Начало и конец лица
По праву римскому за начало физического лица признавалось отделение человеческого существа вполне от тела матери живым, обладающим человеческим образом и достаточным развитием.
Бо̀льшая или меньшая продолжительность жизни младенца по отделении его от матери для признания его лицом родившимся, по римскому праву, не имела значения, а также со времени Юстиниана не придавалось в этом отношении никакого значения и тому, чем обнаруживалась жизнь родившегося, напр., криком или иным образом; но выкидыш, хотя бы он родился и живым, не признавался за лицо; хотя, с другой стороны, ребенок, хотя бы он был и не доношен, если только он обладал достаточным развитием, напротив, признавался за лицо.
Не считались препятствием к признанию родившегося за лицо также и некоторые отступления в его строении от обыкновенного строения человеческого тела, как, напр., обладание им большим числом каких-либо членов человеческого тела против обыкновенного, или рождение сросшимися двух младенцев, лишь бы только рожденный имел человеческий образ и не представлял собой чудовища — monstrum.
Впрочем, римское право признавало за субъекта прав, поскольку дело касалось признания выгод или прав за ребенком, и детей еще не родившихся, каковые права и считались ими приобретенными в момент их рождения, как напр., права состояния, наследования и проч. Затем, за конец физического лица, как субъекта прав, считалась по римскому праву смерть его.
В тех случаях, когда от того обстоятельства, что одно лицо умерло ранее другого, находились в зависимости известные права, то лицо, имевшее притязание на эти права, обязано было доказать чья смерть последовала ранее, из какового положения выводилось то заключение, что в тех случаях, когда несколько лиц погибли вместе, напр., при одном каком-либо несчастии и когда не было возможности доказать кто из них погиб ранее, следовало считать, что все они умерли одновременно.
В виде исключения из этого положения допускалась презумпция в пользу более ранней смерти одного лица перед другим только в тех случаях, когда лица, погибшие одновременно, находились друг к другу в отношении нисходящих к восходящим и когда считалось, что совершеннолетний нисходящий умер после своего восходящего, а несовершеннолетний ранее его, да и то не всегда, а опять за некоторыми исключениями, которые, однако же, в настоящее время не могут иметь значения и о которых, поэтому, нет надобности и упоминать (Baron, Pandecten, §§ 18—19).
Весьма близкими этим постановлениям права римского представляются из новейших законодательств постановления уложения саксонского, по которому за начало физического лица также должно быть признаваемо его рождение, вследствие того, что в нем в этом отношении указано, что правоспособность лица начинается с его рождения; необходимо только, чтобы лицо родилось живым, вследствие того, что мертворожденный считается как бы никогда не бывшим зачатым.
В отношении, затем, таких случаев рождения, когда возникает сомнение в том, родилось ли лицо живым или мертвым, уложение саксонское в видах разрешения такого сомнения устанавливает презумпцию в пользу признания лица родившимся живым.
Из того, затем, постановления уложения саксонского, которым оно приравнивает мертворожденным такие существа, которые настолько отступают от человеческого образа, что их нельзя считать людьми, нельзя не вывести то заключение, что и по этому уложению, подобно тому, как и по праву римскому, для признания лица родившимся или, все равно, для признания за родившимся существом правоспособности необходимо, чтобы оно при рождении не было чудовищем.
Подобно праву римскому, уложение саксонское присваивает правоспособность также и не родившимся еще, а только зачатым, поскольку дело касается ограждения их правовых интересов.
Со смертью лица прекращается по уложению саксонскому и его правоспособность, из чего само собой вытекает, конечно, то заключение, что смерть лица должна быть почитаема за его конец, хотя в случае неизвестности о смерти кого-либо допускается предположение о смерти по достижении лицом 90-летнего возраста, когда это необходимо для осуществления таких прав другого лица, которые могут принадлежать ему после смерти его.
Относительно, наконец, определения момента смерти нескольких лиц в тех случаях, когда не может быть констатировано, кто из них умерли одни прежде других, уложение саксонское постановляет, что все они должны быть почитаемы умершими одновременно (§§ 32—37; 45 и 2007).
