Право наследства в Московском государстве

Московское право долго держалось тех же начал, которые, вытекая из оснований, данных Русской Правдой, развиты в Новгороде и Пскове.

Преимущественное наименование завещаний в московских памятниках есть духовная грамота или просто духовная (см. Суд. 1-й ст. 60; Суд. 2-й ст. 92), хотя употребляется и старинное наименование «рукописание».

Термин «ряд» встречается только в древнейших княжеских завещаниях (1-я духовная Калиты 1328 г.), но смысл термина «ряд» уже иной, он сближается с выражением «приказ» и означает бóльшее господство субъективной воли, чем древний ряд.

Не всякий акт, именуемый духовной грамотой, есть завещание:

существуют такие духовные грамоты, в которых не содержится никаких частноправных распоряжений (а лишь советы и приказы морального характера);

есть акты, имеющие форму завещаний, но заключающие в себе не распоряжение на случай смерти, а запись о какой-либо сделке (например, купчей: «се аз раб Божий… пишу рукописанье се при моем животе… продал есмы треть земли, свой участок, свою отцыну… св. Михаилу одерень; а взяв есмь пять сороков белки у св. Михаила… на то Бог послух» (Ак. юр. № 409, VII).

Подобный акт есть «изустная память», т. е. письменная заметка о сделке, с тою целью, чтобы после смерти писавшего сохранилась память о ней и не было спора; акт облекается в форму завещания потому, что контрагент пишет его перед смертью.

Эти замечания надо иметь в виду при обсуждении действительных завещательных актов, в которых, кроме распоряжения имущественными правами, нередко содержатся подобные заметки, не относящиеся к праву наследства.

Иногда завещания пишутся от имени двух или нескольких лиц (мужа и жены и детей). Этот весьма замечательный факт указывает на одно из внутренних свойств духовной, приближающее его к древнему (семейному) «ряду» и совершенно отличающее от римского тестамента; в римском праве подобные случаи были совершенно невозможны.

Нечто подобное (т. е. коллективную волю нескольких лиц) можно наблюдать в тех случаях, когда переживший член семьи исполняет завещание умерших членов (мужа, детей) в своем завещании, причем имущество завещаемое обозначается, как принадлежащее ему, а не умершим: «…по приказу (завещанию) мужа… и своих детей даю свое село» (см. П. И. Беляев. С. 16).

Другое обстоятельство, сближающее духовную с рядом, это то, что и в Московском государстве завещатель оставляет имущество обыкновенно в пользу законных преемников (жены, мужа, восходящих, нисходящих и боковых) или церкви. Что касается родственников, то достойно замечания, что в сохранившихся духовных имущество передается родственникам до 4-й степени и лишь изредка до 5-й, но не далее.

Церковь при других наследниках является постоянным легатаром. Сторонние лица являются в завещаниях лишь легатарами, но почти никогда главными наследниками (распоряжения о холопах, о прощении серебра крестьянам и пр. относятся не к назначению наследников, а к распоряжению имуществом на дела благотворения).

На то же свойство духовных грамот, общее для них с древним рядом, указывает характер допускаемых в них субституций как в форме subst. vulgaris, так и sub. pupillaris: в них завещатель устраивает будущую судьбу всей своей семьи или рода, не довольствуясь передачей своих прав одному ближайшему лицу. Все субституции вращаются в семейной или родовой сфере (за отсутствием же родных призывается церковь).

При расширении (как увидим ниже) круга родства, допускаемого к наследству, воля завещателя получает все больший простор в порядке легатарных выделов: кроме передачи права главному наследнику, является пестрая толпа лиц и учреждений, пользующихся частями имущества.

Отсюда ошибочное впечатление, будто бы «древнерусская духовная вообще есть не что иное, как легат»; говорят, что русское завещание приближается к римскому легату или к назначению ex certare в римском test. militare. Нередко встречаются долевые назначения на отдельные предметы или группы предметов.

