Народ, образующий государство, состоит из граждан. Гражданин есть лицо, как член государства. В этом качестве он имеет права и обязанности. Собственно, гражданином лицо называется, как имеющее права. Как подчиненное государству, или как имеющее обязанности, оно называется подданным.
Это два термина, означающие одно и то же понятие с двух разных точек зрения. Поэтому слово подданный употребляется преимущественно там, где преобладают обязанности, слово гражданин – там, где преобладают права.
Соответственно этим двум значениям понятия, принадлежность гражданина к государству называется подданством или правом гражданства. Как принадлежность к стране, она называется также индтенатом, то есть туземством. Право гражданства приобретается и теряется известными законными способами, которые могут быть различны. Об этом будет речь ниже. Здесь дело идет только о разъяснении основных понятий.
Гражданин имеет права и обязанности, как лицо свободное, ибо только свободному лицу присваиваются права и обязанности. Свобода есть основное начало в понятии о гражданине. Государство составляется из свободных лиц для общего блага, а не из рабов для пользы господина. Поэтому мы должны точнее определить понятие о свободе гражданской и отличить ее от других значений этого слова.
Свобода означает прежде всего отсутствие внешнего насилия и возможность действовать по собственным побуждениям. Это – свобода естественная, которая может принадлежать животным так же, как и человеку. Мы говорим, что животное находится на свободе, когда оно не терпит насилия. Но такая свобода есть факт, а не право.
Источником права свобода становится только в человеке, одаренном разумной волей. Это – свобода человеческая, которая требует к себе уважения. Основание ее есть свобода воли, то есть возможность определять свои действия по внутреннему решению, выбирать между различными побуждениями.
Животные всегда повинуются влечениям и не могут им не повиноваться, ибо у них нет других побуждений. Сильнейшее влечение одолевает другие и определяет их действия по закону необходимости. Здесь свободной воли нет. В человеке же есть способность воздерживать свои влечения, противополагая им господствующий над ними разум.
Если он следует влечению, то он делает это добровольно, а потому несет ответственность за свои действия. От него можно требовать, чтобы он поступал нравственно, ибо он может выбирать между естественными побуждениями и разумными началами, и этот выбор зависит от свободной его воли.
Вследствие этой двойственности природы человека, его свободная воля представляется в двух видах. Высший вид, составляющий корень и основание свободной воли, есть свобода нравственная, то есть способность определяться к действию на основании разумных понятий о добре и зле, отвергая всякие другие побуждения.
В этом смысле говорят, что человек поступает свободно, когда он поступает разумно, ибо здесь он действует на основании собственной своей разумной природы, внутреннего своего существа, а не под влиянием внешних для него причин, возбуждающих в нем те или другие влечения.
Эта нравственная свобода есть свобода от внешних влечений, но вместе и от внешнего насилия, ибо человек поступает нравственно только тогда, когда он определяется к действию по собственному внутреннему побуждению, а не по страху наказания.
Эта высшая способность дает нравственное значение и свободе внешней, или произволу, который состоит в возможности определять свои действия по своему усмотрению, независимо от внешнего принуждения. Это то же, что мы назвали выше естественной свободой, но здесь это естественная свобода человека как разумного существа.
Она тесно связана с свободой нравственной, которая без внешней свободы не может проявиться во внешнем мире: для того чтобы человек мог определяться к действию по своему внутреннему побуждению, необходимо, чтобы он по собственному изволению определял свои внешние действия.
Но в этом изволении он может и уклоняться от нравственной свободы, повинуясь своим влечениям. Выбор предоставлен ему одному, как свободному существу.
Эта внешняя свобода составляет источник права. Человек может своим правом пользоваться и неразумно, и никто не вправе ему это возбранять, пока этим не нарушаются права других. Однако правом свобода становится только в гражданском порядке, где господствует юридический закон, ибо право есть взаимное ограничение свободы под общим законом.
Внешняя свобода человека есть свобода гражданская, в отличие от естественной. Но так как свобода присуща воле человека, так как она вытекает из самого его существа, то закон ее не создает, а признает. Человек не потому свободен, что закон делает его свободным, а закон ограждает его свободу, потому что свобода свойственна ему, как человеку.
Однако и здесь, как в развитии всякой идеи, осуществление лежащего в природе человека начала подвергается историческому процессу, в течение которого сознание идеи вырабатывается только постепенно. В самом идеальном своем виде свобода не является безусловным правом, которого закон не может касаться, которое он обязан безусловно уважать.
Свобода есть только один из элементов общежития, но далеко не единственный. Подчиняясь гражданскому порядку, свобода лица подвергается весьма значительным стеснениям и ограничениям.
1) Свобода и права лица ограничиваются свободой и правами других; эти ограничения определяются законом, и никто не вправе протестовать против них во имя своей свободы.
2) Как член государства, гражданин составляет часть высшего организма. Он подчиняется здесь высшим началам; свобода его стесняется, когда она может приносить вред целому союзу; на него налагаются положительные обязанности во имя общего блага. Чтобы взять один пример из многих, свобода солдата значительно стесняется, и он ставится в самую тесную зависимость от офицера, потому что этого требует польза государства.
