Если несколько самостоятельных вещей складываются, ввиду какой-нибудь хозяйственной цели, в единство, то главной вещью называют ту, которая существует сама по себе и составляет непосредственный предмет юридического отношения, устанавливаемого в совокупности данных вещей, тогда как принадлежностью будет та вещь, которая служит лишь в помощь главной вещи и дополняет ее, вступая в то же юридическое отношение не непосредственно, а в силу своей связи с главной вещью.
Отсюда видно, что отношение между главной вещью и ее принадлежностью есть вид объединения существующих самостоятельно вещей, который отличается самостоятельностью своих единиц от состава вещи, поглощающего эти единицы, и подчинением одной вещи другой от рассмотренных выше видов объединения также самостоятельных вещей, из которых, однако, ни одна не подчинена другой, и все одинаково самостоятельны (это – так назыв. совокупности вещей)[1].
Идея настоящего различия в вещах лежит в том, что одна вещь, присоединяясь к другой, служит хозяйственной цели этой последней и увеличивает ее ценность. Право содействует экономической, как и всякой иной культуре общества, и не может поэтому не признать и не регулировать и этот вид объединения вещей, подымающий экономическую культуру и имеющий объективное основание.
Это значит, что отношение между главной вещью и ее принадлежностью не вызывается исключительно субъективным усмотрением, а определяется целью права, которая не противится и здесь распоряжениям частной воли, но если таких распоряжений не сделано, то выражается в объективных нормах или предписаниях суду руководствоваться и в этом вопросе воззрениями гражданского оборота.
Поэтому понятия главной вещи и принадлежности, наравне с понятиями совокупности и состава вещей, не только субъективны, но и подчинены определениям объективного права и воззрениям гражданского оборота[2].
Понятия главной вещи и принадлежности предполагают связанность вещей, вытекающую из фактического служения одних из них другим, и имеют уже поэтому, рядом с субъективным, и объективное основание. В теории и практике “общего права” Германии господствовал другой взгляд, по которому одна вещь могла быть произвольно сделана принадлежностью другой и без фактической связи с этой последней.
Принадлежности разделялись на “законные” (презумптивные) и “произвольные”, и объективные качества вещи явно смешивались с субъективными определениями ее назначения путем юридических сделок.
Сделанные при продаже, залоге или завещании указания на подчинение одних вещей другим в смысле следования тех и других одной и той же судьбе не дают первым качества принадлежностей последних – по крайней мере, за пределами данной сделки. Иначе нормы, созданные для принадлежностей, были бы применены к отношениям, на которые они не рассчитаны.
Эти нормы служат теперь не только пособием к толкованию юридических и особенно обязательственных сделок, как это было в римском праве, но определяют и взаимную связь вещей, друг друга пополняющих и разрешающих в своей связи те хозяйственные задачи, которые принимаются объективным правом под свою защиту[3].
Поэтому главная вещь и ее принадлежности составляют как бы одно целое, и так как носителем этого целого является главная вещь, то общность ее хозяйственной цели с таковой же ее принадлежностью выражается обыкновенно таким положением: принадлежности следуют за главной вещью (accessorium sequitur principale).
Но в отличие от состава вещи, где подчинение части целому таково, что одно не мыслится без другого, и все, что касается целого, обнимает вместе с тем и его части, принадлежности сохраняют значение самостоятельных вещей, и правило о следовании их судьбе главной вещи терпит многочисленные ограничения.
Принадлежность может иметь иного собственника, чем главная вещь, и быть предметом залога или сервитута независимо от главной вещи – так же, как и главная вещь, может быть предметом залога и сервитута независимо от своей принадлежности. Различно может быть и течение давности для главной вещи и ее принадлежностей.
И если юридические отношения, имеющие место в главной вещи, распространяются, по общему правилу, и на ее принадлежности, то права в этих последних третьих лиц остаются неприкосновенными.
Служебное отношение принадлежности к главной вещи выражается не в том, что первая делает возможным пользование второй – такое служебное отношение характеризует составные части вещи, – а в том, что принадлежность только увеличивает полезность главной вещи, и это увеличение может касаться даже не материальной, а одной нравственной или эстетической стороны пользования ею.
Если две вещи служат общей цели без того, чтобы какая-либо из них принималась в гражданском обороте за главную вещь, то о принадлежности не может быть речи: таковы, напр., пара сапог, вилка и нож, шахматная доска и шахматные фигуры и т. д.