Даже в тех немногих (?) случаях, когда завещатель отказывает все свое имущество одному наследнику, или нескольким conjunctim, и в этих случаях завещаемое имущество фигурирует, по-видимому, не как целое, а как конгломерат отдельных частей[1].

Эта мысль «об отсутствии понимания имущественных отношений, как целого» навеяна не только массой выделов (при постоянном, однако, назначении главного преемника), но и сложностью той семейной или родовой группы, которая составляет главного наследника:

например, «по сей духовной отказываю отдать и взяти жене моей… и сыну моему… да брату моему… деревню, и свой живот и всякий житейский завод, и по душе моей поправить»[2].

Это не несколько долевых наследников, а один, коллективный, т. е. семейно-родовая группа, которой завещается имущество в целом, а не в частях[3].

Расширение круга лиц, связанных с завещателем узами духовного и житейского интереса, подействовало на изменение отношений воли завещателя к закону. Перед завещателем времен Русской Правды была только семья; его свободная воля не могла склониться ни в какую другую сторону, никому никакой обиды не предвиделось.

Теперь завещатель может отказать все своей жене и лишить таким образом наследства родственников боковых. Он может все отказать церкви и таким образом обидеть жену и детей и пр. Тогда в первый раз появляется противоположение завещательной воли закону, что мы и находим в узаконениях XVI и XVII вв.

Частное лицо может, обойдя детей и родных, завещать все церкви; закон (в интересах государственных) нашел такой порядок вредным и запретил его (Стоглав и ук. 1580 г. в А. А. Э. Т. I, 308). Завещатель может отказать родовые имущества жене, обойдя родственников (бывших совладельцев родового имущества); закон воспретил это (ук. 1627 г. см. ниже).

Других запрещений закон не делает, ибо не предвиделось других случаев необходимости применения их («сторонние» лица Пск. Судн. гр. обыкновенно не фигурируют в завещаниях московских; практика не подавала таким образом повода говорить о них).

Отсюда совершенно правильный вывод, что уже с XVI в. родовые вотчины не подлежали завещательному произволу по требованию закона (вопреки псковскому закону: см. выше с. 564).

Законное воспрещение завещаний (и дарений) на родовые вотчины можно видеть в форме жалованных грамот, вновь составленной в 1627 г.; по этой форме жалованные вотчины сравнены с родовыми; между тем права собственника перечисляются в них так: «…вольно ему и его детям, и внучатам и правнучатам ту вотчину продать, и заложить, и в приданое дать, и в монастырь по душе до выкупу дать», но о завещании (в пользу чужеродцев) и о дарении закон умолчал.

Этим довольно ясно утверждается та мысль, что указ 1679 г., воспретивший безмездное отчуждение родовых вотчин, устанавливает не новую норму, а утверждает старый обычай. Говорят, что «этот указ вызван жалобами детей и других родственников», но на чем же основаны эти жалобы, если дети и родственники искони веков знали о праве владельцев вотчин отчуждать их всякими способами?

Откуда взялось это притязание на чужое имущество? Сказанное относится к завещанию (и дарению) в пользу чужеродцев, но не относится к завещаниям части имуществ родовых в пользу церковных учреждений: с древнейших времен вотчинники завещали часть по душе. Отсюда в XVII в. явились многочисленные случаи дарений при жизни (вкладов) взамен завещаний (так как завещания в пользу монастырей были запрещены законом).

В конце периода выражено признание завещательной воли единственным основанием перехода прав в наследстве в случаях, допущенных законом;

тогда уже ясно формулировано отличие родовых вотчин от благоприобретенных по отношению к наследованию в них (см. ограничение завещательного права в отношении к княжеским вотчинам ук. 1562 г. в Указн. кн. вед. казн., ст. XVIII);

полное запрещение завещать родовые вотчины дано в 1679 г. (П. С. З., № 764).

