Выше было видно, насколько различалась судьба Франции и Германии уже в течение средних веков по отношению к элементам, из коих созидалось право той и другой страны.
Во Франции есть целая большая территория писаного права, где рецепция юстиниановских источников составляла собственно только смену худших ресурсов познания римского права лучшими.
Университетские штудии юстиниановских источников начинаются на юге Франции крайне рано. В XIII и XIV вв. мы видим университеты в Monpellier, Orleans, Toulouse, Vienne, Lyon, Avignon, Grenoble, Valence.
Тамошние высшие школы были тоже не только школами в нашем смысле, и мы видим уже в XIII веке, что к авторитету университетских корпораций обращаются по вопросам политическим, которые и разъясняются ими на основании римского и канонического прав.
Любопытно вместе с тем, что во Франции очень рано авторитет римского права перестает быть подавляющим для права местного, как увидим позже в Германии, что в то же время к традиции итальянских школ французы относятся самостоятельнее, независимее, чем в других областях применения реципированного права.
Людовик Святой (le roi justicier), имевший легистов в своем совете, признает силу римского права для Лангедока, но прибавляет, в ordonnance’e 1254 г., что оно не есть обязательный авторитет (поп quod eorum nos obligat auctoritas, seu adstringat), а имеет силу обычая местного, стало быть, ту же, что и право кутюмное.
То же находим и в XIV в. в ordonnance’e Филиппа Красивого (le roi niveleur), подтверждающем папское запрещение преподавать римское право в Парижском университете.
Вместе с подъемом французского национального сознания должен был определиться иной метод изучения римских источников, чем в Италии, и должен был возникнуть в кругах юристов вопрос об общем значении этого источника для практической юстиции во Франции.
Иной метод изучения источников выразился в более свободном от буквы закона взгляде на источники, в устранении авторитета итальянских толкователей и в замене схоластического догматизма историческими комментариями к текстам. Это не значит, что во Франции не знали итальянской школы.
Напротив, римское право читалось и в XVI веке magistraliter, more italico, итальянские работы печатались в изобилии; но рядом с этим шло, развивалось и преуспевало новое воззрение на задачу романистов, и за этим обновлением задач изучения было будущее французской юриспруденции. Именитейшие французские романисты XVI века были не только знатоками текстов, это были люди с обширной филологической и исторической эрудицией.
Знаменитый французский сатирик Рабле, уже в 1-й половине XVI в., восторгаясь подлинными источниками римского права, не находит имени, чтоб унизить значение их итальянских толкователей[1]. Устранение господствовавшего догматизма имело необъятные последствия для дальнейшей судьбы французского права.
Интерес и возможность изучения живого французского права возбужден был в лучших умах лишь тогда, когда и в источниках римских стали видеть не законченную и непререкаемую догму, а те же жизненные процессы, которыми определяется образование права на любой почве.
Что касается общего вопроса об обязательности применения римского права во Франции, то мы имеем любопытную контроверзу между двумя преемственными президентами парижского парламента: Pierre Lizet и Christophe de Thou, о которой нам сообщает Guy-Coquille, в его Coutume de Nivernais.
Maitre Pierre Lizet, первый президент парижского парламента в 1-й половине XVI в., полагал, что римское гражданское право есть наше (французское) общее право (notre droit commun), и прилаживал к нему, насколько мог, notre droit Francais, a право французское, где оно несогласно с римским, считал нужным толковать рестриктивно и применять в тесных пределах. Наоборот, maitre du Thou estimait les coutumes et le droit Francais etre notre droit commun, а римское право называл la raison ecrite.
Эта характерная контроверза свидетельствует о наступившем в высших сферах юриспруденции критическом отношении к праву заимствованному, несмотря на все его преимущества перед местным.
Контроверзы названных президентов продолжают долго после разделять виднейших французских юристов на два лагеря, и это различие взглядов было крайне плодотворно для дальнейшего свободного освоения римского права и примирения с ним местных кутюмов.