В уложении итальянском, напротив, таких общих постановлений об определении моментов начала и конца лица нет, а есть только в разделе о наследовании два частные постановления, из которых в одном указывается, что неспособными к наследованию признаются, во-1-х, лица еще не зачатые в момент открытия наследства, и во-2-х, родившиеся неспособными к жизни; а в другом, что в случаях невозможности в видах определения наследственных прав, констатирования того, которое из двух лиц умерло ранее, оба они должны быть почитаемы умершими одновременно (art. 724 и 924).
Постановления эти напоминают, конечно, соответствующие им определения уложения саксонского, причем, первое из них указывает, что и итальянское уложение, подобно последнему, признает правоспособность не только за лицами родившимися, но и за лицами еще не родившимися, поскольку, по крайней мере, дело касается признания за ними наследственных прав; а второе из них допускает только презумпцию — juris tantum в пользу одновременности смерти нескольких лиц, которая может быть опровергаема со стороны заинтересованных лиц представлением доказательств противного или доказательств с целью констатирования того, что смерть одного из умерших последовала ранее смерти другого.
В нашем законодательстве также нет никаких общих правил или определений начала и конца лица; а есть только некоторые частные постановления в разделе „О приобретении имуществ наследством по закону“, из которых могут быть извлечены в этом отношении только косвенные указания.
Так, в них имеется, прежде всего, постановление, выраженное в 1106 ст. Х т., которым указывается, что от наследства, между прочим, не устраняются дети, которые еще не были рождены, а только зачаты при жизни отца, разумеется, наследодателя.
Из этого постановления наши цивилисты Мейер (Рус. гр. пр., изд. 2, т. I, стр. 61), Дювернуа (Из Курса лекций, т. I, стр. 285), Шершеневич (Учеб. рус. гр. пр., изд. 2, стр. 67) и Васьковский (Учеб. гр. пр., вып. 1, стр. 48), выводят то заключение, что, во-1-х, и нашим законом так же как и правом римским и новейшими законодательствами, признается право на наследование не только за родившимися, но и за лицами только зачатыми до момента открытия наследства смертью наследодателя, и, во-2-х, что и по нашему закону, подобно тому, как и праву римскому и новейшим законодательствам, вследствие того, что за зародышем им не признается никаких прав, правоспособность может быть признаваема только за лицами, родившимися живыми.
Как на доказательство правильности этого последнего положения, или собственно того, что за зародышем и по нашему закону не может быть признаваемо никаких прав, Дювернуа указывает на боярский приговор от 6 июля 1649 г., послуживший одним из источников правила 1106 ст. Х т., которым было постановлено, что наследство должно быть справляемо за родившимся после смерти отца сыном уже только после его рождения, из какового постановления, по мнению Дювернуа, и вытекает собственно то заключение, прямо в 1106 ст. не выраженное, что до рождения зародыш не может быть почитаем за особо правоспособный субъект, как лицо, или, все равно, что только за лицом, родившимся живым, может быть признаваема по нашему закону правоспособность, вследствие чего следует, конечно, считать, что и по нашему закону за начало лица должно быть почитаемо его рождение непременно живым.
Но, затем раз дитя родилось живым, для признания за ним правоспособности представляется, по замечанию Мейера и Дювернуа, уже совершенно безразличным то обстоятельство — насколько оно родилось жизнеспособным и сколько времени оно на самом деле прожило, так что как бы мал ни был период его жизни, оно должно считаться существовавшим.
Некоторым подтверждением правильности этого положения могут служить, между прочим, также и некоторые постановления нашего закона о порядке ведения актов состояния, из которых нельзя не усмотреть, что и наш положительный закон различает родившихся живыми и, затем, умерших или до совершения над ним обряда крещения, или до составления записи о их рождении и мертворожденных.
Так, проповедникам евангелическо-лютеранского вероисповедания, обязанным в силу 890 ст. IX т. законов о состояниях и 337 ст. XI т. 1 ч. уст. иностр. испов. вести метрические записи о рождениях, браках и смерти лиц, принадлежащих к этому вероисповеданию, правилом 1064 ст. IX т. предписывается в метрических книгах делать отметки в особой графе о мертворожденных и родившихся живыми, но умерших до крещения.
Затем, мысль о различии между мертворожденными и родившимися живыми, но умершими до составления записи о рождении еще яснее проводится в другом постановлении, выраженном хотя и в министерском распоряжении, но таком, которое должно иметь силу закона, вследствие того, что на издание его министр уполномочен законом.