С другой стороны, не требуется и такого отношения между главной вещью и принадлежностью, при котором первая могла бы обходиться без второй; напр., пивоварение не обходится без бочек, составляющих его принадлежности, и фабрика – без машин, также принимаемых часто за принадлежности фабрики[4].
Поэтому принадлежность может быть не только связана физически, но и разъединена с главной вещью: таково, напр., положение лодки при поземельном участке, двойных рам при окнах, ключей при замке и т. д., и так как окна и замки суть составные части дома, то двойные рамы и ключи будут принадлежностями и этого последнего.
Недостаток физической связи заменяется здесь осуществлением хозяйственного единства, которое должно быть постоянным, а не преходящим, и такое именно служение одной вещи целям другой, вне отношения составной части к целому, имеет решающее значение для понятия принадлежности.
Вот почему принадлежность и определяют, обыкновенно, как вещь, которая, не будучи составной частью другой, стоит к ней в постоянном служебном отношении (§ 97 Немецкого уложения).
Таким образом, понятие принадлежности характеризуется, с одной стороны, положительным моментом, которым оно сходится с понятием состава вещи: принадлежность, вместе с главной вещью, должна составлять в обыденном смысле одну вещь; с другой стороны, в нем есть и отрицательный момент, которым принадлежность отличается от составной части вещи: принадлежность должна быть связана с другой вещью так, чтобы ни она сама, ни эта другая вещь не теряла бы и без нее необходимых признаков самостоятельной вещи.
Иллюстрируя сказанное примером, мы можем взять отношение между домом и садом: сад украшает дом, стоит к нему в служебном отношении и составляет с ним как будто одно целое; но дом может существовать и без сада, как и сад без дома, а потому сад и будет принадлежностью дома.
Точно так же и футляр для перстня или очков не будет составной частью ни перстня, ни очков, как и громоотвод, и удобрение не будут составными частями ни дома, ни поземельного участка.
Все это – принадлежности, которые смешивались прежде с составными частями вещи только потому, что в этих последних допускались такие же самостоятельные права, как и в принадлежностях; и раз те и другие разделяли судьбу целого, когда это не противоречило установленным в них особым от целого правам, то смешение было вполне понятно и не имело практической важности.
Поэтому не только теория “общего права”, но и многие новые законодательства, как, напр., прусское, австрийское и др. (к ним присоединилось, как мы увидим, и наше законодательство), называют принадлежности частями вещи и, в лучшем случае, отличают их как добавочные или несущественные части от главных или существенных частей[5].
Но в современном праве юридическое положение составных частей вещи и ее принадлежностей различно, и разграничение того и другого понятия необходимо. Оно невыполнимо по признаку физической связи в составе вещи и отсутствия этой связи в отношении принадлежности к главной вещи: мы знаем составные части, могущие вести самостоятельное существование, и принадлежности, физически связанные с главной вещью.
Принадлежности соприкасаются в своем хозяйственном значении так близко с составными частями вещи, что пограничная линия между теми и другими может быть проведена лишь в самом общем смысле.
И, напр., Регельсбергер не находит возможным установить ее иначе, как считая составом вещи все то, что необходимо с точки зрения гражданского оборота для ее существования, а принадлежностью – все другие приложения к ней, насколько они входят в то же единство вещи.
Кирпичи, лестница, двери, окна и т. д. суть составные части, так как без них не может существовать дома; напротив, двойные рамы, ставни, жалюзи, громоотвод и т. д. сообщают ему только известное совершенство и будут поэтому его принадлежностями[6].
Во всяком случае, разграничение составных частей вещи от ее принадлежностей есть в значительной мере вопрос факта, и для того, чтобы узнать в каждом отдельном случае, что считать и чего не считать принадлежностью данной вещи, необходимо исследовать связь этой вещи с той, о юридической квалификации которой ведется спор.
Само собой разумеется, что качество принадлежности обусловлено господствующими в данном месте и в данное время воззрениями гражданского оборота, обусловленными, в свою очередь, климатом, уровнем народного благосостояния, развитием ремесел, торговли и т. д.
Поэтому неудивительно, что и содержание понятия принадлежности постоянно колеблется не только от одного народа к другому, но и от различных состояний права у одного и того же народа, и что современные воззрения на принадлежности расходятся с решениями римских юристов.
