Представительство разработано ныне более или менее широко в любом современном кодексе гражданского права общего и торгового на Западе[1]. Для наших целей мы ограничимся здесь главнейшими положениями общего права в новых кодексах, особенно в имперском гражданском Уложении 16 авг. 1896 г., где учение это нашло себе законченную обработку в составе Общей части кодекса.
В современных цивильных системах волеизъявление через представителя, направленное на изменение правоотношения принципала, допускается, вопреки латинской традиции, в самом широком применении к любым юридическим сделкам имущественного типа inter vivos.
Не допускается волеизъявление через представителя в актах последней воли и вступления в союз супружеский. Французский кодекс требует личной явки усыновителей или усыновляемого перед судом для выражения согласия их на усыновление (С. с. Art. 353 и след.). То же требование выражено нашей ст. 14601 Уст. гр. суд. для узаконения детей: подача просьб (об узаконении) через поверенных не допускается[2].
Для тех случаев, где данная система допускает волеизъявление через представителя, основанием такого заместительства принципала может служить: а) легальная норма, b) полномочие на совершение или последующее одобрение со стороны принципала сделки, уже совершенной его именем, но не им непосредственно. В первом случае представительство будет необходимым или законным, во втором – добровольным или договорным.
а) Если в основе представительства лежит легальная норма, то право представлять личность другого может быть связано с институтом приватной зависимости одного лица от другого, имеющего власть отцовскую, супружескую, над другим.
В этих случаях нет надобности ни в каком особом акте, уполномочивающем отца заступать место сына, несовершеннолетнего, в сделках, касающихся правоотношений (т. X. Ч. I. Ст. 226, 230, 180, 181) подвластного лица.
Если это опекун или попечитель, то нормально в современном праве его определяет к лицу или имению опекаемого опекунское установление (251), и такое определение служит основанием полномочия легального представителя.
Случаи установления легального представительства, состав лиц, ведающих опеку, содержание их полномочий, способ прекращения опеки, так же как вопросы, касающиеся опекунских функций родителей опекаемого, могут быть рассмотрены лишь в связи с соответствующими институтами данной системы.
Родители и опекуны, в свою очередь, способны уполномочивать другие лица для совершения, именем опекаемого, юридических актов, касающихся его имущественных отношений, взамен их.
Нет сомнения, что право действовать через представителя не ограничивается физическими лицами и принадлежит в равной мере казенным управлениям, сословиям лиц, монастырям, духовным установлениям (2291). Для процессуального представительства закон наш обязывает общества, товарищества и компании искать и отвечать на суде через особого поверенного (ст. 27, 26 Уст. гр. суд.).
Вопрос о таком поверенном, представителе обществ и союзов, действующем взамен их, следует строго отличать от органов таких юридических лиц, через которые они непосредственно упражняют, в пределах, указанных законом или статутом, свою гражданскую дееспособность. Итак, правление общества, если дело идет, напр., об акционерной компании, должно уполномочить особого поверенного для иска на суде.
Для земской или городской управы таким уполномоченным может быть председатель или член управы (орган указанного установления) или особый уполномоченный (представитель его) (см.: Уст. гр. судопроиз. Ст. 27 с разъяснен., составил Вл. Гордон, 1903 г., ср. ст. 2291 и 2292. Т. X. Ч. I).
Право несостоятельного искать и отвечать на суде, по объявлении несостоятельности, переходит к конкурсному управлению (Уст. гр. суд. Ст. 21); но конкурс тоже может посредством особой доверенности уполномочить одного из своих членов искать на суде. Для лиц, безвестно отсутствующих, закон указывает особую процедуру для установления опеки над его имуществом (Уст. гр. суд. Ст. 1453 и след., ср. т. X. Ч. I. Ст. 1243 и след.).
b) Наряду с этими легальными способами заменять недееспособных в гражданском праве субъектов представителями или юридическими заместителями, которые получают свои полномочия не от принципалов, а силой закона, определением судебной власти, современное право широко развило институт представительства, в основе коего лежит акт доброй воли представляемого, который или предшествует замене одного лица (принципала) другим (поверенным, представителем), или сопровождает уже совершенные именем другого сделки.
