В учении об источниках процесса весьма важное значение имеет вопрос о пространстве их действия. Оно определяется пространством действия норм материального уголовного права, применению которого они служат по отношению предмета, лиц и места.
А так как, в свою очередь, действие процессуальных норм есть признак подсудности, то понятия о пространстве действия уголовного закона, закона процессуального и подсудности суть коррелятивные, взаимно себя дополняющие.
Таково общее правило. Но оно допускает и изъятия.
По предмету, или по роду дел, круг действия процессуальных норм иногда уже, а иногда даже шире, чем норм уголовно-правовых. Он суживается правилами, выделяющими из судебного разбора дела о некоторых преступных деяниях, уголовно-правовыми нормами обнимаемых, и передающими их разбору административному или дисциплинарному. Он расширяется:
1) узаконениями, в основании своем имеющими начало следственного процесса, по которому на суде лежит не только суждение по делу, но и собирание доказательного материала, розыск о наличности признаков преступления и виновности; так, например, у нас судебные следователи приступают к следствию при всякой неестественной смерти и пожаре для исследования причин их;
2) специальными постановлениями закона, ввиду которых на судебные установления возлагается производство отдельных действий по делам, подлежащим ведению иных установлений; так, судебные следователи гражданского ведомства иногда производят предварительные следствия по делам, подлежащим военному суду; освидетельствование умственных способностей обвиняемых в судах военных и местных производится окружными судами в порядке, ст.353—356 УУС определенном; наконец,
3) началами международного права, ввиду которых наши судебные установления иногда приступают к процессуальным действиям по делу, подлежащему суждению по иностранным уголовным законам.
По местности и лицам уголовно-процессуальные нормы в их совокупности имеют тот же объем действия, что и нормы уголовно-правовые. Они распространяются как на деяния всех лиц, в России учиненные, так в некоторых случаях и на деяния, учиненные за пределами России. Всякое лицо, подпадающее под действие наших уголовно-правовых норм, судится по нашим процессуальным законам.
Но при коллизии уголовно-правовых норм нескольких дружественных государств личные и территориальные принципы подлежат существенным ограничениям. Во имя высших интересов справедливости новейшие законодательства допускают видоизменение своих материальных уголовных норм иностранными, отказываясь от наказания некоторых учиненных за границей деяний, не воспрещенных законами места совершения, или соответственно им понижая свои наказания.
Является вопрос: могут ли и в каких пределах иметь у нас обязательное значение и иностранные процессуальные нормы, а также судебные действия, на них основанные?
Нормы уголовного судопроизводства имеют двоякое содержание. Определяя порядок судебного разбора, устанавливая для него необходимые органы и соответствующие правила, они вместе с тем иногда содержат в себе условия прав, личностью приобретаемых.
Таковы, например, постановления о давности, о погашении уголовного преследования примирением с потерпевшим и т. п. Они стоят на рубеже между правом и процессом, образуют, так сказать, материальную сторону этой формальной части законодательства и при кодификации помещаются или в законах уголовных, или же в законах процессуальных.
По началам современного международного общения все личные права (за исключением политических), приобретенные в одном государстве, признаются и охраняются государствами дружественными, если только они не противоречат основным их законам.
Последовательности в осуществлении этого принципа новейшее время обязано как признанием действительности договоров гражданских, за границей совершенных, так даже и смягчением отечественных уголовных законов под влиянием иностранных при определении наказаний за деяния, учиненные за границей.
Нет никакого основания делать в этом отношении изъятия для прав, в силу процессуальных норм приобретенных. Подобно другим, и они должны пользоваться охраной дружественных государств, в тех же, конечно, пределах, т.е. при отсутствии противоречия их с основными законами государства[1].
Но для этого необходимо, чтобы право было уже за границей приобретено. Одно ожидание его, простая надежда на его получение недостаточны. Если поэтому в государстве, где учинено преступное деяние, установлены более короткие давностные сроки, чем у нас, то для видоизменения нашей процессуальной нормы необходимо полное истечение за границей давностного срока до возбуждения у нас уголовного преследования; примирение с потерпевшим должно быть окончательное, оправдательный приговор должен войти в законную силу.
Необходимо далее, чтобы приобретение права не противоречило нашим государственным интересам и законам. Это, во-первых, нужно сказать о помиловании, составляющем ныне более политический акт, чем юридический; коренясь в праве верховенства, оно не может иметь обязательного значения для других суверенных правительств.
Bo-вторых, государственная власть может выделить некоторые деяния, особо для нее опасные, и отказать в распространении на них прав, из процессуальных иностранных норм проистекающих; таковы, например, преступления политические, подделка монет и ассигнаций и т. п.
Другую часть судопроизводственных норм образуют положения о порядке судебного разбора и об органах, которым он вверяется. По самому существу их они управляются территориальным принципом всецело и исключительно.
Все процессуальные действия происходят согласно нормам того государства, где они предпринимаются, и подлежат оценке по процессуальным нормам государства, где производится суд. Основания этому двоякие.
