Субъект преступного действия
С конца XVI и в XVII в. государство окончательно принимает на себя прежнюю роль частных лиц и общин в преследовании преступлений, обращая те и другие в свои орудия для означенной цели:
соседи обязаны давать помощь жертве преступления (Уст. кн. разб. прик., ст. 25);
село и деревня, куда приведет след, обязаны его отвести, под угрозой наказаний (Там же., ст. 26);
обыскные люди обязаны указать воров и разбойников в своей общине, если они есть, под угрозою битья кнутом, если после таковые сыщутся (Там же., 27);
сотня, улица, волость, село или вотчина, если, поймав разбойника, не представят его в губу (к суду), подвергаются имущественному взысканию (ibid., 28).
Таким образом древнее соотношение карательных прав государства и общин переходит в групповую ответственность общин перед государством. Это, однако, еще не может быть признано одним из случаев применения наказания к людям невинным: общины несут ответственность за действительную вину – неисполнение своих полицейских обязанностей[1].
Взяв на свою обязанность преследование и оценку преступных деяний, государство должно было в законе определить условия вменения, что оно и делает в Уложении и Новоуказных статьях, хотя крайне несовершенным образом.
а) Уголовная ответственность распространена на всех, в том числе на холопов (Уст. кн. разб. прик., ст. 13); господин отвечает (отнятием поместья) за непредставление к суду своих холопов и крестьян-преступников даже в том случае, если наложит на них наказание сам (Там же и Уложение XXI; 79).
б) Прямого закона о возрасте в уголовном праве и теперь нет; но в Новоуказных статьях есть ссылка на постановление кормчей, по которому от уголовной ответственности освобождаются отроки до 7 лет и «бесные», т. е. сумасшедшие. (Новоук. ст. 1669 г., ст. 108).
Несовершеннолетние свыше 7 лет подлежали уголовному преследованию; но за преступления, подлежавшие смертной казни, подвергались другим смягченным наказаниям.
в) Психические болезни и неправильное устройство органов сознания также не определяются в законе (кроме сейчас упомянутого); практика, хотя и сознавала важность этого условия вменения, но допускала иногда суд и смягченное наказание для лиц, не имеющих его: «Оска Мосеев пытан… он, Оска, глух и нем, дураковат и не в уме»; судья приговорил: бить его кнутом и освободить на чистую поруку (уголовное дело 1697 г.).
г) Степень участия в деянии сознания и воли деятеля уясняется в законе более подробными чертами, чем прежде: так, имеющий «нарядные письма» (подложные документы), не ведая того, что они сделаны воровски, не подлежит наказанию (Уложение IV, 4).
Различие умышленного и непредумышленного деяния выражено ясно в отношении к убийству: «убийца пытают: которым обычаем убийство учинилось – умышленьем ли, или пьяным делом – неумышленьем (в драке)», за первое полагается смертная казнь, за второе – кнут или тюремное заключение (Уст. кн. разб. прик. 1625 г.).
Но неправильный язык заимствованных источников иногда вводит Уложение ц. Ал.Мих. в непоследовательность, например: «А будет кто с похваль бы, или с пьянства, или умыслом наскачет на лошади на чью жену, и лошадью ее стопчет или повалит, и тем ее обесчестить, или ее тем боем изувечить… велеть его бить кнутом нещадно» (XXII, 17); если потерпевшая от того умрет, то его казнить смертью; но если «такое убийство учинится от кого без умышления, потому что лошадь… разнесет и удержать ее будет не мощно, и того в убийство не ставить и накания… не чинить» (Уложение XXII 17, 18).
Здесь смешаны умышленное деяние с неумышленным, а это последнее с случайностью, но такие обмолвки закона не выражают действительного его смысла. К случайности применена также неосторожность (ненаказуемая):
«…будет кто, стреляючи из пищали или из лука по зверю, по птице, стрелой или пулькой убьет кого за горою, или за городьбою, или кто каким-нибудь обычаем убьет ненарочным делом, без умышления: и за такое убийство никого смертью не казнить и в тюрьму не сажать, потому что такое дело учинилось грешным делом, без умышления» (Уложение XII, 20).
Наказуемая неосторожность иногда смешивается с умыслом, благодаря той же неправильной редакции заимствованных источников: если кто произведет лесной пожар «по недружбе», или если такой пожар произойдет «по небрежности» пастухов, раскладывающих огонь, то полагается пеня, которая не взыскивается, если пожар произведен «без хитрости». (Уложение X, 223).
Вообще разделение деяний на «умышленные и бесхитростные» не выражает действительного взгляда на предмет, изложенного московским законодательством еще в Уст. кн. разб. прик. Византийские источники, с которыми справлялись тогда постоянно, содержат в себе следующее точное определение: «Убийства суть ово вольные (умышленные), ово невольная (случайные), ово близ вольных» (непредумышленные).
д) Условия необходимой обороны изложены следующим образом в статьях, заимствованных из Литовского статута (ст. 19): кто убьет другого, обороняя себя, а прежде не был в ссоре с убитым, тот должен немедля известить в съезжей избе воеводе; здесь, принеся присягу, освобождается от наказания.
Уложение, не повторив этого, дало свое определение: кто при нападении на его дом, обороняя себя и свой дом, убьет кого-либо из нападавших, тот должен представить побитых к судьям, которые производят сыск; результатом сыска может быть безнаказанность деяния (Уложение X, 200).
Кроме этого основного условия (проверки судом), при обороне требуется настоятельность опасности, но не требуется соразмерность средств обороны с целями нападения (если кто, в присутствии суда, поссорясь с соперником, начнет его бить, а тот, обороняясь, его убьет, то не подлежит наказанию; Уложение X, 105): допускается убиение при обороне как жизни, так и собственности: позволяется убить вора с поличным на своем дому и во время погони за ним, когда вор «учнет дратися» и «изымать себя не даст» (Уложение XXI, 88 и 89).
