Весьма естественно, что владетельные князья не были равнодушны к тому, кто займет их стол по их смерти. Волю свою по этому предмету они выражали в завещаниях и договорах.
Одних завещательных распоряжений было недостаточно. При отсутствии верховного суда, который охранял бы силу таких распоряжений, исполнение их зависело от доброй воли князей, переживших завещателя.
Мы уже знаем, что и князья-сыновья, в пользу которых писались завещания, изменяли последнюю волю родителей во вред своим сонаследникам. Так поступили три старшие Ярославича, так же поступил и Великий князь Тверской, Иван Михайлович.
Отец его, чувствуя приближение смерти, разделил свою отчину между сыновьями: старшему Ивану дал Тверь, Зубцев, Радилов и другие города; следующему Василию и внуку Ивану Борисовичу дал части в Кашине; последнему сыну Федору городки Микулины с волостями.
Восемь лет спустя Великий князь Иван нарушил это распоряжение, изгнал племянника из отказанной ему части Кашина и присоединил ее к своим владениям. Если такие близкие завещателям лица, как их сыновья, не затруднялись нарушать последнюю волю своих родителей, то родственники более отдаленных степеней стеснялись еще менее духовными завещаниями умерших князей.
Такая необеспеченность последней воли от нарушений делала необходимым попытки укрепить ее еще при жизни. Средствами такого укрепления являются опять договоры; их надо было заключать не только с другими князьями, но и с народом.
В 1141 г. скончался волынский князь Андрей Владимирович. Желая передать свой стол сыну Владимиру, он заключил договор с братом Юрием об ограждении наследственных прав своего сына. Вот как сам Юрий говорит об этом договоре Владимиру Андреевичу:
“Сыну! яз есмь с твоим отцом, а с своим братом Андреем, хрест целовал на том, яко кто ся наю останет, то тый будеть обоим детемь отець и волость удержати. А потом к тобе хрест целовал есмь, имети тя сыном собе и Володимира ти искати. Ныне же, сыну, аче ти есмь Володимира недобыл, а се ти волость” – и дал ему Дорогобуж, и Пересопницю, и все Погориньския городы” (Ипат. 1157).
Это своего рода взаимное страхование с целью обеспечения участи детей.
Около того же времени киевский князь Всеволод Ольгович замыслил передать свой киевский стол брату Игорю. Для осуществления этого намерения ему надо было заручиться согласием своих ближайших союзников.
С этою целью он приглашает в 1145 г. в Киев родного своего брата Святослава, двоюродного – Владимира Давыдовича и князя Владимировой линии, Изяслава Мстиславича. Когда князья собрались, Всеволод обратился к ним с речью, из которой, к сожалению, уцелело только заключение:
“…Володимир, – говорил Всеволод, – посадил Мьстислава, сына своего, по собе в Киеве, а Мьстислав Ярополка, брата своего; а се я молвлю: “оже мя Бог поиметь, то аз по собе даю брату своему Игореви Киев”. И много замышлявшу Изяславу Мьстиславичю, нужа бысть целовати хрест.
И седшим всей братьи у Всеволода на сенех, и рече им Всеволод: “Игорю! целуй крест, яко имети братью в любовь; а Володимир, и Святослав, и Изяслав целуйте крест ко Игореви, что вы начнеть даяти, но по воли, а не по нужи”. И целоваша на всей любви крест” (Ипат.).
Из этого уцелевшего места летописца видно, что Всеволод оправдывает волю свою ссылками на прецеденты. Он назначает преемником своим брата, потому что и предшественники его тоже назначали себе преемника, кто сына, кто брата. Изяславу Мстиславичу это не понравилось, он много спорил и, конечно, потому, что был отчичем Киеву, а Ольговичи этого преимущества на своей стороне не имели.
Несмотря, однако, на свои отчинные притязания, Изяславу пришлось уступить и целовать крест Игорю на всей любви, т.е. отказаться в его пользу от Киева, обещать единство против врагов и т.д. Изяслав не выговорил в свою пользу даже никаких территориальных уступок, а обещал довольствоваться тем, что Игорь даст ему добровольно.
Соглашения с этими тремя князьями, однако, было еще недостаточно; надо было, чтобы и народ признал Игоря своим князем. С этою целью Игорь созвал киевлян на вече в следующем году и предложил им признать брата своего князем. Они согласились и целовали крест (выше, с. 17).
Подобно этому ростовский князь Юрий, желая передать свою волость меньшим сыновьям, скрепляет свою волю предварительным соглашением с ростовцами, суздальцами и владимирцами, которые целуют ему крест “на меньших сыновьях”.