В обоих случаях эффект волеизъявления представителя явно находится в самой тесной связи с намерениями, с видами принципала. Это и составляет отличительный признак этой категории явлений от рассмотренных выше случаев представительства малолетнего, безумного, безвестно отсутствующего, где о воле этих лиц не может быть речи, и весь эффект действия их опекунов, попечителей и проч. должен быть отнесен к легальной норме, по силе которой они призваны возмещать отсутствующую дееспособность названных лиц.
В одном случае, стало быть, эффект представительства условлен волеизъявлением принципала, который, чтоб действовать через другого, должен прежде всего сам быть юридически дееспособным, – в другом от принципала не зависит ничего, ибо он не дееспособен.
С другой стороны, для юридического эффекта сделки, как в том, так и в другом случае, представитель должен необходимо сам иметь дееспособность, без которой его волеизъявление не произведет никакого юридического действия.
Идея представительства в том и другом случае одна. Волеизъявление, рассчитанное на известный эффект, исходит от представителя. Он автор юридической сделки. Но эффект этой сделки вовсе не касается его юридической сферы и обнаруживается прямо и непосредственно в изменениях правоотношений самого принципала.
Для наступления этого эффекта представитель должен иметь ту силу или ту способность, которая называется полномочием (Vollmacht, pouvoir) или властью представлять принципала (Vertretungsmacht).
Эта юридическая сила или это полномочие и сообщается представителю или легальной нормой, или актом доверенности, поручения действовать именем принципала, или, наконец, эта юридическая сила образуется впоследствии, когда принципал дает свое одобрение сделке, совершенной его именем без его полномочия.
Действующие кодексы дают всему институту то или другое место в системе, смотря по тому, какой момент внутренний – доверенность, поручение, или внешний – полномочие, власть представлять, выдвигается в этом институте на первый план.
Французский кодекс определяет все основные черты института в титуле о договоре доверенности (Livre III, titre 13, du mandat, art. 1984-2010), с коим по эффекту сближается последующее одобрение совершенных на имя другого без полномочия сделок (art. 1338, абз. 3, и art. 1998, абз. 2).
При этом положении учения в системе идея представительства не выражается в целом ее объеме, и для полноты ее изучения надо иметь в виду случаи полномочия, основанные на законе, в составе отдельных указанных выше институтов.
В учении о доверенности Code civil, как и наш т. X, ч. I в соответствующей главе II раздела IV, кн. 4, рассматривает преимущественно внутреннюю сторону института, составление доверенности и совершение верящих писем, исполнение и прекращение доверенности (ст. 2291-2334). Эта сторона вопроса интересует нас здесь меньше, и мы будем иметь случай коснуться ее в учении о договорах вообще и о договоре доверенности в особенности.
Заметим здесь только, что свойство договора и полномочия, на нем основанного, у нас, как и в латинском праве, отличается для той и другой стороны особой чуткостью к изменениям воли принципала подчиняться последствиям совершенных поверенным сделок и воли поверенного совершать за другого волеизъявление.
Акт доверия и полномочия представлять принципала могут и с той и с другой стороны быть прекращены в любое время, хотя, правда, не всегда без обязательства вознаградить потерпевшего за происшедшие от того убытки (С. с. Art. 2003-2010; особ, для доверителя, art. 2004, право уничтожить доверенность quand bon lui semble, то же т. X. Ч. I. Ст. 2330 и след.).
Это настолько в свойствах этого типа правоотношений, что отказ от этого права обыкновенно не имеет силы, хотя бы был именно введен в состав договора. С другой стороны, сила доверенности и полномочия обыкновенно прекращается смертью доверителя или поверенного, разве бы поверенный или третье лицо не имело сведений о последовавшей смерти доверителя (Code civ. 2008 и след., то же частью и для других способов прекращения доверенности).
Обязанности наследников поверенного введены в этом случае в самые тесные границы (там же, art. 2010; см. также т. X. Ч. 1. Ст. 2330 и 2334 со значительными осложнениями, условленными реквизитом письменности).
Прусский ландрехт, как и французский кодекс, но с большими подробностями, разрабатывает вопрос о содержании полномочий, основанных на доверенности для отдельных, специальных сделок, особенно для дарений, отказов, мировых сделок, отчуждения и приобретения недвижимостей, занесения ипотек, дачи присяги, уговора о третейском суде и проч., которые должны быть в доверенности именно показаны (I, 13. § 99-110).
