Правительственное деление

На всем протяжении нашей истории до уничтожения уделов каждое княжение составляет отдельную, самостоятельную правительственную область.

Полная независимость управления отдельных княжений нарушается только к концу этого времени. Впрочем, и это нарушение имеет крайне частный характер; оно встречается в одном только завещании великого князя московского Ивана Васильевича, относится только к тем уделам, которые он назначил своим сыновьям, и далеко не обнимает всех отраслей управления.

Это ограничение правительственной деятельности отдельных княжений касается, во-первых, права делать монету; во-вторых, права суда в делах, возникающих из душегубства. По отношению к первому вопросу – право делать монету Иван Васильевич предоставил только старшему сыну, вел. князю московскому, Василию Ивановичу.

Что же касается до суда по делам о душегубстве, то младшие сыновья завещателя имели такое же право решать их окончательно в своих уделах, как и их старший брат в своем, за следующим исключением.

В состав уделов, назначенных младшим сыновьям, вошли, между прочим, такие участки, которые при вел. князе Иване тянули душегубством к городу Москве; в этих участках суд о душегубстве и по смерти Ивана Васильевича должен был ведать московский князь Василий Иванович, а не его младшие братья, на долю которых они достались.

Отдельные княжения в правительственном отношении делились на волости или уезды и станы, и на города. Волости и уезды в этом втором смысле не синонимы княжества, а их подразделение[1].

Деление княжений на волости или отдельные административные округа, которые поручались ведению особых мужей, встречается в глубокой древности. О первом новгородском князе Рюрике говорится, что он роздал волости мужам своим. Это разделение Новгорода на волости сохранилось до позднейшего времени.

Во всех новгородских грамотах находим особые статьи, в которых говорится о новгородских волостях, как об административном делении Новгорода. В древнейшей из них читаем:

“Что волостей всех новгородских, того ти, княже, не держати своими мужи, но держати мужи новгородскими; а дар имати тебе от тех волостей. А без посадника тебе волостей не раздавати. А без вины ти мужа волости не лишати. А се волости новгородския: Волок, Торжок” и пр.

То же деление находим и в других княжениях. Так, Густинская лет. упоминает о галицких волостях, которые так же, как и новгородские, раздаются галицким мужам. Под 1176 г. упоминаются черниговские волости Лопастна и Сверилеск; а под 1213 г. находим такое место: “И повоева все волости черниговския по Днепру державы Всеволодовы”.

О разделении киевского княжения на волости сохранилось свидетельство под 1195 г., где упоминается одна из киевских волостей, выделенная Рюриком зятю своему Роману; эта волость называется “лепшею волостью”, т.е. лучшей сравнительно с другими киевскими волостями.

Под 1211 г. сохранилось указание на такое же деление Владимирского княжения: Всеволод Юрьевич, желая передать по смерти своей владимирский стол второму сыну, Юрию, созывает бояр своих из городов и волостей. Под 1476 г. упоминается псковская волость Гостятино, а под 1441 г. читаем, что псковский посадник Тимофей поехал “с волостьми” ставить город Опочку.

С XIV в. по мере того, как слово “волость” все реже и реже употребляется для обозначения целого княжения, за ним упрочивается значение составных частей удела или княжества. Только в таком смысле встречается оно в завещаниях и договорах московских князей.

Из этих памятников видно, что все княжения, мало-помалу вошедшие в состав Московского государства, подразделялись на волости; великие князья московские, назначая эти княжения в уделы своим сыновьям, к имени главного города, которым прежде обозначалось то или другое отдельное княжение, всегда прибавляют: “и с волостями”, например: “Можайск со всеми волостями”, “Коломну со всеми коломенскими волостями”; “Галич со всеми волостями”, “Белоозеро с волостями”; в тех же выражениях говорится о Владимире, Переяславле, Костроме, Суздале, Нижнем, Муроме, Твери, Рязани, Пронске, Переяславле Рязанском и пр.

Назначая волости, князья переносили на своих преемников право отправлять известные функции княжеской власти, а не свою частную поземельную собственность, для обозначения которой были употребительны выражения – “село”, “деревня”, “пути”[2].