Право жены при муже распоряжаться своим имуществом в завещании ограждено требованием, чтобы в таких завещаниях муж не был назначаем душеприказчиком (см. Ук. кн. вед. казнач. V, 18; о лицах, могущих делать завещание, см. Там же, ст. XVII).

Духовная грамота имеет силу только тогда, когда она или подписана завещателем собственноручно или, хотя подписана только свидетелями, но утверждена при жизни завещателя (Там же, ст. XVII). Утверждение духовных грамот совершалось церковными властями (местными епископами, ср. П. С. З., № 814).

Словесные завещания допускаемы были законом (указами 1680 и 1690 гг.) до самого конца XVII в., но это право ограничивалось лишь словесным изъявлением воли перед духовными отцами, которые поэтому и опрашивались по смерти завещателя.

Более новостей московское право представляет относительно круга лиц, наследующих по закону, именно в отношении к наследованию дочерей, супругов и боковых. На этих сторонах дела мы остановимся.

В отношении к праву наследования дочерей московская эпоха дает следующие две особенности. Во-первых, в московском праве остается начало, что сыновья исключают дочерей при наследовании.

Весь порядок законного наследования в Судебниках изображен так: «А который человек умрет без духовные грамоты, а не будет у него сына, ино статок весь и земли дочери; а не будет у него дочери, ино взяти ближнему от его рода». (Судебник 1497 г., ст. 60 и Судебник царский, 92).

Но в начале XVII в. заметна была в практике наклонность призывать и дочерей к наследованию не только за неимением сыновей, но и при них (см. ук. 1628 и 1631 г. в Ук. кн. пом. прик. IV, 17 и 26)[4]. Лишь в это время закон окончательно установил: «…вотчине сын-вотчин, а дочь не вотчица, покаместь братья живы» (ср. Ул. XVII, 2).

Несмотря на это, выдел дочерям приданого приближается постепенно к праву наследства их при братьях на определенную законом часть имущества. Это совершается в следующем порядке: сначала приданое становится частью на прожиток, т. е. дается независимо от выхода в замужество, а это может случиться лишь по смерти отца, когда братья приступают к разделу.

Таким образом, право получения дочерью части на прожиток становится уже в зависимости от смерти отца и тем получает значение наследования. Но закон первоначально определяет часть на прожиток дочери по отношению только к государственным имуществам, бывшим во владении отца, т. е. поместьям.

Как вдове, так и дочери государство назначает пенсию из поместных окладов и назначает ее в определенных цифрах (см. ниже о наследовании вдовы; дочь получает вполовину меньше вдовы).

Пока за поместьями сохранялся характер временного пользования, выдела этой части отнюдь нельзя было назвать наследством, но поместья приблизились в конце XVII в. к вотчинам, а часть дочерям и вдове, выдаваемые из них – к части наследства. Когда же поместья совершенно слились с вотчинами, то выдел такой наследственной части распространен и на вотчины.

При этом нельзя упускать из виду и влияния византийского права, все более и более усиливавшегося, а по византийскому праву сыновья и дочери призываются к наследованию на равных основаниях.

Второе отличие права наследства в Московском государстве в отношении к дочерям касается наследования их при отсутствии братьев. Московское право в этом было более неблагоприятно для допущения такого наследования, чем право Русской Правды и право Великого Новгорода и Пскова: недвижимые имущества всех родов подлежали государственной служебной повинности.

Поэтому можно бы ожидать здесь дальнейшего сокращения прав дочерей. И действительно, в княжеских вотчинах закон 1562 г. отнял вовсе право наследования у дочерей. Но в прочих родах вотчин права государства вступили в компромисс с правами частных лиц: женщины отслуживали посредством других лиц, а также посредством найма и поставки определенного количества крестьян и людей в ополчение.

На этом основании даже поместья переходили к женщинам, но справлялись не за ними, а за их женихами. Во всяком случае наследование дочерью при отсутствии братьев основано на фикции искусственного продолжения рода ее отца. Отсюда являлся вопрос: если по смерти такой наследницы не останется нисходящих, то какому роду должно принадлежать это имущество: роду ли ее мужа, или роду отца?