О предсмертном распоряжении Мстислава Изяславича летопись сохранила такое известие:
“Того же лета исходячи, разболеся князь Мьстислав Изяславич в Володимери, бе же ему болезнь крепка. И начася слати к брату, Ярославу, рядовы деля о детех своих. Урядився добре с братом и крест целовал, яко же ему не подозрети волости под детми его, преставися князь Мьстистав месяца августа в 19” (Ипат.).
Ярослав Галицкий, назначив свое княжение младшему сыну Владимиру, скрепил свое распоряжение “клятвами мужей галицких” и старшего сына Олега, которые обещались не нарушать его воли (Ипат. 1187).
В договорах московского времени условия о переходе владений от отца к детям составляют обыкновенное явление.
Теперь посмотрим, кому же князья отказывали свои владения.
Родителей и детей соединяют самые тесные узы любви; поэтому первая забота родителей состоит в передаче своих владений детям. Отсюда возникает и известное уже нам начало отчины. Тем не менее передача владений детям есть дело любви, а не право детей. Родители, если не желали, могли и не назначать сыновей своими наследниками.
Волость могла быть назначена боковому родственнику помимо сына. Право отца назначить себе преемника помимо сына ясно выражено галицким князем, Львом Даниловичем.
В 1289 г. сын Льва Юрий, занял Берестье, город, отказанный волынским князем Владимиром своему двоюродному брату Мстиславу. Когда Мстислав, не желавший потерять Берестье, стал угрожать Льву войной и пригласил уже к себе татар на помощь, последний отправил к сыну посла с такими речами:
“Поедь вон из города, не погуби земле: брат мой послал взводить татар. Не поедешь ли вон, яже ти буду помочник брату своему на тя. Аже ми будеть смерть, по своем животе даю землю свою всю брату своему Мьстиславу, а тобе не дам, аже мене не слушаешь, отца своего” (Ипат.).
То же начало проявилось и в духовной грамоте еврейского князь Михаила Андреевича, отказавшего свою отчину Великому князю Ивану Васильевичу, помимо сына Василия (Рум. собр. I. №№ 118, 121).
Если с точки зрения князей сыновья их не имели права на участие в наследстве, а наследовали по их доброй воле, то понятно, что князья наделяли не всех сыновей и далеко не поровну. Князь Юрий Владимирович отказал свою Суздальскую волость меньшим сыновьям, а старшего, Андрея, исключил.
Сын Юрия, Всеволод Большое Гнездо, наделил только четырех старших сыновей: двум младшим удела не назначил, а поручил их попечению второго сына, Юрия, Великого князя Владимирского. Уделы старших были далеко неравны, особенно мало досталось четвертому, Владимиру, (Сузд. 1213).
Ввиду приведенных фактов мнение наших историков о том, что каждый Рюрикович имел право на участие во владении Русской землей, представляется весьма сомнительным. Можно допустить только то, что каждый Рюрикович сам считал себя призванным владеть Русской землей, но чтобы это субъективное сознание о своем княжеском призвании было общепризнанным правом, этого никак нельзя утверждать. Даже отцы не признавали за своими детьми такого права.
Хотя сыновья и не имели права на наследие отцов, тем не менее, в силу родительской любви, они обыкновенно назначались наследниками во всех тех случаях, когда могли быть устранены, путем договоров или иными средствами, все другие претенденты. Ближайшими конкурентами их являются, в силу неопределенности отчинного преемства, дяди-отчичи.
Чем более таких претендентов, тем труднее передать отчину сыну; чем их менее, тем легче. В этом вся разница между Киевской и Московской Русью. Назначение наследниками сыновей имеет место и в домосковской Руси.
Так поступает Ярослав Мудрый; но чтобы обеспечить наследство за своими детьми, ему пришлось заключить родного своего брата в тюрьму, продержать его в неволе 17 лет и закованного в цепи передать с наследством своим сыновьям. Сыновья Ярослава так запутали установленный отцом их порядок, что о спокойной передаче ими владений своим детям не могло быть и речи.
Но внук Ярослава, Владимир Мономах, передает киевское княжение своему старшему сыну Мстиславу, а Переяславскую отчину – второму, Ярополку. Младшие сыновья Владимира Мономаха, Андрей и Юрий, заключают между собою договор об обеспечении их владений за их детьми, и в этом смысле, следовательно, они имели намерение сделать распоряжение на случай смерти и, по всей вероятности, сделали.
Хотя у Ярополка сыновей и не было, тем не менее в момент его смерти число киевских отчичей, а следовательно, и конкурентов на киевский стол, было так велико, интересы их так мало примиримы между собой, что киевское княжение во все продолжение XII и в XIII веке переходило не по духовным завещаниям, а бралось с боя счастливейшим и искуснейшим из соискателей.
