вескому свидетельству Бутлерова (А. Бутлеров – Пчела, ее жизнь и главные правила толкового пчеловодства. 5-е изд. 1883. стр. 14- 15) – только моногамия. Но нам, пожалуй, заметят: “Вы заключаете от позвоночного к беспозвоночному, так нельзя”.
Допустим, оговорившись, что уже и это замечание составляет, в сущности, не что иное, как скрытое признание логической несостоятельности проверяемого способа заключений. Однако будем продолжать проверку далее. Макака-вандеру (Letourneau-Mariage. p. 42) и орангутанг (Дарвин-ibid. р. 548) живут только в моногамии. Заключая от них к собакам, мы получим, что и собаки держатся только моногамии, а это – опять неверно.
“Однако скажут нам, так нельзя, вы делаете заключения в кругу животных, которые не стоят между собой в близком родстве по происхождению”. Согласимся, повторив прежнюю оговорку, и возьмем обезьян. Макака-вандеру и орангутанг живут только в моногамии. Судя по ним, мы должны предположить, что бабуины, гориллы, шимпанзе также соблюдают только моногамию; а между тем это предположение не согласно с действительностью.
Некоторые из бабуинов держатся полигинии (Дарвин-ibid. р. 548), гориллы, по свидетельству Дарвина (ibid. р. 548), живут в полигинии, а, по Летурно (ibid. р. 42), то в полигинии, то в моногамии и, наконец, шимпанзе, по словам Летурно (ibid. р. 42), соблюдают то полигинию, то моногамию.
А если даже заключение от обезьяны к обезьяне нередко вело бы к ошибкам, то можно ли полагаться на верность заключения от этого животного к человеку? Логика не позволяет этого. Таким образом, первое зоологическое основание в пользу исключительного существования моногамии и полигинии в первобытном человечестве падает само собою при ближайшем рассмотрении дела.
Обратимся к другому основанию. У всех четвероногих самцов, по словам Дарвина (ibid. 550), существует ревность. У мужчин также замечается ревность. Ревность благоприятна моногамии и полигинии. Следовательно, судя по ревности, у первобытного человечества существовала лишь моногамия и полигиния.
Вывод опять неверный, так как мы не имеем никакого основания признать, что мужчины первобытного человечества обладали ревностью, исключающей возможность полиандрии и стадного брака.
В самом деле, мы не знаем ни одного случая, чтобы самцы животных сами радушно потчевали гостей своими собственными женами; а между тем у множества дикарей, стоящих на низших ступенях развития, широко распространен обычай такого угощения (Letourneau-Manage, р. 71. 74 etc, Spencer-ibid. р. 216. Петри-ibid. р. 434). Из-за материальной выгоды дикари многих племен охотно ссужают своих жен кому угодно (Letourneau-ibid. р. 72. 73. 158 etc.).
Наконец, если бы ревность была так свойственна первобытному человечеству, то у множества известных нам диких племен, весьма мало ушедших от первобытного состояния, не были бы распространены полиандрия и стадный брак с экзогамией. Таким образом, второе и последнее зоологическое основание в пользу исключительного существования моногамии и полигинии в первобытном человечестве разбивается о факты действительности.
Что касается до историко-этнографических соображений в пользу дарвинского вывода, то они, как уже известно, не выдерживают критики. Распространенность полигинии вовсе не доказывает ее исключительного существования в первобытное время. Отсутствие же убиения девочек не исключает полиандрии, так как она встречается и там, где достаточно женщин, но недостает мужчинам лишь нравственного чувства омерзения к совместному сожительству с одной и той же женщиной.
А если зоологический фундамент и историко-этнографические опоры, подведенные Дарвином под его предположение об исключительном существовании моногамии и полигинии в первобытном человечестве, оказываются ненадежными, то нам ничего не остается, как признать мнение знаменитого зоолога несостоятельным.
Переходим, наконец, к последней категории воззрений. Родоначальниками ее являются известный немецкий филолог Бахофен (Das Mutterrecht, 1861) и шотландский ученый Мак-Леннан (Primitive manage. 1865. Cм. подробное изложение и разбор его теории у Спенсера-Principes de sociologie. Tome II p. 225-248); приверженцами же, хотя далеко и не во всем согласными друг с другом, выступают почтенные ученые: Жиро-Телон (Giraud Teulon – Les origines de la famille. 1874), Pост (J. Post-Die Geschlechtsgenossenschaft der Urzeit und die Entsiehung der Ehe. 1875), Ковалевский (Tableau), а также, по свидетельству Дарвина (ib. стр. 544) и Петри, (ibid, стр. 427. 464), Моргап, Леббок, Бастиан, Липперт, Даргун, Вилькен, Кулишер, Зибер и др.
Ученые этой категории сходятся в том, что, по их мнению, первобытное человечество знало только один вид супружеского сожительства – стадный брак. Сходясь же в этом главном пункте, многие из них расходятся друг с другом в частностях.
