Понятие недозволенного действия в смысле права гражданского Барон определяет так: недозволенные действия в смысле права частного суть те, которыми противозаконно нарушаются существующие права. Соответственно этому определению Барон, далее, указывает на следующие необходимые признаки недозволенного действия.
Во-1-х, действие это все равно – положительное или отрицательное, как правонарушение, должно влечь за собой известный вред для другого лица, а не заключаться в одной только попытке его причинения, которая частным правом не преследуется, а самый вред может заключаться или в уменьшении имущества другого лица, или же в нарушении других его благ: здоровья, чести и проч., причем способы уменьшения имущества могут быть очень разнообразны и заключаться, напр., или в лишении владения, или уничтожении, или ухудшении вещей, или присвоении каких-либо прав на нее, или же в недоставлении известных вещей или услуг и проч.; но все же общее последствие причинения вреда заключается, насколько то возможно, в обязанности его возмещения, а иногда и в платеже известного штрафа.
Во-2-х, действие это, как правонарушение, должно быть противозаконно, вследствие того, что многие правонарушительные действия могут быть и не противозаконны, как, напр., действия, хотя и причиняющие вред другому, но совершенные им в состоянии крайней необходимости или же при необходимой обороны.
Противозаконными по праву римскому действия представлялись или по их природе, как напр., такие действия, как непредставление вещи собственнику ее, или же присвоение на нее каких-либо прав, или же вследствие виновности действующего лица его culpa, по каковой причине действие признавалось недозволенным, однако же, лишь в тех случаях, когда лицо, его совершившее, было способно ко вменению, т.е. обладало достаточным сознанием своих обязанностей, и в виду отсутствия какового сознания такими лицами не признавались, напр., дети, душевнобольные, необученные глухонемые, находящиеся в опьянении и лица юридические, но не лица несовершеннолетние, которые, напротив, признавались отчасти способными ко вменению.
Такая виновность в недозволенном действии правом римским признавалась в двух видах:
а) или в виде умысла – dolus, когда причинение вреда бывает последствием злого намерения лица, виновного в совершении недозволенного действия, вследствие чего наличность dolus’а не признавалась, напр., в тех случаях, когда лицо или не знало, что оно его действиями причинит вред другому, когда оно, напр., присваивая себе чужую вещь, было убеждено в согласии на это ее собственника, или хотя и знало о вредности его действия, но совершило его по непредосудительным мотивам, напр., из сострадания освобождало чужого раба и подобных, и
б) или же в виде неосторожности или небрежности – culpa или negligentia, когда причинение вреда бывает последствием действий, совершенных только вследствие недостаточной заботливости или обдуманности со стороны лица, их совершившего.
Самая, затем, неосторожность или culpa различалась правом римским также
а) или как грубая неосторожность – culpa lata, когда лицо, причинившее его действиями вред другому, совершая их, не проявляло или той заботливости, которая свойственна каждому обыкновенному человеку, или же той заботливости, которую оно обыкновенно проявляло в своих собственных делах, и
б) или как легкая неосторожность – culpa levis, когда лицо, причинившее его действиями вред другому, совершая их, не проявляло заботливости свойственной обыкновенно добропорядочному отцу семейства или diligentia quam diligens paterfamilias in suis rebus praestare solet.
Грубая неосторожность или culpa lata приравнивалась правом римским по ее последствиям в отношении ответственности за причиненный вред умыслу или doIus’y; последствия же в этом отношении dolus’a и culpa levis могли быть различны при различных правоотношениях, но во всяком случае то и другое могло проявляться как in faciendo, так и in non faciendo, смотря по тому – было ли совершено действие положительное или отрицательное, хотя собственно за повреждение вещи по lex Aquilia полагалась ответственность только за действие положительное.
Обязанность, наконец, доказывать совершение недозволенных действий распределялась между истцом и ответчиком правом римским различно, смотря по тому – был ли иск основан на договорном или законном обязательстве, существовавшем до совершения недозволенного действия, или же, напротив, он был основан непосредственно на последнем, из которых в первых на ответчика возлагалась обязанность доказывания отсутствия с его стороны вины в их совершении, а в последних, напротив, на истца возлагалась обязанность доказывания совершения ответчиком этих действий.
За случай, затем, или casus, особым видом которого правом римским признавалась также непреодолимая сила – vis major, напротив, никто не обязан был отвечать, так как casus а nulla praestantur, если только он не наступал вследствие culpa или при mora лица обязанного, или же если ответственность за него была установлена особым уговором (Pandecten §§ 71 и 238).
Из новых законодательств постановления уложения саксонского о недозволенных действиях представляются весьма близкими определениям права римского по этому предмету.
Так, оно прежде всего дает такое же определение понятия этих действий, как и последнее, постановляя, что если кто своими действиями и притом, одинаково – заключаются ли они в совершении или несовершении чего-либо, нарушает права другого, тот обязан нести за них ответственность, если только эти действия могут быть вменены ему в вину, причем оно относительно квалификации отрицательных недозволенных действий, заключающихся только в несовершении чего-либо, однако же, прибавляет, что нарушение чужого права посредством несовершения чего-либо возможно лишь только тогда, когда лицо, обязанное к совершению какого-либо действия, не исполняет этой лежащей на нем обязанности.
Затем, кроме этого, оно в отношении квалификации уже вообще всяких действий недозволенных еще поясняет, что кто пользуется своим правом или действует с согласия потерпевшего, тот не совершает правонарушения, т.е. действия, недозволенного законом, а также не совершает правонарушения и тот, кто прибегает к дозволенной законом самозащите в видах обеспечения своей личности или имущества от противозаконных посягательств (§§ 116-118 и 178).
Этим последним постановлением указывается, очевидно, на тот необходимый признак действий недозволенных, который заключался по праву римскому в том, что для квалификации какого-либо действия недозволенным необходимо, чтобы действие это было непременно противозаконным, т.е. таким, которым нарушаются права другого лица вопреки воспрещениям закона.
Из последующих, затем, постановлений уложения саксонского о недозволенных действиях видно, что им, подобно праву римскому, требуется для того, чтобы недозволенное действие могло влечь ответственность за причиненные им убытки, чтобы оно было совершено лицом способным ко вменению, так как оно постановляет, что лицам недееспособным действия их в вину не вменяются; но зато оно относительно ответственности лиц дееспособных, напротив, постановляет, что кто по собственной вине приведет себя в состояние временно лишающее рассудка, тому вменяется в вину все, совершенное в этом состоянии (§§ 119-120).
Далее, самое понятие виновности в совершении недозволенных действий уложение саксонское, подобно праву римскому, также принимает в двух видах:
а) или в виде вины умышленной, т.е. dolus’a права римского, когда действие, нарушающее чужое право, совершено с сознанием его неправомерности, и
б) или в виде неосторожности, когда действие совершено только по легкомыслию, нерадению или небрежности, по отношению квалификации каковых действий неосторожными оно, однако же, добавляет, что неосторожностью не считается, когда возможность правонарушения представлялась столь далекой, что оно не могло быть предвидено даже рачительным и внимательным хозяином.
Кроме этого, самую неосторожность оно, подобно праву римскому, признает также в двух видах:
а) или в виде неосторожности простой или, все равно, легкой, заключающейся в отсутствии той заботливости, которую прилагает обыкновенно рачительный и внимательный хозяин, и
б) в виде неосторожности грубой, заключающейся в отсутствии той заботливости, которую прилагает обыкновенно и менее рачительный и внимательный человек (§§ 121-122).
Отличие, затем, постановлений уложения саксонского вообще о возможности квалификации тех или других действий такими недозволенными действиями, которые должны влечь за собой ответственность за их совершение, только тех которые могут быть вменены в вину лицу, их совершившему, от аналогичных определений права римского, заключается в том, что оно этот признак выставляет как необходимый одинаково по отношению всех таких действий, между тем, как право римское не считало необходимой наличность его в таких действиях, которые уже по их природе представляются противозаконными, как напр., такого рода действия, когда кто-либо без всякого основания или не представляет чужую вещь ее, собственнику или же присваивает на нее какие-либо права.
Но, затем, оно опять сходственно с правом римским определяет, как последствия недозволенных действий, которые должны заключаться в ответственности за убытки ими причиненные другому лицу, так равно и содержание этой ответственности, которая по его постановлениям должна заключаться в возмещении не только ущерба, происшедшего от уменьшения имущества лица потерпевшего, но и неполученной им прибыли, причем оно подробно излагает каким образом должна быть определяема ответственность за то и другое, постановляя:
во-1-х, что возмещению должен подлежать тот вред, который является как непосредственным, так и посредственным, последствием действия, нарушившего чужое право, и
во-2-х, что при определении количества подлежащей возмещению неполученной прибыли должна быть принимаема во внимание лишь только та прибыль, которая могла последовать при естественном и обыкновенном течении дел, но никак не прибыль, которая могла бы быть еще извлечена из неполученной прибыли (§§ 124-125).
Наконец, уложение саксонское, подобно праву римскому, постановляет, что деяния случайные не могут быть вменяемы в вину кому-либо и что, поэтому, последствия таких деяний или простого случая должен нести тот, относительно которого случай этот имел место, за исключением только или тех случаев, когда бы другое лицо или было виновно в его наступлении, или же когда бы по особому соглашению другое лицо приняло на себя ответственность за случай, или же, наконец, когда бы лицо, обязанное исполнением какого-либо обязательства, не исполнило его в срок, когда оно должно нести ответственность и за случайно наступившую невозможность исполнения (§§ 120 и 745).
Несравненно менее обстоятельными и подробными представляются постановления о недозволенных действиях уложения итальянского, которые выражены все в главе о деликтах и quasi-деликтах.
Так, оно вовсе не устанавливает определения понятия этих действий, а указывает только на последствия этих действий, которые оно называет деликтами и quasi-деликтами, постановляя, что всякое действие, причинившее вред другому, обязывает того, по чьей вине оно последовало, вознаградить за него, поясняя далее, что всякий обязан вознаграждать вред, последовавший не только собственно от его действия, но и от его небрежности или неосторожности, причем оно в отношении ответственности за такие действия, в отличие от права римского и уложения саксонского, приравнивает совершеннолетних и малолетних, т.е. недееспособных (art. 1151-1152 и 1306).
Наш закон также не дает определения понятия вообще недозволенного действия, а указывает только на ответственность за совершение тех или других действий, причиняющих вред или убытки, в общих правилах, помещенных в главе „О праве вознаграждения за понесенные вред и убытки”, в которой он прежде всего в 574 ст. X т. в виде правила общего постановляет, что всякий ущерб в имуществе и причиненные кому-либо вред и убытки налагают обязанность доставлять вознаграждение за них; а затем, он особо еще говорит в 609 ст.,
во-1-х, об обязанности вознаграждения за неправое владение чужим имуществом;
во-2-х, в 644 ст. об обязанности вознаграждения за вред и убытки, причиненные преступлениями или проступками и, наконец,
в-3-х, в 684 ст. об обязанности вознаграждения за вред и убытки, последовавшие от деяний, не признаваемых ни преступлениями, ни проступками, в соответствие с каковыми постановлениями он в следующей главе „О праве судебной защиты по имуществам” в 693 ст. указывает, что каждый имеет право в случае неисполнения по договорам и обязательствам, а также в случаях причинения обид, ущербов и убытков искать вознаграждения за них.