Что здесь разумеется не самоуправство, а оборона, доказывается тем, что, если кто, поймав вора, станет его пытать, то платит татю бесчестье и увечье. Оборона чужих прав не только дозволяется, но и вменяется в обязанность соседям и слугам (Уложение XXII, 16, 22), точно так же оборона прав государственных – всем гражданам (кто догонит изменника и убьет его, тот получает награду; Уложение II, 15).
е) К учению о состоянии крайней необходимости относится постановление о безнаказанном истреблении чужих животных при защите от них (Уложение X, 283), причем, как признак действительной крайности, указывается на то, что животное убито «ручным боем, а не из ружья».
ж) Соотношение воли нескольких деятелей в одном преступлении излагается гораздо полнее, чем в памятниках 1-го периода.
В отношениях интеллектуального виновника (подустителя) к физическому (исполнителю) различается приказание господина своему слуге, которое не освобождает последнего от наказания, но смягчает его; слуги, произведшие «наругательство по наученью господина», подвергаются битью кнутом, а слуги, совершившие это преступление «собою, не по чьему научению», подлежат смертной казни (Уложение XXII, 12).
Во всех остальных отношениях исполнитель наказывается или в равной мере с подустителем (Там же, 7, 26), или в высшей, хотя бы подуститель был начальником исполнителя (Уложение X, 12: «который дьяк… велит судное дело подьячему написать не так, как в суде было… дьяку учинить за то торговую казнь – бить кнутом… а подьячего казнить – отсечь руку»).
При сообществе («скоп и заговор») Уложение различает главного виновника – совершителя преступления, и его «товарищей»: за убийство при наезде – смертная казнь, «а товарищей его всех бить кнутом» (Уложение X, 198).
В таких преступлениях, которые могут быть совершены по способу разделения труда (подделка монеты), закон уменьшает наказание каждого сообщника сравнительно с той степенью наказания, которой подвергался бы виновник, если бы он один совершил все составные элементы преступления.
Пособничество, именно указание средств для совершения преступления («подвод») и устранение препятствий при его совершении («поноровка»), наказывается наравне с совершением самого преступления: «указ им чинити так же, как разбойником» (Уст. кн. разб. пр., ст. 31; Уложение ц. Ал. Мих. XXI, 63).
Прикосновенность в некоторых видах своих также сравнена по тяжести с самым преступлением: так, «стан», т. е. постоянное пристанодержательство и «приезд», т. е. доставление временного убежища разбойникам, караются наравне с разбоем (Уст. кн. разб. пр., ст. 30);
напротив, «поклажей», т. е. прием на хранение вещей, добытых преступлением, и покупка таких вещей ведут лишь к отдаче на поруки или к тюремному заключению (Там же, ст. 32 и 34; Уложение XXI, 64).
Различные виды укрывательства преступников от судебной власти переходят уже в самостоятельные преступления (Уложение XXI, 19, 20, 77, 78, 79, 80, 83, 84): «А будет кто таких воров (татей, игроков, грабителей), видя где, не изымает и в приказ не приведет, а изымать было их мощно… и на тех людях имати заповеди по полтине» (Уложение XXI, ст. 15).
Недонесение о преступлении имеет огромное значение в разряде преступлений политических, именно оно наказывается наравне с самым преступлением, если виновными в нем оказывались ближайшие родственники преступника: жена, дети, отец, мать, братья родные и неродные, дяди и др. (Уложение II, 6 и 9) – закон идущий прямо вразрез с психологическими началами уголовного права, но объясняемый полицейскими целями, ибо замыслы преступника всего ближе известны его семье и родне.
[1] Вообще «индивидуальность» наказаний, т. е. применение их только к лицам виновным, есть такое примитивное начало, что его признание можно видеть еще в периоде мести, когда она стала институтом закономерным; тогда (в Русской Правде и договорах) нет ни малейших следов применения мести к родственникам преступника.
Но семейные, родовые и общинные союзы в древнее время представляли теснейшие корпорации в имущественном отношении, а потому при наложении денежных штрафов взамен мести и при потоке платились и союзы, к которым принадлежал преступник (чем впрочем, достигалась и уголовная цель);
сверх того, в союзах теснейших (семье) предполагалось знание о преступлении главы семьи и пользование плодами преступления со стороны членов семьи (см. выше о потоке).
Понятие о потоке естественно перешло на конфискацию, которая поражала все имущественные права преступника и таким образом неизбежно задевала лиц невинных (его семейство) вовсе не с целью наказания этих лиц.
Впрочем, в русском праве уже в договорах с греками (под влиянием византийского права) начинается высвобождение членов семьи от этой имущественной ответственности; в западнорусском праве с XV в. (Судебник Казимира) и особенно в статутах ограждение имущественных прав семьи достигает окончательного успеха.
В севернорусском праве имущественная ответственность семьи нигде не была выражена, а в Уложении ц. Ал. Мих. (II, 6) точно обозначен обратный принцип с голоса статута. Вообще в потоке и конфискации нельзя усматривать наказание невинных.
Что касается до ссылки с женами и детьми, то здесь законодатель имел перед собою обстоятельство, которое он не в силах был побороть, именно церковное установление нерасторжимости семейного союза (супругов и малолетних детей). Сверх того, следует думать, что оставление осиротевшей семьи на месте (особенно после конфискации) было бы более тяжким наказанием для невинных членов семьи.
Итак, в древнем праве мы не находим вовсе принципа наказания невинных людей (наказание 10-го при совершении преступления массою, например, при бунте, есть освобождение от наказания (9/10).