Во-первых, физически невозможно иметь в каждом государстве процессуальные учреждения и институты, безусловно сходные с существующими в других государствах. Во-вторых, конструируя судебную власть, наше государство исходит из положений, признаваемых им наиболее правильными; морально невозможно требовать, чтобы по некоторым делам оно отказалось от таких положений и тем как бы признало их несостоятельность.
Поэтому дела о преступных деяниях, учиненных за границей, но производящиеся в России, направляются и разрешаются во всяком случае по русским процессуальным законам; русскими же нормами определяются и отдельные следственные или судебные действия, предпринимаемые нашими судебными установлениями по ходатайствам властей иностранных[2].
Тем же местным принципом разрешается и вопрос о порядке производства процессуальных действий при столкновении общих процессуальных норм с особенными по месту или различных особенных законов (ст. 216, 217 УУС). Все процессуальные действия определяются законами той местности, где они происходят, хотя бы они предпринимались для судебных нужд другой местности, иными законами управляемой.
Поэтому, например, если бы по делу, производящемуся в Петербургском окружном суде, потребовалось допросить лицо, жительствущее в Сибири, то допрос его производится по правилам и органами, действующими в Сибири; соблюдение там правил общего порядка необязательно, но стороны при окончательном разбирательстве дела, конечно, могут обратить внимание суда на недостаток доказательной силы материала, добытого процессуальными действиями, при производстве которых не были выполнены гарантии, которые общее законодательство уже признало необходимыми. Внутренняя оценка их принадлежит свободному обсуждению суда, решающего дело.
С другой стороны, наши судебные установления могут встречаться с процессуальными действиями, произведенными на основании норм другого государства. Является вопрос: какое значение имеют для нас такие действия, т.е. распространяется ли обязательная сила их за пределы государства?
Общим образом на это должен быть дан ответ отрицательный. Карательная власть есть один из атрибутов власти государственной. Последняя же суверенна и не допускает иноземных ограничений. Распространять действие иностранных судов на наше государство значило бы вводить весьма существенное стеснение русской государственной власти и подчинять ее властям иностранным.
Этот довод не может быть ослаблен соображением о необходимости международного общения и вытекающей отсюда необходимостью доверия к судебным действиям дружественных цивилизованных государств, ибо, во-первых, международное общение не отвергает суверенитета отдельных государств; во-вторых, доверие к судебным действиям существенно отличается от подчинения чужой карательной власти; в-третьих, признание материально-правовой иностранной нормы в нашем государстве имеет совершенно иное значение, чем признание уголовно-процессуальной нормы и основанных на ней судебных действий.
Первое основывается не на иностранной, а на нашей собственной норме, оно сводится к добровольному смягчению русской нормы русской же властью, так что и в этих случаях, строго говоря, действует не иностранный источник права, а русский, применяемый под контролем русской государственной власти (ст. 174 Уголовного уложения).
Совершенно иное следует сказать о нормах процессуальных. Предоставление государством обязательной силы таким нормам другого государства и основанным на них судебным действиям сокращает карательную его власть, имея в результате осуществление в наших пределах чужой карательной власти.
В науке права это положение признается единогласно по отношению к уголовным приговорам. Ни одно государство до сих пор не согласилось принять на себя обязательства исполнять обвинительные приговоры чужих судебных мест[3]. Равным образом и промежуточные по делу судебные определения, например о подследственном задержании, за пределами государства суда, их постановившего, не могут иметь обязательного значения.
Из необязательности иностранных уголовных приговоров в полном их объеме вытекает и необязательность их в каких бы то ни было частях, имеющих карательный характер, например относительно лишения прав, поражения чести, конфискации имущества и т. п. После незначительных колебаний начало это принято и русской практикой[4].
Но от вопроса об обязательности иностранного судебного приговора и приведении его в исполнение отличаются два вопроса: во-первых, о признании прав, на основании приговора личностью приобретенных, и, во-вторых, о доказательном значении судебного приговора за пределами государства, где он постановлен.
В первом отношении, как замечено, начала современного международного общения требуют, чтобы права, приобретенные личностью в одном государстве, ограждались и в других государствах; на этом основании оправдательные приговоры, вошедшие в законную силу, более и более получают признание и за пределами государства, где они постановлены; тот же принцип заставляет признать юридическое значение и за состоявшимся исполнением обвинительного приговора, вполне или частью, а равно за наступлением условия погашения приговора по началу: non bis in idem.
Однако принцип этот может быть ограничен ввиду специальных интересов государства, которое имеет несомненное право отказать в применении его, когда это противоречит его высшим интересам; так, например, оно может выделить некоторые деяния, потребовав для них нового судебного разбирательства в своих пределах.
Во втором отношении нельзя отрицать доказательного значения для наших судов даже таких иностранных судебных актов, которые не имеют в пределах нашего государства обязательного значения.
Судебный приговор как совершившийся факт и как проверенное изложение обстоятельств уже в интересах полноты разбирательства не может быть выброшен из прочих по делу материалов. Не устраняя нового судебного разбора в нашем отечестве на общем основании, он в значительной степени может определять исход его.