Именно в силу 903 ст. XI т. 1 ч. уст. иностр. испов. метрические книги для записи рождения, браков и смерти баптистов должны вести местные гражданские власти, а самые правила о порядке ведения этих книг издаются министром внутренних дел по соглашению с министром юстиции.
На основании этого-то уполномочия закона министром внутренних дел и были изданы правила 15 августа 1879 г., распубликованные в Собрании узаконений этого же года в № 112, в 16 ст. которых указано, что дитя, рожденное живым, но умершее до составления записи, заносится в книгу записей о рождении, а затем в книгу записей о смерти; между тем, как о мертворожденных составляется особо одна только запись с показанием в ней мертворожденности.
Правда, что в правилах о ведении метрических записей о рождении, браках и смерти лиц других христианских и нехристианских вероисповеданий подобных указаний не сделано, но для обоснования занимающего нас положения это и не имеет особого значения, так как для подкрепления его правильности представляется достаточным уже то обстоятельство, что мысль о необходимости различать мертворожденных и родившихся живыми не чужда и нашему положительному закону.
Но, помимо подкрепления правильности этого положения, только что приведенные постановления о порядке ведения записей рождения дают еще основание к тому заключению, что по нашему закону для признания за лицом, родившимся живым, правоспособности должно считаться безразличным то обстоятельство — умерло ли дитя, родившееся живым, по совершении над ним обряда крещения, или иного по правилам нехристианских вероисповеданий, или до его совершения, а следовательно и до наречения новорожденного известным именем, вследствие чего правоспособность должна быть признаваема и за такими лицами, которые остались без означения их известным именем.
В случае, затем, необходимости разрешения недоразумения о том — родилось ли дитя живым или мертвым, уложение саксонское, как мы видели выше, устанавливает презумпцию в пользу признания ребенка родившимся живым; наш закон подобной презумпции не устанавливает, из чего не может быть не выведено то заключение, что у нас всегда должно быть допускаемо опровержение со стороны заинтересованных лиц неправильности означения в метрической книге ребенка, родившегося живым или мертвым, в особенности в тех случаях, когда обстоятельство это не было констатировано лично самими лицами, обязанными вести акты состояния, а было сделано или только по заявлению родителей, или других лиц, обязанных по закону заявлять об этом.
Правом римским, а также уложением саксонским для признания за лицом правоспособности требуется еще, чтобы оно, родившись живым, имело человеческий образ, или не было чудовищем.
Положение это, по мнению Мейера (Рус. гр. пр., изд. 2, т. I, стр. 62), должно иметь применение и по нашему праву, с каковым утверждением вряд ли возможно согласиться, вследствие того, что наш закон не содержит в себе требования в этом отношении, подобного выраженному в праве римском и уложении саксонском, и ввиду отсутствия какового требования в нем, скорее следует полагать, что у нас всякое существо, родившееся живым от людей, как бы оно ни было уродливо, или даже чудовищно, раз оно родилось живым, должно быть признаваемо за субъект прав во все время его жизни, подтверждением каковому заключению не может не служить правило 1469 ст. улож. о наказ., которым за лишение жизни младенца чудовищного вида, или даже не имеющего человеческого образа, полагается довольно строгое наказание, именно: лишение всех особенных, лично и и по состоянию присвоенных прав и преимуществ и ссылка на житье в Сибирь, как за лишение жизни существа, „рожденного“, как сказано в ней, „от человека и следовательно имеющего человеческую душу“, и основываясь на каковом правиле, это же заключение высказал и Гольмстен в изданных им лекциях Мейера (изд. 7, стр. 54).
За конец физического лица и у нас должен быть принимаем момент смерти его, несмотря на то, что об этом прямо в законе и ничего не говорится, но, во-1-х, потому, как замечает Мейер (Рус. гр. пр., изд. 2, т. I, стр. 62), что положение это вытекает из самого понятия о праве, как меры свободы человека при сожительстве его с другими людьми, а во-2-х, потому что косвенным подтверждением этому положению может служить правило 1222 ст. X т., по которому наследство открывается, между прочим, вследствие смерти лица, из чего само собой, конечно, вытекает то заключение, что со смертью лица прекращается и его правоспособность, а следовательно, наступает и его конец.