Волость была правительственным округом, от нее заимствовал свое имя и чиновник, которому она поручалась в заведование, волостель. В договорной грамоте великого князя тверского Михаила Борисовича с московским великим князем Иваном Васильевичем читаем: “А кто имет холопа или должника, а поставит перед волостелем, в том ему вины нет; а выведет из волости, а перед волостелем не поставит, в том ему вина” (Р. С. Г. и Д. Ч. I. № 88).

В жалованной грамоте Василия Дмитриевича митрополиту Фотию читаем: “Освободил отцу своему Фотию… купити в (волости) Талше деревню Яковльскую волостную: а что доселя та деревня тянула судом и всеми пошлинами к волости, к Талше, и нынечь та деревня потянет судом и всеми пошлинами к отцу моему Фотию… опроче дани моей и яму к волости ей не тянута ни чем” (А. А. Э. Т. I. № 20).

В других жалованных грамотах весьма обыкновенная такая статья: “А волостель ведает своих людей волостных и в правде и в вине…” (см. там же. №№ 41, 52, 53 и др. и в А. И. Т. I. № 49 и др.). В Москве волости так же раздавались мужам, как в Новгороде и в Галиче.

В уста умирающему Дмитрию Ивановичу летописец влагает следующие прощальные слова к боярам: “С вами царствовал… под вами грады держах и великия власти” (Воскр. 1389 г. Ср. еще Новгор. IV. 1447 г., где плен и ослепление великого князя московского, Василия Васильевича, объяснены его привязанностью к татарам, которым он раздавал города и волости в кормление).

В княжеских завещаниях села, как частная собственность князя, обыкновенно противополагаются волостям. Так, в завещании Ивана Даниловича после перечисления городов и волостей, назначаемых им второму сыну, Ивану, следует особая рубрика: “а се села”, и затем уже идет перечисление сел, назначаемых им тому же сыну.

В том же порядке идет и назначение удела третьему сыну, Андрею: “А се дал есмь сыну своему Андрею: Лопастну, Северьску, Нарунижьское, Серпохов, Нивну, Темну, Голичичи, Щитов, Перемышль, Растовец, Тухачев; а се села: Талежское, село Серпуховское” и пр. При назначении удела старшему сыну, Семену, хотя и опущена рубрика “а се села”, но все-таки села перечислены отдельно, после волостей.

В завещании Дмитрия Ивановича выражению: “а из московских волостей” противополагается выражение “а из московских сел”. Есть волость Руза, впоследствии город, и есть село Рузьское, точно так же есть волость Серпохов, впоследствии город, и село Серпоховьское (Р. С. Г. Г. и Д. Ч. 33 21 и 22).

Московские князья владели громадной поземельной собственностью, но им принадлежали далеко не все села и деревни, входившие в состав волостей. В договоpax князей нередко встречаем обоюдное обязательство “сел и деревень в таком-то уделе не купити”.

Оно не может относиться к селам и деревням, принадлежавшим самому князю; здесь дело идет о селах и деревнях, принадлежавших боярам, вольным слугам и вообще частным лицам; эти села и деревни, наряду с княжескими селами, составляли округ волости[3].

Волости обозначаются обыкновенно именем главного пункта поселения, в котором, по всей вероятности, и имел свое местопребывание волостель. К этим главным поселениям приписывались менее значительные села и деревни, что вместе составляло округ волости.

Волостель для отправления правительственных действий имел право ездить по всему округу своей волости. В силу этого волости и в этом втором смысле также присваивается наименование уезда. Указание на это находим в завещании Ивана Даниловича Калиты.

При исчислении можайских и коломенских волостей, назначаемых им старшему сыну Семену, упоминается волость Похряне; а несколько далее при исчислении сел, передаваемых тому же князю на праве частной собственности, читаем: “Село на Северце, в Похрянском уезде”.

Волостям противополагаются города, составляющие по отношению к ним соразделение княжества. К городу приписываются иногда окружающие его села и деревни, с которыми он и составляет особый правительственный округ. Власти имеют пребывание в самом городе, а приписанные к нему места составляют их уезд.