В виду того обстоятельства, что такими последствиями вообще сопровождаются именно недозволенные действия и следует полагать, что эти постановления нашего закона относятся именно к перечислению этих действий; но в виду неустановления в них самого понятия их не может, конечно, прежде всего, не возникнуть вопрос о том – каким образом, если не прямо, то, по крайней мере, все же по соображении их и путем возможных из них выводов должно быть определено понятие этих действий у нас?
Из наших цивилистов Мейер определяет понятие этих действий, как действий противозаконных, нарушающих права другого лица, посредством стеснения его в осуществлении его прав (Рус. гр. пр., изд. 2, т. I, стр. 207-208).
Головинский напротив, дает более широкое определение понятия этих действий, как действий недозволенных вообще, нарушающих каким бы то ни было образом чужие права (Происхож. и делен. обязат., стр. 136), каковое определение почти дословно повторяет также и Осецкий (Смерть и увечье, изд. 2, стр. 45); между тем, как Победоносцев, напротив, дает гораздо более узкое определение понятия этих действий, как таких недозволенных действий, от которых потерпело вред чужое имущество (Курс гр. пр., т. III, стр. 577).
Такие определения понятия недозволенных действий они дают, однако же, совершенно безотносительно собственно к нашему закону и ничего, при этом, не говорят о возможности их обоснования собственно по соображении его постановлений.
Кроме этого, по сравнении их с определением понятия этих действий, данным Бароном, как таких действий, которыми противозаконно нарушаются существующие гражданские права другого лица, нельзя не усмотреть, что некоторые из них, как напр., определения, данные Голевинским и Осецким, слишком расширяют понятие их, не упоминая в нем, о признаке противозаконности нарушения; между тем, как определения данные Мейером и Победоносцевым, напротив, напрасно суживают понятие их тем, что Победоносцев говорит, как о таких действиях, о действиях, причиняющих вред имуществу другого лица, в то время, как такими действиями должны быть признаваемы вообще действия, нарушающие чужие права – все равно имущественные, или личные, а Мейер говорит, как о таких действиях, о действиях, направленных только на стеснение другого лица в осуществлении его прав, в то время, как на самом деле, чужие права могут быть нарушаемы не только одним стеснением в пользовании ими, но и в полном уничтожении возможности их осуществления.
Более близким определению понятия недозволенного действия, данному Бароном, и потому и более точным представляется только определение, данное понятию этих действий Шершеневичем, как действий, воспрещенных объективным правом, нарушающих субъективное право другого лица, причинением имущественного вреда (Учеб. рус. гр. пр., изд. 2, стр. 527).
Если для обоснования определения понятия этих действий принять в соображение те выводы, которые могут быть извлечены из тех только что приведенных постановлений нашего закона, в которых указываются последствия недозволенных действий, то скорее следует признать более соответствующим нашему закону определение понятия этих действий, данное Бароном и Шершеневичем, как таких действий, которыми именно противозаконно нарушаются чужие существующие права гражданские, но никак не определения других наших цивилистов.
В самом деле, в общем правиле 574 ст. X т., указывающем на ответственность за убытки, причиненные действиями одного лица другому, в начальных словах его указывается сперва как бы на мотив и основание установления в законе такой ответственности на обстоятельство, что вообще по закону никто не может быть лишен без суда прав, ему принадлежащих, из каковых слов не может быть не выведено то заключение, что за такие действия, которые должны влечь за собой ответственность за убытки, должны быть почитаемы действия, которыми одно лицо вопреки этому общему началу, т.е. противозаконно как объяснил Кавелин (Права и обязан., стр. 349) лишает другое лицо каких-либо прав, ему принадлежащих или, все равно, прав существующих и, притом, разумеется, одинаково как прав имущественных, так и личных, посредством, разумеется, нарушения их.
Если именно это определение понятия недозволенного действия должно быть признано более соответствующим постановлениям нашего закона, указывающих его последствия, то само собой разумеется, что нельзя также не признать, что действия эти и у нас должны быть характеризуемы теми же признаками, как и по праву римскому, т.е. признаками: правонарушения и противозаконности нарушения, что далее, должно вести и к признанию необходимости принятия к руководству у нас указаний права римского и как на случаи наличности этих признаков в них, так и на последствия, напротив, их отсутствия.
Так, в виду этих указаний следует признать, что и у нас, в виду того обстоятельства, что за недозволенное действие должно быть почитаемо нарушение прав другого лица, причинившее ему известный вред или убытки, напротив, одно только покушение на совершение такого действия, когда никакого вреда от него для другого лица еще не последовало, не должно быть, как заметил Шершеневич (Учеб. рус. гр. пр., изд. 2, стр. 530), характеризуемо как такое недозволенное действие, которое должно бы влечь за собой собственно гражданскую ответственность за убытки.
Затем, в виду того обстоятельства, что действие, причинившее вред другому лицу, должно быть непременно противозаконным, следует признать, что и у нас, напротив, такие действия, которыми хотя и причиняется вред другому лицу, но которые, однако же, представляются действиями, законом дозволенными, не должны влечь за собой также никакой ответственности за убытки.
Правом римским указывалось как на правонарушения непротивозаконные на действия, хотя и причиняющие вред другому лицу, но совершенные или в состоянии крайней необходимости, или при необходимой обороне, или же только с целью осуществления своего права, если только совершенные при этом действия не были предприняты единственно только с целью причинить вред другому лицу, непротивозаконность каковых действий и характеризовалась афоризмом: qui jure suo utitur, neminem laedit, и за каковые действия лицо, их совершившее, никакой ответственности за убытки не подвергалось.
Указания на то, что и у нас некоторые из этих действий также не должны считаться противозаконными, как дозволенные законом, можно найти в некоторых постановлениях и нашего закона.
Так, из тех постановлений нашего уголовного закона, выраженных в 100 и 101 ст. улож. о наказ., по которым не вменяются в вину, во-1-х, преступления, совершенные вследствие непреодолимого к тому от превосходящей силы принуждения для избежания грозившей жизни неотвратимой другими средствами опасности, и во-2-х, при необходимой личной обороне, нельзя не вывести то заключение, что и у нас так же, как и по праву римскому, действия, хотя и причиняющие вред другому, но как действия, не подлежащие вменению в вину, должны считаться действиями дозволенными, а следовательно и непротивозаконными, в соответствии с каковыми постановлениями закона уголовного и правило 684 ст. X т. законов гражданских указывает, что ответственности за вред и убытки за действия, не признаваемые ни преступлениями, ни проступками, не должен подвергаться, как объяснили Кавелин (Права и обязан., стр. 352) и Чемберс в его статье – „Вред и возмещение вреда по русскому праву”, (Словарь юрид. и госуд. наук, т. I, стр. 2325), тот, кто совершил их или при необходимой личной обороне, или же вследствие стечения таких обстоятельств, которых он предотвратить не мог, т.е. в состоянии крайней необходимости.
Впрочем, указание, содержащееся в последних словах 684 ст. на то, что ответственностью за убытки не должны сопровождаться, между прочим, и такие действия, причиняющие вред другому, которые были совершены вследствие стечения таких обстоятельств, которых нельзя было предотвратить, понимается нашими цивилистами не одинаково.
Так, напр., Голевинский, исходя из того положения, что ответственность за убытки могут влечь только действия, совершенные свободно, полагает, однако же, что основанием к освобождению от ответственности может служить только обстоятельство совершения их под влиянием физического принуждения – vis absoluta, но не принуждения нравственного (О проис. и делен. обязат., стр. 142).
Также и по мнению Пирвица, выраженному им в его статье „Непреодолимая сила”, под тем принуждением, которое в силу 684 ст. X т. может служить основанием к освобождению от ответственности за вред и убытки, причиненные недозволенным деянием, несмотря на то, что выражение этой статьи „был принужден” употреблено в весьма обширном и неопределенном значении, может быть понимаемо только принуждение физическое, но никак не принуждение психическое или угроза, которое может служить только основанием или к оспариванию действительности изъявления воли, или же признания непреступности деяния, а также и не состояние крайней необходимости, вызываемое опасностью от сил природы, на том основании, что лицо, причиняющее убытки его деянием, совершаемым под влиянием этих последних обстоятельств, действует вполне сознательно и свободно, почему и должно отвечать за последствия его деяния, ибо оно не имеет никакого права оберегать себя, или свое имущество на чужой счет, посредством причинения его деянием зла другому для сохранения своего собственного имущества, или другого блага (Жур. Мин. Юст., 1896 г., март, стр. 37-39).
Горенберг, напротив, в его статье „Принцип гражданской ответственности за вред и убытки” (Юрид. Лет., 1892 г., кн. 8-9, стр. 99) полагает, что слова 684 ст. X т. „стечением таких обстоятельств, которых виновник не мог предотвратить”, должны быть понимаемы в том смысле, что на основании их не должны сопровождаться ответственностью за убытки вообще такие действия, которые были последствием непреоборимого давления на человеческую волю, как в случае, предусмотренном в 92 ст. улож. о наказ., по которой не вменяются в вину, между прочим, деяния, совершенные под влиянием принуждения от превосходящей непреодолимой силы, т.е. от vis major.
Хотя Горенберг и не высказывается более определительно о том, какие именно обстоятельства, как vis major, должны служить основанием к освобождению от ответственности за убытки, но уже из слов его, что за такие обстоятельства следует принимать вообще такого рода события, которые оказывают непреоборимое давление на волю, возможно выводить то заключение, что, по его мнению, в значении таких обстоятельств может быть принимаемо и не одно только физическое принуждение, как полагают Голевинский и Пирвиц.
Более подробные объяснения значения тех обстоятельств, которые, согласно тому определению нашего уголовного закона, по которому не должны подлежать вменению преступные деяния, совершенные под влиянием принуждения от превосходящей непреодолимой силы, следует относить к категории таких обстоятельств, дают некоторые из наших криминалистов, из которых, напр., Неклюдов прямо утверждает, что принуждение от непреодолимой силы может быть понимаемо в двух видах:
а) или в виде прямо принуждения, происходящего, однако же, не только от физических сил природы, но также и от насилия, произведенного одним лицом над другим и, притом, не только насилия физического или механического, но и насилия нравственного, -производимого посредством угроз, и
б) или в виде состояния крайней необходимости, которая отличается собственно от принуждения тем, что при последней лицо действует добровольно и сознательно, хотя и под влиянием высшей непреодолимой силы, но, однако же, не как слепое ее орудие, как при принуждении (Руковод. для миров. судей, т. II, стр. 40).
Также и Лохвицкий говорит, что под принуждением, происходящим от непреодолимой силы, о котором говорит закон, как об обстоятельстве, исключающем вменение, следует разуметь не только простое физическое насилие, но и насилие посредством угроз, а также и случаи крайней необходимости, когда человек совершает преступление под влиянием угрожающих его жизни внешних сил природы (Курс рус. уг. пр., стр., 124 и 127).
Нельзя, кажется, не принять к руководству этих объяснений определений нашего уголовного закона, указывающего на принуждение, происходящее от непреодолимой силы, как на обстоятельство, исключающее ответственность за совершенные под его влиянием преступления, и по отношению объяснения аналогичного ему того определения 684 ст. X т. законов гражданских, которым указывается, как на обстоятельство, могущее исключать ответственность за убытки, стечение таких обстоятельств, которых нельзя было предотвратить, которое и принимать в том смысле, что в значении таких обстоятельств, как vis major, которые должны исключать ответственность за убытки, как происшедшие от деяния, хотя и нарушающего права другого лица, но, однако же, деяния непротивозаконного, должны быть принимаемы не только прямое принуждение и, притом, не только простое физическое, но и нравственное посредством угроз, но также и такие обстоятельства, которые ставят лицо, причиняющее его действиями убытки, в положение крайней необходимости, как это указывалось правом римским.