С другой стороны, ландрехт, как наш т. X, ч. I, шире применяет требование письменной формы для доверенности (там же, § 7-11).
Целесообразнее, в смысле системы, все учение о представительстве (Vertretung) и полномочии (Vollmacht) в целом составе и независимо от тех или иных оснований полномочия новое германское Уложение выделяет в общую часть (раздела 3, о сделках, титул 5).
Обыкновенно полномочие и доверенность являются связанными одно с другим. Мы доверяем, входим в договорную сделку (контракт mandatum у римлян) и силой этой сделки уполномочиваем доверенного; но эта связь двух сделок не есть необходимая.
Возможны акты доверенности, мандаты, поручения, ни на что не уполномочивающие (“веди мою торговую книгу”). Возможны и полномочия, когда доверенность не имеет силы (не так совершена), или когда ее вовсе нет (я вовсе не уговариваюсь с определенным поверенным, а уполномочиваю должника произвести уплату такому-то или туда-то)[3].
Новое немецкое Уложение по вопросу о влиянии пороков воли или случаев ошибки на силу сделки дает решающее значение этим недостаткам волеизъявления в лице поверенного, а не в лице принципала (§ 166 абз. 1, ср. т. X. Ч. I, прил. к ст. 694. П. 5. Ст. 2326, 2328; Проек. Ст. 71).
Полномочие может быть эффективно выражено не только лично поверенному, но и третьему, с коим поверенный имеет входить в сношение именем принципала (нем. гр. Ул. 167); то же и для прекращения полномочия (171, абз. 2). То же достигается публичным уведомлением о даче или прекращении полномочия (там же).
Вопрос о форме предоставления полномочия поставлен в немецк. кодексе независимо от обязательной для сделки, на которую дано полномочие, формы (167). Полномочие может быть выражено и молчаливым допущением известных операций (прием платежей с ведома кредитора постоянно известными лицами).
Для силы сделок, совершенных именем другого без полномочия, нужно последующее утверждение принципала (ratihabitio, 177); в случае неодобрения сделки со стороны принципала потерпевший имеет иск об убытке с представителя без полномочия, разве бы соучастник сделки с таким представителем знал заранее об отсутствии полномочия со стороны представляемого (179).
Если доверенность возникает из договорной сделки, то полномочие есть, несомненно, сделка односторонняя, не предполагающая для наступления своего эффекта момента восприятия, обращенного именно к данному лицу предложения (nichtempfangsbedurftig), ибо для силы сделки достаточно простого оглашения полномочия (§ 171, абз. 1).
Все современные, указанные здесь кодексы общего, а также и торгового права, которого мы не касаемся, относят последствия совершенных уполномоченным сделок непосредственно к сфере правоотношений принципала (С. с. 1998, ландрехт I, 13. § 85, 153. Т. X. Ч. I, 2326, имп. герм. Улож. § 164) и требуют от него соответственной этому правоспособности.
Прекращается полномочие и доверенность с прекращением задачи, на которую оно было рассчитано, или правоотношения (служебное по найму, агентское…), его обосновавшего. Несомненно, смерть той или другой стороны имеет то же действие (с некоторыми ограничениями для торговых операций и для процессуального представительства), потеря правоспособности, наконец, отказ доверителя или поверенного, заявленный в форме соответствующей даче полномочия или доверенности.
Таким образом, идея прямого представительства в сделках гражданского права, и особенно имущественных, есть в практике главнейших современных систем, несомненно, господствующая и общеприменимая. Вся разница определяется более или менее законченной и детальной разработкой частностей института, причем наша система является и здесь совершенно отсталой.
Разработка, данная этому институту в Проекте Гражд. улож. (кн. I, Полож. общие. Гл. IV. Ст. 67-71), поражает своей скудостью и незаконченностью, тем более странной, что кодификаторы поставили себе целью обнять в этом проекте не только общее, но и торговое право. Чтоб убедиться в ничтожестве этой работы, достаточно сопоставить ее с art. 164-182 нем. гражд. Улож., хотя бы не принимая во внимание немецк. торгового кодекса.
