а) Возраст. Определение его в законе необходимо не только ввиду физических целей брака, но и моральных, т. е. для того, чтобы можно было предположить в брачущихся ясное сознание и свободную волю при решении вопроса о браке.
Византийские источники колебались в определении возраста: прохирон назначает для мужчин 14, для женщин 12 лет; эклога – 15 и 13 лет. Сроки эти не исполняемы были на Руси; браки совершаемы были в возрасте гораздо низшем: даже мужчины женились, имея 11 лет, а женщины выходили замуж в 10 лет.
По словам Олеария, «это довольно обыкновенно в Московии»; примеры браков малолетних в княжеских семействах многочисленны. Русское каноническое право (Стоглав) установило свои сроки, взявши для мужчин высший возраст (по эклоге) 15 лет, а для женщин низший (по прохирону) 12 лет.
Этот закон при сильной борьбе с обычным правом не получил всеобщего признания не только в XVII, но и к концу XVIII в. (что можно между прочим видеть из приведенного свидетельства Олеария и из случаев XVIII в.). Вопрос о брачном возрасте в XVIII и в начале XIX в. колеблется: по указу об единонаследии (см. выше), брачный возраст определен для мужчин в 20 лет, а для женщин в 17 лет.
Но с отменой указа об единонаследии, надо думать, исчезло и это определение брачного возраста: в 1774 г. синод предписывал духовенству, между прочими обстоятельствами, разведывать, «чтобы они возраст имели, юноши не менее 15 лет, а девицы 13 лет» (П. С. З., № 14229), т. е. синод возвращается к постановлениям эклоги[1].
Возраст, назначенный указом 1774 г., в текущем XIX в. признан чрезмерно низким: в 1830 г. не церковным, а уже государственным законом (указ июня 19, данным синоду) установлены новые сроки.
«Желая предохранить, – говорит указ, – верноподданных от тех известных по опыту вредных последствий, кои происходят от сочетания браков между несовершеннолетними и потрясают добрые нравы, признали мы за благо повелеть, дабы воспрещено было священникам отныне впредь венчать браки, если жених и невеста не достигли еще первый 18, а последняя 16 лет».
Вредные последствия, которые здесь видит закон, двоякого рода: физические и нравственные; последние состоят в неприменимости свободного произволения к мальчику и девочке.
Но в том же указе сделано изъятие для природных жителей Закавказского края, где дозволен брак для мужчин в 15 лет, а для женщин – в 13 лет, т. е. согласно с постановлениями эклоги, но не согласно с древнерусскими каноническими постановлениями.
Что касается до определения крайнего старческого возраста, за пределами которого запрещается брак, то ни в византийских узаконениях светских и церковных (кроме правила Василия Великого), ни в законах древнерусских не находим на то никаких определений.
В инструкции поповским старостам 1697 г. декабря 26 (П. С. З., № 1612) патриарха Адриана между прочим приказывается писать в венечной памяти, чтобы попы о женихах и невестах разыскивали, вдовцы мужи и жены не в престарелых ли летах.
Но точного обозначения возраста престарелости, препятствующего совершению брака, указано не было. Да притом в инструкции почему-то говорится только о вдовцах. Мы не имеем также фактов для уяснения, как справлялась с этим древнерусская практика.
После Петра, при знакомстве с узаконениями Западной Европы, являются в обществе запросы и на этот счет. Петр повенчал известного Никиту Зотова, имевшего более 70 лет. Когда потом сын Зотова Конон поссорился с мачехой, то писал Петру:
«Ученейшие меня легислаторы во Франции положили, что человек, который перешел за 70 лет, не может ничем и ни в чем определять, и тако женитьба в летах отца нашего весьма не почитается женитьбою, что надлежит до наследства. Дай Боже, чтобы сенат все сии права знал».