Сенат также, хотя и не вполне определительно, но признал, что под такими обстоятельствами, которые должны исключать ответственность за убытки, как такие, которые нельзя предотвратить, следует разуметь не только физические, но и другие, имеющие нравственный характер (реш. 1875 г., № 622).
Также согласно постановлениям права римского как наши цивилисты, как, напр., Думашевский (Свод, т. I, стр. 93), Марков в его заметках о практике гражданского кассационного департамента (Жур. гр. и тор. пр., 1872 г., кн. 5, стр. 836), Оршанский в его обзоре гражданской кассационной практики (Жур. гр. и уг. пр., 1875 г., кн. 6, стр. 166), Горенберг в его статье „Принцип гражданской ответственности за вред и убытки“ (Юрид. Лет., 1892 г., кн. 8-9, стр. 101), Голевинский (О проис. и делен. обязат., стр. 136) и Шершеневич (Учеб. рус. гр. пр., изд. 2, стр. 527), так и сенат (реш. 1870 г., № 403; 1872 г., № 1015; 1891 г., № 22; 1892 г., № 107 и друг.) признают, что и у нас никто не должен подвергаться ответственности за такие деяния, которые были совершены с целью осуществления своего права и в пределах, указанных законом для пользования им, хотя бы действия эти были и невыгодны для других лиц или же причиняли им убытки, на том основании, что из общего смысла законов, определяющих ответственность за деяния, причиняющие вред другим, не может быть не выведено то заключение, что ответственностью за убытки должны сопровождаться только такие деяния, которые учинены лицом, не имеющим права на их совершение, а также потому, что в нашем законе нигде нет такого правила, которым было бы установлено, чтобы лицо, действующее по праву, ему законом предоставленному, могло подвергаться за действия его какой-либо ответственности.
Правом римским были, однако же, установлены и некоторые случаи исключения из этого положения, когда и лицо, только осуществляющее его право и действующее при этом, в пределах, законом определенных, должно было подвергаться ответственности за эти действия, это именно в тех случаях, когда такого рода действия были совершаемы единственно с целью причинить вред другому лицу.
В виду того обстоятельства, что самая цель таких действий в этих случаях, хотя и совершаемых в пределах, для осуществления известного права законом определенных, но все же в видах собственно причинения вреда другому, указывает на намерение преследовать цель, законом запрещенную, вследствие чего, не может быть не признано недозволенным законом и самое деяние, преследующее подобную цель, и следует скорее признать, что и у нас в подобных случаях такие действия, подобно тому, как и по праву римскому, должны сопровождаться ответственностью за убытки на основании 684 ст., как действия, противозаконно нарушающие права другого лица.
Затем, по уложению саксонскому не должны сопровождаться ответственностью за убытки и такие действия, которые были совершены с согласия лица потерпевшего, как действия, не могущие быть квалифицированными действиями противозаконными.
В нашем законе как на обстоятельство, могущее освобождать от ответственности за убытки, на совершение действий с согласия лица потерпевшего не указано, но, несмотря на это, из наших цивилистов Голевинский (О проис. и делен. обязат., стр. 142) и Пирвиц в вышеуказанной статье его (Жур. Мин. Юст., 1895 г., Март, стр. 40), а также и сенат объяснили, что действия, совершенные в интересах или с согласия и по просьбе лица, понесшего убытки от них, не могут влечь за собой ответственности за них (реш. 1872 г., N 231), на том общем основании, что volenti non fit injuriam.
Положение это и на самом деле не может быть не принято к руководству и несмотря на отсутствие указания на него в нашем законе, вследствие того, что действием противоправным может быть признаваемо только такое, которым нарушается право другого лица, разумеется, вопреки его воле, но не такое, которое совершается по его желанию и с его согласия, хотя бы оно и причиняло ему вред, так как оно является следствием уже его воли, невыгодные последствия которого оно, поэтому, само и должно нести.
Кроме этого, собственно наш закон правилом 684 ст. X т. указывает еще на два основания освобождения от ответственности за причиненные убытки, это именно; а) на совершение деяния или упущения, приносящих вред другому лицу, по требованию закона, и б) на совершение их по требованию правительства, т.е. как можно полагать, по требованию какого-либо органа правительственной власти или, как объяснил сенат, в силу или предписания власти судебной, или же требования в порядке, законом установленном, каких-либо административных мест и лиц (реш. 1870 г., № 102).
По объяснению Маркова в его заметках о практике гражданского кассационного департамента из этого указания сената может быть извлечено еще то положение, что основанием освобождения от ответственности за убытки, причиненные другому лицу, вследствие требования органов правительственной власти, может служить только требование, которое и само по себе представляется требованием законным, или все равно, что требования правительственной власти незаконные, напротив, не должны служить основанием к освобождению от ответственности за убытки (Жур. гр. и тор. пр., 1872 г., кн. 5, стр. 839).
В виду того обстоятельства, что незаконные требования правительственных мест и лиц, в силу 29 ст. уст. о нак. налаг. мир. суд., как это объяснил, напр., из наших криминалистов Неклюдов, ни для кого не могут считаться обязательными к исполнению, и нельзя, кажется не признать это положение совершенно правильным, как высказал Чемберс в его статье „Вред и возмещение вреда по русскому праву” (Словарь юрид. и госуд. наук, т. 1, стр. 2325).
Хотя другие законодательства об этих обстоятельствах, как обстоятельствах, могущих служить основаниями к освобождению от ответственности за причиненные убытки и не упоминают, но, несмотря на это, упоминание о них в нашем законе, как такого рода обстоятельствах, представляется как нельзя более основательным, вследствие того, что ничто не может не быть очевиднее, что совершение какого-либо деяния или упущения или в силу требования самого закона, или же в силу законного требования правительственной власти, должно непременно отнимать у такого рода действий характер действий противозаконных, вследствие чего такие действия и не должны уже сопровождаться, как действия дозволенные ответственностью за причиненные ими убытки.
По праву римскому ответственность за убытки, недозволенные действия влекли одинаково – были ли они действиями положительными или отрицательными, т.е. заключались ли они в совершении чего-либо или не несовершении, т.е. в упущении относительно исполнения какой-либо обязанности со стороны, напр., должника в представлении удовлетворения верителю, аналогичное каковому положению указание содержится и в уложении саксонском, которое по отношению квалификации действиями недозволенными упущений постановляет, что нарушено чужое право посредством несовершения чего либо может быть лишь только в тех случаях, когда кто-либо не исполняет лежащей на нем обязанности к совершению какого-либо действия.
Наш закон в правиле 684 ст. X т. просто и вообще только указывает, что всякий обязан вознаграждать за вред и убытки, причиненные его деянием или упущением, т.е. за убытки, причиненные или действиями положительными или отрицательными или упущениями в совершении чего-либо, без ближайшего определения, затем, того, в каких случаях, эти последние действия должны бы быть квалифицированы такими недозволенными действиями, которые должны были бы сопровождаться такой ответственностью.
Несмотря на отсутствие в законе каких-либо указаний в этом отношении наш сенат во многих решениях объяснил, что ответственностью за убытки могут сопровождаться только такие упущения, которые допущены лицом обязанным и имевшим возможность их предупредить или предотвратить (реш. 1878 г., № 242; 1888 г., № 73; 1891 г., №22 и друг.).
Положение это представляется весьма близким постановлению уложения саксонского, которое только несколько точнее определяет понятие противозаконного упущения, как несовершение какого-либо действия, которое лицо обязано было совершить в силу лежащей на нем обязанности, и в смысле, какового положения оно собственно и должно быть понимаемо и должно быть принято к руководству, несмотря на отсутствие в законе соответствующего ему указания, как такое положение, правильность которого достаточно оправдывается самым понятием противозаконного или недозволенного действия.
В самом деле, недозволенным представляется такое действие, которым, противозаконно нарушается чужое право, вследствие чего недозволенным действие положительное или деяние представляется в тех случаях, когда лицо, действующее противозаконно, вступает в сферу чужого права и тем, его нарушает, между тем, как одним только бездействием никогда чужое право нарушено быть не может в виду того, что никто собственно не обязан заботиться об охране чужого права, если только эта обязанность не лежит на нем или в силу закона, или же в силу какой-либо сделки, когда она принята им на себя по его доброй воле и когда бездействием, понятно, только и может быть нарушаемо противозаконно чужое право, или все равно, что и самое упущение, как упущение противозаконное, тогда только может сопровождаться ответственностью за убытки, когда, как это прямо указано в уложении саксонском, кто-либо не исполняет лежащей на нем обязанности к совершению какого-либо действия.
Некоторые из наших цивилистов, как, напр., Победоносцев (Курс гр. пр., т. III, стр. 578) даже утверждает, что ответственность за бездействие может быть только там, где существует особливое юридическое отношение между лицами.
Хотя он и не поясняет какое это собственно юридическое отношение, но уже из того обстоятельства, что он говорит об этом отношении в главе о вознаграждении за убытки, происходящие от действий преступных и непреступных, как бы отличая эти отношения от отношений, порождаемых этими последними действиями, нельзя не вывести то заключение, что под этими отношениями он разумеет едва ли не только отношения, возникающие из какой-либо сделки; а если это так, то нельзя не признать, что он случаи ответственности за бездействие напрасно суживает этими отношениями, вследствие того, что ответственностью могут сопровождаться и такие упущения, которые заключаются в неисполнении какой-либо обязанности, лежащей, как мы только-что упомянули, на лице и в силу закона.
Также и по мнению Пирвица, выраженному им в только-что указанной статье его, под тем упущением в, значении внедоговорного правонарушения, которое в силу 684 ст. может быть принимаемо за основание к возложению ответственности за убытки, должно быть разумеемо несовершение такого действия, исполнение которого обязательно или в силу закона, или же распоряжения надлежащей власти (Жур. Мин. Юст., 1895 г., Март, стр. 43).
Далее, по праву римскому недозволенные действия считались противозаконными или просто по их природе, как, напр., непредоставление чужой вещи ее собственнику, или же присвоение каких-либо прав на нее, или же такие действия, которые были последствием виновности в деятельности лица, их совершившего, из какового указания само собой следует, конечно, то заключение, что для квалификации первых из этих действий противозаконными правом римским не требовалось наличности виновности в их совершении.
Наши цивилисты, как напр., Оршанский в его обзоре кассационной практики (Жур. гр. и уг. пр., 1875 г., кн. 6, стр. 166), Пахман (Обыч. гр. пр., т. I, стр. 166) и Голевинский (О проис. и дел. обяз., стр. 136-145), хотя также признают возможным разделять недозволенные действия на два вида, но уже по соображении несколько иных признаков их различия.
Так, по указанию Пахмана, недозволенные действия, как правонарушения, причиняющие вред другому, могут заключаться или в неисполнении обязательства, или же причинении какого-либо ущерба помимо неисполнения какого-либо обязательства; а по указанию Оршанского недозволенные действия могут представляться в силу 644 и 684 ст. X т., или деликтами или квазиделиктами, когда ими причиняется ущерб имуществу другого лица, при отсутствии между ним и их совершителем какой-либо правовой связи – vinculi juris, или, напротив, могут заключаться в неисполнении, напр., договорного или иного отношения, связывающего двух лиц, когда основанием обязанности вознаграждения за убытки является нарушение именно этого правоотношения.