Вопрос о том, однако, на чем, собственно, держится это странное воздействие волеизъявлений одного лица (представителя) на правоотношение другого (принципала), принадлежит в современной немецкой литературе, ищущей внутренних оснований для объяснения строения институтов, к числу весьма контроверзных[4].
Группировка разных учений идет так. Те писатели, которые хотят видеть в сделке продукт внутренних психических процессов (Савиньи, см. выше), особенно затрудняются отделять эффект сделки от этой естественной его причины. Я хочу известного изменения моих правоотношений, я же, для этой цели, и совершаю сделку.
Связь причины и последствия неразрывна в этом применении моей дееспособности к моим же правоотношениям. К этому простому и естественному первообразу писатели этого направления стараются свести и действия через представителя.
Итак, если мой представитель действует за меня, то он есть только орудие моей воли, и, следовательно, изменения, которые в этом случае произойдут в сфере моих правоотношений, будут составлять все же продукт моей воли. Казавшаяся нарушенной естественная связь причины и следствия этим методом как будто вновь восстановлена.
Но правильно ли это? Начать с того, что представительство в гражданском праве имеет место не там только, где у принципала может быть и действительно есть налицо воля, но и там, где ее нет и быть не может, как у малолетних, умалишенных, отсутствующих. Как же здесь установить естественную связь волеизъявлений принципала с последствиями для юридической сферы этих недееспособных?
Воли у них нет, и это не мешает их представителям совершать за них всякого рода сделки с несомненным эффектом для их правоотношений. Но и там, где у принципала есть волеспособность, все же, несомненно, сделка его представителя есть именем принципала, по его полномочию, но не им, а именно его представителем совершенная.
Чтобы спасти эту естественную связь причины (воли) с последствием (изменением правоотношений), пробовали дать делу еще такой оборот. В сделке через представителя творцом сделки почитается он сам, она составляет продукт его воли.
Но и действие сделки первоначально возникает тоже только для него, и лишь впоследствии это действие некоторым актом молчаливой цессии, уступки, переходит на принципала (Пухта, Вангеров).
Но это только воображаемый процесс, которого в действительности вовсе не знает право, ибо действующие системы в особенности требуют от представителя дееспособности только для совершения сделки (с ограничениями, нем. Улож. § 165), которой он является автором, а правоспособность воспользоваться ее эффектом нужна именно со стороны принципала.
Как будто шаг ближе к делу принадлежит конструкции названного выше Mitteis’a, который отчасти справедливо, хотя опять только для добровольного представительства и далеко не для характерных его случаев, полагает, что здесь действует не одна воля (представителя) взамен, вместо, другой (воли принципала), а обе воли вместе.
Но когда воля принципала будет ясно чувствоваться в составе сделки? В тех именно случаях, где принципал очень близко и детально руководит представителем, т.е. в случаях, наименее характерных для рассматриваемого института, где представитель начинает походить на посыльного.
Наоборот, в случаях общих полномочий, где явно все, в пределах этих полномочий, решает воля представителя, а также в случаях представительства необходимого, это учение оставляет задачу совсем нетронутой.
Итак, точка зрения естественной концентрации волеизъявления и его эффекта в одном лице ни к чему не приводит, не дает ответа на вопрос, как возможно относить эффект или результат волеизъявления одного лица к сфере правоотношений другого. Очевидно, надо искать иного пути для объяснения как будто ускользающего от естественной закономерности явления.
Эту особенность строения представительства давно уже отметила, хотя немногими чертами, прозорливая мысль Рудольфа Ihering’a, в неисчерпаемом по богатству идей его сочинении о духе римского права на разных ступенях его развития (см.: Geist. § 53). Ihering отмечает, как первичную стадию в истории сделки, именно эту естественную концентрацию причины и последствия в одном лице.
Старые сделки совершаются непременно лично самими их субъектами и при наличности тут же всех данных, необходимых для законченного юридического их состава[5]. Успех развития сделки в дальнейшем заключается в некотором расчленении этой ее первобытной цельности.
Мы выше видели, что сделки позднейшей формации допускают условное волеизъявление, причем явно состав сделки определяется последовательным сочетанием разновременных данных. В смысле исторического возраста и юридической техники сделка, совершаемая через представителя, имеет несомненное родство с явлением условной сделки.