Но желание Зотова и других в его положении о введении у нас французского легислаторства исполнилось не скоро: постановление о старческом возрасте дано было лишь в 1744 г., но по частному случаю вступления в брак 82 лет от роду. Синод разлучил брак на следующих основаниях:
1) брак от Бога установлен для умножения рода человеческого, «чего от имеющего за 80 лет надеяться весьма отчаянно», ибо, по словам псалмопевца, человек может быть в силах только до 80 лет, «а множае труд и болезнь, которые труд и болезнь клонят к смерти человека, а не к умножению рода человеческого».
2) Правило 24 св. Василия Великого гласит: «Аще по 60 летам вдовица идет замуж, без сообщения да будет, дондеже отступить нечистоты». Получил ли этот указ уже тогда и общее применение в смысле запрещения брака, заключенного в возрасте свыше 80 лет, неизвестно; но свод законов, установляя это общее правило, сослался на указ синода 1744 г.
Следовало бы ожидать, что из упомянутого указа будет сделан и другой вывод: именно крайний старческий возраст будет установлен неодинаковый для мужчин и женщин; ибо правило Василия Великого, единственное каноническое основание, приводимое синодом, именно говорит о женщинах, и назначает предел брачного возраста в 60, а не в 80 лет; поэтому, если уже не распространять это правило на мужчин, то следовало бы думать, что оно будет оставлено для женщин[2].
По вопросу о пропорциональности лет жениха и невесты ничего не находим в узаконениях ни древних, ни новых, ни византийских, ни наших, хотя наше правительство не раз обращало внимание на этот вопрос, а именно еще в 1756, 1765 и 1766 гг. (П. С. З., № 10676).
По делам, доходящим до синода, он, синод, узнал, что в Белогородской и Воронежской епархиях между однодворцами есть непотребный обычай, что они малолетних своих сыновей, лет 8, 10 и 12 женят и берут за них девок лет по 20 и более, с которыми свекры их многие впадают в кровосмешение, за что несколько из них на украинской линии и к смерти приговорено».
В 1774 г. синод узнал, что некая крестьянка Татьяна Иванова призналась в Костромской провинциальной канцелярии, что умышленно удавила мужа своего, малолетнего крестьянского сына Ивана Гаврилова, которому было тогда 12 лет.
И по другим делам, говорит синод, такие же поступки обнаруживаются; поэтому синод предписывает священно- и церковнослужителям не венчать, «в противность св. правил, таковых малолетних с возрастными девками»; за нарушение этого полагается лишение звания священникам и церковникам, а самый брак расторгается.
Что собственно было предписано этим указом синода, и как поняла его практика – не знаем: следовало ли не венчать браков по непропорциональности лет жениха и невесты, или только не венчать браков по недостижении кем-либо из брачущихся узаконенных лет?
По-видимому, практикой усвоена только последняя мысль указа; идея же о пропорциональности лет жениха и невесты не принесла никаких плодов в дальнейших узаконениях.
В 1775 г. последовал новый указ синода вообще о мерах к отвращению незаконного сочетания браков (П. С. З., № 14356)[3], где указывается, что в жизни не соблюдается ни одно из постановлений о браке и между прочим вступают в брак «в летах между собою весьма несходственных, женят же в крестьянстве малолетних ребят с возрастными девками, а сии малолетних своих мужей умерщвляют, за что некоторые по гражданскому и к смертной казни были приговорены».
Для предотвращения этих и других злоупотреблений синод предписывает завести метрические книги и соблюдать вообще канонические постановления, не указывая, какие именно, и в частности никак не определяя относительный возраст брачущихся.
б) Правильность сознания (умственное здоровье). Византийские источники не оставили нам ясного учения об этом условии совершения брака.
Правда, в них, именно в брачном праве, нередко упоминается о бесновании, как явлении, имеющем значение для совершения правильного брака; но речь идет о бесновании родителей, как обстоятельстве, уничтожающем родительскую власть; можно думать, что это понятие могло быть применяемо и к брачущимся. Но прямых узаконений о том не находим ни в Византии, ни у нас до времени Петра I.