Более подробные, затем, объяснения о возможном разделении недозволенных действий дает Голевинский, по указанию которого действия эти могут быть двух родов, из которых одни, рассматриваемые сами по себе, не имеют в себе ничего противозаконного и составляют нарушение чужих прав только вследствие столкновения с известными отношениями, существующими между лицом действующим и другим, права которого им нарушаются, между тем, как другие, напротив, представляются противозаконными сами по себе, т.е. несмотря на существование какого-либо особенного отношения между лицом действующим и лицом, потерпевшим убытки.
Основываясь на этом признаке различия между теми и другими действиями, Голевинский относит к действиям первой категории все нарушения юридических отношений, существующим между известными лицами, за каковые он и считает в отношениях вещных всякие действия, несогласные с правом собственности, или же другими вещными правами, когда ими нарушаются в чем-либо эти права и, притом, одинаково добросовестно или недобросовестно, вследствие того, что и недобросовестное владение чужим имуществом представляется несогласным с правом на него настоящего его собственника, а в отношениях обязательственных – действия, заключающиеся в полном или частичном неисполнении обязательства, т.е. или в несовершении того, что следовало исполнить, или, наоборот, в совершении того, от чего следовало воздержаться, каковые действия и следует, по его мнению, характеризовать как гражданскую неправду, вследствие, того, что они ничего безусловно противозаконного в себе не заключают и никаких новых обязательственных отношений не порождают, а вносят только некоторые перемены в отношения уже существующие.
К действиям второй категории или безусловно противозаконным и, притом, одинаково – заключаются ли они в действии положительном, нарушающем какое-либо воспрещение закона, или же в упущении или неисполнении какого-либо его веления, должны быть относимы все другие действия, нарушающие такие чужие права, все равно – имущественные или личные, которые закон объявляет неприкосновенными, каковые действия, в противоположность действиям первой категории, должны быть характеризуемы уже, как такие гражданские преступления, которые являются источником новых обязательственных отношений.
Если, затем, принять во внимание, что по мнению Голевинского, для возникновения ответственности за убытки за действия последней категории, или же гражданские преступления, которые он, однако же, считает по существу одинаковыми с деяниями, облагаемыми уголовным наказанием, представляется необходимой наличность виновности совершителя этих действий, то, вместе с тем, нельзя не признать, что указываемое им разделение недозволенных действий на две категории представляется весьма близким разделению права римского и что если оно в чем от последнего и отличается, то разве только в более точном выяснении самого основания разделения их до тому признаку – совершены ли они в нарушение каких-либо юридических отношений, связующих их совершителя с другим лицом, или ими нарушаются права другого лица при отсутствии с ним каких-либо юридических отношений.
Это разделение недозволенных действий не может не иметь довольно серьезного и практического значения, вследствие того, что соответственно одному из существенных признаков, отличающих действия последней категории, которым для квалификации их, как действий недозволенных, должен быть присущ признак виновности лица, их совершившего, и для возложения за совершение их ответственности за убытки представляется необходимым констатирование в каждом конкретном случае наличности этого признака, между тем, как это представляется совсем ненужным для возложения такой ответственности за совершение недозволенных действий первой категории.
Дело, однако же, относительно возможности принятия к руководству этого разделения недозволенных действий у нас заключается в том, что для допустимости руководства им представляется необходимым еще выяснение того, соответствует ли оно постановлениям нашего закона о недозволенных действиях и может ли оно быть на них основано.
В нашем законе, как я уже объяснил несколько выше, имеется, во-1-х, правило 574 ст. X т., в котором дано общее указание на ответственность за убытки вообще за совершение, действий, нарушающих чужие права, и во 2-х, правила 609, 644 и 684 ст., в которых даны частные указания об ответственности за убытки, могущие происходить или от неправильного владения чужим имуществом, или же от совершения действий преступных и непреступных.
В постановлениях двух последних статей Оршанский видит указание на ответственность за убытки за такие недозволенные действия, которые совершаются при отсутствии всякой правовой связи или, все равно, при отсутствии каких-либо юридических отношений между совершителем этих действий и лицом, потерпевшим вред и убытки и, следовательно, не по поводу этих отношений и не в нарушение прав одной из сторон, ими порожденных что и совершенно правильно, так как в статьях этих указывается на ответственность за убытки, причиненные именно деликтами или квазиделиктами, называемыми Голевинским гражданскими преступлениями.
В доказательство того, что ответственность за убытки, причиненные неисполнением договоров, не может быть основываема на правиле 684 ст. Пирвиц в его статье „Значение вины в гражданском праве” указывает еще на то обстоятельство, что в той объяснительной Записке, при которой был представлен на усмотрение Государственного Совета закон 21 Марта 1851 г. „О вознаграждении за вред и убытки”, из которого взято правило этой статьи, Главноуправляющий II Отделением Собственной Его Императорского Величества Канцелярии говорит, что, излагая начала, долженствующие служить основанием при определении вознаграждении за вред и убытки, он не мог не чувствовать, что надлежало бы для полноты сего обозрения обратить внимание и на порядок вознаграждения за неисполнение обязательств, но что это не сделано потому, что предмет этот стоит в тесной связи с теорией самых обязательств и не был передан на рассмотрение II Отделения Собственной Его Императорского Величества Канцелярии (Жур. Мин. Юст., 1895 г., Январь, стр. 14-15).
В общем, затем, правиле 574 ст. следует, конечно, видеть указание на ответственность за убытки, причиненные как этими действиями, так и другими, указанными, напр., в 609 ст.; если же его объяснять в связи еще с правилом 693 ст. X т., в котором говорится о праве искать вознаграждения, разумеется, за убытки, не только в случае обид, но и в случаях неисполнения по договорам и обязательствам, то нельзя, кажется, не признать возможным как на основании 574 ст., так равно 609 ст. и этой последней выделение в особую категорию таких недозволенных действий, которые совершаются при наличности известных юридических отношений между их совершителем и лицом, потерпевшим вред и убытки и по поводу или в нарушение их, причем видеть в правиле 609 ст. указание на такие действия при отношениях вещных, а в правиле 693 ст. при отношениях обязательственных, что, однако же, и дает возможность только утверждать, что по нашему закону представляется возможным разделять недозволенные действия на две категории по соображении того признака – совершены ли они при наличности юридического отношения, существующего между их совершителем и лицом, потерпевшим вред и в его нарушение, или же при отсутствии между ними каких-либо юридических отношений, но не того признака – представляется ли необходимой еще наличность в последних для отличия их от первых виновности лица, их совершившего.
В этом последнем отношении на необходимость наличности этого последнего признака мы имеем, если не прямое, то, по крайней мере, косвенное указание в правиле 647 ст. X. т. нашего закона в такого рода недозволенных действиях, которые являются вместе с тем преступлениями или проступками, наказуемыми законами уголовными, так как в этой статье сказано, что не подлежат вознаграждению вред и убытки, происшедшие от деяния случайного, причиненного не только без намерения, но и без всякой со стороны причинившего оное неосторожности, из какового постановления по аргументу а contrario само собой следует то заключение, что если ответственность за убытки не полагается за деяния случайные, совершенные без намерения, то следовательно, для наступления этой ответственности необходимо, чтобы действиям, причинившим убытки, было присуще именно или намерение их совершить, или же, по крайней мере, чтобы лицо, их причинившее, могло быть признано виновным в неосторожном их причинении.
Относительно, затем, необходимости наличности этого последнего признака в таких недозволенных действиях, которые не являются ни преступлениями, ни проступками, наказуемыми законами уголовными, в законе не только никакого указания нет, но из правила 686 ст. X т., говорящей об ответственности за убытки, причиненные малолетними, а также безумными и сумасшедшими, или их самих, или же их родителей или других лиц, обязанных иметь за ними надзор, представляется возможным выведение того заключения, что в этих последних действиях, для признания их действиями недозволенными, по нашему закону не представляется необходимой наличность признака виновности их совершителя, вследствие того, что действия, совершенные малолетними, а тем более сумасшедшими, ни коим образом не могут быть вменяемы им в вину, вследствие отсутствия у них достаточного сознания для руководства их деятельностью вообще.
В виду установления законом столь противоположных требований по отношению необходимости наличности виновности лица, причиняющего его действиями вред другому, по отношению ответственности за такого рода действия, которые представляются, по крайней мере, по их гражданским последствиям однородными, и нет ничего удивительного в том, что наши цивилисты вопрос о необходимости наличности этого признака для квалификации этих действий недозволенными разрешают различно.
Так, из наших цивилистов, как мы уже указали несколько выше, Голевинский высказывается безусловно за необходимость наличности этого признака для квалификации вообще действий, называемых им гражданскими преступлениями, недозволенными, в смысле какового утверждения еще ранее высказался из наших цивилистов также Мейер (Рус. гр. пр., изд. 2, т. I, стр. 208), на том основании, что противозаконное действие, как и всякое юридическое действие, тогда только может сопровождаться известными последствиями, когда оно совершено лицом, обладающим волей, сознательно направленной на его совершение.
В смысле этого последнего утверждения высказались впоследствии Шершеневич (Учеб. рус. гр. пр., изд. 2, стр. 529) и Марков в его заметках о практике гражданского кассационного департамента сената, полагая в его основание 647 ст., которой, по их мнению, должно ограничиваться также и применение 684 ст. (Жур. гр. и тор. пр., 1872 г., кн. 5, стр. 830), а также Лион (Договор страхов., стр. 3) и Пирвиц при обсуждении в петербургском юридическом обществе реферата Полетаева „Иски из незаконного обогащения” (Жур. гр. и уг. пр., 1893 г., кн. 4, стр. 11, проток.) и последний в смысле даже необходимости наличности вины все равно, в виде умысла или неосторожности для квалификации действий недозволенными, даже в действиях, заключающихся в неисполнении договоров или обязательств, или таких действиях, которые правом римским признавались недозволенными по самой их природе и в которых не требует наличности этого признака также и из наших цивилистов Голевинский, относящий их к другой категории недозволенных действий, нарушающих права другого лица при существовании между ним и их совершителем известных юридических отношений.
В смысле этого же утверждения высказались также Кавелин (Права и обязан. стр. 352), Чемберс в его статье „Вред и возмещение вреда по русскому праву,, (Словарь юрид. и госуд. наук, т. I, стр. 2375) и сенат во многих решениях (реш. 1870 г., № 1132; 1874 г., № 34; 1876 г., № 114 и друг,), объяснив, что вообще за действия случайные, последовавшие без всякой вины и неосторожности со стороны лица, привлекаемого к ответу за них в силу 647 ст. никто отвечать не должен.