Авторитета научного за римским источником не отвергал никто, и право римское удерживало до создания кодекса силу как raison ecrite. Авторитет позитивный оспаривался, а в отдельных учениях прямо отменялся не только юристами, но и законодателем.
Так, эдиктом 1606 г. отменено было применение SC. Vellejanum; Людовик XIV отменил lex Julia de fundo dotali для территорий, где он имел силу обязательную. Внутри римской системы определились такие начала, которые оказали наибольшую способность к рецепции, и в числе их начала римского обязательственного права занимают виднейшее место.
В XVIII в. романистские штудии падают во Франции[2], и лучший из знатоков римского права этого времени, Pothier, остается позднейшим из романистов, которого сочинения служат прямо источниками при составлении Code’a в тех его частях, где он опирается на римскую традицию, именно в некоторых учениях вещного права и, главное, в учении об обязательствах из договора.
Мы обратимся к обозрению тех же явлений рецепции чужого права в стране, имеющей больше точек соприкосновения с нами, чем Франция, не связанной с Римом непосредственными традициями в истории права, к Германии.
В ту пору, когда совершалась рецепция, нельзя, как отчасти и позже, полагать непереходимой границы в истории умственного движения на Западе. Речь ученого тогдашнего мира не была национальной, а латинской. Академические аудитории состояли, как мы видели выше, далеко не из своих только слушателей.
Peregrinatio academica, ныне сравнительно редкая, обнимала тогда не только круг слушающих, но и класс преподающих. Кафедры французского университета заняты далеко не одними французами. В свою очередь, французы вовсе не стеснены никакими обязательствами, ограничивающими их деятельность одной Францией. Примеров масса[3].
Куяций учит не во французских университетах только, а также в Турине. Донель (Donellus, Hugues Doneau) занимает кафедры во Франции, потом (после Варфоломеевской резни) в Гейдельберге, Лейдене, Альтдорфе. Не менее того, вместе со временем, процесс рецепции, во всей своей совокупности, очень различается в разных европейских территориях, и изучение его в отдельных областях представляет своеобразный интерес.
В то время, когда идея императорской власти была живой в Германии, рецепция чужого права далеко не составляла явления видного в немецкой истории права. Есть писатели, которые начинают историю рецепции с Карла Великого. Это, конечно, всего менее касается права частного.
Характерно именно то, что пока идея императорской власти в силе, процесс рецепции чужого права слаб, и наоборот, он становится чрезвычайно сильным и решительным в такую пору, когда отдельные политические центры усиливаются на счет общего центра.
Каким образом в этих условиях могли развиваться успехи общего права, именуемого lex imperialis, когда сама власть, imperium, не расширяла, а утрачивала почву? Объяснить себе успехи новой юриспруденции внешними, формальными факторами праворазвития нет возможности.
Романизирующие юристы преуспевали независимо от формального авторитета их мнений. Немецкий император в эту пору всего менее походил на императора римского, а императорская власть была скорее враждебной всякой подлинно римской идее силой, чем ее выражением.
Но, во-первых, в самом римском праве заключались условия его успеха на новой почве и, с другой стороны, эта почва становилась все более и более восприимчивой к рецепции настоящих начал обособленного от публичного права права частного, каким оно было в Риме, способного, вместе с тем, стать общим для разных территорий.
Итак, рецепция римского права делала успехи в Германии не в силу содействия императорской власти, а, несмотря на упадок ее значения, и именно в эпоху этого упадка, под влиянием внутренних причин, лежащих в свойствах римской системы и в условиях почвы, где она применялась.
Самый ход этого любопытного явления разрабатывается ныне немецкими историками и юристами с чрезвычайным вниманием со всех сторон. Для истории рецепции у немцев характерна полнейшая зависимость ее в Германии от итальянских учителей и в смысле объема рецепции (реципировано только то, что глоссировано, см. курсы римского права) и в смысле ее интенсивности.