В конце периода, т. е. в 1680 г. (П. С. З., № 860), было постановлено, что имущество возвращается к роду отца. Во всем этом московское право не отступает в существе от основных начал древнейшего русского права.

Но с развитием законодательства возникали ряд за рядом вопросы относительно частных и дальнейших применений этих общих начал, именно вопросы, возникающие из права представления. До последней четверти XVII в. законодательство довольно правильно разрешало эти вопросы и твердо держалось указанных общих принципов.

Приведем в пример два казуса, разрешенных в законе, именно 1627 и 1650 гг.; в первом рассматривается случай, когда у наследодателя осталась дочь и дети мужского и женского пола от двух других дочерей, умерших ранее отца. Закон правильно допустил трехчленный поколенный раздел.

В 1650 г. рассмотрен такой казус: у умершего остались дочери и внуки от сыновей; опять вопрос правильно решен в пользу последних. Но с 1676 г. (с так называемых новоуказных статей) начинается помрачение законодательной мысли в вопросах о наследстве. В 1676 г. предусмотрен был такой казус: остается дочь и внучка от сына; закон решил равный раздел между ними, что впрочем, было исправлено в 1677 г.

Второй казус: остается сын и внучка от другого сына; закон (1676 и 1677 гг.) отказывает последней в праве наследства. Причины всех этих колебаний заключаются в предпочтении лиц мужского пола женщинам и предпочтении ближайшей степени дальнейшей.

Подобный указанному перевороту в праве наследования дочерей последовал и переворот в праве наследования супругов, говоря точнее, в праве наследования жены. Сначала и в московском праве удерживался строго древний принцип, что супруги не наследуют друг другу. Однако, права вдовы на разные роды имуществ начинают разнообразиться и определяться отдельно.

а) В отношении к родовым вотчинам применяется со всей строгостью принцип о наследовании супругов. Принцип этот в Московском государстве получил еще большую силу, чем во Пскове: пожизненное владение, допущенное в Пск. Судн. гр., теперь уничтожается, именно законом 1627 г.[5]: «До вотчин им дела нет, опричь купленных вотчин». (Ук. кн. пом. прик. IV, 6; Уложение XVII, 1).

Родовые вотчины передаются нисходящим и родственникам, а за неимением их – в казну. Этот закон представляет новость, потому что перед изданием его и в Московском государстве вотчины передавались женам в пожизненное владение (см. ук. 1562 г.). Само собой ясно, что здесь разумеются бездетные вдовы, ибо при детях вдова остается в доме хозяйкой.

б) В отношении к выслуженным вотчинам обычное право и закон смотрели неодинаково: обычаем утверждено было, что выслуженные вотчины равняются благоприобретенным и, следовательно, поступают по смерти одного супруга во власть другого.

Обычай передавать жалованные вотчины вдовам укреплен был самим государством, т. е. жалованными грамотами, в которых прописывалось часто, что вотчина дается не только мужу, но и жене, поэтому, по смерти мужа, вдова пользовалась вотчиной пожизненно; по смерти ее вотчина должна бы перейти в казну, но позволено было записывать ее по душе мужа и своей, а государство сохраняло право выкупа.

Но это пожизненное право превращаемо было иногда жалованными грамотами в полное право собственности, так как в том случае, когда вдова не выходила замуж и не постригалась, она могла продать вотчину и заложить ее. Мало того, если она выходит замуж, то вотчина, хотя и отбирается на государя, но из казны выдаются деньги по душе ее мужа, а из самой вотчины выделяется поместье ее новому мужу.

В практике и эти права казны на выслуженную вотчину нарушались обыкновенно в пользу вдовы. Но этот взгляд, очевидно, неправильный: выслугой приобретаются имущества не общими силами супругов, как купленные. На них, при отсутствии нисходящих, имеет наибольшее право государство. Упомянутый выше указ 1627 г. отказал жене в наследовании выслуженных вотчин и придал им вполне значение родовых.