От уголовных приговоров и прочих судебных определений отличаются отдельные судебные действия, предпринимаемые иностранными властями частью по требованию наших властей или русских подданных, частью по собственному почину. Таковы осмотры, обыски, допросы свидетелей и т. п.
В силу местного принципа они происходят по процессуальным нормам того государства, где действия эти предпринимаются. Для государства, где имеет место суд, они не представляют обязательного авторитета, но равным образом могут быть приняты как материал по делу, нередко крайне важный и подлежащий оценке согласно его процессуальным нормам.
В заключение, по связи предметов, скажем о действии процессуальных норм по времени.
Каждая правовая норма имеет начало и конец, рождение и смерть. Распознать эти моменты иногда легче, иногда труднее, что зависит от различия источников правовых норм. В нормах законодательных они представляют полную определенность; в нормах обычных установить их с полной точностью обыкновенно невозможно. Но они встречаются в каждой норме, как во всем человеческом. Правовые нормы действуют во времени, рождаются и умирают.
Этому общему закону времени подчиняются и нормы процессуальные. Действие их начинается с момента рождения и прекращается в момент смерти. Отменяя прежнюю норму и постановляя вместо нее новую, государство тем самым признает прежний порядок разбирательства неудовлетворительным, не обеспечивающим интересы правосудия.
С момента появления новой нормы все обнимаемые ею отношения должны подчиняться ее господству, все уголовные дела должны производиться согласно ей, совершенно независимо от того, когда учинено преступное деяние. Сохранять для деяний, ранее учиненных, силу прежних норм значило бы сохранять порядок разбора, уже признанный государством несовершенным и замененный другим, более обеспечивающим задачи правосудия.
Уголовно-процессуальные нормы ни в каком случае не применяются после упразднения их, т.е. они всегда имеют обратное действие[5].
Но от вопроса о действии процессуальных норм после замены их новыми следует отличать вопрос о силе и значении прав, приобретенных личностью при действии прежних норм, после их отмены.
Уголовно-процессуальные нормы, как мы видели, помимо формальных постановлений о порядке судебного разбора дел уголовных, содержат в себе и положения материального характера, составляющие условия для образования различных прав личности. Такие раз приобретенные права сохраняют силу и после изменения законодательства.
Но не потому, что отмененная норма продолжает действовать и после ее отмены, (этого никогда не бывает), а потому, что право уже приобретено и на существование его не могут оказать влияние новые нормы, устанавливающие иные условия приобретения его.
Неприкосновенность прав приобретенных вытекает из того, что с момента приобретения такие права существуют независимо и отдельно от норм процессуальных. Для упразднения их недостаточно изменения последних, необходимо создание специальной о том нормы.
Моментом рождения закона признается его издание или обнародование, моментом смерти — его отмена; в порядке обнародования и отмены уголовно-судопроизводственные законы ничем не отличаются от прочих частей законодательства.
[1] Положение это принято нашей практикой в решении по делу Иодко (1892/36).
[2] Для того чтобы отдельные судебные действия имели полный авторитет для иностранного суда, конечно, возможно и желательно соблюдать при этом правила, требуемые иностранным правом и не расходящиеся с основными началами нашего процесса.
Так, например, в Англии важное доказательное значение придается таким письменным показаниям свидетеля, при суде не присутствующего, которые даны ввиду неизбежного ожидания смерти; если бы такой случай представился, то следует установить, что свидетель сознавал, давая свое показание, неизбежность и близость смерти.
[3] Bar K.L. Das Internationale Privat-und-Strafrecht. Hannover 1862. S.579: „Единогласно признается, что иностранный обвинительный приговор для другого государства не имеет обязательной силы и не подлежит исполнению; от этого принципа допускается исключение лишь для незначительных проступков в трактатах некоторых соседних государств, из которых каждое может быть убеждено, что другое решает дело соответственно с его собственными юридическими принципами…
Основывается это на том, что по началу абсолютной материальной справедливости, господствующему в уголовном праве, каждое государство для применения наказания должно убедиться в виновности наказываемого, а такое убеждение может иметь своим органом лишь его собственные суды», так как в уголовном процессе нет места добровольной юрисдикции по произволу сторон и все уголовные дела должны быть решаемы по тем принципам, какие установлены государством для применения в стране правосудия. Признавать принципы иностранные значило бы признавать в этом случае неверность, неправильность своих принципов.
[4] Сенат основал свой взгляд на ст. 14 УУС, по которой „никто не может быть приговорен к наказанию иначе как по приговору надлежащего суда, вошедшему в законную силу”.
[5] По-видимому, автор хотел сказать, что новый процессуальный закон всегда имеет обратную силу — распространяется и на дела, начатые еще по прежнему закону. Заметим, однако, что здесь фактически речь идет о противоположном, а именно: процессуальные нормы никогда не имеют обратной силы.
Ведь обратная сила нового закона означает, что все ранее возникшие правоотношения „переделываются” под новые требования. В процессуальных отраслях это может обернуться параличом правоприменения, так как равнозначно повороту процесса, т.е. проведению его заново, с самого начала, что чаще всего практически невозможно.