В 1722 г. (апреля 6, № 3949) вышел такой указ под заглавием «О свидетельствовании дураков в сенате»:
«…понеже как после вышних, так и нижних чинов людей движимое и недвижимое имение дают в наследие детям их таковым дуракам, что ни в какую науку и службу не годятся, а другие, несмотря на их дурачество, но для богатства отдают за оных дочерей своих и свойственниц замуж, от которых доброго наследия к государственной пользе надеяться не можно… того ради повелеваем как вышних, так и нижних чинов людям, и ежели у кого в фамилии ныне есть или впредь будут таковые, которые ни в науку, ни в службу не годились и впредь не годятся, отнюдь жениться и замуж идтить не допускать и венечных памятей не давать».
Имущество же их отдается в опеку родственникам, «а их негодных с тех деревень кормить». Если же по свидетельству (в сенате) донесение не подтвердится, то употреблять их в службу и науку и жениться в урочных летах позволить. По толкованию государственного совета (1815 г. июня 18), этот указ о дураках относится к людям, не имеющим здравого рассудка от рождения.
При Петре и его ближайших преемниках, когда военная служба и профессиональное образование были обязательны для дворян, изложенный указ мог иметь применение именно к дворянскому сословию: неявка в школу и на службу оправдывалась только официальным признанием скудоумия у неявившихся.
Но по освобождении дворян от службы и в отношении к прочим сословиям едва ли этот закон находил себе надлежащее применение. Священник, венчающий брак, или церковная власть, выдающая венечную память, не были компетентны в разрешении этого щекотливого и трудного вопроса.
Та же трудность остается и ныне, когда в Своде установлено: «запрещается вступать в брак с безумными и сумасшедшими»; такое запрещение может простираться только на тех, кто признан таковым по свидетельствованию надлежащей власти.
в) Свободная воля и согласие родителей.
По учению византийских кодексов требуется при браке непременное участие воли родителей или опекунов, без этого условия брак может быть совершен лишь при следующих обстоятельствах: если отец (или дед, имеющий власть) находится не в здравом уме («неистов»), если он находится в плену, если он пропал без вести более, чем за три года перед тем (впрочем, в последнем случае брак может быть заключен и до истечения этого срока, но с тем, что отец, возвратившийся до истечения 3 лет, может, если захочет, расторгнуть брак).
Во всех прочих случаях не эмансипированные дети вступают в брак не иначе, как при дозволении родителей. В случае беспричинного сопротивления браку детей со стороны отца, обиженный может обратиться к гражданской власти, которая в таком случае дает позволение взамен отца и выдает вено.
По наступлении эмансипации дети могут вступать в брак без позволения родителей; впрочем, для эмансипированной дочери такое право наступает лишь по достижении ею 25-летнего возраста; эклога уничтожает различие между эмансипированными и не эмансипированными детьми и потому требует дозволения родителей (уже не одного отца) без ограничения временем.
Что касается до брака рабов, то их сожительство не есть брак в юридическом смысле, а потому и составляется их господами без всякого участия их свободной воли (Прохирон гр. 34, гл. 2 и 4). Требование свободной воли для брачущихся заявлено христианской церковью с особенной силой.
В нашей печатной кормчей (гл. 50) находим следующее определение: совершающий брак, «весть приим о хотящих браку сочитатися, в первых да увесть… – аще своим вольным произволением, а не принуждения ради от родителей и сродников или от господий своих… сочетатися хотят».
В русском обычном праве уже для языческой эпохи можно указать на требование согласия брачущихся при браке через приведение. Когда князь Владимир хотел жениться на дочери полоцкого князя – Рогнене, еще не прибегая к насилию и похищению, то родители невесты обратились за согласием к ней самой, предоставили ей выбор между Владимиром и Ярополком и получили в ответ:
«Не хочу разувать (это символ подчинения мужу) сына рабыни» (каким действительно был Владимир).