Сначала этот закон был проведен со всей строгостью, так что ему придано было обратное действие: те вотчины, которые уже были получены вдовами, и которыми они успели распорядиться, были отбираемы или в пользу родственников мужа, или в казну; но указами 1631 и 1632 гг. это неправильное применение обратной силы закона было уничтожено.

в) В отношении к купленным вотчинам действовало древнейшее право, т. е. усвоение в собственность вдовам благоприобретенных имуществ. Указы 1627, 1628 и 1629 гг. только укрепили и определили давнишний обычай, распространив права вдов и на вотчины, купленные из казны (ср. Ул. XVII, 2).

Но ни прежнее право вдов на получение выслуженных вотчин, ни право их на получение купленных вотчин отнюдь не составляют права наследования вдов, так как и при жизни мужа жена была совладелицей, соучастницей прав мужа. Вообще в указе 1627 г. право наследования жены формулировано так: «Женам умерших четверть живота, да приданое, а до вотчин им дела нет, опричь купленных вотчин».

г) По отношению к поместьям: первоначально, при новой отдаче поместий, принадлежащих умершему, правительство обязывало нового приобретателя содержать вдову прежнего. Но такой порядок, естественно, соединен был со многими практическими неудобствами и затруднениями, а потому поместья стали отдавать женам и дочерям их на прожиток.

Какая часть поместья должна идти жене на прожиток, этого закон не определял долго: в XVI в. для каждого случая следовало особое распоряжение правительства, и каждый раз доля назначенного поместья была неодинакова; она колебалась между 1/3, 1/5 и 1/7 частями.

В 1644 г. правительство решило издать один определенный закон на этот счет; однако, и в нем установлена не одна, а троякая доля вдовьего прожитка: для вдов людей, убитых на войне, 20%; для вдов людей, умерших в походе, 15% (15 четв. со ста), умерших просто на службе 1/10 (со ста по 10).

Такое разнообразие было неизбежно, потому что выдел поместья означал не более, как нынешнюю пенсию, и должен быть сообразован с заслугами умершего (Ук. кн. пом. пр. IV, 52; Уложение XVI, 30–33).

Впоследствии, при обращении поместий в вотчины, когда понятие пенсии уступило понятию наследования, из трех указанных долей должно было выбрать одну постоянную; из них взята средняя, т. е. со 100-15, или приблизительно 1/7 часть недвижимого имущества мужа, что, впрочем, окончательно определилось в период Империи.

д) По отношению к движимым имуществам никаких правил первоначально не было установлено законом Московского государства, пока патриарх Филарет, вообще установляя порядки наследования на основании кормчей, применил постановления византийских кодексов вполне по отношению к движимым имуществам, – именно постановления эклоги о браке, заключенном без письменного акта; по этому узаконению жена получает 1/4 часть мужнина движимого имущества (Уложение XVII, 1).

Таким образом к концу московского периода воспринятие одним супругом имущества другого умершего получило характер наследования, но зато лишь в одной определенной доле имущества.

Наследование боковых. Выше был объяснен закон Пск. Судн. гр., по которому были допущены к наследованию боковые родственники; и в Московском государстве подобный переворот, очевидно, совершился раньше судебников. В какой постепенности совершалось расширение круга наследующих боковых, уловить, хотя трудно, но возможно. К. Д. Кавелин пытается определить это следующим образом:

«Судебник великого князя Ивана Васильевича призывает к наследству не только сыновей и дочерей, но и ближайших боковых родственников, т. е., судя по аналогии, родных братьев и сестер, а Судебник Ивана IV идет еще далее и включает в число законных наследников внуков (?); с тем вместе в круг ближайших боковых родственников, призываемых к наследству, вероятно (?), вошли дяди и тетки, двоюродные братья и сестры, племянники и племянницы.