С особой, однако же, подробностью на доказательстве того положения, что по нашему закону ответственность за убытки, причиненные недозволенными действиями, и притом одинаково, как такими действиями, которыми нарушаются права другого лица при отсутствии между им и совершителем этих действий каких-либо юридических отношений, так равно и неисполнением договоров, представляется возможной только при наличности вины в их совершении, останавливается Пирвиц в его статье „Значение вины в гражданском праве”, где он, указав сперва, что хотя исключительно логическое толкование оснований устранения ответственности за убытки, указанных в правиле 684 ст., и может вести к тому заключению, что по этой статье представляется возможной ответственность и за случай, но что на самом деле такое заключение представляется недопустимым:
во-1-х, на том основании, что из той объяснительной Записки, при которой был представлен Главноуправляющим II Отделением Собственной Его Императорского Величества Канцелярии на усмотрение Государственного Совета проект закона 21 Марта 1851 г. „О взыскании за вред и убытки”, из которого взято правило этой статьи, видно, что Главноуправляющий предполагал в нем определить случаи ответственности за убытки, последовавшие хотя и не от деяний противозаконных, но однако же, бывших только последствием недостаточной осмотрительности и осторожности, т.е. последовавших от вины их совершителя, а не от случая;
во-2-х, потому что-из этой же Записки видно, что новые правила о вознаграждении за вред и убытки имелось в виду согласовать с постановлениями уложения о наказаниях, из которых была заимствована и терминология для означения тех действий, совершение которых должно влечь за собой ответственность за них, почему и употребленные в 684 ст. слова: причиненные деянием или упущением должны быть понимаемы в том смысле, что ими установлена ответственность за убытки, причиненные не всяким лицом, но лишь таким, которое при совершении деяния или упущения обладало дееспособностью или, все равно, свободной и сознательной волей;
в-3-х, потому, что исчисленные в этой статье обстоятельства, долженствующие освобождать от ответственности за причиненные вред и убытки, не могут быть признаны единственными, почему освобождение от этой ответственности представляется возможным и по другим причинам, напр., вследствие указания на воспоследование их по собственной вине потерпевшего и,
в-4-х, потому что, если бы правилом 684 ст. имелось в виду установить ответственность за всякие вред и убытки, безотносительно к тому от чего они произошли, то в законе не было бы надобности устанавливать такие специальные по этому предмету постановления, которыми в виде изъятия из этого общего правила, возлагается ответственность, за такие убытки, которые произошли от событий случайных, как, напр., правило 2105 ст. X т., которым на поклажепринимателя чужих вещей возлагается ответственность в некоторых случаях и за случайную гибель их, затем правило 151 ст. V т. устава питейного, которым возлагается на хозяина винокуренного завода ответственность за порчу, или истребление казенного контрольного снаряда, последовавшие от причин, от него даже не зависевших, и других (Жур. Мин. Юст. 1895 г., январь, стр. 15-16, 28-32).
Также и по мнению Гольмстена, выраженному им в изданных им лекциях Мейера (изд. 7, стр. 177), следует признавать, что по нашему закону в виде правила общего случай должен считаться за обстоятельство, освобождающее от гражданской ответственности, за исключением только тех случаев, когда специальными постановлениями закона возлагается ответственность и за происшествия, последовавшие случайно.
Противоположное этому мнению утверждение было высказано впервые в нашей юридической литературе, кажется, Победоносцевым, по мнению которого, хотя в 647 ст. и указано, что от ответственности за убытки изъемлются деяния случайные, совершенные даже без всякой неосторожности, но что в виду того обстоятельства, что действие этой статьи не распространено на ответственность за деяния непреступные, в отношении гражданской за них ответственности и не может быть деяний случайных, вследствие чего и всякое действие, хотя и нечаянное и ненамеренное, не может быть по нашему закону признаваемо вполне случайным, что подтверждается, по его мнению, как общим логическим выводом из правил 684-689 ст., так в особенности из правила 686 ст. об ответственности, малолетних, безумных и сумасшедших, в которой хотя при определении условий освобождения от ответственности за их действия их родителей, и употреблено выражение „за преступления и проступки малолетнего“, но каковое выражение, как можно полагать, употреблено в ней по недоразумению, вследствие того, что статья эта помещена в отделении об ответственности за деяния, не признаваемые преступлениями или проступками.
Правильность этого заключения подтверждается, по мнению Победоносцева, также и тем общим соображением, что и деяние нечаянное все же исходит от лица и стоит в связи с его волей, почему оно и не может быть признаваемо случайным, так как случай бывает всегда без воли лица (Курс гр. пр., т. III, стр. 590).
В смысле этого утверждения высказались впоследствии и многие другие наши цивилисты, как, напр., Полетаев (Об основаниях вменения, стр. 393), Шершеневич (Авторское право на иностранные произведения, стр. 303), Гордон при обсуждении в петербургском юридическом обществе реферата Полетаева „Иски из незаконного обогащения” (Жур. гр. и уг. пр., 1893 г., кн. 4, стр. 6, проток., и затем более подробно и решительно в его сочинении Практ. работы по гр. праву, стр. 86.), и с особенной подробностью Горенберг в его статье „Принцип гражданской ответственности за вред и убытки” (Юрид. Лет., 1892 г., кн. 8-9, стр. 98-99, 110-111).
Так Горенберг, высказав сперва, согласно утверждению Победоносцева, что 647 ст. не может иметь применения к ответственности за деяния непреступные, указывает затем, что принцип ответственности за деяния преступные, выраженный в этой статье, не проведен последовательно даже по отношению ответственности за вред, причиненный этими последними деяниями, вследствие того, что в 653 ст. в противоречие этому принципу в отношении ответственности за убытки, причиненные преступлениями, совершенными малолетними, постановлено, что за такие убытки должны нести ответственность или сами малолетние, или же их родители, даже и в тех случаях, когда бы приговором суда уголовного было признано, что малолетний действовал без разумения, вследствие чего и принцип, выраженный в 647 ст., по которой ответственностью за убытки должны сопровождаться только деяния вменяемые, на самом деле должен иметь ограниченное применение.
Сам Горенберг признает эти постановления нашего закона противными здравой теории, по которой ответственностью за убытки могут сопровождаться только действия сознательные, так как самое понятие деяния в юридическом смысле предполагает наличность свободной и сознательной воли, которая только и может быть принята за основание вменения последствий деяния.
Хотя, продолжает, далее, Горенберг в 684 ст. и употреблено слово деяние, но, несмотря на это, обстоятельство это никоим образом не может вести к тому заключению, чтобы по нашему закону ответственностью за убытки могли сопровождаться только действия вменяемые или, все равно, совершенные сознательно, а не действия случайные, вследствие того, что в статье этой как на обстоятельства, освобождающие от ответственности, указано на три обстоятельства:
а) когда действие было вынуждено требованием закона или правительства;
б) или необходимой обороной или же
в) с течением таких обстоятельств, которых нельзя было предотвратить, под каковыми обстоятельствами возможно разуметь только какие-либо внешние обстоятельства vis major, но никак не casus в значении деяния случайного.
По мнению, затем, Полетаева даже принцип, выраженный в 647 ст. по отношению ответственности за убытки, причиненные преступлениями или проступками, в настоящее время может быть признан подлежащим не только ограниченному применению, но даже и никакому в виду правила 31 ст. уст. угол. суд., по которой невменение подсудимому его деяния не устраняет гражданского иска за вред и убытки, причиненные сим деянием.
Правило этой последней статьи дает действительно основание тому заключению, что всякое деяние, не быв признано подлежащим вменению или, все равно, не быв признано в значении деяния преступного, хотя бы, напр., потому, что оно было совершено случайно и без всякой вины или неосторожности, может быть, однако же, признано в значении такого деяния, которое, как деяние, нарушающее чужое право и причиняющее тем вред другому, должно сопровождаться ответственностью за него на основании 684 ст., как деяние, не составляющее ни преступления, ни проступка, подтверждением каковому заключению не может не служить также и правило 7 ст. уст. гр. суд., по которой истец не лишается права на иск в гражданском суде, хотя бы по приговору суда уголовного обвиняемый и не был признан виновным, если от его действия произошли для истца ущерб или убыток, каковое правило должно быть понимаемо в том смысле, как это было объяснено мной в моем „Опыте Комментария к уставу гр. суд.“ (Опыт, изд. 2, т. IV, стр. 265), что истец не должен быть почитаем лишенным права на предъявление гражданского иска, между прочим и в тех случаях, когда подсудимый бывает освобожден от суда приговором суда уголовного по соображениям права или по тем, напр., соображениям, что совершенное им деяние не может быть ему вменено в вину по указанным в законе причинам невменяемости, в роде, напр., признания этого деяния совершенным случайно.
Нельзя, кажется, не признать, что постановления этих последних статей дают достаточное основание тому заключению, что в настоящее время, как полагает Полетаев, правило 647 ст., в виду выраженных в них указаний, не может уже иметь никакого применения или, все равно, что ответственности за убытки должны подлежать и такие деяния, которые, если бы они не были совершены случайно, являются преступлениями или проступками, облагаемыми наказаниями законом уголовным.
По мнению Пирвица, высказанному им в его статье „Значение вины в гражданском праве”, правила 31 ст. уст. угол,. суд. и 7 ст. гр. суд., напротив, как такие процессуальные правила, которыми имелось в виду предотвратить возможность столкновения подсудности уголовной и гражданской, ни в чем не изменяют гражданских законов о вознаграждении за вред и убытки, вследствие чего на основании этих статей и лица, оправданные уголовным судом, вследствие признания их деяний, последовавшими случайно, не могут быть присуждаемы к ответственности за них судом гражданским, не только на основании правила 647 ст., но также и на основании 684 ст., за исключением тех случаев, когда специальными правилами законов Гражданских в виде исключения определяется ответственность за убытки, независимо от вины лица, их причинившего (Жур. Мин. Юст., 1895 г., Январь, стр. 33-34).
Такое же заключение, но на основании только одного правила 647 ст. о невозможности подвергать ответственности кого-либо в порядке суда гражданского за убытки, причиненные таким его преступлением или проступком, который признан судом уголовным содеянным им случайно, высказал также и сенат (реш. 1875 г. № 121 и 1876 г. № 529).
Хотя правилами 31 ст. уст, угол. суд. и 7 ст. уст. гр. суд. и имелось в виду только, как утверждает Пирвиц, предупредить возможность столкновений подсудностей уголовной и гражданской, но, несмотря на это, никак нельзя утверждать, чтобы они на самом деле не оказали влияния и на правила о вознаграждении за вред и убытки, причиненные преступлениями или проступками, и в их числе, главным образом, на правило 647 ст., которое, как мы только-что указали, в виду этих статей должно утратить его значение, и почему заключение собственно сената, основываемое только на нем, и не может считаться правильным.
Пирвиц это же самое заключение основывает, напротив, не только на правиле этой статьи, но и на правиле 684 ст., и если бы действительно оно могло быть объясняемо, как он старается доказать, в том смысле, что им ответственность за убытки обусловливается наличностью вины, то и заключение его представлялось бы правильным; но в виду того, что все приведенные им доводы в доказательство необходимости объяснения в таком смысле правила этой статьи не могут быть признаны достаточными и отпадения поэтому, и этого основания, могущего бы подкрепить правильность его заключения, оно также представляется уже лишенным всякой опоры.
Именно, главный довод его, приведенный им в подкрепление того положения, что по правилу 684 ст. возложение ответственности за убытки должно быть признаваемо возможным только при наличности вины, заключающейся в том, что объяснительная Записка Главноуправляющего II Отделением Собственной Его Императорского Величества Канцелярии к проекту закона „О вознаграждении за вред и убытки” показывает, что законом этим имелось в виду возлагать обязанность вознаграждения за убытки, последовавшие от деяний, совершенных умышленно, или по небрежности, но не от случая, представляется недостаточным не только потому, что мысль эта не получила выражения в самом правиле 684 ст., но также и потому, что в виду несогласованности его с правилами последующих статей и в особенности с правилом 686 ст., которое дает основание заключению противоположному, самое объяснение правила 684 ст. в смысле указаний объяснительной Записки представляется совершенно невозможным.