Из этого ясно, что не может быть речи о так называемых прирожденных, или естественных, правах человека в смысле прав гражданских. Это было учение мыслителей ХVIII века, которые в государстве видели договор свободных лиц, заключенный единственно для охранения свободы и права.
Естественная свобода и проистекающие из нее права казались им святынею, которой государство не может касаться. Это и было признано в знаменитом Объявлении прав человека и гражданина, изданном во время Французской революции. Но это воззрение заключает в себе противоречие.
Свобода не может считаться неприкосновенным правом, ибо закон всегда ее касается, ограничивая ее во имя чужой свободы и общественной пользы, и судьей этих ограничений может быть только сам закон, как высшее начало, а не подчиненное ему лицо. Если мы взглянем на права человека, то увидим, что нет ни одного, которого бы закон не мог ограничить или даже уничтожить в данном случае.
Первое из всех прирожденных прав – личная свобода, подлежит многочисленным ограничениям. За преступление или даже просто по подозрению человека сажают в тюрьму; преступника можно держать даже в пожизненном заключении. Из зараженного места запрещают выходить.
Сумасшедшего, пьяного лишают свободы во имя общественной пользы. Другое право есть собственность; она подлежит налогам, регалиям, экспроприации. Свобода мысли и совести во внешних своих проявлениях, которые одни подчиняются действию власти, ограничивается запрещением вредных учений.
Никакое государство не может терпеть проповеди восстания; не терпятся секты вроде скопцов. Наконец, государство имеет право на самую жизнь человека. Преступник подвергается смертной казни. Последователи учения XVIII века отвергали это право.
Беккариа утверждал, что при первоначальном общественном договоре человек не мог отдать государству право на свою жизнь, ибо этим уничтожалась бы самая цель, для которой он вступал в общество.
Но не говоря об основаниях этой теории, если государство имеет право подвергать преступника пожизненному заключению, то не значит ли это, что оно вправе предать его участи худшей, нежели смерть?
Притом государство не в этом одном случае располагает жизнью граждан. На войне оно требует от всех, чтоб они подвергали опасности свою жизнь для общей защиты, и это право не отрицается никем.
Таким образом, нет ни одного человеческого права, которое было бы безусловно неприкосновенным. Определение прав зависит от воли государства, которое имеет ввиду не только свободу лиц, но и общее благо. Нет сомнения, однако, что свобода коренится в самой природе человека, а потому возможно полное ее развитие составляет одну из целей государства.
Как идеал свободы, Объявление прав человека и гражданина имело существенное историческое значение. В демократическом обществе оно составляет самый могучий оплот против социализма, стремящегося поглотить лицо в государстве.
Но выставленный в нем идеал односторонний, ибо утверждение и развитие свободы не есть единственная цель государства; она должна быть согласована с другими, высшими началами. А потому никто не имеет права восставать против государственного закона во имя неприкосновенности своей личной свободы.
Гражданская свобода разделяется на собственно гражданскую в тесном смысле и на политическую. Первая принадлежит лицу в его частной сфере, в частных отношениях с другими, то есть как члену гражданского общества; вторая принадлежит лицу как члену государства.
Первая составляет источник частных или гражданских прав, вторая – прав политических. Но гражданская свобода, с одной стороны, подчиняясь государственной власти, требует ограждения от произвола, а с другой стороны, свободная деятельность лиц имеет влияние и на государственный быт.
Эти две области связаны друг с другом. А потому здесь является третий разряд прав, так называемые личные права, определяющие отношения личной свободы к государству. Сюда относятся свобода вероисповедания, свобода печати, свобода собраний и т. д.
Гражданские права до нас не касаются; но личные права и политические входят в область государственного права, а потому мы здесь должны обозначить общее их юридическое существо, предоставляя определение отдельных прав дальнейшему изложению.
Основание личных прав лежит в личной свободе человека; но она ограничивается государственною пользою, то есть государственной целью. Развитие личной свободы в государстве должно быть согласовано с силой власти, с требованиями законного порядка, с возможностью действовать общими силами для общей цели.
Государственная польза, или общее благо, есть высшее начало; лицо, как часть целого, подчиняет свои цели общим. А так как цели государства разнообразны и изменчивы, то и ограничение личных прав может быть большие или меньше. Очевидно, ограничения требуются тем в большей степени, чем более самое право имеет политический характер и может иметь влияние на общие дела.
Однако, с другой стороны, государственная цель не должна подавлять личную свободу. Мы видели, что высшая цель государства состоит и в сочетании порядка с свободой. Если первое начало, руководящее государственной деятельностью, есть общее благо, то второе – есть охранение свободы.
Поэтому ограждение личной свободы и проистекающих из нее прав от всякого произвола составляет существенную задачу государства. Эта задача исполняется тем, что личные права ставятся под защиту самого закона. Они стесняются только законом, а не по усмотрению власти. Закон же ограждает их от нарушения. Через это свобода согласуется с законным порядком, входя в него как один из составных его элементов.