Но более общим обычаем долго спустя и в христианскую эпоху оставалось, что браки составляемы были волей родителей, принуждавших детей или вступать в брак, или не вступать в него; церковь издавна боролась с этим воззрением; церковный устав Ярослава назначает наказание родителям в случае, когда они принуждают дочь к браку, и она что-либо сделает над собой.
Вместе с этим русская церковь не только допускает, но и требует свободного произволения и для рабов. Несмотря на то, и в Московском государстве браки составляемы были не свободным произволением самих брачущихся, а родителями невесты и женихом или его родителями:
«А случится которому боярину и ближнему человеку женити сына своего, или самому, или брата и племянника женити… и посылают к отцу невесты, или к матере, или к брату говорити друзей своих…
И тот человек, будет хочет дочь свою, или иного кого, выдать замуж, на те речи скажет ответ, что он девицу свою выдать замуж рад, только подумает о том с женою своею и с родичами… А дочере, или кому-нибуди о том не скажут и не ведает до замужества своего».
Когда невеста жениху по росписи приданого понравится, и обе стороны назначат сговор, то жених приезжает в дом родителей невесты, пишут рядную запись и пируют; «а невесты ему не покажут, и невеста его, жениха, не видает» (Котошихин). Некоторое отличие царских свадеб в этом отношении состоит в том, что тогда жених сам выбирал невесту из множества девиц, свезенных со всех концов государства.
Петровскому законодательству предлежала трудная задача примирить две противоположности: охранить свободное произволение брачущихся и дать в то же время место для участия в заключении брака воле родителей. Такую задачу Петр надеялся выполнить своим узаконением 1724 г. (января 5).
«В прошлом 1722 г. (пишет он сенату), в бытность нашу в сенате, предлагали вы нам пункт о принужденных браках, которые бывают в детях за страх родителей, а в рабах по принуждению господ их, без произволения сочетанных, – и требовали на оный решения:
и по оному предложению повелеваем учинить во всем российском государстве такое запрещение, дабы отныне родители детей и всякого звания люди – рабов своих и рабынь к брачному сочетанию не принуждали и не брачили под опасением тяжкого штрафования».
Но законодатель знал, что эта угроза штрафования останется пустой фразой, обращаясь в такую замкнутую среду, как семья, что провозглашаемый им принцип свободы совершенно противоположен началу старорусской семейной власти, и потому изобрел следующую меру:
«А понеже много случается, что и неволею сочетаемые не дерзают во время брака смело спорить, один за стыд, другие за страх, что уже после является от несогласного тех неволею сочетанных жития, – того ради в прилучающихся у знатных персон и у шляхетства и прочих разночинцев браках (кроме крестьянства), прежде венчания брачных приводить родителей их обоих совокуплящихся персон как отцов, так и матерей, а которые в живых не имеют плотских родителей, то тех, которые вместо родителей действительно вменяются, – к присяге в том, что одни не неволею ль сына женят, другие не неволею ль замуж дочь дают, также и господа с рабами не так ли поступают».
Присяга приносится чинами первых классов в синоде, прочими – в епархиях «при архимандрической персоне», а мелкими разночинцами при знатных священниках, для того особливо назначенных.
В форме присяги, приложенной к этому указу, говорится, что клянущийся подлежит истязанию церковному и политическому, если откроется впоследствии, что он прибегал к мерам принуждения. Слугам, по тому же указу, господа должны давать письма, «заруча под клятвою суда Божия и присяги своей, что он их не неволит» (П. С. З., № 4406).
Эта гарантия свободы произволения не удержалась в нашем законодательстве; в Своде стоит голословное требование согласия на брак со стороны родителей, опекунов и попечителей и о непринуждении к браку. Первое требование и после издания Свода возбуждало законодательные вопросы (1836 г.), однако оставлено в своей силе.