В гораздо лучшем положении были московские отчичи, на что было уже указано (с. 248). В течение двух столетий (1303-1505) Москва переходит от отца к сыновьям в силу завещательных распоряжений ее князей. В сознании народа при виде этого длинного ряда князей-отчичей, последовательно занимавших московский стол, утверждается мысль о наследственности власти московских государей.
Но всякий определенный порядок ограничивает предержащую власть; московские же государи никаких ограничений не любили. Поэтому-то Великий князь Московский Иван Васильевич и отвечал псковичам на их просьбу, чтобы в Москве и Пскове был один государь: “Разве я не волен в сыне или внуке? Кому хочу, тому и даю царство”.
Таким образом, и в сознании московских государей XV и XVI веков не выработалось еще идеи наследственности Московского государства в строгом смысле этого слова. Они наследуют своим отцам в силу последней их воли, а не закона; воля же эта никакому порядку не подчинена, она руководствуется усмотрением.
Она может призвать второго сына, помимо внука от первого, а может призвать и этого внука помимо сына. Это, как и в старину, дело любви, а не права. А если ни один сын любви не заслуживал? В Москве такой вопрос не был поставлен; но его поставил Петр и ответил: “Лучше чужой хороший, чем свой непотребный”. Это тоже в духе старины.
Возникает вопрос, как поступали князья, когда у них было по несколько сыновей и они хотели наделить их всех или некоторых из них? Выше (с. 167) мы указали уже на то, что в этих случаях старая практика состояла в том, что лучший стол назначался старшему. Это преимущество старейшинства.
В дополнение скажем, что и это преимущество не выработалось в непререкаемый обычай, а держалось по доброй воле князей и по их усмотрению могло быть нарушено. Галицкий князь Ярослав имел двух сыновей: старшего и законного Владимира и младшего незаконного Олега.
Старший “не ходил в его воли”, и потому он не дал ему Галича, а назначил небольшой удел в Перемышле; Галич же отказал Олегу Настасьичу, который “был ему мил”. С этим распоряжением согласились и “мужи галицкие” и обещали поддерживать его. Подобно этому и Всеволод Юрьевич свой владимирский стол отказал второму сыну Юрию, а не старшему Константину, оказавшему сопротивление воле отца.
Константин увидал в этом нарушение своих прав старейшинства и начал с братом войну. Кто же был прав: отец, не признавший за непокорным сыном права на лучший стол, или сын, не признавший за отцом права распорядиться своими владениями? Хотя Константин и нашел сторонников среди современных ему князей, но мы думаем, что прав был отец.
Право старейшинства больших сыновей возникло из того, что отцы давали им лучший стол; а давали они лучший стол потому, что старшие сыновья были им особенно милы, а не в силу их права. Самое право отцов – оставить уделы сыновьям – обусловливалось то соглашением с народом, то соглашением с другими князьями.
Сам Всеволод получил Владимирское княжение в силу избрания. Откуда же могло возникнуть безусловное право на Владимир у старшего его сына? Насколько наследственные права сыновей зависели от доброй воли их отцов, показал Великий князь Московский Иван Васильевич.
В 1498 г. он положил опалу на сына своего Василия, а внука от старшего сына, Ивана, объявил наследником и венчал на царство. В 1502 г., наоборот, сын Василий посажен был “на Великое княжение Володимирское и всеа Руси самодержцем”, а венчанный на царство внук заключен в тюрьму, где и умер.
Некоторые из старых князей еще при жизни своей и задолго до смерти имели обыкновение назначать своих детей правителями отдельных княжений, состоявших под их властью. Так поступил Святослав Игоревич, так поступил и сын его, Владимир. В таких назначениях надо видеть распоряжение на случай смерти.
Оставляли ли домосковские князья свои столы в общее владение сыновей, как это сделал Иван Данилович Калита с Москвой? Наши сведения о завещательных распоряжениях князей киевского времени чрезвычайно скудны, и мы заметили только один такой случай. Владимир Мономах отказал Переяславль двум старшим сыновьям, Мстиславу и Ярополку[1].
Случаи отдельного наделения сыновей встречаются чаще. Святослав Игоревич, Владимир Святославич, Ярослав Владимирович наделяют своих сыновей каждого особо. Ярополк Киевский передал свой переяславский стол по договору с братом Мстиславом старшему его сыну, а не всем пяти.
Юрий, обязавшийся блюсти отчину брата Андрея под его сыновьями, по смерти Андрея целовал крест о доставлении Владимирской волости опять только старшему его сыну, а не обоим. Можно думать, что в древности преобладало такое начало: единству волости соответствует один князь.
Переходим к вопросу о том, как поступали князья, когда у них сыновей не было? В этих случаях они назначали свои владения тому из родственников, кто был ближе к ним по чувствам любви, вне всякой зависимости от степени родства и старшинства; дальнейший родственник мог быть назначен помимо ближайшего.