Но закон исполняется властью; приложение закона в каждом данном случае может быть произвольно, а потому личные права опять ничем не ограждены. Вследствие этого требуется, чтобы приложение закона к правам граждан совершалось такой властью, которая бы играла роль беспристрастного третьего, которая, имея ввиду не только исполнение государственной цели, но и охранение прав граждан, держала бы весы между обеими сторонами и решала на строгом основании закона.
Такая власть есть суд. Независимый и беспристрастный суд составляет самую надежную гарантию личных прав граждан против произвола властей. Он же, с другой стороны, подчиняет личную свободу требованиям закона.
Нет сомнения, однако, что в конце концов личные права находятся в полной зависимости от государственной власти, ибо она устанавливает закон и от нее исходит суд. Иначе и быть не может, ибо власть представляет высший порядок, которому лицо должно подчиняться.
Поэтому полное ограждение личных прав возможно единственно через то, что лица сами становятся участниками власти; высшее обеспечение состоит в том, что сами граждане участвуют как в установлении закона, так и в суде, то есть полное юридическое обеспечение личных прав заключается в правах политических.
Поэтому те народы, которые поставляют себе задачей развитие и охранение личного права, дают гражданам участие в государственной власти.
В этом состоит существо прав политических. Они могут простираться как на местные дела, так и на общегосударственные. Спрашивается: те ли самые начала определяют политические права, какие определяют права личные?
Здесь существует мнение, что политическое право есть не столько право, сколько обязанность или должность, исполняемая для общественной пользы. Политическое право дает участие в правлении; но на это человек по природе не имеет права, ибо власть и государство проистекают не от личной воли, а устанавливается для общей пользы во имя высших начал.
Требования общего блага определяют и участие граждан в правлении. Оно дается лицам, способным сознавать потребности порядка и государства и действовать сообразно с этим сознанием. Следовательно, способность, а не свобода, составляет основание политического права.
Это мнение, которое поддерживается даже значительными либеральными публицистами, содержит в себе долю истины; однако с ним нельзя вполне согласиться. Политическое право заключает в себе оба начала, но с преобладанием того или другого. Оно состоит или в занятии известных должностей, или в праве избрания лиц на известные должности.
В первом очевидно преобладает начало обязанности, или должности. Члены законодательных собраний, присяжные заседатели исполняют известные должности. Но избирательное право, которое выражает политическое право в его чистоте, имеет совершенно иной характер.
Юридические признаки, отличающие его от должности, суть следующие: 1) политическое право приобретается каждым лицом, исполняющим общие, законом постановленные условия; должность, как функция власти, вручается особенным актом – назначением, выбором, жребием.
2) Правом, вообще, можно пользоваться или не пользоваться, это зависит от воли лица; должность же лицо непременно обязано исполнять. Между тем, выборное право обыкновенно следует первому правилу: лицу предоставляется и не участвовать в выборе; обязанность остается нравственная.
Это правило распространяется даже на выборные законодательные должности: депутаты не принуждаются участвовать в заседаниях или подавать голос по тем или другим вопросам.
3) С должностью соединяются вознаграждение или почетные преимущества; с правом ничего подобного не соединяется. В древних государствах за участие в народном собрании платилось иногда вознаграждение; но в то время народные собрания были настоящим законодателем: они решали дела.
4) Право теряется прекращением условий, установленных для его существования, или же в виде наказания; должность теряется, как в наказание, так и по добровольному отказу, истечением срока, сменой по воле назначившего.
Наконец, 5) должность учреждается, как функция власти, ввиду общественной пользы право существует для охранения интересов облеченного им лица.
Из последнего очевидно, каким образом политическое право проистекает из свободы лица. Человек, как отдельное лицо, не может требовать себе влияния на судьбу других; но личные его права, как члена гражданского общества, вытекают из принадлежащей ему свободы, а потому должны быть обеспечены.
Между тем, если он обязан только повиноваться власти, не имея на нее никакого положительного влияния, то это требование теряет всякое юридическое значение. Юридически обеспечить личные права, вытекающие из гражданской свободы, может только право политическое. Последнее, таким образом, коренится в личной свободе человека.
Но этого мало. Хотя государственная жизнь не есть произведение личной природы человека, но она вытекает из его общественной природы. Человек, по природе, есть существо государственное, и в государстве он остается свободным лицом, а потому имеет не только обязанности, но и права. Свобода человека, вступающего в союз с другими, состоит в праве участия в общих решениях. Это явно во всяком товариществе.
Пока человек действует один, он может только требовать, чтобы другие не препятствовали проявлению его личной воли; но как скоро он соединяется с другими для совокупного действия, так он уже не вправе ставить свою личную волю общим законом для всех: он может только требовать, чтобы его голос был услышан и при общем решении имел вес, соответствующий его участию в деле.