Хотя по этой же статье наследство открывается также и вследствие лишения лица всех прав состояния, но из этого постановления ни в каком случае не следует выводить, как это делает Шершеневич (Учеб. рус. гр. пр., изд. 2, стр. 67), то заключение, чтобы наступление этого обстоятельства также следовало считать за конец лица, на том основании, как справедливо заметил Мейер (Рус. гр. пр., изд. 2, стр. 65), что обстоятельство это никоим образом не может быть приравниваемо политической смерти, вследствие того, что лицо, вследствие лишения его всех прав состояния, хотя и лишается прав, приобретенных им до наступления этого обстоятельства, но затем, по правилам устава о ссыльных, выраженным в 412 и 415 ст. XIV т. в месте отбытия наказания получает вновь право вступления в брак, а по 423 и 425 ст. XIV т. получает вновь право приобретать имущество, т. е. вновь становится лицом правоспособным.
В случае, затем, невозможности констатирования того обстоятельства — смерть которых из нескольких лиц последовала ранее, что имеет интерес, главным образом, в видах осуществления наследственных прав одних лиц после других, наше законодательство в видах облегчения выхода из подобного затруднения никаких презумпций, подобных существовавшей в праве римском, а также указанных в уложениях итальянском и саксонском, не устанавливает.
По отношению определения момента смерти нескольких лиц, последовавшей от одного какого-либо общего несчастья, напр., кораблекрушения, землетрясения, нападения разбойников, или неприятеля и проч., нельзя не согласиться с тем заключением, высказанным Мейером (Рус. гр. пр., изд. 2, т. I, стр. 64), Демченко (Существо наследования, вып. 1, стр. 33—34), Васьковским (Учеб. гр. пр., вып. 1, стр. 49), Загоровским в его рецензии на Учебник Шершеневича (Журн. Юрид. Общ., 1884 г., кн. 8, стр. 13) и Шершеневичем (Учеб. рус. гр. пр., изд. 2, стр. 70), которым они утверждают, что в подобных случаях, при невозможности констатирования того — чья смерть из многих погибших лиц последовала ранее, все они должны считаться умершими одновременно, вследствие того, что несчастье, послужившее причиной смерти, было одно и наступило одновременно по отношению всех умерших.
Ввиду, однако же, того обстоятельства, что таким положением для разрешения затруднения предлагается не более как только presumtio facti и нельзя не согласиться с замечанием Демченко, Васьковского, Загоровского и Шершеневича, что и в подобных случаях заинтересованным лицам всегда должно принадлежать право доказывания противного, т. е. право доказывания их утверждения о том, что смерть которого-либо из лиц в этих случаях на самом деле последовала ранее смерти других.
Уложения итальянское и саксонское предписывают руководствоваться в отношении определения момента смерти нескольких лиц предположением об одновременности смерти вообще в случаях невозможности констатирования того — чья смерть из них последовала ранее, а не только в случаях гибели людей от одного общего несчастья.
Могут быть, конечно, случаи невозможности точного констатирования времени смерти и лиц, умерших разновременно от различных причин, но дело в том, что руководствоваться в этих случаях, в видах определения момента смерти, презумпцией, предлагаемой уложениями итальянским и саксонским, у нас вряд ли представляются какие-либо основания, при отсутствии с одной стороны для допустимости руководства ею каких-либо указаний в законе, а с другой — невозможности в этих случаях основываться и на фактическом предположении об одновременности смерти, по отсутствию в них самого основания этого предположения — факта смерти нескольких лиц от одного общего несчастья, вследствие чего, ничего более не остается, как признать, что у нас разрешение вопроса о времени смерти того или другого лица в подобных случаях должно быть предоставлено усмотрению суда на основании данных, имеющихся в каждом конкретном случае смерти.
Не связывает, наконец, наше законодательство, подобно другим, смерти лица с наступлением каких-либо событий, долженствующих служить как бы презумпцией смерти, вроде, напр., достижения лицом известного возраста, или наступления каких-либо других событий, вследствие чего, следует, конечно, признать, что у нас лицо может быть признаваемо умершим только в случаях прямого констатирования факта смерти его.