При дальнейшем развитии в том же направлении круг родственников, призываемых к наследованию, должен был все более и более расширяться, а права наследования великого князя стесняться».

Но из точных слов Судебников (совершенно одинаковых в обоих памятниках, см. выше) можно вывести только, что наследование боковых тогда, т. е. в 1-й половине XVI в., допущено было лишь для ближнего племени, а под ближним племенем разумеются братья и их нисходящие.

Впрочем, указ 1562 г. (Ук. кн. вед. казн., ст. XVIII) определяет понятие ближнего родства теми степенями родства, в которых позволен брак (хотя именно говорит лишь о брате родном, двоюродном и племяннике от родного брата). Этот закон продолжает: «…и ближнего роду… не будет, и та вотчина государя царя и великого князя».

Закон 1572 г. еще точнее определяет круг наследования в боковом родстве; задавшись вопросом: «По которое колено отдавать вотчины наследникам?» – он отвечает: «Та вотчина – родным братьям, и детям и внучатам» (от братьев)… «а дале внучат вотчины не отдати роду… та вотчина, тот жеребей взяти на государя», т. е. права наследства не шли дальше 4-й степени родства.

В 1627 г. закон (см. ук. в Ук. кн. пом. пр. IV, 6, в 3-м вып. нашей Хрестоматии, с. 210) сравнял жалованные вотчины с родовыми, между прочим, и в правах наследования и выразил это так: «Те вотчины давати в род того умершего, кого не станет: братьям родным и двоюродным в род, кто кому ближе». И только этим и ограничивается «род».

В 1650 г. состоялось весьма важное узаконение: «…а будет ближе того рода никто не будет… отдавать и дальним того рода родственникам» (П. С. З., № 33). Новоуказными статьями 1676 г. это дальнее родство определяется, однако, известными степенями: «…дядья и братья двоюродные в другом, в третьем и в 4-м колене»[6].

Поэтому напрасно К. Д. Кавелин говорит: «Круг родства к концу XVII столетия, кажется, ничем более не ограничивался». Безграничное понятие родства есть явление периода империи.

Другой вопрос, касающийся наследования боковых, есть следующий: во всяком ли роде имуществ допускался призыв боковых к наследованию? Прежде всего следует исключить движимое имущество, о котором нет упоминаний в законах (можно думать, что за неимением нисходящих они шли в церковь); в них речь идет постоянно лишь о вотчинах. Но из вотчин законы имеют в виду лишь родовые.

В княжеских родовых вотчинах боковое наследование допускалось условно: если «государь пожалует кого» (из родственников). Относительно жалованных вотчин в первоначальном узаконении (1572 г.) было определено, что в наследование идет только та вотчина, о которой в жалованной грамоте именно сказано, что она дается не одному первому приобретателю и его детям, но и роду.

Впрочем, при сравнении жалованных вотчин с родовыми, судьба первых совершенно сравнена с судьбой последних и в боковом наследовании. Что же касается купленных вотчин, то о наследовании их боковыми закон молчит до Уложения и точнее до указа 1676 г.

Лишь в этих законах состоялось постановление о передаче купленных вотчин, за отсутствием нисходящих, в род мужа (вдовы), но с тем, чтобы наследники боковые уплачивали через поместный приказ в церкви и монастыри по душе умерших по полтине за четверть (что почти равняется покупке их). Следовательно, и тогда право наследования боковых в купленных вотчинах нельзя считать полным.

Порядок наследования боковых был подобен порядку наследования нисходящих, а именно определяется двумя правилами: 1) сестры при братьях не вотчиницы; 2) братья и нисходящие от других братьев имеют равные права на наследование.

Но оба эти начала нарушались постоянно при спутанности понятий о системе представления: например, сестры исключают своих племянников от братьев по закону 1676 г., который, впрочем, был отменен в 1677 г. Потом по закону 1676 г. братья исключают своих племянников, но опять закон 1677 г. возвратился к правильному понятию системы представления.

