В эпоху народовластия, когда суд, отправляясь как политическое право всего народа, применял не писаные законы, а всем известные обычаи, когда грамотность распространена была еще весьма незначительно, производство судебных дел носило по преимуществу словесный характер: вызовы производились кличем на публичных площадях, доказательства выслушивались судом в форме устных показаний, состязание сторон было словесное, и даже судебное решение не оставляло по себе письменных следов.
Мало-помалу с распространением письменности последняя поступает на службу судебному производству, закрепляя следы устной речи, сохраняя свежесть первоначального наблюдения и значительно облегчая дело памяти. Высокое в этом отношении значение письменности для процесса не может быть опровергаемо.
Так, во-первых, при сношениях суда с посторонними местами и лицами письменная форма имеет значительные преимущества перед устной передачей судебного поручения, предупреждая ошибки и искажения передачи и значительно облегчая сам процесс ее.
Во-вторых, для сторон и для всего общества весьма важно, чтобы судебное решение оставляло по себе прочные следы, делающие его бесспорным. Записывание судебных решений составляет первый шаг письменности в процессе; так, и у нас при производстве в волостных судах, словесном по преимуществу, решения должны быть заносимы в особо заведенную книгу.
Весьма важно также, чтобы прочный след оставался и от всего судебного производства, свидетельствуя о происходившем на суде и о порядке судебного разбирательства; все судебные места обязаны вести протоколы своих заседаний (ст. 130, 131, 142, 170, 835—842 УУС), которые служат драгоценным материалом при рассмотрении жалоб на судебные действия.
В-третьих, письменная форма представляет высокие достоинства и для изложения требований сторон, обращаемых к суду, преимущественно требований первоначальных — иска или ответа, которыми устанавливаются границы всего последующего судебного разбирательства. Устраняя сомнения в точном смысле их, письменная форма дает и противной стороне возможность легко и удобно ознакомиться с ними.
Так, и у нас, по действующему законодательству, жалоба мировому судье приносится письменно или, немедленно по заявлении ее устно, самим судьей записывается в особый протокол (ст. 45 УУС); то же правило имеет место и при производстве у судебных следователей (ст. 306); обвинительный акт во всяком случае предполагает письменную форму (ст. 519 – 521, 526, 537); жалобы апелляционные, кассационные и частные (ст. 148, 862, 864, 910) и объяснения на них приносятся письменно или словесно, но в последнем случае они должны быть записаны в судебный протокол; равным образом и все прочие ходатайства стороны могут изложить суду не только устно, причем содержание их отмечается в протоколе (п. 7 и 8 ст. 836), но и в форме письменных прошений.
В-четвертых, письменность представляет драгоценные качества и для изложения доказательств в той стадии судебного производства, которая посвящается первоначальному их собиранию.
В гражданском процессе, где эта задача лежит всецело на сторонах, без всякого участия суда, для облегчения памяти стороны могут делать письменные для себя отметки, не имеющие судебного значения; подобный порядок допускается и в уголовном процессе Англии; на континенте, при значительном участии судебных органов в самом собирании доказательств, эти записи от сторон переходят в суд, составляя главнейшую заботу предварительного следствия.
Сохраняя следы произведенных наблюдений, письменность дает сторонам и судебным органам возможность сопоставить доказательства, собранные в разные времена, и путем спокойного изучения всех оттенков дела, ознакомиться с ним всесторонне.
Помогая первоначальному исследованию, она облегчает и систематическое, внимательное его изучение, крайне важное для правильного решения таких предварительных по делу вопросов, как вопрос о предании суду, об отсрочке разбирательства и т. п.; даже присяжным заседателям во время судебного следствия предоставляется право делать письменные отметки, облегчающие задачу памяти при постановлении вердикта (ст. 674 УУС).
Наконец, в-пятых, письменность имеет право доступа в уголовный процесс и потому, что с развитием грамотности употребление письмен стало крупным фактом общественной жизни. Игнорировать его уголовный процесс под страхом неполноты судебного производства не может.
Так, в письменную форму могут облекаться вещественные доказательства, например по делам о подлоге, об оскорблении в письме; предъявление их суду необходимо уже в интересах того начала непосредственности судебного разбирательства, которое требует, чтобы суд был поставлен лицом к лицу со всеми доказательствами по делу, не будучи вынужден полагаться на удостоверения о них, даваемые третьими лицами.
Замена письменной формы устной для таких доказательств, которые по самой природе своей предполагают письменность, хотя и возможна, но превращает доказательства из первичного в замененное, из лучшего — в худшее.