Указание на существование особых городских уездов находим, между прочим, в Новгр. лет. под 1403 г., где читаем: “А в Новгородском уезде за 50 верст (а по другим спискам за 8) от Великого Новгорода благословением владыки Иоанна постави Порфирий Инамский церковь древянну” и пр.[4]

Противоположность города и волости могла обнаружиться весьма рано, но с полной определенностью отразилась она в памятниках только с XIV в. В завещаниях московских князей города постоянно называются отдельно от волостей; только самые незначительные из них, городки, перечисляются вместе с волостями[5].

В других памятниках того же времени постоянно различаются городские люди и волостные, как принадлежащие к разным ведомствам[6]. В установкой Белозерской грамоте конца XV в. выводная куница определяется в одинаковом размере как за переход девицы от одной волости в другую Белозерскую волость, так и за ее переход из волости в город и обратно, что указывает на то, что город составлял такой же административный округ, как и волость.

Уезды волостей и городов были далеко не одинаковы по своим размерам и нередко изменялись: несколько волостей соединялись в одну, если хотели доставить лицу, которому они поручались в заведование, более значительное содержание; в противном случае большая волость дробилась на несколько мелких.

К концу рассматриваемого периода для обозначения волости начинает входить в употребление новый термин – “стан”. Что стан в смысле административного округа есть не что иное, как другое наименование волости, это видно из сличения двух дошедших до нас Белозерских грамот и из некоторых мест княжеских договоров и завещаний.

В начале уставной Белозерской грамоты читаем: “Пожаловал своих людей белозерцев, горожан и становых людей и волостных всех белозерцев”… А далее, где говорится о корме наместнику и о распределении белозерских мест между подведомственными ему чиновниками, упоминаются только горожане и становые люди, город и станы.

Так как наместнику поручалась вся Белозерская земля и корм шел ему со всех белозерцев, то опущение волостей и волостных людей в этих двух случаях может быть объяснено только предположением, что волости и станы суть два разных названия для обозначения одного и того же правительственного деления[7].

Как станы в Белозерской грамоте употребляются вместо волостей, так и наоборот, волости – вместо станов. В конце разбираемого акта читаем: “А кто даст дочерь за муж, из города в волость, или из волости в город, или из волости в волость, и он даст за выводную куницу – алтын”.

Здесь не упоминаются станы, но вовсе не потому, чтобы переход девицы из одного стана в другой или из стана в волость и в город, и наоборот, не условливал выводной куницы: она не бралась, как показано несколько ниже, только в случае замужества в пределах одного и того же города, стана или волости. В этом случае, следовательно, волостями названы станы.

Указание на такое же значение стана находим и в завещании серпуховского князя, Владимира Андреевича. Двум своим сыновьям, Семену и Ярославу, он отказывает “Городец на Волзе и станы на полы”. Несколько далее, при перечислении станов встречаемся со следующими именами: Белогородье, Юрьевец, Корякова слобода и Чернякова.

А в договоре великого князя Василия Дмитриевича с Владимиром Андреевичем, по которому последний и приобрел Городец, означенные четыре места поименованы под рубрикой “городских волостей”.

В рассматриваемый период новый термин употреблялся далеко не повсеместно: в княжеских завещаниях и договорах им пользуются почти исключительно для обозначения правительственных подразделений Московского удела; в других же уделах, Можайском, Коломенском, Владимирском, Переяславском и пр., упоминаются только волости.

Города и волости делятся, в свою очередь, на более мелкие правительственные единицы – сотни, потуги и погосты, которые ведались особыми чинами в лице сотских и старост.

Сотни, под которыми никак нельзя разуметь действительной арифметической сотни, представляют одно из древнейших делений, которое было вызвано первыми потребностями военного и финансового управления.

В Киеве сотские упоминаются еще при Владимире Святом, который приглашал их на свои придворные пиры вместе с боярами, гридями и нарочитыми людьми. О разделении Новгорода (самого города) на сотни встречаем первое известие в Уставе о мостовых, приписанном к Пространной Русской Правде.

Погост был, собственно, сельским делением новогородским. Погостом называлось, во-первых, место, на котором стоят церковь и дворы церковнослужителей, и, во-вторых, некоторый округ, составлявший одну податную единицу[8].

Потугами в Новгороде назывались округа, имевшие податное значение. Это может быть только иное наименование и для погоста, и для сотни. Потуг – от тягла, а все эти мелкие единицы – тягловые.