Если можно было обходить сыновей, то тем более братьев, племянников и т.д. Волынский князь Владимир Васильевич отказал свою волость младшему из своих двоюродных братьев Мстиславу, помимо старшего Льва.
Лев, конечно, не был этим доволен и подсылал к Владимиру сына своего и епископа, чтобы получить хотя один город из богатого наследства, но все было напрасно. Переговоры, происходившие по этому поводу, так живо рисуют эпоху, что я приведу их целиком. Переговоры начал сын Льва, Юрий.
“Присла Юрьй Львовичь посол свой ко строеви своему, князю Володимеру, река ему: “господине, строю мой! Бог ведает и ты, како ти есмь служил со всею правдою своею, имел тя есмь, аки отца собе, абы тобе сжалилося моее службы. А ныне, господине, отець мой прислал ко мне, отнимаеть у мене городы, что ми был дал, Белз, и Червен, и Холм; а велит ми быти в Дорогычине и Мелнице.
А бью челом Богу и тобе, строеви своему, дай ми, господине, Берестий, то бы ми сполу было”. Володимер же рече послу: “сыновче, рци, не дам. Ведаешь сам, оже я не двоюречю, ни я пак ложь был, а Бог ведаеть и вся поднебесная, не могу порушити ряду, что есмь докончал с братом своим Мьстиславом: дал еемь ему землю свою всю и городы и грамоты есмь пописал”, с теми словы отряди посла сыновца своего…
Приела же потом к Володимеру Лев епископа своего Перемышлескаго, именем Мемнона. Слуги же его поведаша ему: “владыка, господине, приехал”. Он же рече: “который владыка?” Они же поведоша: “перемышлеский, ездить от брата, ото Лва”. Володимер же, бе разумеа древняя и задняя, на што приехал, посла по него. Он же войде к нему и поклонився ему до земле, река: “брат ти ся кланяеть”.
И веле ему сести. И нача посолство правити. “Брат ти, господине, молвить: “стрый твой, Данило король, а мой отец, лежить в Холме, у святей Богородици, и сынове его, братьа моа и твоя, Роман и Шварно, и всих кости туто лежать. А ныне, брате, слышим твою немочь великую, абы ты, брат мой, не изгасил свече над гробом стрыя своего и братьи своей, абы дал город Берестий: то бы твоя свеща была!”
Володимер же разумея притче и темно слово и повестив со епископом много от книг, зане бысть книжник велик и филосф, акого же не бысть во всей земли и по нем не будеть, и рче епископу: “брате, рцы, Лве княже! ци без ума мя творишь, оже бых не разумел сей хитрости ци мала ти, рци, своя земля, оже Берестья хочешь, а сам держа княжения три; Галичкое, Перемышльское, Бельзское, да нету ти сыти!
А се пак мой, рци, отець, а твой стрый лежить во епископьи у святой Богородици в Володимере, а много ли есь над ним свечь поставил? Что есь дал, который город, абы то свеча была? Оже, рци, просил еси живым, а аже пак мертвым просиши! Не дам, не реку города, но ни села не возмешь у мене. Разумею я твою хытрость, не дам”. Володимер же, одарив владыку, отпусти и, зане бысть не бывал у него ни колиже” (Ипат. 1288).
По смерти Владимира Юрий занял было Берестье; но ввиду решительного намерения Мстислава отстаивать неприкосновенность отказанной ему волости вынужден был уступить его дяде.
Подобно Владимиру и переяславльский князь Иван Дмитриевич отказал свою волость младшему дяде, Даниилу Московскому, помимо старшего, Андрея Владимирского: “того бо паче всех любляше”, как объясняет летописец это предпочтение.
Очень вероятно, что этот отказ был также результатом предварительного соглашения, так как Даниил Московский и Иван Переяславльский находились в союзе единения и в войнах помогали друг другу – Андрей не менее Льва желал увеличить свои владения открывшимся наследством и поспешил было по смерти Ивана занять Переяславль своими наместниками; но они “сбежали” при приближении наместников Даниила, за которым и остался этот город.
Из этих случаев следует, что завещательные распоряжения князей не ограничивались правами родственников ближайших степеней.
[1] В Ростове по смерти Глеба Васильковича († 1278) сидят два князя, Дмитрий и Константин Борисовичи, родные племянники умершего; но мы не знаем, как это случилось, по завещанию или захватом. Но братья недолго насидели вместе.
В 1281 г. они поссорились, и Константин уехал к Дмитрию Александровичу Владимирскому, который свел их опять в любовь. В 1286 г., по увеличении Ростовской волости присоединением Углича, Борисовичи садятся в разных городах: Константин остается в Ростове, а Дмитрий переходит в Углич.