И в том, и в другом отношении рецепция в Германии носит черты более резкие, чем во Франции. Германия, как цельный национальный организм, не существовала еще в XV и XVI вв. подобно Франции.
Национальное право не могло реагировать вторжению чужого общего права в это время так, как оно реагировало во Франции, ибо римское право не встречало здесь настолько разработанных и развившихся элементов своего общего права, как это было по ту сторону Рейна. Свое право было статутарное, и юристы общего права смотрели на него отрицательно.
Statuta stricte sunt intelligenda contra jus commune. Один из собирателей местного роштокского права, изложив впереди статутарные положения, переходит к римскому праву так: “Hier hort das rostocker Stadtrecht auf und beginnt die gesunde menschliche Vernunft” (здесь оканчивается роштокское городское право и начинается здравый человеческий разум).
Национальное право было, в этом зародышном состоянии, подавлено и не могло развиться так свободно, как оно развивалось во Франции, где влияние чужого не было ни столь внезапным, ни столь исключительным, ввиду сравнительной зрелости начал своего общего права.
Здесь протест против чужого права долгое время держался на степени простого народного чутья, враждебного рецепции, простого ропота, неспособного устранить ее необходимости, так как этим простым чутьем или одним отрицанием чужого нельзя было удовлетворить возраставшей потребности норм общих, коих не создала сама нация.
Чем выше поднимался авторитет итальянских университетов, тем понятнее желание передовых людей Германии освободиться от его подавляющей силы и устроить у себя научные учреждения такого же рода; и это был, несомненно, первый серьезный шаг к эмансипации немецкой мысли от иноземного влияния, хотя нужны были века, прежде чем успех школы обеспечил нации не только самостоятельность, но и доминирующее положение в деле науки права.
История немецких университетов есть история этого процесса – сперва усвоения чужих учений, потом самостоятельной разработки задач национальной жизни в праве.
В половине XIV в. Карл IV учреждает университет в Праге (1348 г.), по образцу парижского, где учился сам Карл IV. Затем возникают университеты в Вене (1365 г.), Гейдельберге (1386 г.), Кёльне, Эрфурте, Вюрцбурге, Лейпциге, Роштоке, Трире, Грейфсвальде, Фрейбурге, Базеле, Ингольштадте, Тюбингене, Майнце, Виртемберге (1506 г.), так что к началу XVI в. Германия имела шестнадцать таких высших школ.
В старейших немецких университетах преобладали сперва канонисты, а праву римскому немцы и в XVI веке все идут учиться в Италию. Экклезиасты смотрели неблагоприятно на успехи светских учений о праве. Не без их влияния рано раздаются протесты толпы против юридической науки.
Летописи свидетельствуют об этих грубых формах протеста со стороны темных людей, мысли коих не могли стать выше интересов локального характера. Докторов права гонят из Констанца и провожают криками: “wir fragen nicht nach dem Bartele oder Baldele (Bartolus и Baldus), wir haben sonderbare landgebrauche. Naus mit euch (мы не спрашиваем, что выходит по вашему Бартолу и Бальду, у нас свои земские обычаи. Прочь отсюда)”.
Мы не видим в таких явлениях в самом деле национального протеста, который нередко склонны им приписывать историки. Это, быть может, не дурно рассчитанные на впечатление попытки вождей канонического лагеря, но бесплодные в смысле противодействия вторжению чужого права.
Канонисты составляли сторону в борьбе со светской мудростью пандектистов, но они не создали ничего пригодного для действительного торжества над ней. Эта борьба римского права против канонического есть борьба светской власти с духовной.
Успех этой борьбы против римской курии тем значительнее, чем больше преуспевает свободное изучение древности в эпоху возрождения наук над верой в авторитет толкователей латинских текстов.
Влиявший в этом смысле на изучение права в Германии итальянский романист Альциат (Alciatus) был одним из виднейших людей, способствовавших очищению юриспруденции от варварских наслоений. В числе немецких гуманистов, работавших в этом же направлении, следует назвать Эразма Роттердамского и Ульриха Цазиуса (Zasius).