Вот что говорил Ihering для характеристики этой конструкции. “Настоящее, подлинное представительство покоится на разъединении (Trennung) причины и действия в юридической сделке.
Причина, т.е. деяние, приходится на долю представителя, а действие, последствие этого деяния – на долю принципала. Оно (представительство) заключает в себе, стало быть, искусственное раздвоение (Spaltung) того, что в естественном образовании отношения является единым[6].
В дальнейшем для правильного разумения института нам необходимо разобрать два вопроса:
1) что же это разрушенное естественное сочетание причины и последствия в строении сделки через представителя так и остается разрушенным и ничем не возмещенным, или на место этой связи наступает некоторая другая и какая именно?
2) что в результате дает нам для юридической техники и для развития цивильной свободы эта замена связи естественной новым сочетанием сделки представителя с эффектом ее для принципала?
Итак, первый вопрос касается замены естественной концентрации причины и последствия сделки в одном лице. Институт представительства настоящего, подлинного, дает нам не только разорванную естественную связь сделки с ее эффектом, но и замену этой естественной связи новой, искусственной. Что же служит для этой цели, какой технический прием цивилистики?
Не знаем ли мы в истории сделки такой же смены простого, естественного сочетания некоторым иным? Вспомним куплю-продажу. Первоначальная, естественная связь волеизъявления с действием его в этой сделке будет такая: мне нужна вещь, я ее и покупаю.
Потребность для меня в этом приобретении определяется подлинным назначением данной вещи, этого платья, этого дома, поля, инвентаря. Ничего не может быть безыскусственнее такой концентрации всех моментов сделки в одном фокусе. Все данные тут же налицо… Но ведь обмен не может остановиться на этом.
Мне вещь вовсе не нужна для пользования ею согласно ее назначению. Я ее, однако, купил, и затем ищу разрушить сделку доказательством на суде скрытого в ту пору мотива купли, который заключался в желании раскрыть следы преступления. Юриспруденция, не допускающая инвалидации сделки по этому скрытому мотиву, делает этим, так сказать, первый шаг к замене естественного сочетания момента воли с его последствием.
Если нет воли в подлинном, естественном значении, то эту волю, это истинное побуждение, для юридической силы акта, заменяет абстрактно, в этих пределах, сделанное мной волеизъявление “я покупаю”; здесь выступает то, что мы называем внутренним формализмом воли, определяющим состав сделки приобретения движимости посредством купли-продажи совершенно независимо от того или другого конкретного побуждения или расчета в данном случае.
Разрушенная естественная связь причины (я хочу иметь платье, дом, чтобы пользоваться им как своим) и следствия (и с этой целью покупаю вещь) заменяется связью юридической, формальной, которая своеобразно укрепляет силу сделки, сообщая ей особый чекан, бесспорную, непоколебимую известность чисто юридической операции (см. выше. § 53).
Сделаем шаг дальше. Я покупал для себя. Но я мог, покупая для себя с виду, приобретать участок фактически как агент соседа, которому особенно желательно это присоединение (цивильная аннекция) соседнего землевладения. Этого, однако, не видно из состава сделки, и операция проходит, так сказать, мимо таможенной линии.
Но вот я прямо говорю, показываю в составе акта, что я покупаю, но не для себя. Будет ли это пороком сделки? Если это порок, то, во всяком случае, ничтожный, который легко удалить, ибо указанная клаузула (не для себя) составляет для сделки купли-продажи ничего не значащие речи, выкинув которые, мы вовсе не повреждаем формального состава волеизъявления.
Совершенно другое, если я не просто осложняю операцию ничего не значащими речами, а произвожу настоящий разрыв волеизъявления и его эффекта, указывая не только, что я покупаю или совершаю иную сделку не для себя, но называю при этом малолетнего, умалишенного, которого я опекаю, моего доверителя, который и имеет стать подлинным дестинатарием сделки.
Сила сделки поставлена здесь в зависимость не от наличных тут же данных, которые образуют ее состав. Связь причины (мое волеизъявление, я покупаю) с последствием (эффект сделки, чтоб собственником стал опекаемый, доверитель) явно разорвана.