Столь же недостаточными, затем, представляются и другие доводы, приведенные Пирвицем в оправдание его положения, и именно тот довод, что закону нашему не было бы необходимости в некоторых частных его постановлениях указывать особо на ответственность и за убытки, последовавшие случайно, если бы в общем правиле 684 ст. имелось в виду выразить этот же принцип, потому, что наши гражданские законы представляют собой не систематическое уложение, а свод разновременно последовавших узаконений, как ранее издания правила этой статьи, так и после, и с ним вовсе несогласованных, вследствие чего из этих частных указаний его и нельзя делать какого-либо вывода о значении этого правила, как правила общего; а тот довод, что сделанное в правиле этой статьи перечисление обстоятельств, могущих служить основаниями к устранению ответственности за убытки, не имеет исчерпывающего значения, потому, что если бы даже считать это указание и правильным, то в виду того обстоятельства, что в значении таких обстоятельств могут быть принимаемы только обстоятельства внешние в наступлении их вовсе не зависящие от воли лица, привлекаемого к ответственности за убытки, а никак не события, последовавшие от действий его самого, только действий не умышленных, а случайных.
Все сказанное по поводу этого заключения достаточно, кажется, обнаруживает полную невозможность обосновать его данными, почерпнутыми из нашего закона, каковое обстоятельство и не может не вести к тому конечному заключению в разрешение занимающего нас вопроса, что правильным, как вполне соответствующее точному смыслу постановлений нашего закона, определяющих ответственность за убытки, причиненные недозволенными действиями, должно быть признано мнение тех наших цивилистов, которые полагают, что для обоснования ответственности за эти действия по нашему закону не представляется необходимой наличность в них признака виновности лица, в их совершении и, притом, одинаково во всех такого рода действиях, т.е. как таких, которые не представляются ни преступлениями, ни проступками, так и таких, которые могут быть признаны таковыми только потому, что они были совершены случайно, хотя, как обложенные уголовным наказанием, они на самом деле при иных обстоятельствах и являются преступлениями или проступками, вследствие того, что за признанием неприменимости вообще в настоящее время правила 647 ст. рушится и последняя опора мнения противоположного, после чего и по отношению принятия к руководству разделения недозволенных действий, установленного по этому признаку правом римским и из наших цивилистов Голевинским на две категории, ничего более не остается как также признать, что разделение это, как не могущее быть обоснованным по соображении постановлений нашего закона, которыми для признания какого бы то ни было действия недозволенным наличности этого признака не требуется, к руководству у нас принято быть не может.
Обстоятельство, это, очевидно, сближает и уравнивает у нас всевозможные недозволенные действия, хотя и не делает их еще однородными вполне, вследствие того, что остается еще другой признак, по которому они все же могут быть разделены на два вида и у нас, – признак, указанный Оршанским и Голевинским и заключающийся в том, что некоторыми из них нарушаются чужие права при наличности какого-либо юридического отношения, связывающего их совершителя с лицом потерпевшим и, притом, права, порожденные именно этим отношением, между тем, как другими нарушаются чужие права при отсутствии каких бы то ни было юридических отношений между их совершителем и лицом, потерпевшим вред.
Разделение их по этому признаку представляется вполне возможным обосновать и постановлениями нашего закона, указывающими на ответственность за вред и убытки, причиненные недозволенными действиями и приведенными мной уже несколько выше, из которых в одних можно видеть, как это уже также было объяснено несколько выше, указания на недозволенные действия первого вида, а в других второго.
Хотя при разделении их только по этому последнему признаку недозволенные действия обоих из видов в их основных элементах совершенно уравниваются, но, несмотря на это, никак нельзя утверждать, чтобы оно утрачивало всякое значение, вследствие того, что различие между теми и другими может проявляться, если не в их элементах, то в их последствиях, так как,
во-1-х, основания ответственности за действия первого вида, а также и основания освобождения от нее в некоторых случаях могут определяться и несколько иначе, чем правилами общими, или по частным правилам закона, определяющим ответственность за те или другие действия, совершенные в нарушение чужих прав при различных юридических отношениях в отдельности или даже и сделкой между сторонами того или другого юридического отношения, между тем, как ответственность за действия второго вида должна подлежать определению всегда по общим правилам закона, к этому предмету относящимся, и
во-2-х, мера ответственности за них также может определяться иногда и иначе, чем правилами общими, опять или на основании частных правил закона, или же на основании даже сделки между сторонами, относящейся до установления того отношения, которое недозволенным действием нарушено.
Если, однако же, и считать, что нашим законом для квалификации каких бы то ни было действий, нарушающих чужие права и тем причиняющих вред другому, недозволенными признак виновности их совершителя и не требуется, то все же обстоятельство это никоим образом не должно вести к тому заключению, чтобы кто-либо обязан был отвечать, как заметил Шершеневич (Учеб. рус. гр. пр., изд. 2, стр. 629), и за случай, если только вред последовал исключительно от внешнего случайного обстоятельства, когда, как замечает Победоносцев, терпеть его обязан уже сам владелец имущества по общему правилу casum sentit dominus, если только обстоятельство это не было вызвано действиями лица, когда, напротив, оно должно уже нести ответственность за него (Курс гр. пр., т. III, стр. 579).
Замечание это представляется как нельзя более справедливым, потому что уже в силу того обстоятельства, что закон налагает ответственность только за деяния или упущения лица, и нельзя не признать, что ответственностью за убытки, как последствием действия недозволенного, могут сопровождаться только такие нарушения прав другого лица, которые последовали, хотя и от не намеренных или, все равно, нечаянных или случайных, но все же непременно от действий лица, но никак не от обстоятельств внешних и когда они, притом, последовали хотя и от действий лица, но совершенных им не под давлением тех обстоятельств, которые по закону служат основаниями к освобождению от ответственности.
Впрочем, и один из защитников взгляда противоположного – Пирвиц – не только не признает необходимой наличность вины для ответственности за причиненные убытки всегда и безусловно, но указывает даже и такие случаи, когда обязанность отвечать за убытки может падать и на лиц недееспособных, как, напр., на малолетних и душевно-больных, причиненные ими даже без всякого участия их воли, – это именно в случаях незаконного владения или пользования ими чужим имуществом, или же какими-либо чужими имущественными правами, или трудом, когда последствием такого пользования бывает незаконное их обогащение, заключающееся в увеличении их имущества и в то же время в уменьшении имущества лица потерпевшего (Жур. Мин. Юст.; 1895 г., Январь, стр. 36).
Также и по мнению Фурмана, выраженному им в его реферате Киевскому юридическому обществу „О влиянии случайного последствия деяния на гражданскую ответственность” (Суд. Газ., 1897 г., № 7), следует считать, что нашему закону не чужда ответственность и за случай, несмотря на то, что по правилу 647 ст. X т. вред случайный не подлежит вознаграждению, но потому, что при объяснении этого правила в связи с правилом 684 ст. X т. представляется возможным изъяснять его в пользу лица, потерпевшего вред, в смысле допущения присуждения ему вознаграждения с того, кто был причиной его.
Далее, в виду неустановления общими правилами нашего закона об ответственности за вред и убытки, как необходимого признака недозволенных действий, виновности лица, их совершившего, не может, само собой, конечно, не возникнуть вопроса о том, может ли иметь у нас какое-либо значение установленное правом римским, а также уложением саксонским различие в виновности dolus’а и culp’ы, т.е. умысла и небрежности или неосторожности и последней как неосторожности грубой и легкой?
Наши цивилисты Мейер (Рус. гр. пр., изд. 2, т. I, стр. 208) и Победоносцев (Курс гр. пр., т. III, стр. 137) говорят о разделении вины в различных случаях на dolus и culра и последней на неосторожность грубую и легкую, смотря по тому, действовало ли лицо, причинившее его действиями убытки, без такой внимательности, которая предполагается у всякого обыкновенного человека, или же только без такой внимательности, которую каждый проявляет обыкновенно при ведении своих собственных дел, вообще и совершенно безотносительно к нашему закону, вовсе не затрагивая при этом вопроса о том – может ли такое разделение вины быть установлено по соображении постановлений нашего закона и какое, затем, оно вообще может иметь значение у нас.
Из некоторых частных постановлений нашего закона, определяющих меру ответственности за убытки в некоторых случаях, нельзя не усмотреть, что он, как бы в отступление от правил общих, придает значение тому – последовали ли убытки от намеренных действий лица или, все равно, от его dolus’а, или же только от его небрежности или, все равно, неосторожности – culр’ы.
Так, напр., в правиле 619 ст. X т., определяющем ответственность за убытки недобросовестного владельца чужого имущества, закон говорит, что владелец недобросовестный обязан отвечать за всякий вред и ущерб, причиненные не только по его вине и с умыслом, но и происшедшие от его доказанной небрежности; между тем, как правилом 634 ст. X т., определяющим ответственность за убытки добросовестного владельца чужого имущества, он этого последнего освобождает от обязанности вознаграждения за убытки, происшедшие или от причин внешних и случайных; или же от его небрежения, т.е. неосторожности.
В виду этих постановлений нашего закона и не может быть, разумеется, не признано совершенно правильным утверждение Кавелина (Права и обязан., стр. 352), Гордона (Практ. работы по гр. праву, стр. 86), Чемберса в его статье „Вредъ и возмещение вреда по русскому праву” (Словарь юрид. и госуд. наук, т. I, стр. 2373), Уонаса в его статье „По вопросу о том – находится ли ответственность по 684 ст. X т. 1 ч. в какой-либо зависимости от вины или невиновности лица, причинившего своими действиями или упущением вред и убытки” (Юрид. Газ., 1909 г., № 20) и Пирвица, выраженное им в его статье „Случай в гражданском праве”, о том, что согласно постановлениям нашего закона, представляется возможным различение недозволенных действий, как действий умышленных и неосторожных, из которых под первыми следует разуметь действия намеренные, а под последними такие, вредные последствия которых в естественном порядке вещей можно было бы и надлежало предвидеть и предотвратить (Жур. Мин. Юст., 1895 г., Февраль, стр. 8).
Затем, из некоторых частных постановлений закона, определяющих обязанности одной из сторон при некоторых сделках по отношению имущества и дел другой стороны, нельзя не усмотреть, что закон наш определяет различным образом степень внимания, обязательного по отношению охранения интересов другого лица в различных случаях.
Так, он, напр., в правиле 2105 ст. X т. указывает, что принявший на сохранение чужое имущество обязан употребить к сбережению его такое же старание, как о собственном имуществе, т.е. возлагает на него обязанность проявлять по отношению его сохранения такое же внимание, которое обыкновенно каждый проявляет в ведении своих собственных дел, между тем, как правилом 2231 ст. X т. возлагает на нанявшегося обязанность по порученному ему от хозяина делу сколь можно отвращать могущие случиться убытки, причем, однако же, не прибавляет, чтобы нанявшийся обязан был проявлять в видах их отвращения ту же заботливость, которую нанявшийся проявлял бы при ведении собственных дел, из чего возможно заключить, что в этих случаях закон требует от нанявшегося проявления хотя и в высшей мере, но только той заботливости, которую каждый обязан проявлять в своей деятельности.