Однако успехи возрожденной мысли были здесь далеко не столь всеобщими и не столь быстрыми, как во Франции. В практике еще очень долго, вплоть до наших дней, удерживалось господство схоластики, отрицательное отношение к национальному праву и набожное поклонение юстиниановским текстам.
Чтоб объяснить себе, как преуспевала рецепция в Германии, немецкие ученые нашего времени прилежно исследуют разные стороны этого движения. Движение идет, во-1-х, сверху, от высших органов юстиции; во-2-х, навстречу ему и в том же направлении освоения итальянской традиции римского права, идет движение снизу.
Движение сверху исследовано в особенности заслуженным профессором Stobbe в его Geschichte der deutschen Rechtsquellen (2 т. 1860-1864 гг.). Движение сверху имеет свои фазисы.
В XV в. мы видим, что сословия, города, частные лица обращаются постоянно к ученым юристам за советом и решением спорных вопросов права, как прежде обращались к Schoffenn’aм пользовавшихся известностью так называемых Schoffenstuhl’eй. Эти ученые люди были знатоками римского права, учившимися сначала обыкновенно в Италии.
Степень доктора давала притязание на звание благородного. Сперва в качестве советников и третейских судей эти лица впоследствии действуют в судах официальных, преимущественно в высших судебных установлениях.
Введение в Германии высшего имперского судилища (Reichskammergericht – 1495 г.) в особенности способствовало успеху этого движения рецепции сверху. Высший суд вершит дела по писаному праву. Низшие инстанции вынуждены, т. обр., сообразовать свои взгляды с нормами, коими руководствуется высшая инстанция.
Таким путем потребность знания римского права проходит сверху вниз. Учившиеся юристы подчиняют себе, а потом вытесняют несведущих простым преимуществом познаний. Знаток текстов, легист, legulejus ille naribus omnes tanquam bubulos trahit.
Целый ряд немецких ученых нашего времени (в особенности Sohm, Stotzel) разрабатывают эту сторону успехов рецепции путем изменения судоустройства и замены старого состава судебного персонала новым.
Мы присутствуем здесь при такой переработке права, которая по способу, коим совершается, имеет, несомненно, общие черты с преобразованием в юрисдикции римского претора до тех пор действовавших норм для новых условий жизни[4].
Это та пора европейской жизни, когда старые верования стали уступать новому движению мысли, когда надламывались основы феодализма и связанные с землевладением формы зависимости целых населений от территориальных господ, когда расширяется торговое движение далеко за пределы старых таможенных линий, когда в городах происходит сближение разных исторически сложившихся классов общества, и это стремление к уравнению ищет себе ответа в праве и находит его в нивелирующей римской идее общего гражданского права.
Для истории рецепции очень важную фазу составляет университетская преподавательская и юридическая литературная деятельность этого времени. В этой фазе развития немецкой умственной жизни лежит разгадка не только процесса свободного освоения Германией чужого права, но и выработки национальных немецких юридических институтов.
По истории университетов и науки права в особенности мы имеем ныне, независимо от трудов общего характера (Raumer. Geschichte der Padagogik. T. VI. Die Universitaten), массу частных исторических сочинений и сборников, из коих для истории науки права капитальное значение имеют работы Stinzing’a и Muther’a, особенно первого – Geschichte der deutschen Rechtswissenchaft (2 т.; 2-й т. изд. Landsberg’oм по смерти автора, в 1884 г.).
Чужие ученые и чужие университеты не могли дать всего, что нужно стране для возрождения ее юридического быта в новых условиях[5]. Отношение таких чужих руководителей к студентам было нередко поистине циничным: мы берем гонорар с наших слушателей, говорит профессор, даем им докторские дипломы и отпускаем ослами на их родину (accipimus pecuniam et mittimus asinum in patriam).
Значение родных университетов возвышалось еще обычаем обращения сторон и суда к факультету юристов для постановки решений, особенно в трудных случаях (так назыв. Actenversendung, transmissio actorum).