Сделка будет недействительна, если покупать для другого, совершать сделки per liberam personam не дозволено, как не дозволено за другого вступать в брак, усыновлять или легитимировать.
Но если такая операция за другого не есть недозволенная, тогда разрыв естественной связи причины и следствия в указанном примере возмещается, как видно было выше, искусственной, юридической связью, формальным их сочетанием, основу которому дает или полномочие (легальное или договорное), или последующее утверждением (ratihabitio) сделки, совершенной на имя другого без полномочия.
Юридическая сила подобной сделки через представителя, где разорвана естественная связь причины и последствия, условлена не волей принципала, коей орудием служить представитель (Савиньи), и не волей представителя, с последующим переносом эффекта ее на принципала (Пухта, Вангеров), а заменой естественной связи причины и последствия, искусственной, юридической каузальностью, которая хотя лежит вне сделки, подобно условию, но также определяет особенности ее сложения, как и условие.
Данная здесь конструкция одна дает понятию представительства самостоятельное значение в системе цивильных институтов. Это настоящая теория представительства в гражданском праве, которую, лишь при помощи фикции (к сожалению)[7], поддерживал один из виднейших пандектистов, Виндшейд, и которой ныне держится Регельсбергер.
Действие сделки даже самим принципалом совершенной держится не всегда на естественной причинности (Natural-causalismus). Норме юридической (einem Spruch der Rechtsordmmg) обязано своим бытием все, что производит юридический эффект (Pandecten. § 159 кон. С. 586).
И эта норма юридическая принимает здесь, в этой задаче восполнить разорванную связь причины и последствия, особый образ института представительства в гражданском праве, широкому развитию которого наше время обязано самодеятельности новой юриспруденции, которая, исходя, быть может, от отдельных образцов представительства в римском праве, ушла в своем развитии далеко за его пределы.
Искусственность строения представительства и несомненное родство его с условием в составе сделки видно в том, что в сделке через представителя (необходимого и добровольного), если она совершается по полномочию, эффект сделки обеспечивается раньше наступления события, имеющего его вызвать, т.е. волеизъявления представителя.
При последующем одобрении сделки, совершенной за другого без его полномочия, этот эффект переносится к началу сделки (ретротрагируется ad initium negotii). В обоих случаях мы имеем несомненное раздвоение (Trennung, Spaltung) нормально связанных моментов сделки, подобно тому, какое видим при условной сделке.
Это развитие или вперед данного полномочия, или за сделкой следующего одобрения новый немецкий кодекс делает не только для случаев содействия одного взамен другого (Vertretung, представительство), но и для некоторых случаев содействия в сделке одного вместе с другим, различая Einwilligimg для предшествующего и Genehmigung для последующего содействия этого последнего рода (§ 182-185).
Другой вопрос, который мы думаем здесь же рассмотреть, заключается в том, какого же результата мы достигаем, заменяя естественную связь причины с последствием этой искусственной связью сделки представителя с эффектом ее для принципала?
Результат для случаев необходимого представительства ясен сам собой. Правоспособное, но не дееспособное лицо, в современных условиях разложения старинных властных, семейных и родственных союзов и полного обособления в сфере гражданских правоотношений (см. выше. § 23), было бы вполне беспомощным, если бы мы не имели налицо хорошо развитого института представительства.
Но для случаев представительства добровольного не дает ли нам этот институт того же самоограничения воли, которое известный круг писателей думал видеть в допущении сделки условной (см. выше)?
Принципал как будто действительно ставит себя в большую зависимость от своего юридического агента, когда дает силу поставленному независимо от хозяина уполномоченному действовать его именем, заранее гарантируя перед третьими бесспорное воздействие его операций на свою юридическую сферу.
Мы указали выше (с. 154) правильную оценку значения условия в составе сделки. С помощью условных волеизъявлений мы подчиняем воздействию нашей воли будущее, вместо того чтобы себя подчинять ему. Это несомненное расширение сферы воздействия частной воли в пределах времени.
Та же внутренняя оценка должна иметь место и для вопроса о значении института представительства в области гражданских правоотношений. Если условие расширяет сферу воздействия частной воли в пределах времени, то хорошо развитой институт представительства дает тот же результат расширения сферы воздействия частной воли в пространстве.
