Инквизиционный процесс, высоко поставив публичное начало уголовного разбирательства, пошел далеко за его пределы: не ограничившись отрицанием частного произвола в уголовных делах, он совершенно устраняет личную деятельность в процессе, ставя на место ее безличную и всеопределяющую волю закона.
Сторон нет, их заменило официальное исследование по наперед установленным поводам и правилам; обвиняемый стал предметом такого исследования и в интересах последнего подвергался самым тяжким экспериментам; нет и личного судьи, его сменил орган, применяющий наперед установленные правила о силе доказательств.
Возвысив публичное начало, инквизиционный процесс совершенно забыл начало индивидуальное, личное, столь же существенно важное для правильного построения уголовного разбирательства. Не останавливаясь перед самыми грубыми мерами насилия против личности, он в то же время не обеспечивал и интересы правосудия, превратив судью в орган механического, формального применения закона; судебные ошибки были явлением обычным, и материальная истина отнюдь не достигалась.
Злоупотребления инквизиционного процесса против личности уже издавна обращали на себя внимание, и увлечения его пыткой вызывали реакцию законодательств еще в XVI в., а знаменитый Томазий уже в конце XVII в. требовал общей реформы уголовного процесса в смысле введения гласности и устности при условии отмены пытки.
Это направление нашло могучую поддержку со стороны гуманитарных учений XVIII в. и получило крайнюю популярность во Франции благодаря энциклопедистам, а также Монтескье и Мирабо, который воспользовался несколькими случаями грубых судебных ошибок (процесс Каласа).
В обществе слышится запрос на гласный состязательный порядок суда при народном участии, требования судебной реформы раздаются с большей и большей настойчивостью, и внимание обращается на страну, где, как заявлено было литературой, судебная проблема получила вполне удовлетворительное разрешение. Страна эта, Англия, становится предметом изучения и подражания.