Мы придаем большее значение той хозяйственной цели, которой служит вещь, и считаем, напр., вопреки римскому праву, принадлежностями земельного участка состоящие при нем скот, запасы удобрения, сена и других продуктов, насколько все это относится к хозяйству на данном участке, и точно так же считаем принадлежностями фабрик имеющиеся при них бочки, посуду и машины, насколько эти последние не представляются их составными частями.
Важное различие в этом отношении между римским и современным правом состоит в том, что римский оборот был много ограниченнее современного и рассматривал как принадлежности только небольшое число малоценных вещей, служивших в помощь пользованию другими, более ценными вещами, в качестве их “quasi-partes”, т. е. “как бы составных частей”.
Значительно расширенный оборот нашего времени принимает за принадлежности несравненно большее число вещей и при квалификации их как принадлежностей обращает так мало внимания на момент ценности, что принадлежности многих вещей, как, напр., поземельных участков, фабрик и т. д., могут иметь теперь гораздо более ценности, чем те вещи, принадлежностями которых они являются.
Особенно широко было представление о принадлежностях в Средние века, когда всякий оттенок имущественных отношений, особенно по землевладению, имел определяющее значение как для общественного положения, так и для правоспособности каждого[7]. Принадлежностью называлось тогда все, что так или иначе принадлежало какой-нибудь вещи: сюда входили поэтому и ее составные части.
Это представление перешло отчасти и в наш разговорный язык, не имеющий, однако, юридического значения, так как мы связываем юридические последствия только с более тесным и определенным понятием принадлежности.
Не то было в Средние века, когда вместо определенного понятия принадлежности мы встречаем только перечисление вещей, переходящих по разным сделкам из рук в руки вместе с главной вещью, служащей предметом этих сделок.
Это перечисление обнимает при передаче зданий все, что с ними крепко связано (“was erd-mauerniet und nagelfest ist”), а при передаче земельных участков – не только их хозяйственный инвентарь из скота, сельскохозяйственных запасов и орудий, но и принадлежащих к ним же рабов, крепостных, равно как вотчинные повинности и все второстепенные земли, состоящие при данном имении: его леса, пастбища, воды и т. д.[8]
Из таких перечислений возникают впоследствии юридические презумпции, соединяющие переход по различным сделкам этих принадлежностей и без того, чтобы они в них перечислялись, и особое значение получает положение, по которому всякая движимость, присоединяемая к недвижимости, делается этим самым недвижимостью, попадающей и в ипотечные книги[9].
На этом именно основании Французский кодекс (art. 517), вместе со множеством других законодательств, ставит наряду с недвижимостями по их “природе” (immeubles par leur nature) и недвижимости как “по назначению” (immeubles par leur destination), так и “по предмету”, к которому они “прилагаются” (par l’objet auquel ils s’appliquent).
Статьи 524 и 525 того же кодекса причисляют к недвижимостям “по назначению” не только рабочий скот, семена и земледельческие орудия, но и голубей в голубятне, собак в псарне, рыб в прудах, пчел в ульях и т. д., а ст. 526 относит к недвижимостям “по предмету приложения”: узуфрукт недвижимости, земельные сервитуты и иски, которыми защищается недвижимость[10].
Новое Немецкое уложение тоже освящает чуждый римскому праву принцип, по силе которого принадлежности следуют судьбе главной вещи в отношениях не только обязательственного, но и вещного права.
В то же время оно дает, с одной стороны, более точное определение понятия принадлежности, основанное на указанных выше признаках этого понятия, и с другой – ограничивает это понятие, в противоположность большинству европейских законодательств, одними движимыми вещами и не распространяет его на права (§ 97).
В этом отношении, как и во многих других, немецкое уложение стоит ближе к римской, чем германской точке зрения, которая сосредоточивалась на принадлежностях недвижимых имуществ и трактовала их движимые принадлежности как недвижимости, тогда как римское право, если и допускало применение этого отношения к недвижимостям, то не подводило под него ни хозяйственного инвентаря, ни вотчинных повинностей[11].
Что касается нашего законодательства, то оно не дает понятия и довольствуется перечислением принадлежностей различных видов недвижимых имуществ: насаленных имений (ст. 386 т. Х ч. I), просто недвижимых имуществ (ст. 387), фабрик и заводов (ст. 388), домов (ст. 389), заповедных наследственных имений (ст. 391) и т. д.