Некоторое ограждение прав брачущихся со стороны произвола опекунов содержится лишь в местных законах (Черниговская и Полтавская губернии), по которым девица, состоящая под властью опекуна, может объявить в суде о препятствии ей к браку со стороны опекуна, желающего продлить управление ее имением.
Но это ограждение вызвано особенностями опеки по Литовскому статуту, по которому опекун не только управлял, но и владел имуществом, и притом опека продолжалась не до совершеннолетия, но до выхода в замужество.
По уничтожении этих отличий в праве опекунском для Малороссии, падает практическое значение приведенного закона. Впрочем, по уголовным законам, было постановлено значительное различие между вступлением в брак без дозволения родителей и с таковым же действием без дозволения опекунов.
г) Дозволение начальства. Это требование, не существовавшее в византийском праве, встречаем лишь в отечественных памятниках и в обычном праве. Первоначально оно имело общее применение не только для служилых лиц, но и для неслужилых, так как брак, по русскому праву, есть не только личное и семейное дело, но и общественное. Служилые люди испрашивали дозволение от князя (и царя), неслужилые – от местного начальства.
Исторические основания этого явления недостаточно уяснены. Эверс думает, что оно происходит от древнего родового начала, которое состояло не только во власти родоначальника, но и в супружеских правах (jus primae noctis есть древнерусское «княжее», по мнению Татищева и Срезненского). Неволин полагает, что это выродилось из обычая принесения подарков начальству при браке.
В древнейший период князья активно устраивали браки своих слуг, как это видно из остатков в праве литовско-русском. Формы этого права в Московском государстве суть: выводная куница – плата наместнику или волостелю, если девица выходит за пределы общины или земли, и новоженый убрус, когда она выходит замуж в той же волости.
Последний имеет, действительно, значение только подарка, первая есть выкуп, получаемый местной властью за потерю лица в обществе. Это сделалось особенно ясно, когда распространилось крепостное право; тогда помещики видели в выводе продажу крепостной девки другому владельцу.
Но само начальство (государство или мирское) не имело уже дела с женихом, а требовало платы от отца невесты, предоставляя этому последнему расчеты с женихом (впрочем, иногда взимало и непосредственно с жениха). После Петра долго оставалось это право неотмененным, вымирая естественною смертью.
Иногда воеводы и губернаторы не пользовались им, иногда пользовались, пока, наконец, в 1775 г., по поводу мира с Турцией, Екатерина II в числе разных льгот установила и следующие:
«Где в которой области империи нашей состоит запрещение вступать в брак без дозволения губернаторского или градоначальника, и за таковое дозволение собирается сбор или деньгами или скотом, через сие всемилостиво отрешаем таковое запрещение и сбор и дозволяем всякому роду и поколению людей вступать в брак без подобного дозволения и платежа» (№ 14275).
Но затем тотчас возникли недоразумения, выпускать ли свободно девиц и вдов из казенных селений в городское сословие или замуж за крепостных. Законодательная власть разрешила эти вопросы в положительном смысле (№ 19443 и 26914) с некоторыми гарантиями прав выходящей девицы в последнем случае.
Со времен Петра образовалось новое условие брака – это дозволение на брак гражданским и военным чиновникам от их начальства. Оно исходит уже не из права начальства устраивать браки, а из обязанности государства опекать своих подданных (заботиться о их личном благосостоянии) и вместе из обязанности подчинять личные интересы служебным.
Прежде всего (в 1722 г.) запрещение вступать в брак без дозволения начальства сделано для флотских офицеров (гардемаринов, Реглам. Адм. П. С. З., № 3937) под штрафом 3-годичной каторжной работы (в 1765 г. это постановление дополнено тем, что гардемарину вообще до 25 лет не дается разрешения на брак);
затем в 1744 г. – для ландмилиции (впрочем, последнее по представлению синода и из других оснований); в 1764 г. – для пехотных полков, где уже определенно выражена цель таких узаконений: «ибо ежедневная практика показывает, сколь много добрых, молодых офицеров от причины таковых браков в косность приходят» (инструкция пехотного полка. П. С. З., № 12289);
в 1766 г. то же распространено и на кавалерийскую службу. Впоследствии явилось новое основание для удержания в силе этого постановления, именно опасение двоеженств (П. С. З., № 18521).