Итак, надо было умножать свои высшие школы, поднимать их значение и терпеливо ждать плодов.
Но и коллективного действия этих факторов не было бы достаточно, чтобы сделать понятной силу чужого права в Германии, обнявшую все стороны ее юридического быта.
Одновременно с деятельностью высших судов, университетов, литературы в этом же направлении шла менее видная, но глубоко проникающая в жизнь деятельность полуученой юриспруденции, секретарей, мелких дельцов, домашних советников (нотариусы, ходатаи по делам, низшее духовенство), сферу деятельности которых составляла преимущественно каутелярная юриспруденция.
Этот класс лиц работал в более узкой сфере, преимущественно в низших кругах общества, опутывая нередко каверзами всякого рода самые простые отношения этих кругов. Путаница понятий, неизвестность права в этих условиях, двойственность праворазвития, своего, очень дробного и дурно разработанного, национального, и общего, супранационального, открывала широкое поприще предприимчивости кляузников и ябедников.
Stinzing с величайшим терпением изучил эту сторону дела в истории немецкого права. Тут выросла своего рода литература, тоже испытавшая на себе влияние итальянского кляузного мастерства.
Этот очень известный труд Stinzing’a есть его Geschichte der popularen Literatur des romischkanonischen Rechts in Deutschland am Ende des XV u. im Anfange des XVI Jahrhund., 1867 г. В процессе этого движения рецепции снизу следует искать объяснения известной немецкой поговорки “Juristen sind bose Christen”, о происхождении которой писал тот же Stinzing.
Так шло со всех сторон любопытное в культурно-историческом смысле движение освоения чужого права, далеко не всегда приносившее добрые плоды для национальной жизни.
Оно надолго сделало почти бесплодной разработку своего общего права, которое все оставалось на степени местного непризнанного, скудеющего, статутарного, стесняемого в применении юристами общего права. Statuta sunt sterilia tanquam mulae, quae non pariunt – вот их взгляд на национальное право.
Жить по этому jus barbarum, asininum, по этим бессмысленным законам (leges sine ratione), по этому праву, созданному бессмысленными людьми (jus per homines ratione carentes conditum), невозможно. Возможно жить только по римскому праву в итальянской рецепции[6].
Это было долгое время господствующим правовоззрением у юристов; и надо было, чтобы многие условия немецкой жизни изменились, для того чтоб чужому общему праву стало возможным противопоставление своих институтов гражданского права с таким же свойством общности.
Одни перемены в условиях немецкой жизни были недостаточны, чтоб примирить дуализм реципированного чужого и своего национального права. Для этого должен был измениться метод изучения самого римского права.
Надо было не только отделаться от авторитета глоссаторов, комментаторов, догматиков и вернуться к изучению источников юстиниановского права; надо было идти глубже, в доюстиниановскую эпоху, познать само римское право не в кодифицированном виде, а в процессе его образования, в его истории.
Только тогда, ввиду этих постигаемых мыслью жизненных процессов римского праворазвития, и свое право перестало быть для немецкой юриспруденции чем-то ничтожным, не заслуживающим изучения, теряющим смысл по сравнению с блестящим кодифицированным правом юстиниановских источников. Только в этих условиях возможно было начать изучение своего с любовью и с толком.
Для Германии эта пора примирения элементов общего, универсального, с началами особого, своего, национального, эта гармония жизненных начал в праве наступила, вернее, наступает много позже, чем для Франции.
Ее право и ныне далеко не дало в результате единого для всей нации чисто цивильного кодекса, представляющего ту гармонию разных начал, какую мы видели во Франции. Зависит это ныне уже не от недостатка изучения римского и своего права.
В этом отношении немцы и их университеты стоят теперь много выше положения французской науки в XVIII веке. Это условлено историческими обстоятельствами другого свойства, в особенности обстоятельствами политической жизни немецкого народа. Для нас эта сторона дела будет яснее в следующем за сим очерке кодификации.