Этим свободный союз отличается от несвободного: в первом члены участвуют в общем решении, во втором они подчиняются воле, от них независимой. В свободных государствах граждане принимают участие в правлении не как должностные лица, а как свободные члены союза, не по обязанности, а по праву.
Государство потому дает им это участие, что оно признает их свободу. Следовательно, и здесь свобода составляет основание права; но подчиняясь высшему порядку, она признается, стесняется и отменяется государством сообразно с требованиями общего блага.
В этом отношении между правами собственно гражданскими и политическими есть существенная разница. Гражданское право принадлежит гражданину в его личной сфере, независимо от других. А потому нормальное требование состоит здесь единственно в ее ограничении пределами чужого права и общего блага.
Участие же в правлении дает ему влияние на судьбу всех; ему вверяется известная власть. Поэтому политическое право имеет характер общественный; оно составляет не только проявление человеческой свободы, но вместе известное отправление государственного организма.
Самое подчинение меньшинства большинству не есть явление свободы; оно устанавливается законом, который признает это большинство органом целого. Таким образом, здесь право и обязанность, свобода и власть соединены теснейшим образом. Это вытекает из самого существа государственного организма, который представляет сочетание противоположных начал.
В естественном организме член есть орган целого и самостоятельного значения не имеет. В гражданском обществе, напротив, союз представляет только общий порядок, связывающий самостоятельные личности. В государстве же, как цельном союзе, член есть вместе и орган целого и свободное лицо.
Права его существуют не только для него самого, но и для блага целого союза, который, состоя из свободных лиц, делает их своими органами. Поэтому здесь гражданин получает права, только когда он способен сделаться органом государства, то есть когда он носит в себе сознание высших начал и может прилагать это сознание к действительности.
Гражданин не может располагать своим правом по произволу, но обязан употреблять его сообразно с целями государства. Ему предоставляется устраниться от участия в общих делах, ибо это не только обязанность, но и право; но нравственная обязанность остается.
Таким образом, здесь начало политической способности составляет необходимое условие для политической свободы лица; последняя допускается только там, где есть первая. В должности это начало является преобладающим; она вверяется лицу не как свободному гражданину, а как способному человеку. В политическом праве, напротив, свобода составляет основание права, а способность – условие.
Чем же определяется начало политической способности? какие его признаки? кто способен и кто неспособен?
Конечно, тут не может быть речи об определении политической способности каждого отдельного лица. Это и невозможно, и бесполезно. Государству нужно только, чтобы в совокупности лиц, облекаемых избирательным правом, преобладала способность, а не то, чтоб она оказывалась в каждой отдельной подаче голоса, исчезающей в массе.
Поэтому законодательство ограничивается установлением общих признаков, относящихся к целым разрядам граждан. Некоторые из этих признаков вытекают из естественного состояния людей, а потому имеют постоянное значение, другие зависят от изменяющегося состояния общества. К первым принадлежат:
1. Пол. Один мужской пол, по своей природе и по естественному назначению, способен к политической жизни. Назначение женщин – не политическое, а семейное. Облечение ее политическими правами было бы, с одной стороны, введение в государство несродного ему элемента, а с другой стороны, введение в семейную жизнь противоречащего ей политического начала.
Поэтому женщины всегда и везде устраняются от политических прав. Это – мировой факт. Исключение составляет наследственная монархия, где начало способности подчиняется высшим требованиям законного порядка. Но здесь дело идет о гражданах, а не о верховной власти.
Однако и при наследовании престола женщины иногда совершенно исключаются, а обыкновенно следуют за мужчинами. Нельзя, впрочем, не заметить, что история представляет не один пример великих правительниц, стоявших на высоте своего призвания.
2. Возраст. Дети по природе неспособны к политической жизни. Самое определение возраста зависит от положительного закона. Политическое совершеннолетие может совпадать или не совпадать с гражданским.
3. Здравый рассудок. Это ясно само собой. К изменяющимся условиям относятся:
1. Рождение от известных родителей. Политическая способность составляет продукт известных взглядов, чувств, образования, общественного положения, которые, передаваясь потомственно, образуют предания рода или целого класса людей. Эти предания составляют могучий фактор политической жизни. На них основана всякая аристократия.
2. Занятия. Известные занятия естественно развивают связанные с ними способности. Вследствие этого, древние считали неспособными к политической жизни людей, занятых механическими ремеслами. На этом зиждется и различие сословных прав, там где оно существует.
В новое время промышленные занятия, сделавшись всеобщими, уже не исключают из политических прав. Нет сомнения, однако, что жизнь, посвященная чисто физическому труду, уменьшает способность к политической жизни, которая требует высшего умственного развития.
3. Независимое общественное положение, обеспечивающее возможность свободно подавать свой голос и мужественно стоять за свои права. В силу этого начала, политического права лишаются иногда лица, состоящие в домашнем услужении. Чиновники исключаются из представительных собраний.
4. Образование. Оно одно может дать надлежащее понимание государственных дел; а так как самый выбор представителей определяется теми мнениями, которые они защищают, то и для правильного пользования избирательным правом необходимо образование.