Сопоставляя эти законы, – которые называют между принадлежностями недвижимых имений: реки, озера, пруды, болота, мосты, плотины, мельницы и даже церкви, а между принадлежностями домов: “части оных…”, неотделимые от здания без повреждения последнего, – сопоставляя эти законы с тесно связанными с ними положениями о “существе и пространстве права полной собственности на землю” (ст. 424-430 т. Х ч. I), которые относят к принадлежностям и “все произведения земли на поверхности ее, все, что заключается в недрах ее, воды, в пределах ее находящиеся” (ст. 424), и “все плоды, доходы, прибыли, приращения и выгоды, и все то, что трудом и искусством его (владельца) произведено в том имуществе” (ст. 425), и, наконец, намывы рек, вновь образующиеся в них острова, обнажающееся русло реки, сокрытые в земле сокровища (ст. 426-430) и т. д., – легко прийти к следующему заключению.
Наш Свод не выделяет понятия принадлежности в самостоятельное понятие гражданского права и смешивает в нем различные элементы публичного и гражданского права: территорию и частное землевладение, состав и принадлежности вещи, обладание и приобретение, плодоприносящие вещи и их плоды.
Все это сливается в одно безразличное целое, возникшее из разновременных указов, изданных в интересах привилегированных сословий, и из различных межевых инструкций, топографические задачи которых заступили место разработки и расчленения понятий гражданского права.
Несметное содержание явлений, перечисленных в приведенных сейчас статьях нашего т. Х, представляет собой не вещь, не недвижимость, а “целую землю ханаанскую, в которой есть все: настоящая палестина”[12]. Заметим еще, что перечисление принадлежностей в нашем законе, как и всякое перечисление, не может быть исчерпывающим.
Кроме того, оно не свободно и от противоречий (ср., напр., ст. 386 и 389), и наша сенатская практика, опираясь на общие признаки перечисленных принадлежностей, относить к ним не только вещи, указанные в законе, но и все те, которые стоят в тесной механической, органической, юридической или хозяйственной связи с главной вещью (реш. 1884 г. N 75).
Следование принадлежности юридической судьбе главной вещи можно считать установленным и для нашего права ст. 424, 399 п. 4, 620, 622 и след. т. Х. ч. I. Первая из этих статей говорит, что “по праву полной собственности на землю, владелец ее имеет право на все произведения, на поверхности находящиеся; и на все, что заключается в недрах ее: словом, на все ее принадлежности”.
Вторая – объявляет родовым имуществом дома и здания, построенные на родовой земле, а последние – обязывают незаконного владельца чужого имущества к выдаче его собственнику со всеми принадлежностями, приращениями и доходами. (См. еще ст. 1110 Уст. гражд. судопр.)
О принадлежностях движимых вещей наш закон вовсе не упоминает, если оставить в стороне ст. 431 т. Х ч. I, касающуюся понятия плода, а не принадлежности. Наконец, подобно противоположению между движимостями и недвижимостями понятие принадлежности распространено нашим законом от телесных и на бестелесные вещи (ст. 390 т. Х ч. I).
[1] См. ранее.
[2] Kohler. Lehrbuch des B. R. I. С. 474; его же. Pertinenzen // Iahrb. f. Dogm. 1888. B. XXVI. С. 3 и след.
[3] Gierke. II. С. 75; Regelsberger. С. 389.
[4] Regelsberger. С. 388.
[5] Unger. С. 437-440.
[6] Ibid. С. 391-392.
[7] Gierke. Ibid. С. 71; Heusler. Inst. I. § 72.
[8] Такую типическую формулу перехода принадлежностей вместе с главной вещью дает примерно следующий Цюрихский документ 820 г.:
“Haec omnia vero donaverunt cum mancipiis, aedificiis, terris, agris, pratis, pascuis, silvis, in montibus et vallibus, aquis aquarumque decursibus, cultis et incultis, questis et inquirendis, cum ingressibus et exitibus et omnibus ad illa praedia et loca pertinentibus”.
Huber. System und Geschichte des schweizerrischen Rechts. IV. С. 689.
[9] Stobbe. Handb. С. 620-623.
[10] Huber. Указ. соч. III. С. 28-29.
[11] Dernburg. Ibid. III. С. 22-27; Kuhlenbeck. Указ. соч. I. С. 278-279; Eck. Указ. соч. I. С. 107-109; Crome. Ibid. С. 281-284.
[12] Дювернуа. С. 636.