В 1800 г. был даже дан указ, по которому на каждый брак генералов, штаб- и обер-офицеров должно быть испрашиваемо высочайшее соизволение (№ 19244), но это отменено в 1808 г. (№ 22823). Откуда явилось в Своде запрещение браков гражданских чинов без дозволения начальства – не знаем.
д) Единоженство. Брак не может быть заключен при существовании другого предшествующего. Это правило образовалось только в христианскую эпоху; в языческую эпоху господствовало многоженство.
Впрочем, и тогда оно не было безграничным: наш первоначальный летописец о самых нецивилизованных из славянских племен, т. е. о радимичах, вятичах и северянах, говорит: «Имяху же по две и по три жены», что в его глазах, очевидно, составляет высшую степень дикости и варварства. Подобно этому Козма Пражский говорит о чехах: «Binas vel ternas conjuges habuere licuit».
Итак, три жены для обыкновенных людей считались высшей дозволенной мерой многоженства. Князья, особенно такие, как Владимир, могли превышать эту норму, но и у них число жен было очень ограничено, при полной неограниченности наложничества: у Владимира в язычестве было 6 жен водимых, а наложниц 800 (300 в Вышгороде, 300 в Белгороде и 200 в Берестове).
По сказанию Ибн-Даста, «если у покойника (русса) было три жены… то самая любимая приносит себя в жертву». Сожжение вдовы (одной) указывает на наклонность славян к единоженству, что, по-видимому, было уже осуществлено у полян.
Тем не менее и в христианскую эпоху следы многоженства оставались долго. В уставе Ярослава ясны следы борьбы христианства с старыми привычками: церковь боролась как с тем, что люди произвольно отпускали жен и потом вступали в брак с другими (это не есть двоеженство в действительном смысле, а нарушение законов о правильности развода), так и с двоеженством в собственном смысле:
«Если две жены кто водит, то епископу 40 грив., а которая подлегла, ту взять в церковный дом, а первою держать по закону; если муж будет дурно обращаться с нею, то подлежит казни» (ст. 13).
Преследовалось и многомужие, но опять в смысле нарушения закона о разводе: «Если жена пойдет от своего мужа за иного замуж, то взять ее в дом церковный, а новоженя митрополиту в продаже». Победа церкви в земскую эпоху далеко не была полной: «Без труда и без срама две жены имеют, вопреки вере нашей», – говорит митрополит Иоанн.
На то же указывает и то обстоятельство, что церковные уставы последующих времен повторяли постановления устава Ярослава: например, устав Смоленского князя Ростислава 1150 г. в числе дел, подлежащих епископскому суду, упоминает двоеженство.
В Московском государстве (преимущественно на окраинах его) частые случаи двоеженства в несобственном смысле происходили от неустойчивости форм совершения и расторжения брака. Во многих случаях допускался, как увидим, брак невенчанный. Другое обстоятельство, ведшее к тому же – это рабство.
Уложение, говоря о двоеженстве холопов, озабочено только тем, кому должна принадлежать та и другая жена: именно, если холоп сбежит и женится в бегах на другой у другого боярина, то, если жива его первая жена у прежнего господина, холоп возвращается без новой второй жены, если же первая жена умерла, то холоп возвращается с новой его женой (XX, 84).
В XVIII в. относительно двоеженства были разрешаемы следующие вопросы: какой брак расторгается при двоеженстве? По правилу основному, при двоеженстве первый брак признается действительным, а 2-й незаконным.