Судьба выморочных имуществ (наследование церкви и государства). Если у наследодателя, не оставившего завещания, нет ни семьи, ни рода (до известной степени), имущество становится выморочным. Русская Правда усваивает эти имущества князю, но завещатели последние в роде уже тогда парализуют этот закон и передают все церкви (Духовная Климента).

В московскую эпоху утвердился общий принцип, что выморочные имущества получает церковь. Однако, государство, противившееся (с XVI в.) умножению церковных имуществ, вступило в конкуренцию с церковью; таким образом установился следующий порядок: выморочное имущество получает государство, которое, однако, выплачивает церковным установлениям полную стоимость вотчины.

Указ 1562 г. говорит еще неопределенно: «…душу умершего государь велит устроить из своей казны». Уложение (XVII, 45) выражается более точно: «А деньги за них (выморочные вотчины) давати из государевы казны по их душам в монастыри, смотря по строению». Выражением «за них» такая уплата совершенно приравнивается к выкупу.

Это не какая-нибудь частица ценности вотчины, а полная цена, изменяющаяся, смотря по устройству вотчины. То же подтверждается другим постановлением Уложения о переходе купленных вотчин (даже купленных у своих родичей) к боковым наследникам (за смертью бездетной вдовы). Это тоже своего рода выморочность: за неимением семьи, на купленные вотчины в сущности нет законных наследников.

Вводя новый порядок, т. е. установляя боковое наследование и в этих вотчинах, закон говорит: «Родственникам за ту вотчину против купчей дати деньги по его душе. А будет он в той купленной вотчине, что прибавил вотчинного строения, – и родственникам за то прибылое строение потому же дати деньги по его душе» (Уложение XVII, 8).

Смысл этих постановлений окончательно уясняется Котошихиным, который говорит: «У которых людей на купленные вотчины не останется наследия и роду, – и те вотчины возьмут на царя, и отдадут за службы в поместье иным людям; а по смерти его дают деньги за ту вотчину из царской казны, на поминание души, по монастырям и по церквам, чего та вотчина стоила».

Хотя Котошихин почему-то говорит только о купленных вотчинах, но Уложение (в приведенном месте) имеет в виду всякие выморочные вотчины.

Определения закона подтверждаются актами: в 1632 г. вотчина Ефросинии Колядинской, бездетно умершей, по указу патриарха Филарета, отдана ее свояку – князю Волконскому, но этот последний обязывается отдать за нее деньги по указной оценке – по два рубля за четверть – в Троицкий монастырь (Сборник Муханова, № 140)[7].

Подлежало ли тому же порядку выморочное движимое имущество, остается неизвестным. Но, судя по тому, что государство начало конкурировать с церковью именно в праве на недвижимые имущества (по особому значению их для государства), движимые имущества беспрепятственно наследовала церковь.


[1] П.И. Беляев. «Древнерусское завещание», с. 63–64.

[2] Там же.

[3] Это замечание о юридической сущности наследования по духовной относится еще в большей степени к наследованию по закону; закон также дробит наследство (призывая семью, родственников и церковь), но не делает таких пестрых выделов, как завещатель; целость имущественных прав, переходящих на главного наследника, там очевиднее.

[4] Быть может, только в жалованных вотчинах; см. Хрестоматию по ист. рус. права. Вып. 3. С. 225. Прим. 49.

[5] Этот указ часто, но ошибочно относят к 1628 г.: он дан 3 декабря 1636 г.

[6] Вопреки этим показаниям проф. Сергеевич говорит: «Боковые родственники в вотчинах наследуют при отсутствии нисходящих, без ограничения степени родства» («Лекции и исследования», изд. 1899 г. С. 342). Но на с. 409 (прим.) тот же автор подробно анализирует закон 1562 г. (содержащий в себе первый случай определения круга наследующих) и между прочим говорит:

«Наконец (кроме постановлений о княжеских вотчинах и вотчинах жителей Твери, Торжка, Ярославля и пр.) общее постановление, относящееся ко всем вотчинам, определяет точно признак их выморочности. Они становятся выморочными, если об них не написано завещания и законных наследников не осталось. Законные же наследники ограничены ближним родом».