5. Имущество. Оно заключает в себе все предыдущие условия, кроме рождения. Достаток дает возможность образования, а вместе независимость положения и материальное обеспечение, избавляющее от физического труда и оставляющее достаточный досуг для умственного развития и ближайшего ознакомления с государственными вопросами. Зажиточные классы суть образованные классы.
Вместе с тем, ставя человека в разнообразные отношения, материальный достаток развивает в нем более широкие взгляды на общественный быт; он внушает и привязанность к порядку, составляющему необходимое условие материального благосостояния. У кого ничего нет, тому нечем и дорожить.
6. Оседлая жизнь, которая также рождает привязанность к прочному общественному порядку. Для участия в местных выборах известный срок оседлости обеспечивает возможность ближе ознакомиться с местными делами.
Все эти условия принимаются более или менее во внимание, в зависимости, с одной стороны, от государственного устройства, с другой стороны, от состояния общества. Здесь излагаются только общие начала.
Отношением свободы к способности определяется равенство или неравенство политических прав.
Равенство, совокупно с свободою, составляет одно из определяющих начал современного государственного быта. Но это именно то начало, которое подвергается наибольшим извращениям. Поэтому понятие о равенстве требует точного выяснения.
Равенство есть закон правды, существо которой состоит в беспристрастном отношении к лицам. Воздавая каждому свое, она держит одинаковые весы для всех. Но как правда, так и вытекающее из нее равенство имеют два вида. Правда прежде всего исходит от того начала, что все люди, в качестве разумно-свободных существ, между собой равны; человеческое достоинство во всех одинаково.
А так как право истекает из свободы, то и права всех должны быть равны. Всякое увеличение прав одного в ущерб другим есть неправда. Этот вид правды есть правда уравнивающая, которой основное начало есть равенство арифметическое, а точка отправления – свобода, или человеческое достоинство лиц.
Но при одинаковом человеческом достоинстве люди могут иметь совершенно различное общественное достоинство. Их способности, их заслуги могут быть различны. Воздавать всем одинаково при неравном достоинстве есть неправда.
Отсюда второй вид правды, которая воздает каждому по достоинству, это – правда распределяющая, которой основное начало есть равенство пропорциональное, а точка отправления – различное значение человека для общества.
Здесь предполагаются уже не только свободные лица с их правами, а высшее общественное начало, которое распределяет власть и честь между членами общества, сообразно с значением каждого. Нередко первого рода равенство называется собственно равенством, а второе – неравенством, но это не более как смешение понятий.
В обоих случаях это – равенство юридическое, то есть равенство прав, или равенство перед законом, что одно составляет требование правды. Совсем другими началами управляются фактические отношения людей. Их естественные силы, их имущество, их положение, их частные отношения – все это определяется свойствами лиц, окружающими их условиями, наконец личной деятельностью.
А так как все это разнообразно до бесконечности, то здесь необходимо господствует неравенство. Общее юридическое начало, правда, определяет одни формальные права, истекающие из свободы; жизненные же отношения предоставляются свободному движению естественных сил.
Здесь водворение равенства было бы не осуществлением правды, а самым страшным деспотизмом, уничтожением свободы личной и общественной, следовательно самого корня, откуда истекает право.
Если смешение равенства арифметического с равенством пропорциональным представляет путаницу понятий, то смешение равенства юридического с равенством фактическим есть уже полное извращение основного начала.
Это-уничтожение, как естественного закона, установляющего бесконечное разнообразие положений, так и юридического закона, воздающего каждому свое. Этим разрушаются самые основы человеческого общежития во имя фантастической идеи, имеющей почву только в смутных умах, руководимых низкими страстями[1].
Очевидно, что равенство арифметическое составляет основное начало гражданского общества, а равенство пропорциональное – основное начало государственного строя. Поэтому в области гражданской равенство прав есть идеальная норма, к которой должно стремиться общество. Однако и здесь не устраняется пропорциональность.
Она устанавливается всякий раз, как образуется союз, в котором члены имеют различное значение. Таков союз семейный, где муж и жена, родители и дети, получают права сообразно с своим назначением в целом.
Таковы же частные союзы, в которые члены вступают с неравными долями участия, а потому и с неравными правами. В компании на акциях акционеры имеют различное право голоса, сообразно с количеством акций, которыми они владеют.
Еще большие уклонения от юридического равенства представляют человеческие общества в своем историческом развитии. Предоставленное себе, без высшего уравнивающего начала правды, охраняемого государством, гражданское общество естественно стремится подчинить юридические нормы фактическим отношениям.
Сильный покоряет слабого. Большее могущество, больший интерес рождает и большие права. Отсюда распространяющееся на все гражданские отношения юридическое неравенство. Так было в средние века.
Здесь, в силу фактических отношений, образовались сословия с различными правами, одни более или менее крепостные, другие, напротив, с значительными преимуществами, не только политическими, но и гражданскими. Фактическое неравенство само собой превращалось в юридическое.