Но в 1723 г. синод подверг рассмотрению тот случай, когда один супруг произвольно оставляет другого и вступает в новый брак; по решению синода, в таком случае надо войти в рассмотрение того, не был ли оставленный супруг сам виноват в бегстве другого, если так, то предписывается первый брак развести, а второй оставить в силе.
Затем, в 1741 г. (П. С. З., № 8450) рассмотрен вопрос, может ли человек вступить в новый брак, если он заведомо имеет живую жену, но в другом государстве (речь идет о военнопленных).
Еще в Московском государстве митрополит разрешил князю Бельскому вступить в Москве в новый брак, несмотря на то, что в Литве осталась у него жена, мотивируя тем, что, где нет сожительства, там и брака быть не может. Теперь (1741 г.) сенат решил в противоположном смысле. Впрочем, здесь основная цель была сторонняя, чтобы предупредить насильственное закрепощение военнопленных.
Вопрос о судьбе супругов при восстановлении первого брака. Случаи двоеженства во множестве продолжались и в XVIII в.: еще в 1767 г. (П. С. З., № 12935) синод свидетельствовал в своем указе, что из дел усмотрено, что в епархиях обыватели многие от живых жен, а жены от живых мужей в брак вступают».
Обстоятельства, препятствовавшие утверждению единоженства, были все те же, именно крепостное право. Восстановляя первые браки, законодатель каждый раз был озабочен судьбой супругов при этом.
Приведем примеры: отставной поручик Михаил Апухтин, женясь на крепостной своей девке, Татьяне Даниловне, потом, не хотя с нею жить, выдал ее в замужество за Елецкого казенного кузнеца Ивана Маркина.
Дело это решаемо было несколько раз, именно в 1-й раз в 1766 г. синод, согласно с каноническими постановлениями, решил:
брак Татьяны с кузнецом расторгнуть, позволив кузнецу жениться (предполагается, что кузнец не знал о 1-м браке);
Татьяну признать законной женой Апухтина, а для того, чтобы он принял ее, как действительную жену, увещевать его, и в случае неудачи увещаний, заключить в монастырь на покаяние, пока не покается, а между тем на содержание Татьяны, как законной его жены, выдавать из имения Апухтина.
Но когда во второй раз в 1770 г. дело дошло до синода, то синод уже нашел вину и в самой Татьяне, именно ту, что она при втором браке не объявила о первом; поэтому решено: быть им обоим (т.е. и Апухтину) безбрачными, т. е. можно бы подумать, что и первый брак, подобно второму, расторгнут, оба они подвергнуты наказанию архиерейскому за прелюбодеяние.
Но здесь следует видеть первый и единственный случай установления у нас separation du corps, как видно из нижеследующего. В 1774 г. то же дело вновь явилось уже в сенат: именно Татьяна просила выдать ей и сыну ее от Апухтина на пропитание из имущества 1-го ее мужа указную часть, а равно отдать ей отца ее с братьями ее, остающимися у Апухтина в крестьянстве.
Сенат нашел, что просьба ее заслуживает внимания, так как Апухтин от сожительства с нею отрицается, «да и она, Татьяна, ныне к тому с ним сожитию объявляет уже свою опасность».
Однако, сенат затруднился удовлетворить ее просьбу, потому что указной части при живом муже выдавать не велено, но, в свою очередь, сенат признал ее законной женой Апухтина, а потому поверг на Высочайшее усмотрение, не уважить ли исключительные обстоятельства жалобщицы и не выдать ли ей 4-ю часть из имения мужа.
Императрица согласилась (П. С. З., № 14160). Отсюда можно бы вывести следующие положения: при двоеженстве 2-й брак расторгается; 1-й брак, хотя и восстановляется, но супруги разлучаются, и жена получает вдовий выдел из имущества мужа. Но эти начала и в XVIII в. нельзя считать постоянно действующими.