Хотя законом этими постановлениями и различно определяется та степень внимания или заботливости, с которыми одно лицо обязано относиться к интересам другого и к охранению его имущества, из чего возможно то заключение, что в силу этих постановлений различно должны определяться и те обстоятельства или, лучше сказать, характер тех упущений, соответственно которым, как нарушениям этой обязанности, должна подлежать определению и самая ответственность перед другим лицом за происшедший для него вред, но, несмотря на это, вряд ли, однако же, представляется возможным утверждать, чтобы в постановлениях этих был принят во внимание с целью установления различия в ответственности за них тот самый признак различия в понятиях грубой или легкой неосторожности, который указывался с этой целью правом римским и уложением саксонским, вследствие недостаточной определительности их в отношении указания той степени внимательности, несоблюдение которой должно быть квалифицировано как тот или другой вид небрежности или неосторожности в различных случаях.
Во всяком случае, в виду того обстоятельства, что в нашем законе только в некоторых частных его постановлениях указывается на отдельные случаи ответственности особо за действия, совершенные с намерением или по небрежности, или неосторожности, и нельзя не признать, что если у нас и может иметь значение разделение виновности в совершении недозволенных действий на два вида: на dolus и culpa, то никак не как разделение, могущее иметь такое общее значение, какое оно имеет по праву римскому и уложению саксонскому, а лишь только, как разделение, могущее иметь значение частное, в некоторых отдельных случаях, в законе указанных, вследствие чего и последствия ответственности за действия, совершенные намеренно, или же только по неосторожности, представляется более удобным рассмотреть в особой части настоящего труда при рассмотрении тех отдельных случаев ответственности за такие действия, до которых эти частные постановления закона относятся.
Наш закон, как я упомянул несколько выше, не дает собственно определения понятия недозволенного действия, а говорит только как о последствии их совершения об обязанности вознаграждения причиненного ими вреда или убытков.
Из многих постановлений его, к этому предмету относящихся, нельзя не усмотреть, что им устанавливается ответственность за вред, причиненный не только посредством нарушения имущественных прав другого лица, но и посредством нарушения других его благ, как, напр., жизни, здоровья, чести и проч., подтверждением чему могут служить, между прочим, правила 657-667 ст. X т., в которых говорится о возмещении убытков, причиненных лишением жизни, повреждением здоровья, изнасилованием, противозаконным лишением свободы, причинением обиды и проч.
Вред, причиненный имущественным правам лица, может быть, конечно, очень разнообразен и может заключаться и у нас, как и везде, а также как это прямо указывало право римское, главным образом в уменьшении имущества лица, которое может быть следствием различных действий, напр., завладения, уничтожения или ухудшения его, присвоения каких-либо прав на него и проч., а также непредоставления известных следуемых услуг или вещей, или вообще лишения какой-либо выгоды.
Когда вред заключался в уменьшении имущества лица, то он назывался правом римским damnum emergens, а когда заключался в неполучении известной выгоды или прибыли, то назывался lucrum cessans.
Обязывает к возмещению того и другого вреда, причиненного недозволенными действиями, также и уложение саксонское, причем оно и определяет их совершенно согласно с правом римским, как damnun emergens и lucrum cessans.
Наши цивилисты Мейер (Рус. гр. пр., изд. 2, т. I, стр. 210), Победоносцев (Курс гр. пр., т. III, стр. 578), Голевинский (О проис. и делен. обязат., стр. 143), Шершеневич (Учеб. рус. гр. пр., изд. 2, стр. 532) и Чемберс в его статье „Вред и возмещение вреда по рус. праву” (Словарь юрид. и госуд. наук, т. I, стр. 2376), также указывают на необходимость различать в понятии вреда два вида: или уменьшение имущества лица, или damnum emergens права римского, или же только лишение его выгоды lucrum cessans.
К сожалению они только не указывают – может ли это разделение быть обосновано по соображении постановлений нашего закона об ответственности за недозволенные действия и, потому, может ли иметь значение и у нас.
Сенат, напротив, прямо и решительно утверждает, что наш закон под убытками разумеет не только вещественный ущерб в имуществе, но и лишение выгоды, которую можно было бы получить от имущества, причем, он, в подкрепление этого положения, ссылается как на общее правило 684 ст., так и на стоящие с ним в связи частные правила 610-620, 624, 641 и 643 ст. X т. (реш. 1878 г., № 111; 1879 г., № 317; 1884 г., № 2 и друг.).
Это указание сената нельзя не признать совершенно правильным, так как по сопоставлении общего правила 684 ст. с указанными им частными постановлениями действительно нельзя не прийти к тому заключению, что наш закон слова „вред или ущерб или убыток” употребляет вовсе не как синонимы для означения одного и того же вида вреда, а напротив, что он словами „вред или ущерб” имеет в виду означить то, что право римское разумело под damnum emergens или уменьшение имущества лица, а словом „убытки” имеет в виду означить неполучение известной прибыли, или тот вид вреда, который правом римским определялся как lucrum cessans.
Правильность этого заключения подтверждается как нельзя лучше, как многими частными постановлениями, указанными сенатом, как, напр., 610 и 624 ст., возлагающими на недобросовестного владельца имущества при возвращении его действительному его собственнику обязанность вознаграждать последнего не только за причиненный его имуществу вред, но и за последовавшие для него убытки от непользования им, т.е. за неполученные им прибыли и доходы, так едва ли еще не более последних правила 685, 671 и 673 ст., X т., которыми за присвоение, истребление или повреждение чужого имущества на лицо, совершившее эти действия возлагается обязанность вознаграждения лица потерпевшего не только за вред, причиненный уменьшением ценности его имущества, но и за убытки, в виде неполученных от захвата его выгод и доходов.
К сожалению, далее, наш закон не определяет точно ни того – какие именно убытки должны подлежать вознаграждению, ни того – каким образом в частности должен быть определяем размер той прибыли, которая должна подлежать возмещению в виде убытка.
Более точным представляется в этом отношении уложение саксонское, которое,
во-1-х, указывает, что возмещению должен подлежать только тот вред, который является посредственным или непосредственным следствием недозволенного действия, и
во-2-х, что в видах определения размера подлежащей возмещению прибыли должна быть принимаема во внимание лишь та прибыль, которая могла доследовать при обыкновенном или естественном течении дел и сообразно сделанным для ее получения приготовлениям, причем оно добавляет, что та еще прибыль, которая могла бы быть получена от неполученной прибыли, возмещению не подлежит.
Из наших цивилистов Победоносцев утверждает, что возмещению может подлежать только вред, действительно последовавший, а не возможный и непредвиденный, причем он прибавляет,
во-1-х, что делаемое некоторыми законодательствами различие в понятии вреда непосредственного и посредственного неудобно к осуществлению на практике и, потому, принято немногими законодательствами, и
во-2-х, что определение вообще размера как убытка неполученной прибыли затруднительно, так как с этой целью необходимо принимать во внимание не только внешние объективные условия предполагавшейся к получению прибыли, но и условия субъективные или личные условия деятельности самого приобретателя прибыли (Курс гр. пр., т. III, стр. 578-579).
Мейер также дает не вполне определительные указания на то, по соображении каких обстоятельств должен быть определяем размер убытка в виде неполученной прибыли, так как он хотя и справедливо утверждает, что определить абстрактно размер неполученной потери нельзя, но далее прибавляет, что размер ее должен быть определяем по соображении конкретного положения лица, смотря по обстоятельствам, в которых находился субъект нарушенного права (Рус. гр. пр., изд. 2, т. I, стр. 213).
Относительно, затем, того – следует ли признавать подлежащим возмещению не только вред, непосредственно последовавший от недозволенного действия, но и вред более отдаленный – посредственный, он ничего не говорит; Голевинский же по этому поводу утверждает, что в виде вреда или убытков, причиненных собственно гражданскими преступлениями, должны подлежать возмещению не только произведенные в момент совершения такого преступления, но и все другие более отдаленные и непредвиденные в подтверждение какового заключения он и ссылается на правило 645 ст. X т. нашего закона (О проис. и делен. обязат., стр. 143), по которой в случае доказанности того, что преступление или проступок совершены с намерением причинить какие-либо более или менее важные потерпевшему от них убытки или потери, виновный в их совершении обязан вознаградить не только за убытки, от его деяния происшедшие, но и за более отдаленные, которые он с намерением причинил.
Также и по мнению Кавелина под убытками непосредственными следует понимать убытки, последовавшие одновременно с нарушением, хотя и не от самого нарушения, а только по поводу нарушения; между тем, как под убытками более отдаленными следует понимать убытки не одновременные с теми, которые были причинены нарушением, но составляющие его последствие в будущем, каковые убытки, по мнению Кавелина, вовсе не должны бы подлежать возмещению (Права и обязанности стр. 351).
По мнению Шершеневича, напротив, согласно правилам нашего закона, выраженным в 644 и 645 ст. X т. следует считать, что у нас возмещению могут быть признаваемы подлежащими вообще только убытки прямые, происшедшие непосредственно от недозволенного действия, но никак не убытки косвенные, происходящие не только от именно этого действия, но и от других, сопутствующих его обстоятельств, неожиданно увеличивающих убытки, возмещению каковые убытки могут быть признаваемы подлежащими разве только по исключению, в случаях, прямо в законе указанных, как, напр., в случаях, указанных в правиле 645 ст. (Учеб. рус. гр. пр., изд. 2, стр. 533).
Сенат в целом ряде решений, также объяснил, что по нашему закону возмещение как убытков в виде ущерба или уменьшения имущества другого лица, так и в виде неполученной им прибыли должно подлежать определению в размере действительно понесенного убытка или неполученной прибыли, за исключением тех случаев, когда по отношению определения убытков в законе постановлены особые правила (реш. 1879 г., №№ 317 и 379; 1880 г., № 99; 1882 г., № 126; 1890 г., № 104 и друг.).
Правильным нельзя не признать это последнее положение, как более соответствующее точному смыслу тех постановлений нашего закона о вознаграждении за вред и убытки, в которых указаны собственно те данные, по соображении которых следует определять их размер, и главным образом, правила 685, 671 и 673 ст., из которых с полной несомненностью может быть выведено то заключение, что возмещению могут подлежать по нашему закону убытки и, притом, одинаково как происходящие от уменьшения имущества другого лица, так и лишения его известной прибыли, только действительно или непосредственно последовавшие от недозволенного действия, но, разумеется, как заметил Кавелин (Права и обязан. стр. 353), безразлично, как убытки лицом совершившим недозволенное действие предвиденные, так и непредвиденные, вследствие того, что это последнее обстоятельство в отношении определения размера убытков нашим законом вовсе не принимается во внимание, как признак совершенно субъективный, не могущий, поэтому иметь какое-либо значение в этом отношении, за исключением только тех немногих случаев, когда сам закон предписывает подвергать ответственности и за убытки более отдаленные и посредственные, как, напр., в случае, указанном в правиле 645 ст., которая, как исключение, и подтверждает скорее правильность того заключения, что по нашему закону в виде правила общего должно быть принимаемо то положение, что возмещению должны подлежать только убытки, действительно и непосредственно последовавшие от недозволенного действия, а не убытки, отдаленные и посредственные, как, полагает Голевинский, основываясь на правиле этой статьи.