Государство, возникая из среды такой организации, стремится ее уничтожить. Действуя во имя высшего начала правды, оно не позволяет сильному притеснять слабого и возводит последнего на степень свободного лица. Однако это уравнение происходит не вдруг. Это медленный процесс, в котором государство идет постепенно, приноравливаясь к жизненным потребностям.
Нередко оно даже само пользуется этим устройством, приспосабливая его к своим целям. Фактически образовавшимся сословиям оно дает значение политическое, указывая каждому свое место и назначение в государственном организме. Так было, например, в России. Через это еще более усиливается неравенство.
Но так как гражданское неравенство не только не соответствует истинным требованиям государства, а, напротив, состоит в противоречии с высшим его назначением, с установлением правды в общественных отношениях, то государство, развиваясь, рано или поздно приходит к идеальной норме.
Оно отделяет область собственно гражданскую от области политической, устанавливая в первой начало равенства арифметического и предоставляя второй начало равенства пропорционального. В настоящее время во всех западноевропейских обществах, начало гражданского равенства признается безусловно.
Все граждане одинаково пользуются покровительством закона, несмотря на различие положения, имущества и вероисповедания. Всем одинаково присваивается полная личная свобода, а вместе и право селиться где угодно, и входить во всякие гражданские отношения наравне с другими.
Это высокое начало, представляющее полное осуществление вечной правды в гражданском быте, составляет прочное достояние человечества. Сознание этого начала и водворение его в жизни останется неотъемлемой славой западноевропейских народов.
Нельзя того же сказать о равенстве прав политических. Оно представляет одностороннее развитие политических начал, не соответствующее истинной идее государства. Здесь принимается в расчет одна свобода, а начало способности устраняется или ограничивается одними естественными условиями.
Между тем высшее развитие государства несомненно требует преобладания высшей способности. Невозможно признать одинаковую политическую способность в массе, преданной физическому труду, и в классах, обладающих высшим образованием. Это есть отрицание политического значения просвещения.
Такое одностороннее преобладание массы нельзя считать идеалом государственного устройства, хотя оно имеет свое существенное значение в историческом процессе, который приближается к идеалу только путем одностороннего развития элементов.
В политической области, идеальное отношение свободы к равенству состоит в том, что условия способности должны одинаково относиться ко всем. Здесь свобода составляет основание права, а способность – условие; но это условие должно быть равно для всех.
Поэтому идеально правомерны только те условия, которые могут быть приобретаемы всеми, каковы имущество и образование. Напротив, условие рождения или наследственного занятия ограничивает способность известной категорией лиц, исключая остальные. Таково устройство замкнутой аристократии.
Но и в открытой аристократии условия не одинаковы для всех. Одни приобретают их просто рождением, а другие только в исключительных случаях. Отсюда борьба либерализма со всякими наследственными правами. При этом, однако, следует заметить, что начала свободы и равенства не служат исключительным мерилом политических прав.
Свобода составляет один из элементов государственной жизни, но не единственный. Она подчиняется высшим государственным требованиям, и если наследственное сословие действительно имеет доказанную историей высшую способность, то общее благо, равно как и справедливость требуют, чтобы рядом с установлением общего права ему предоставлено было особое место в государственном организме.
Это требование соответствует интересам самой свободы, для которой высшая способность наследственного сословия служит гарантией законного порядка. Поэтому мы видим в Англии аристократию, которая уживается с самой широкой свободой.
Такое устройство становится даже тем более необходимым, чем менее начало способности признается в общем политическом праве. При всеобщем праве голоса, наследственная аристократия, опирающаяся на предания, остается единственным убежищем высших требований государственного порядка.
Можно спросить: кто же судья политической способности граждан? Очевидно, установленная государственная власть, которая одна является законным органом государственного сознания и государственной воли. От нее зависит приложение идеи к изменяющимся условиям и потребностям общества.
Кроме прав граждане имеют и обязанности. Эти обязанности двоякого рода. С одной стороны, как подданный, гражданин подчиняется верховной воле государства, с другой стороны, как член союза, он участвует в общей жизни и деятельности. Из первого отношения рождается обязанность повиновения закону и власти, из второго – обязанность содействия общим целям – государственное тягло.
Что повиновение закону составляет непременную обязанность гражданина, без которой государство немыслимо, об этом было уже говорено. Так как личные воли друг другу противоречат, то общественный порядок возможен единственно при подчинении их общему закону.
В государстве это подчинение вытекает из понятия о государстве, как о едином союзе, в котором части подчиняются воле целого. А так как закон распространяется на всех, то и повиновение должно быть для всех одинаково. Тут не может быть большего или меньшего повиновения.
Если гражданин обязан повиноваться закону, то тем более он обязан повиноваться государственной власти, которая составляет источник самого закона. Однако, с другой стороны, как мы уже видели выше, самая власть определяется законом, а потому здесь повиновение находит себе границу.
Повиновение власти есть повиновение законное, сдержанное в пределах закона, то есть повиновение власти законной и действующей законным путем. Это относится и к верховной власти в ее совокупности: гражданин обязан повиноваться ей, только когда она законна. Незаконной власти никто повиноваться не обязан.