Заключая очерк рецепции римского права в Германии, мы должны сказать, что освоение в Германии чужого права было условлено постепенно возраставшим стремлением к обособлению права частного от публичного и вместе с этим быстро наступившей потребностью общих норм в немецкой жизни.
Найти ответ этому стремлению в источниках своего права не было возможности. Каков бы ни был кодекс, способный ответить этой жизненной потребности, мысль юриста того времени должна была пробить себе к нему путь. Путь был трудный. Прийти к познанию чужого права возможно было лишь долгой и тяжелой школой.
Чем менее была совершенна школа, тем больше терялась на этом тяжелом школьном пути связь с жизнью, с особыми задачами, которыми отличалась жизнь новых народов от жизни латинского мира. Подлежала усовершенствованию эта школа, а движение права от первоначальной особности к наступающей общности не могло пойти обратным путем.
Нормы права общего римского и статутарного нового (см. выше. Очерк столкновения статутов) клонились к одной цели, к преобладанию элементов общих над особенными, над партикуляризмами.
Отсутствие приспособленных к общему разумению сборников действующих в этом духе норм обходится дорого меньшей братии, этой multitudo illiterata, на которую свысока смотрят юристы. Но цель движения не противоположна интересам низших классов.
Это уравнение права, имеющее стать на место бесчисленных форм частноправной зависимости и неволи, какие создала предшествующая эпоха национальной истории. Достижение этой цели стоило приносимых жертв. Органом рецепции служит суд, и начала нового права входят в жизнь медленно, не вытесняя сразу старый строй отношений.
В Германии не было того постоянного процесса собирания местных кутюмов и сочетания их с началами римского права, какой мы видели во Франции. По отношению к выработке таких норм, из коих образуются затем начала общего национального права, Германия остается позади.
Процесс рецепции у немцев более тяжелый, чем во Франции, более подавляющий самостоятельность юристов в их существенной задаче находить нормы отношений, соответствующие сознанию права в обществе.
Они не столько искали этих норм, сколько отвечали готовыми латинскими текстами на запросы немецкой практики, без посредствующего ближайшего изучения разницы условий новой жизни и жизни римского общества. Но этот способ действия не был актом свободного их выбора.
Они отвечали потребности норм общих, коих не создала история страны. И, с другой стороны, орудуя при помощи чуждых понятий, они, хотя только в формальном смысле, достигали в результате некоторого объединения до крайности дробных начал немецких национальных институтов. Эта работа не есть ни произвольная, ни насильственная.
В ней повторяется тот процесс, который необходим для цели приведения в известность существующих отношений. Это общая черта формализма в юриспруденции, которая выразилась рельефным образом в системе квиритского права.
Это юридическая техника, овладев которой легче прийти к различению особенностей, отступлений от общих типов, к индивидуализации, чем идя обратным путем. Такой процесс развития права нельзя назвать неорганическим.
Для Германии в особенности, где не было не только своего общего права, но не развилось объединяющей жизни нации политической системы, как во Франции, в этой воображаемой lex imperialis лежал существеннейший залог возможного объединения ее юридического быта.
Мы увидим далее, что приверженность к римскому праву переживает здесь наступившую, особенно в XVIII веке, эпоху кодификационную. Успехи кодификации, отмена формального авторитета римских источников, введение в некоторые новые кодексы национальных начал – не отвечает стремлениям к единому праву для целой нации.
Ученая разработка этих кодексов (особенно прусского и австрийского) встречается общим сочувствием только тогда, когда ученые истолкователи этих кодексов сводят свои работы опять к старому общему источнику, к праву римскому, и ныне, рядом с этим, к общему германскому праву.
Только с успехами политического объединения Германии эмансипация от римского права, от его формального авторитета начинает переходить в планы серьезных людей. До этого времени его господство, с несомненными видоизменениями и отступлениями от прежнего поклонения его текстам, хотя частичным образом, связывало нацию узами этого традиционного юридического единства.