Напротив, подобное же постановление указа 1572 г. (когда решался вопрос: «…а у которых вотчинники вымрут, и те вотчины вотчинникам отдавати ли и по которое колено»?) автор относит не к родовым, а к жалованным вотчинам.

Но перед тем в том же указе о наследовании в жалованных вотчинах сказано точно и всесторонне, а именно: в жалованных вотчинах наследование сообразуется с жалованной грамотой: если в этой грамоте написано:

«Ему, и его жене, и его детем и его роду, по тому и быти»; если же вотчина пожалована «ему одному», то по смерти его такая вотчина – на государя. Если у кого вовсе нет жалованной грамоты, то вотчина по смерти получившего ее также идет на государя, «хотя у кого и дети будут».

Итак, вотчины, жалованные в одном случае (1-м), могут идти в родовое наследование и, следовательно, становятся родовыми. Если после этого закон заговорил о том, по какое колено идет наследование в вотчинах, то, конечно, говорит уже о вотчинах родовых.

Действительно, в решении вопроса законодателем говорится о наследовании в «жеребьях» – частях вотчины того или другого наследодателя, почему Неволин заключил, что, если здесь речь продолжается о жалованных вотчинах, то лишь о таких, которые успели уже перейти по наследству.

Здесь открывался бы вопрос: когда жалованная вотчина перестает быть «жалованной», или она во веки веков носит этот титул и особенные свойства свои? Хотя этот вопрос научной литературой не решен и даже (сколько известно) не поставлен, но уже и без документальных аргументов очевидно, что пожалование не вечно сохраняет свои прекарные свойства.

Множество родовых вотчин в своем первоначальном источнике имеют пожалование, однако, по прошествии двух или нескольких поколений именуются просто отчиною и дединою (см. объединение вотчин родовых и «старинных» жалованных в ук. 1620 г.; прим. 10 к Ук. кн. пом. прик. в нашей Хрестоматии и в самой Ук. кн. пом. пр. I, 6).

Но предположим этот вопрос нерешенным, спросим: почему законопроект 1572 г. заговорил о пространстве права наследства в жалованных вотчинах, когда эти последние пожалованы роду? Ведь если всем было известно, что родовое наследование безгранично, то это именно и означала формула пожалования роду?

Очевидно, что практика была другая, что понятие рода было далеко от идеи бесконечности. И, действительно, прежние законы (Пск. Судн. гр.) говорили о «ближнем племени», но точных границ этого понятия в законе установлено не было. Закон 1562 г. не позволил наследования далее «ближнего роду», но это опять не определено.

Правда, границы «ближнего роду» в том же указе определяются «как кому можно меж собой жениться», т.е. 4-й степенью родства включительно, но это говорилось в нем по поводу княжеских вотчин. Вот почему в 1572 г. практика запросила законодателя об окончательном решении дела для всех вотчин и получила, наконец, точный указ.

Вообще, если в 1562 г. право родового наследования «во всяких вотчинах» было «ограничено ближним родством» (проф. Сергеевич о. с. 409), то как связать с этим, что «боковые родственники наследуют без ограничения степенями родства»? (ibid., с. 342). И как согласить со всем этим определение «дальнего родства» в новоуказных статьях 1676 г., как предела родового наследования? См. выше прим. на с. 553 и сл.

[7] См. о праве церкви на выморочные имущества у Милютина, с. 90-93.

Михаил Владимирский-Буданов https://ru.wikipedia.org/wiki/Владимирский-Буданов,_Михаил_Флегонтович

Российский историк, доктор русской истории, ординарный профессор истории русского права в Киевском университете Св. Владимира. Представитель российской школы государствоведения.

You May Also Like

More From Author