В тех же интересах непосредственности разбирательства важно, чтобы суду были известны по возможности все заявления каждого лица по обстоятельствам, подлежащим исследованию, независимо от того, были ли они сделаны в форме устной или письменной; корреспонденция, дневники, справки, памятные и счетные книги часто составляют материал в высшей степени важный для уяснения дела, о котором без знания его нельзя получить полного представления.
Наконец, иногда предъявление суду в устной форме доказательства, которое по самой природе своей предполагает такую форму, становится невозможным, например вследствие смерти свидетеля, выезда его на далекое расстояние, тяжкой его болезни и т. п.
В этих случаях письменное показание будет заменяющим устное, что хуже, но необходимость полноты судебного разбирательства нередко требует согласиться на худшее, чтобы не оставить совершенно невыясненным важный в процессе момент.
Поставленная в пределы закрепления устной передачи и облегчения задачи памяти при изучении дела, письменность имеет полное право гражданства и в уголовном процессе.
Но положение вещей изменяется, когда письменность становится способом судебного разбирательства, всецело вытесняя из него устность; когда суд знакомится с доказательствами по делу не в их первичной форме, а по описаниям, сделанным третьими лицами, и когда сторонам воспрещается обращаться к суду с живым словом и допускаются только письменные между ними сношения, предполагающие заочность разбирательства.
При этих условиях судебное производство становится производством канцелярским, бумажным и требованию непосредственности наносится существенный ущерб.
Бумажность, или письменность, проникла в уголовное судопроизводство под влиянием двух главнейших причин. Первой из них было развитие апелляционного пересмотра. Суд высший, проверявший решение низшего суда, вследствие отдаленности сторон и свидетелей не мог повторить устного допроса их и вынужден был ограничиваться записями их показаний, сделанными низшим судом[1].
Второй причиной было развитие следственного порядка; устранив понятие самостоятельных сторон и сосредоточив все процессуальные функции в руках судьи-следователя, порядок этот более и более приближался по форме к канцелярскому, чисто бумажному производству; он не доверял подсудимому, старался скрыть от него истинное положение дела и потому устранял его от допросов свидетелей; возлагая на суд слишком много, он вынужден был учредить особую должность судебного следователя, собиравшего доказательства по делу; на основании его записей канцелярия изготовляла доклад, по которому суд знакомился с обстоятельствами дела. Защита если и допускалась, то только в форме записок. Устанавливается положение: чего нет в актах, нет и в действительности.
Письменность как способ производства (посредственность производства) представляет огромные недостатки при разбирательстве дела по существу. Она ставит суд, решение постановляющий, в зависимость от составителя актов: от суда ускользает весь тот материал, который доступен наблюдению, но не подлежит точному описанию, например выражение лица свидетеля, его тон при показании, его поведение[2], или даже суд вынужден основываться на описаниях неверных.
Встречающиеся пробелы и недомолвки создают необходимость возвращать дело для доследования, что приводит к медленности производства со всеми ее невыгодными последствиями. Ограничение судебного материала письменным вносит в судебное разбирательство формализм и сухость, крайне для дела вредные.
Никакая письменная защита, никакое письменное обвинение по силе и глубине производимого впечатления не могут сравниться с живым словом[3]. Наиболее опасны эти стороны письменности при участии в суде народного элемента, излишнее обременение которого письменным материалом, как показывает опыт, ставит его в невозможность с успехом нести судебную повинность.
Так, главнейшая причина неудачи обвинительного жюри во Франции заключалась в том именно, что его заставили решать вопросы о предании суду исключительно на основании документов предварительного следствия.
Только при разбирательстве, ограничивающемся оценкой юридической стороны дела (кассационное, отчасти частное), может быть выдержан принцип: чего нет в актах, нет в действительности. Только оно может ограничиваться письменными данными, но потому лишь, что предметом его исследования представляются именно эти судебные записи, а не существо дела.
[1] Первоначально низший судья вызывался лично в высший суд, затем эта мера по неудобству мало-помалу вышла из употребления.
[2] Впрочем, в Германии, а частью и во Франции были попытки обязать свидетелей кроме протоколов о содержании показания вести протоколы о поведении показывающего с описанием его телодвижений; Гольцендорф* справедливо замечает, что в этом случае на следователя ложились две несовместимые задачи — свидетельская и судейская.
[3] На этом было основано и оригинальное возражение против словесного разбора Я.И. Баршева* (Основания уголовного судопроизводства с применением к российскому уголовному судопроизводству. Спб., 1841. С. 68): „Оно служит обыкновенно источником незрелого и необсудливого решения уголовных дел и влечет за собой ораторство в судах, столь вредное и противодействующее требованиям правоты и справедливости, что под его покровом и зашитой часто самый низкий злодей сходит с суда с титулом человека невинного, к явному соблазну и негодованию целого народа”.