Русская Правда в смысле административной единицы упоминает вервь, члены которой составляют в этом отношении одно целое. Административное значение верви видно из того, что члены верви должны были выдать преступника или отвечать за совершенное им преступление.

Относительно происхождения слова “вервь” мы имеем два мнения. Некоторые исследователи (Погодин) говорят, что слово это занесено к нам норманнами; они сближают его с норманнским словом “hwarf, означающим также округ. Другие (Соловьев, Миллер) производят слово “вервь” от веревки; на этом основании думают, что вервь составляла округ, границы которого определялись измерением веревкой.

Действительно, в источниках есть указание, свидетельствующее о том, что веревка (вервь) употреблялась у нас как единица земельной меры; так, напр., говорится: “а той земли на три доли достанется двадцать три веревки”. Трудно, однако, допустить, чтобы в древности все верви были точно обмерены.

Огороды и пахотные земли, может быть, измерялись уже с древнейших времен; но леса и луга не измерялись даже и в сравнительно позднейшее время; этих угодий было очень много, и каждый пользовался ими в таком размере, в каком чувствовал потребность.

Вервь, несомненно, славянское слово. Оно известно хорватам и означает у них связь родства. В Полицком статуте члены родовых союзов называются “вервными братьями”. Это вервники. У нас в том же смысле употреблялось еще слово такого же происхождения – ужик, от уже – веревка.

“Да судит сонм между убившим и ужиком крове”, то есть, и родственником по крови. Ужик, таким образом, равен вервнику. У нас, как и у римлян, родственная связь получила свое название от веревки, ужа (уже), шнура – Нпеа; то же у французов la ligne (Себестианский. Круговая порука). Что же такое вервь?

Мы держимся старого мнения, что общество развивается из индивидуального брака, семьи, которая переходит в род и племя. С возникновением оседлости эти родственники садятся на землю вместе. Это и будет вервь. От союза родства название переносится на занимаемую им территорию и удерживается за ней и тогда, когда о родстве занимающих ее людей и памяти никакой не сохранилось.

Вервь Русской Правды – административная единица, население которой ничего не помнит о единстве своего происхождения и, конечно, заключает в своей среде и пришлецов-чужеродцев. Все они называются просто “людие” (III ред. 11).

Как была велика вервь и в каком отношении стояла она к делению на городские и волостные уезды и к их подразделениям, мы не знаем. Мнение о том, что вервь равнялась посадничеству, т.е. городскому кругу, есть только предположение. Подробное описание верви, предлагаемое Пешковым, все основано на одних гаданиях.

Нашу вервь сближают некоторые исследователи с учреждением, существующим у западных славян и известным под именем задруги. Относительно южнославянской задруги мы имеем весьма любопытный материал, изданный проф. Новороссийского университета Богишичем, составившим сборник черногорских и южнославянских обычаев под заглавием “Сборник правовых обычаев южных славян”.

В том виде, в каком представляется задруга по этому сборнику, ее трудно сближать с нашей вервью. Богишич составил программу вопросов, касающихся задруги (ее состава, отношения членов и пр.), и разослал ее в разные местности с просьбой дать ответы. Собранный им материал очень любопытен, но пользоваться им надо с осмотрительностью.

Народ и интеллигенция часто плохо понимают друг друга. Эта трудность понимания проявилась и в данном случае. Богишичу давались иногда ответы совсем не в том смысле, как он спрашивал.

Вместо того, чтобы указать на правовые обычаи, в ответах указываются нередко одни факты. Поэтому, прежде чем делать выводы, следует критически разобрать напечатанный материал.

На основании ответов, собранных у Богишича, задруга представляется свободным соединением родственников. Положим, что по смерти отца осталось несколько его взрослых детей и внуков, которые вместе составляют 15 – 20 человек.

Допустим, что эти близкие родственники не разделят между собой оставшееся после смерти отца имущество, а, оставаясь жить вместе, будут пользоваться им как общей собственностью.

Это и будет задруга. Для общего управления имуществом задруги назначается особенный представитель, носящий название “домачина”, или “старейшина”. Для управления и распоряжения женскими работами назначается домачица, обыкновенно жена домачина. В состав задруги входят только родственники, а посторонние лица не допускаются, кроме некоторых исключительных случаев.