Только, теперь, когда единение может стать более полным, эти старые узы по внешности признаются ненужными, хотя по существу общие элементы предположенной новой общей системы частного права останутся теми же римскими, какими были ранее нынешних политических перемен[7].
Формальный общий авторитет римских текстов был уже раз отменен формальным авторитетом локальных кодексов, чтоб вновь уступить им господство, и ныне вновь будет заменен авторитетом общего кодекса, по всей вероятности, тоже только формально.
Наука общего гражданского права едва ли скоро действительным образом отрешится от римских основ, по крайней мере, ревность к изучению римского гражданского права, в новое время, в ожидании нового кодекса, не только не падает в Германии, но возобновляется и во Франции, где она была некоторое время в действительном упадке.
Отношение к задаче этого дальнейшего изучения есть, правда, ныне совершенно иное, чем встарь. Цивилисты обращаются к его текстам уже не для того, чтобы искать там готовых ответов на проблемы, которые ставит наша жизнь и которых вовсе не знало римское общество.
Мы обращаемся к этим источникам для того, чтобы овладеть техникой классиков, их мастерством в разработке юридических задач, и чтобы тем же методом, которого держались они, возобновить прерванную их работу над новыми задачами, которые ставит нам наша жизнь.
Я не буду говорить о рецепции римского права в других государствах Европы, особенно в Нидерландах и Швейцарии, хотя нахожу эти явления очень характерными для уяснения задач современной цивильной юриспруденции. Интересующиеся найдут эти очерки в указанной выше книге Моддермана.
[1] В знаменитой сатире этого cure de Meudon “Faits et gestes de Gargantua et de son fils Pantagrael”, читаем: “et disoit aulcunes foys que les livres des loi luy sembloyent une belle robbe d’or triumphante et precieuse a merveilles qui feust brodee de m_, car, disoit-il, au monde n’y ha livres tant beaulx, tant aornez, tant elegans comme sont les textes des Pandectes; mais la brodure d’iceulx, c’est assavoir la glosse de Accurse, est tant salle, tant infame et punaise, que ce n’est qu’ordure et villennie”.
Куяций невысоко ценит этих толкователей, которые in re futili оказываются multi, in difficili muti… (см. эти и многие другие живые характеристики у Alph. Rivier, Introduction histor. au droit romain… Appendice, histoire litteraire et biographique).
[2] “Que servirait-il le dissimuler? – восклицает president Bouhier в 1746 г., – Cette belle science, dans laquelle notre nation a autrefois excelle a tel point, que les etrangers avouaint eux-memes que si elle pouvait se perdre parmi eux, on la retrouverait en France, cette science est aujourd’hui presque releguee dans les ecoles, ой meme on se contente d’en prendre une teinture si legere, qu’a peine en reste-t-il quelques traces dans l’esprit de ceux qui en ont appris les premiers elements”.
[3] См. указанный выше Introduction… Rivier, Appendice, histoire litteraire et biographique.
[4] Некоторые аналогии этих явлений хорошо проводит Август Шульце (см.: Юр. библ. N 27).
[5] Теперь видное место в обработке истории немецк. университетов занял Kaufmann. Geschichte d. deutsch. Universitaten (1888 г.).
[6] Один из ученых-юристов XV в., в трактате “De imperio Germanico” пишет: “quid dicam de legum aequissimarum jurisque scripti observatione, quae fere nulla est, sed jure incerto vivitur, et in multitudine illiterata, quod unicuique sui arbitrii discretione visum est, id in judiciis vim legum obtinere volunt. Neque ulla major abusio mihi esse videtur quam per eos, qui ras colunt, jus in provinciis dictari, qui ob ignaviam a juris notitia legibus excusantur”.
Как это все верно… с римской точки зрения. Можно забыть, что мы имеем дело с писателем XV в. новой эры. Но в этом различии времени и условий и заключается собственно все дело…
[7] Признаки видны во многом и, между прочим, в позднейших работах Павла Рота (Paul Roth, f 1891 г.), близко стоявшего в кодификационной комиссии.