В 1784 г. был другой, более простой случай двоеженства: именно Осип Ганнибал (предок Пушкина), будучи женат на Марье Пушкиной, женился во 2-й раз на Устинье Толстой.
Дело решено верховной властью (указ дан сенату, а не синоду) и решено вполне в духе канонов: первый брак удержан в силе, второй – расторгнуть; Ганнибал в наказание послан («для покаяния») на кораблях на целую кампанию в Северное море, «дабы он службою своею прегрешения свои наградить мог».
В просьбе Пушкиной о назначении ей указной части отказано, но сам Ганнибал назначил часть имения на воспитание дочери, рожденной им от Пушкиной; это имение велено отдать в опеку для означенной цели.
Очевидно, законодательство, признавая 1-й брак за расторжением 2-го, каждый раз затруднено было вопросом, как урегулировать восстановленный брак, зная, что ни муж, ни жена не вступят опять охотно в сожительство, которое было уже расторгнуто ими, и когда один из них имеет уже другого супруга, конечно, более любимого.
Вопрос о судьбе детей, рожденных от второго брака. Затем рождается вопрос: какова судьба детей при двоеженстве или двоемужии, особенно если один из супругов был признан невинным (вовлечен в брак неведением о прежнем браке)?
В 1788 г. из сената поступил на Высочайшее рассмотрение такой казус: опять Апухтин, будучи женат на крепостной своей девке, женился при живой жене на Марье Бахтеяровой. Бахтеярова вступила в супружество, не зная, что он женат, и полагаясь на его уверение, что он холост. Брак этот был расторгнут, но дело шло о судьбе детей, прижитых от Бахтеяровой.
Императрица решила: «…рожденных от нее в том браке детей допустить к наследству, званию и достоинству наравне с прочими его, Апухтина, детьми тем паче, что не предъявлено ни от кого и никакого опровержения на то, чтобы они рождены были не в том браке и не от него, Апухтина, и что вступление Апухтина во 2-й брак, будучи уже женатым на крепостной своей девке, не может относиться к виновности прижитым со второй его женой детям, а виною состоит единственно он, Апухтин, за что и долженствует с ним поступлено быть по законам» (П. С. З., № 16627).
От этого мудрого и человеколюбивого начала последующее законодательство уклонилось вполне.
Не только было признано, что дети, рожденные во 2-м браке при существовании первого, суть незаконнорожденные и потому никаких прав на имущество и состояние своего отца предъявить не могут, но однажды было постановлено, что такие же невыгодные последствия наступают для них и при предполагаемом двоеженстве. Предполагаемое двоеженство или двоемужие.
Для предупреждения двоемужия в 1812 г. было постановлено, что «солдатская вдова не прежде правом вдовства своего может пользоваться, как по получении от инспекторской военной коллегии экспедиции паспорта, удостоверяющего о смерти мужа ее», так как синод изъяснил, что «вторые браки без законного удостоверения о смерти первых мужей суть противозаконны».
На этих основаниях сенат в 1812 г. постановил: «…на сем основании и с прижитыми в таковых вторых браках детьми надлежит поступать, как о незаконнорожденных от солдатских жен установлено» (П. С. З., № 25140).
Условия, возникающие из последовательности браков одного за другим. Траурный год установлен византийскими кодексами для вдов из понятных физиологических причин (для различения отца). Русские узаконения в XVIII в. распространили его и на вдовцов, конечно, из чисто моральных оснований. Ныне постановление о траурном годе не удержалось в нашем законодательстве.
[1] В проекте брачного права, составленном в Св. синоде (архиепископом петербургским Гавриилом, 1765–1767 гг.), положено: «Не венчать жениха, коему нет от рождения 17, також и невесту, коей нет же 15» (см. Павлова. С. 346).
[2] В упомянутом проекте архиепископа Гавриила читаем: «Не венчать… коему уже 60, також и невесте, коей 50 лет от рождения миновало».
[3] Этот указ положен в основу постановлений о браке Свода законов.