Домачин действует под контролем членов задруги, которым он отдает отчет во всех своих хозяйственных распоряжениях; без совета членов задруги он не может ни купить, ни продать недвижимого имущества, а если покупает какие-нибудь мелкие вещи, то в том предположении, что члены задруги одобрят потом его покупку.

Права суда над членами задруги у домачина нет. Он может только малолетков по своему усмотрению наказывать. Если же он недоволен кем-либо из взрослых, то должен призвать всех членов задруги и предложить свое мнение относительно провинившегося на общее рассмотрение.

Если члену задруги не нравятся господствующие порядки, то он может требовать выдела своей части из общей собственности и выйти из задруги. Соответственно этому и домачин может, с согласия всех членов задруги, выделить известного члена и выключить его из задруги. Таким образом, каждый член состоит в задруге до тех пор, пока ему и задруге это нравится.

В последнее время у южных славян заметна склонность к выделу из задруги. Причиной этого, по большей части, являются жены членов задруги, которые ссорятся между собой, возбуждают между мужчинами взаимные неудовольствия и, таким образом, дело доходит до раздела.

Домачин не всегда избирается членами задруги; нередко умирающий отец призывает старшего сына или одного из младших и делает его еще при своей жизни домачином; а случается, что после смерти отца один из более энергичных членов семейства, без формального согласия со стороны других членов задруги, начинает заведовать всем хозяйством. В этом последнем случае предполагается молчаливое согласие со стороны остальных членов задруги.

В таком виде представляется южнославянская задруга; ее трудно сближать с нашей древней вервью. Мы не имеем никаких указаний на то, что наша вервь была семейной общиной.

Скорее, есть основание думать, что она была территориальной общиной, в состав которой входили, по общему правилу, не родственники только, а все члены общины. Южнославянская задруга и сама не древнего происхождения. Она не старее XV в.

Все, что находилось в пределах княжества, подлежало ведению общих судебных и административных учреждений этого княжества; исключения (иммунитеты) допускались только в силу особого пожалования, в форме завещания или жалованной грамоты.

Такие исключения обыкновенно состояли в освобождении известного округа от княжеских даней, пошлин и повинностей и от суда княжеских чиновников, права и обязанности которых переходили в таком случае на те лица, в пользу которых устанавливалось исключение.

Освобождение от суда и даней было или полное, или с ограничениями; в последнем случае в ведении княжеских чиновников обыкновенно оставлялись душегубство и разбои, из повинностей же – в пользу князя выговаривались иногда дань и ям, иногда одна дань и пр.[9]

Исключения делались в пользу княгинь, монастырей и церквей и частных лиц.

Дошедшие до нас жалованные грамоты не восходят далее XIV в.; все они писаны от имени князя, в исключительном заведовании которого находились суд и дани[10]. В чью пользу раз установилось исключение, тот пользовался им как своим частным правом и мог в принадлежащем ему округе устанавливать новые исключения – от своего суда и своих повинностей. Примеры таких вторичных исключений находим в жалованных грамотах княгинь и митрополитов.

Таково было правительственное деление русских княжений. Оно представляет три степени округов, каждому из которых соответствовали особые органы управления. Высшую степень составляют княжение, волость, удел или уезд; затем следует подразделение княжений на города, волости, станы или уезды; эти последние, в свою очередь, делятся на сотни, потуги и погосты.

Московское деление не представляет однообразия. Вначале находим древнее деление на города и волости. Но волости мало-помалу исчезают. Исчезновение волостей, т.е. сельских округов, стоит, может быть, в связи с закреплением большинства сельского населения, которое не нуждалось более в особых органах управления – волостелях.

Остается деление на города с их уездами. Рядом с городскими округами стоят области или земли, которые состоят из совокупности городов, имеющих свой местный центр в своем главном городе. Таковы: Вятская земля, Двинская, Важская, Псковская, Рязанская, Новгородская и др.

Новгородская область, напр., составляла совокупность городов с Новгородом во главе, который сносился с Москвой непосредственно; другие же новгородские города сносились с Новгородом, а не с Москвой.

Города, в свою очередь, подразделяются на более мелкие единицы: сотни, станы, слободы, погосты и пр. Некоторые области делились на трети, на четверти; напр., Важская земля, как особенный административный округ, делилась на четверти; Новгород на пятины.