Одни утверждают, напр., что в это время стадный брак был обязательным. Другие справедливо возражают, что он не имел обязательности, так как в эти времена никаких обязанностей и прав не существовало и т. д.
Несомненная и притом весьма важная заслуга ученых этой категории состоит в том, что они первые доказали существование стадного брака у множества диких народов и вместе с тем совокупными усилиями помогли выяснению того обстоятельства, что стадный брак существовал и у первобытных людей.
Но, к сожалению, этим не ограничилось дело. Ученые рассматриваемой категории увлекались и стали утверждать, что стадный брак был единственным видом супружеского сожительства в первобытном человечестве; это утверждение, как видно из вышеуказанных данных, составляет несомненную ошибку.
[6] Под именем рода я разумею здесь совокупность людей, происходящих от одного и того же близкого предка по мужской или женской линии, и только. Никакой организации этих лиц в одно целое, в один союз не подразумевается.
Если у данных лиц есть общий близкий предок, все они составляют один род, хотя бы все они были смертельными врагами друг друга и не образовали из себя никакого союза.” начинается в догосударственном быту постепенная выработка сначала семейных, а потом и родовых обычаев, определяющих, какой порядок должны соблюдать люди в своих отношениях друг к другу.
Между прочим, в это время, по всей вероятности, начал складываться известный обычай семейной и родовой кровавой мести за убийство: семейные и родичи убитого убивают в свою очередь убийцу или даже иногда кого-нибудь из его семейных или родичей.
Существование этого обычая в большем или меньшем объеме засвидетельствовано историческими и этнографическими данными чуть не у всех известных нам народов, стоящих или стоявших на ступенях дикости, варварства и даже полуобразованности.
1)”Е. Jhering – Geist des romischen Rechts. I Theil. 1852. s. 122-125. W. Wuda -Das Strafrecht der Germanen. 1842. s. 149. 156-161 и в особенности 169-184. А. Чебышев-Дмитриев – О преступном действии по русскому допетровскому праву 1862. стр. 11-13. 1417. С. Шпилевский – Союз родственной защиты у древних германцев и славян 1866. стр. 36-45. 51 -69. О. Шрадер – Сравнительное языковедение и первобытная история. 1886. стр. 436-437.
И. Собестианский – Круговая порука у славян по древним памятникам их законодательства. 2-е изд. 1888, стр. 6-9. 24-25. 32-34. 64. 66-67. 69-71. Самоквасов-История русского права. Университетский курс. Петри – Антропология стр. 315-318. Сергеевич – Лекции по истории русского права. стр. 80. 503-507. Letourneau -L’evolution juridique. p. 17-19. 3135. 42. 53. 72-73. 80. 147. 196-197. 215-216. 220221. 239 241. 267-272. 295. 319320. 326-327. 357358. 400 404. 406 408 414-415. 429.
Веские доказательства удостоверяют существование обычая кровавой мести за убийство. Они рисуют его в разных стадиях развития, от расцвета до упадка. При всей разновременности и разнообразии стадий своего развития, этот кровавый обычай встречается: у народов славянского происхождения [Чебышев-Дмитриев, Шпилевский, Самоквасов, Собестианский (стр. 7-9. 24-25. 32-34. 64), Сергеевич, Letourneau (p. 406-408. 414- 415)], у народов германского происхождения [Wilda, Шпилевский, Собестианский (стр. 7. 9. 32-33), Сергеевич, Петри, Letourneau (p. 429)], у албанцев [(Собестианский (стр. 7. 70-71), Петри], у греков [Шрадер, Петри, Letourneau (p. 326-327)], у римлян [Jhering, Letourneau (p. 357-358)], y кавказских горцев [Собестиаеский (с. 7. 66-67. 69), Letourneau (p. 401-402)], у грузин [Letourneau p. 404], y армян и партов [Letourneau p. 400], у персов [Шрадер, Letourneau (p. 319-320)], у афганцев [Шрадер, Letourneau (p. 295)], у евреев [Петри, Сергеевич, Letourneau (p. 267-272)], у арабов [Wilda (s. 169), Петри, Сергеевич, Letourneau (p. 239-241)], у киризов [Петри], у китайцев [Петри], у японцев [Letourneau p. 196-197], у эскимосов [Letourneau p. 18 – 19], у краснокожих индейцев [Letourneau p. 31-35], у жителей Огненной Земли [Letourneau p. 17], у нагасов Бенгалии [Letourneau p. 42], у полинезийцев [Петри, Letourneau (p. 53)], у негритянских народов [Петри, Letourneau (p. 72-73. 80)], у абиссинцев [Letourneau p. 147], у кабилов [Letourneau p. 215-216. 220-221] и т. д.
[7] Петри – Антропология. Свидетельство Миддендорфа.
[8] Петри-ibid. стр. 314. Свидетельство Радде.