Однако и здесь повиновение иногда требуется во имя государственной цели, когда законная власть исчезла; ибо иначе порядок не может удержаться и государство должно распасться. На этом основано повиновение временным правительствам, которые возникают из нужды, помимо закона.
Но тут повиновение более фактическое, нежели юридическое, а потому и отказ в повиновении не может считаться преступлением, хотя во имя государственной пользы всякое сопротивление, несомненно, должно быть подавлено.
Законной же власти подданные в сфере юридических отношений обязаны повиноваться безусловно, ибо, будучи источником положительного закона, она сама законных границ не имеет. Выше мы видели, какие ей полагаются нравственные границы.
Что касается до отдельных органов верховной власти и до властей подчиненных, то они вправе действовать лишь в пределах, постановленных положительным законом. Только верховная власть в своей совокупности стоит выше закона, ибо она его источник; все же частные власти безусловно подчинены закону.
Поэтому и подданные обязаны повиноваться в этих пределах. Таково должно быть общее правило; только этим закон ставится выше произвола. Однако тут встречаются затруднения.
1) Понимание и толкование закона может быть разное: власть может думать, что она действует законно, а гражданин может быть противного мнения. Если подданный будет отказывать в повиновении по собственному толкованию и усмотрению, то общественный порядок может быть нарушен.
Поэтому здесь возникает вопрос: может ли подданный отказать в повиновении и ожидать, чтобы его принудили судом, или он обязан повиноваться и принести затем жалобу?
Об этом различные законодательства постановляют различные определения, смотря по тому, какому началу они дают перевес – праву или обязанности. Мы это увидим, когда будем говорить о политических правах и обязанностях граждан. Здесь идет речь только об общих началах.
2) Как объяснено выше, государственная цель может требовать иногда деятельности помимо закона; если граждане не обязаны повиноваться, то цель не будет достигнута. Это относится в особенности к обстоятельствам чрезвычайным, когда грозит опасность государству.
Это затруднение разрешается тем, что для чрезвычайных обстоятельств сам закон должен облечь правительственные власти чрезвычайными полномочиями, выходящими из обыкновенных законных пределов. Тогда граждане обязаны повиноваться.
Что касается до обязанности содействовать государственным целям, то она вытекает из самого определения гражданина, как члена политического союза. Союз заимствует свои силы и средства от граждан; поэтому он имеет право требовать от каждого соответственной доли участия в общих приношениях.
Это требование определяется целями государства, судьей которых может быть только верховная власть. Поэтому подданные обязаны нести все государственные повинности по требованию верховной власти. Это и есть государственное тягло.
Эта обязанность в государственном порядке очевидна. Но в средние века она не признавалась. В феодальном мире установлены были обычаем и частными соглашениями некоторые подати, имевшие частный характер, как повинности за полученную во владение землю. Сверх этого каждый платил на общие нужды по доброй воле.
Отсюда необходимость согласия каждого отдельного сословия на уплачиваемые им подати. Это негосударственное начало, охраняя свободу граждан, повело к установлению представительного правления. С развитием государства право согласия на подати по договору с королем превратилось в участие народа в верховной власти. Сословные привилегии заменились политическим правом.
Последнее представляет государственную форму согласия граждан на взимание податей. В сущности, оно перестает уже быть согласием граждан; оно становится постановлением верховной власти, обязательным для граждан. Этим способом охранение права согласуется с безусловной обязанностью исполнять требования государства.
Так как обязанность содействовать государственным целям вытекает из принадлежности лица к союзу, то она должна распространяться на всех. Всякое изъятие, всякая льгота, не оправданные государственной пользой, являются несправедливостью. Таково, например, изъятие дворянства от податей, когда оно не несет других служб.
Однако эти льготы нередко сохраняются, как историческое начало, ограждающее лицо от произвола. В тех странах, где не водворился представительный порядок, привилегии служат убежищем права. Ими заменяются отсутствующие политические права. В этом состоит их существенное историческое значение.
Но и при всеобщей повинности начало равенства в государстве видоизменяется началом способности. Очевидно, что исполнения повинности можно требовать только от того, кто способен ее исполнить. Поэтому неспособность служит правомерной причиной изъятия.
Неспособность может быть 1) физическая: на этом основаны изъятия от военной службы; 2) умственная или нравственная, например недостаток образования: на этом основаны изъятия от службы присяжных. Кроме того, правомерным началом для изъятия служит исправление других обязанностей, несовместных с первыми.
Так, например, находящиеся на государственной службе избавляются от обязанности быть присяжными; у нас учителя освобождаются от воинской повинности. Могут быть и облегчения ввиду известного назначения, требующего особенного труда и приготовления. Таковы, например, льготы, которые даются высшему образованию.
Затем самая способность может быть различна. Это различие бывает двоякого рода.
1) Оно может быть качественное: один по рождению и занятиям способен к одного рода повинностям, другой – к другому. На этом основано различие сословий, из которого истекают наследственные обязанности.