В Московском государстве возникают еще деления со специальными целями. 1) Деление на губы; это судебные округа. Размер их был очень различен. Первоначально он не имел никакой определенности. Кто просил о губных учреждениях, тот и получал их. Если просила одна волость – она и составляла губу.

Но позднее, по мере того, как губные учреждения распространялись, губное деление, кажется, совпало с делением на города с уездами. 2) Деление на разряды – это специально военное деление.

Под разрядом разумеется совокупность городов, имеющих свой центр. В случае войны в центральном пункте разряда собирались все служилые люди этого разряда; таков был разряд новгородский, казанский, рязанский и др.

Льготные владения в течение XVII в. выходят из употребления.


[1] Слово “волость” в древности имело очень широкое значение. Все, что находилось под чьей-нибудь властью, было его волостью. Отсюда: княжение – есть волость князя, а он волостель; административное деление княжения – тоже волость, а правитель такой волости – волостель; даже частное владение в новгородских писцовых книгах называется волостями и волостками, но владельцы этих частных волостей не называются волостелями, а боярами и бояришками, если у них небольшие волости.

[2] О деревнях и селах речь идет в т. III Древностей. С. 42 – 72; о путях – в т. I. С. 376 – 382.

[3] С завоевания Новгорода в 1478 г. взятые Иваном Васильевичем волости у новгородцев сделались его частной собственностью, которая стала раздаваться в поместья. Отсюда у частных лиц появляются части волостей и волостки; это частные владения, а не административное деление.

[4] Новгор. III. 1403 г. Сюда же относится встречающееся в княжеских завещаниях выражение: “Московский городской уезд”. Московский городской уезд состоял из сел “на Москве” или “у Москвы”, которым противополагаются “московские села”, т.е. села в московских волостях (Р. С. Г. Г. и Д. Ч. I. №№ 24, 86, 144).

[5] В завещании Дмитрия Ивановича, напр., между звенигородскими волостями назван “Руза городок”, между московскими – “Шерна городок”, в завещании Василья Васильевича в числе коломенских волостей находим “городок Брашеву”; в завещании Ивана Васильевича между дорогобужскими волостями стоит “Лучин городок”, а между шохонскими – “городок Княжичи”.

Негородские волости по мере усиления главного поселения переходят в городские. Так, в завещании Ивана Даниловича Серпухов – просто волость, а в завещании внука его, Владимира Андреевича, это главный город удела, к которому приписываются другие волости. То же повторилось с Звенигородом и некоторыми другими волостями.

[6] В жалованной грамоте звенигородского князя Юрия Дмитриевича Савво-Сторожевскому монастырю читаем: “А прав ли, виноват ли городской или волостной человек, и он в правде и вине наместником моим и волостелям…; а игумен с братнею в городнаго и волостнаго человека не вступаются”.

В жалованной грамоте углицкого князя Троицкому Сергиеву монастырю читаем: “А случится суд сместной городским людям или волостным с монастырскими, и мои наместники углицкие или волостели кинельские… судят, а игуменов приказник с ними же судит” (А. И. Т. I. №№ 15, 74. Ср. еще там же № 83 и в А. А. Э. Т. I. №№ 44, 51, 111 и др.).

[7] “Взоежжаго корму горожане и становые люди наместником нашим на взоезд что кто принесет, то им взяти… А наместником нашим у них держати в городе и во станех два тиуна, да десять доводчиков, во станех десять доводчиков да два в городе”… А ниже в статьях о душегубстве снова упоминаются не только город и станы, но и волости.

[8] О погостах подробнее сказано в т. III Древностей. С. 79 – 87.

[9] О льготных владениях и льготниках речь идет в т. III Древностей. С. 291 – 308.

[10] Только в Новгороде, где долее сохранились вечевые порядки, встречаем ограничение права князей раздавать жалованные грамоты. В Новгородских оговорных грамотах весьма обыкновенно следующее условие: “А без посадника ти, княже… грамот не даяти” (Р. С. Г. Г. и Д. Ч. I. № 9. Ср еще А. А. Э. Т. I. № 42, 62).

Василий Сергеевич

Русский историк права, тайный советник, профессор и ректор Императорского Санкт-Петербургского университета.

You May Also Like

More From Author