Далее, по отношению определения собственно размера убытков, причиненных недозволенными действиями и, притом, одинаково, как убытков, происшедших от уменьшения имущества другого лица, так и лишения его известной прибыли, нельзя не признать, что по нашему закону так же, как и по уложению саксонскому, с этой целью должны быть принимаемы во внимание, как заметил отчасти и Кавелин (Права и обязан. стр. 350), главным образом, данные объективные, или те внешние обстоятельства, по соображении которых может быть определяем их размер, а не данные субъективные или положение собственно лица, потерпевшего вред, разве только по исключению в случаях, прямо в законе указанных, а не вообще, как высказали Мейер и отчасти Победоносцев, по отношению определения размера собственно неполученной прибыли.
Доказательством правильности этого положения не могут не служить не только правила 671 и 673 ст., но также и правила 618-621 ст., указывающие те данные, по соображении которых должны быть определяемы те вред и убытки, которые обязан возместить недобросовестный владелец недвижимого имущества при возвращении его действительному его собственнику, так как все эти статьи предписывают при определении размера тех и других убытков принимать во внимание исключительно только внешние объективные данные или обстоятельства, могущие служить указанием их количества, но никак не данные субъективные или положение собственно лица, потерпевшего вред и убытки.
Одним словом, в виду указаний, содержащихся в этих статьях, нельзя, кажется, не признать, что по нашему закону размер убытков, причиненных недозволенными действиями, нарушающими собственно имущественные права другого лица, вообще должен подлежать определению исключительно только по соображении данных объективных, а не субъективных.
Из постановлений нашего закона, содержащих в себе указания относительно определения размера убытков, причиненных теми недозволенными действиями, которыми нарушаются личные блага человека, его, напр., здоровье, или честь, как напр., постановлений 660-667 и 683 ст. Х т., нельзя, напротив, не вывести, как высказал и Чемберс в его статье „Вред и возмещение вреда по русскому праву (Словарь юрид. и госуд. наук, т. I, стр. 2378), то заключение, что относительно определения размера убытков, причиненных нарушением этих благ человека должны быть принимаемы во внимание и данные субъективные или личное положение собственно самого лица, потерпевшего убытки, так как в силу этих статей, в видах определения размера убытка, происходящего от лишения возможности получить прибыль от своего труда, должен быть принимаем во внимание размер того заработка, который именно лицо, потерпевшее вред, действительно получало.
Хотя постановлениями этими для определения размера убытка в этих случаях и выставляется признак субъективный или личное положение лица потерпевшего, но, несмотря на это, нельзя не признать, что не малую роль играет и в этих случаях также и признак объективный или те внешние обстоятельства, которыми обусловливалось личное положение потерпевшего и которые влияли и на размер получавшегося им дохода от его труда, вследствие чего и относительно определения размера убытков и в этих случаях никак нельзя утверждать, чтобы мог быть принимаем во внимание исключительно только один признак субъективный.
Уложение саксонское хотя и указывает в виде правила общего, что возмещению должны подлежать убытки как непосредственные, так и посредственные, но, однако же, лишь те, которые все же были следствием именно недозволенного действия, причем, оно еще прибавляет, что та прибыль, которая могла бы быть извлечена из неполученной прибыли, возмещению не подлежит.
По нашему закону, как мы только-что видели, напротив, в виде правила общего возмещению должен подлежать только вред непосредственный, происшедший от недозволенного действия, а убытки более отдаленные или посредственные должны подлежать возмещению только по исключению в случаях, особо в законе указанных; и вот по отношению определения этого вреда следует признать, что и по нашему закону, подобно тому, как и по уложению саксонскому, за вред посредственный должен быть принимаем только такой вред, который был также только следствием недозволенного действия, а ни каких-либо других внешних привходящих обстоятельств, с этим действием ни в какой связи не стоящих, подкреплению каковому положению может быть извлечено, по крайней мере, из правила 645 ст., которым хотя и полагается ответственность за убытки отдаленные и посредственные, но однако же только такие, которые причинены именно недозволенным действиям.
Второе из положений, установленных уложением саксонским или то положение, что та прибыль, которая могла бы быть получена от неполученной прибыли, возмещению подлежать не должна, может, кажется, быть всецело принято к руководству и у нас, несмотря на то, что оно прямо в нашем законе не выражено, но в виду того обстоятельства, что наш закон, с другой стороны, в тех его постановлениях, в которых указываются те данные, по соображении которых должен быть определяем убыток, нигде даже в виде намека не говорит о допустимости, при определении количества убытков, принятия в соображение еще той прибыли, которая могла бы быть получена от неполученной прибыли, каковое обстоятельство скорее может быть принято за основание тому заключению, что самая мысль о допустимости возмещения в виде убытков этой последней прибыли представляется нашему закону вполне чуждой, вследствие чего и самая допустимость ее возмещения должна быть признана у нас невозможной.
По праву римскому недозволенное действие сопровождалось иногда не только ответственностью за убытки, но и штрафом.
Таким же последствием, недозволенные действия, не говоря уже о таких, которые представляются преступлениями и которые обложены известными наказаниями законами уголовными, но и такие, которые не представляются ни преступлениями, ни проступками могут сопровождаться в некоторых случаях, по совершенно справедливому замечанию Мейера, и у нас в силу некоторых частных постановлений нашего закона, когда ответственность за недозволенные действия может заключаться не только в возмещении убытков, но и в платеже штрафа, который Мейер называет гражданским наказанием.
По нашему закону такое наказание за недозволенное действие, которое в виде, штрафа может подлежать возмещению в пользу лица потерпевшего сверх понесенных им убытков, может иметь место, также по совершенно справедливому замечанию Мейера, или в силу самого закона, или же по воле сторон сделки в виде той неустойки или пени, которую одна сторона обязывается уплатить другой за неисполнение принятых на себя по сделке обязанностей.
Как на примеры такого рода случаев, когда недозволенные действия по нашему закону могут сопровождаться в силу самого закона не только ответственностью за убытки, но и платежом в пользу лица потерпевшего известного штрафа, Мейер указывает на случаи ответственности за обиды, когда в силу 667 ст. X т. обидчик может быть подвергнут, независимо от взысканий с него убытков, платежу бесчестия; затем, на случай ответственности за неисполнение договора займа, а также договоров подряда и поставки, заключенных с казной, когда в силу 1575 ст. X т. и 87 ст. положения о казен. подряд. и постав., составляющего приложение к Х-му тому, как заимодавец, так и подрядчик или поставщик могут быть подвергнуты взысканию известного определенного законом штрафа в пользу лица потерпевшего (Рус. гр. пр., изд. 2, т. I, стр. 213-215).
Как на такой же случай ответственности известным штрафом можно указать на случай, указанный в правиле 641 ст. X т., по которой незаконный владелец чужих капиталов обязан при их возвращении уплачивать собственнику их в виде штрафа три процента неустойки.
Что касается, наконец, определения обязанности доказывания наличности тех недозволенных действий, которыми причинены убытки, то право римское делало в этом отношении, как мы уже указали несколько выше, различие между случаями, когда недозволенные действия были совершены вне всяких юридических отношений между лицом потерпевшим и лицом, совершившим недозволенное действие, и когда, напротив, недозволенными действиями были нарушены известные юридические отношения, существовавшие между ними прежде, или в силу закона, или на основании сделки и, затем, указывало, что в первых из этих случаев обязанность доказывания совершения недозволенного действия должна была лежать на истце, а во-вторых, напротив, на ответчике должна была лежать обязанность доказывания его невинности в неисполнении лежавшей на нем обязанности.
В нашем законе никаких сколько-нибудь определительных указаний в этом отношении не сделано, вследствие чего и нет ничего удивительного в том, что из наших цивилистов, напр., Победоносцев (Курс гр. пр., т. III, стр. 578) и Шершеневич (Учеб. рус. гр. пр., изд. 2, стр. 533) вовсе не делают по отношению определения обязанности доказывания совершения недозволенных действий различия между случаями, указанными правом римским, а говорят вообще, что потерпевший истец обязан доказать, что вред в известном объеме и ценности последовал именно от недозволенного действия, а не от иной причины.
Другой наш цивилист Малинин, напротив, подобно праву римскому, в отношении определения обязанности доказывания совершения недозволенного действия делает различие между теми случаями, когда вред и убытки причинены недозволенными действиями, совершенными при отсутствии каких бы то ни было юридических отношений между лицом потерпевшим и лицом, их совершившим, каковыми представляются, напр., случаи причинения вреда действиями преступными или такими, которые не представляются ни преступлениями, ни проступками, и когда вред и убытки причинены недозволенными действиями, имеющими отношение к договору и заключающимися в его неисполнении или ненадлежащем исполнении.
По отношению обязанности доказывания совершения недозволенных действий в первых из этих случаев следует, по мнению Малинина, признать, что на основании 574 и 684 ст. X т. нашего закона, обязанность доказывания их совершения ответчиком должна лежать на истце, вследствие того, что иск его в этих случаях представляется основанным именно только на факте совершения этих действий ответчиком.
По отношению обязанности доказывания совершения недозволенных действий, имеющих отношение к договору, по его мнению, следует полагать, что на истце, напротив, должна лежать обязанность доказывания только существования договора с ответчиком и, затем, причинения ему вреда его неисполнением, доказывание же того, что неисполнение произошло не вследствие недозволенного действия или, все равно, не по вине ответчика, должна лежать уже на нем, а не на истце (Комментарий к 366 ст. уст. гр. суд., стр. 60, 66 и 69).
По сравнению этого утверждения с аналогичным ему указанием права римского нельзя не усмотреть, что оно представляется только менее общим сравнительно с последним, так как в нем говорится только об обязанности доказывания совершения недозволенного действия при существовании договорных отношений между истцом и ответчиком, а не юридических между ними отношений вообще, как это указывается правом римским, т.е. отношений как в силу закона, так и вообще какой-либо сделки и потому только оно и представляется не вполне правильным; быв же обобщено, оно вполне может быть принято к руководству и у нас в отношении определения обязанности доказывания недозволенных действий в различных случаях, как вполне соответствующее различию в самой природе тех и других из них, так и тому различию, по соображении которого, как мы видели выше, может быть обосновано разделение недозволенных действий на виды и но данным, представляемым нашим законом.
Подкреплением правильности этого положения может служить также и совершенно верное указание, сделанное Пирвицем в его статье „Значение вины в гражданском праве”, на то, что из многих постановлений нашего закона возможно извлечение того заключения, что ими устанавливается предположение вины должников в неисполнении ими лежащих на них обязательств, вследствие чего верители и должны считаться освобожденными от обязанности доказывания их вины в неисполнении последних, так как обязанность доказывания наличности обстоятельств, могущих освобождать их от ответственности за убытки, происшедшие от их неисполнения, возлагается законом именно на них; для примера каковых постановлений закона он указывает, между прочим, на правила 2106 ст. X т. и 212 ст. X т. положен. о казен. подрядах, из которых в последней прямо постановлено, что подрядчик обязан представлять доказательства о причинах, воспрепятствовавших исполнить договор в срок, в нем назначенный, а в первой говорится, что поклажеприниматель в случае гибели бывшего у него на сохранении имущества обязан заявить об этом после чего и освобождается от ответственности за нее, если будет доказано, что это произошло не от какого-либо нерадения с его стороны (Жур. Мин. Юст., 1895 г., январь, стр. 51).
Сенат, напротив, до сих пор, кажется, еще в отношении определения обязанности доказывания совершения недозволенных действий не делал различия между теми и другими из них, а утверждал, подобно Победоносцеву, вообще, что истец обязан доказывать совершение их ответчиком (реш. 1871 г., № 369 и друг.).