Однако и здесь, так же как в области прав, наследственность противоречит началам свободы и равенства, которые требуют, чтобы условия способности были установлены одинаковые для всех, так чтобы одни не были отягощены в ущерб другим. Только в случае нужды могут быть налагаемы особые повинности на людей с специальным призванием; например, при эпидемии требуются медики.
2) Способность может быть различна количественно, и здесь возникает вопрос: должны ли повинности быть одинаковы для всех способных лиц, или они должны соразмеряться с способностью, то есть они должны быть больше для тех, которые обладают большей способностью, меньше для тех, которые обладают меньшей?
Так как гражданин является в государстве не самостоятельным лицом, обязанным подчиняться высшему порядку наравне с другими, а членом органического союза, участником и деятелем в общей жизни, то и здесь должно господствовать начало правды распределяющей, то есть граждане обязаны содействовать государственным целям по мере способности.
Это начало вполне прилагается к имущественным повинностям: граждане платят подати и несут повинности соразмерно с имуществом. В этом состоит начало пропорциональности податей, которое является чистым выражением правды распределяющей.
Но относительно личных повинностей установить такую соразмерность нет возможности: 1) потому что на личные способности нет точного мерила, вследствие чего здесь невозможно юридическое определение;
2) потому что цели государства, требующие высших способностей, удовлетворяются не принудительно, а свободно, ибо ревностное исполнение высших обязанностей возможно только тогда, когда они исполняются добровольно.
Поэтому здесь устанавливаются только общие условия способности, более или менее высокие, смотря по потребности. Неспособные вовсе исключаются из обязанности, а способные одинаково ей подвергаются.
Но если в области личных обязанностей невозможно установление юридической соразмерности, то остается всецело нравственное требование. Гражданин нравственно обязан служить государству по мере своих сил и способностей. Высшие способности рождают и высшие обязанности.
Мы видели, что государство не есть чисто юридический союз; в него входит и нравственное начало. А потому обязанности политические, так же как и семейные, имеют значение не только юридическое, но и нравственное. Эта нравственная сторона не может быть вынуждена; она остается вне пределов закона.
Но она так важна, что без нее государство существовать не может. Государство, в котором граждане потеряли чувство нравственной обязанности к своему отечеству, обречено на погибель.
Каково же отношение политических обязанностей к политическим правам?
Казалось бы, идеальное требование правды состоит в том, чтобы права соответствовали обязанностям. По римскому изречению: ubi emolumentum, ibi onus, кто имеет права, тот должен нести и обязанности, и наоборот, на кого возложены обязанности, тому должны быть присвоены и права.
Отсюда следовало бы, что чем больше прав, тем больше и обязанностей. Однако в государственной жизни это вовсе не общее правило. Условие политических прав и политических обязанностей заключается в способности, а способность относительно прав и обязанностей может быть весьма различная.
Даже при отправлении различных обязанностей способность может быть разная: от солдата требуется физическая крепость, от плательщика податей – имущество, от присяжных – некоторое умственное развитие. Поэтому можно требовать только прав, соответствующих известной обязанности, а не вообще соответствия политических прав и обязанностей.
Наибольшее юридическое значение имеет связь между уплатой податей и правом обсуждать расходы. Отсюда высказываемое иногда правило, что представительство должно соответствовать обложению. Однако и здесь настоящего соответствия нет и не может быть.
С одной стороны, не все классы, платящие подати, бывают способны обсуждать государственные расходы; с другой стороны, даже там, где признается способность, политическое право не соразмеряется с количеством платимых податей, что требовалось бы для полного соответствия.
Демократическое начало, устраняющее всякое условие способности, последовательно приходит к чисто арифметическому равенству, выставляя правилом: один человек, один голос, правило, не приложимое даже к компании на акциях, не только что к государству, которое есть высший органический союз.
При различии способностей, определяющих права в различных случаях, все, что можно сказать, это то, что гражданин, несущий государственное тягло, должен пользоваться и некоторыми политическими правами, если не в общем государственном строе, то в местных делах, где способность требуется меньшая.
Различие прав и обязанностей ведет к разделению граждан на различные категории. Когда это разделение имеет характер постоянный, то из этого образуются различные состояния лиц.
Состояние, как единое целое, связанное общими правами и обязанностями, имеющее известную организацию и занимающее известное место в государственном строе, есть сословие. Отсюда разделение граждан на сословия. Однако это разделение редко имеет исключительно политический характер.
Обыкновенно к политическим правам присоединяются права гражданские. Вглядываясь в историю, мы видим, что государство собственно не создает сословий; оно признает существующие, подчиняя их своим целям и налагая на них свою печать.
Самое же образование сословий относится к области других союзов – кровного, гражданского и церковного. Поэтому и формы, которые принимают сословия, весьма разнообразны. Здесь могут быть различные сочетания начал, свойственных разным союзам. Об этом мы подробнее поговорим впоследствии.
[1] Ср. главу о равенстве в моем сочинении: «Собственность и государство»