Современная Германия поставила задачи развития своего всесветного влияния в этом смысле в самые выгодные условия 1) широким развитием в своем новом кодексе разнообразных форм союзного правообладания; 2) точной разработкой понятий и видов условной сделки и 3) в особенности мастерским, как в этом кодексе общего права, так и кодексе торгового права (новая редакция 1897 г.), развитием института свободного представительства в гражданском праве.
Мы остановились здесь на учении о представительстве, которое обыкновенно излагается в связи с общим правом (пандектами) по тому соображению, что сам институт не есть в его современном виде латинский, а вполне современный, и особенно в виду того, что характерная, по нашему мнению, черта строения юридической сделки на основах внутреннего формализма воли, абстрактной, отрешенной от интереса автора сделки формулировки волеизъявления выступает здесь особенно рельефно[8].
[1] Для прус, ландрехта. I. 13. § 85, 153; для Code civil особ. art. 1997, 1998; Цюрихск. кол. § 949; Саксонск. § 788, 1217; Швейцарское обязат. пр. art. 36; нов. имперск. гражд. Улож. Ст. 164-181; Торгов, имп. код. 1897 г. § 48-58.
[2] Русская литература по вопросу о представительстве в гражданском праве заключает в себе немало почтенных трудов наших цивилистов. Для знакомства с целым учением особ. Нерсесова “Понятие добровольного представительства в гражданском праве”. 1879.
Больше полемического характера с учениями западных цивилистов, не самостоятельна и не закончена работа покойного проф. Казанцева. Очень ценной и содержательной для русской практики являются работы Г. Гордона “Представительство в гражд. праве”. 1879 и его же “Представительство без полномочия”. 1893. Особо должна быть поставлена выдающаяся диссертация проф. Ю.С. Гамбарова.
Добровольная и безвозмездная деятельность в чужом интересе. 2 вып. 1879 и 1880 гг., по широкой постановке задач исследования и разработке общих основных вопросов цивилистики, для коих исследуемый институт служит только средством освещения. В посмертном изд. “Курса торгового права” Нерсесова, выполненном профессором А.Г. Гусаковым в 1896 г. см. § 13.
[3] Весь этот вопрос особенно важен для торгового права. См. особ.: Laband. Die Stellvertretung beim Abscbluss v. Rechtsgeschaft. nach d. allgem. Handelsges. buch (в Журн. Гольдшмита). Вопрос очень спорен (см. особ, полемику между Hupka (о молчаливом полномочии) и Шлоссманом (Stellvertret. Т. II. С. 508. Ехс. II).
[4] Кроме монографий, указываемых в любом пандектном учебнике, полезно иметь в виду обозрения спорных учений и оценку их у Vitteis. Die Lehre von der Stellvertretung (1885 г.); коротко Windscheid. Pandekten. § 73, пр. 16в.; Regelsberger’a. § 159 и особ, позднейшую работу Шлоссмана.
[5] Процесс разложения этого строгого стиля старой сделки имеет свои фазы, коих частью мы касались выше. Сделки впоследствии допускают не только срочность и условность волеизъявления, но и различные суррогаты представительства; в праве римском, напр., в виде обязательства с двумя верителями или должниками (correi credendi u debendi, о чем см.: Дювернуа Н.Л. Основная форма корреального обязательства. 1874. С. 143).
В новое время то же достигалось формулировкой обязательства на неопределенного верителя (см. выше здесь же. С. 791-793). Подробности обходим.
[6] Geist. Ч. III. Изд. 1865 г. С. 166 и особенно пр. 225, где Ihering дает указание на вдохновивший его текст из Юлия Павла L. 11 D. de О. et A. (44. 7).
[7] См. особ. § 73. С. 208 по 6-му изд.
[8] Новый обширный и блестящий трактат Шлоссмана (два тома), посвященный этому учению (Die Lehre v. d. Stellvertrettung… (1900-1902 гг.) заключает в себе, кроме обычного укора направлению современной юриспруденции к догматизму и указания правильного пути изучения частностей известного института, действительно ценные труды талантливого автора в области деталей этого института, из коих многие как для римского, так и для современного права являются ярко освещенными в новом трактате.
