Независимо от общего направления реальной школы, отрицающего существование или практическое значение науки международного права, в литературе и обществе весьма распространены еще специально юридические возражения против возможности осуществления и определения правовых начал и законов в области международных отношений.
Возражения эти основываются главным образом на отсутствии принудительного характера положений международного права и, в частности, на недостатке законодательной власти и суда, общих всему союзу государств[1].
Во главе современных юристов, видящих существенный признак права в принуждении или силе, стоит знаменитый германский юрист Иеринг, посвятивший несколько сочинений специально выяснению сущности права. В одном из своих трудов немецкий ученый прямо говорит, что “понятие права не есть понятие логическое, но чистое понятие о силе”.
“Сила, – замечает он в другом месте, – не есть только средство для осуществления права, но она становится органической частью самого понятия о праве”. Иеринг доказывает, наконец, что сила представляет такой необходимый элемент права, что при ее отсутствии самое право немыслимо, что те отношения, как, например, международные, в которых принуждение не находит места, будут отношения моральные, а не юридические[2].
Мнение это имеет много сторонников и среди других представителей теоретической и практической юриспруденции.
Мы не можем, однако, согласиться, чтобы силе принадлежала такая исключительная роль в определении характера жизненных отношений. Дело в том, что понятие права, выставленное Иерингом, опровергается им же самим в дальнейшем развитии его теории.
Хотя знаменитый романист и признает, что сила есть существенная составная часть права, тем не менее он доказывает, что сильнейший, из уважения к собственным интересам, ограничивает свою силу, не продолжает вечно борьбу с противником; он заключает мир, а мир, говорит Иеринг, есть основание всякого порядка и права. Поэтому право основывается на соглашении (auf dem Vertrage)[3].
Никто не будет утверждать, чтобы эта точка зрения не могла быть применена к международным отношениям. И здесь сильнейшее государство весьма часто, из уважения к собственной пользе, должно ограничивать свою силу. Охраняя свои интересы, оно входит в соглашение с другими слабейшими народами, чтобы установить порядок, который всегда основывается на соблюдении известных юридических норм или законов.
Таким образом, если право гражданское, уголовное и государственное есть вообще последствие соглашений между данными сторонами, то и международный порядок или право также являются результатом соглашения, в котором участвуют государства различной силы и могущества.
Аналогия идет еще далее. Все социальные отношения, по мнению Иеринга, имеют своим основанием соединение личной цели с пользой или интересом другого. Так, в государстве правительственная власть уважает права своих подданных ввиду обеспечения собственного блага или интереса. Но то же самое мы видим и в области международных сношений.
Международная жизнь представляет ряд политических союзов государств, союзов социальных, для выдачи преступников, для охранения литературной собственности и т.д., и каждый из них может быть рассматриваем как соединение народов, заключенное ради достижения пользы каждого путем уважения интересов других договорившихся сторон.
Международное право также основывается на компромиссе интересов государств, входящих в международное общение. Всякое же общение людей, признающее известный порядок общежития, есть общежитие правовое.
Следовательно, на основании теории самого Иеринга невозможно оспаривать существование порядка и права в международных отношениях. Но, кроме того, неверно и самое исходное положение этой теории. Учение, согласно которому физическая сила и принуждение составляют существенную принадлежность права, смешивает две различные вещи: самое право и принудительный порядок его осуществления.
Последний имеет применение обыкновенно в том случае, когда право и закон нарушаются. Поэтому сила есть более элемент неправды, чем права, которое в нормальном его существовании никогда не вызывает насильственного осуществления. Право перестает существовать с того момента, когда оно перестало быть побудительной причиной и мотивом людских действий, когда оно более не сознается.
Вот почему распространение сознания права есть лучшее средство для того, чтобы обеспечить его осуществление. Отсюда ясно, насколько лучшее применение и уважение начал международного права стоит в прямой зависимости от знания его со стороны тех, которые призваны быть его исполнителями и истолкователями[4].
Второе юридическое возражение, направленное против международного права, заключается в положении, что в международных отношениях нет законодательства. Если международная жизнь не знает законодательной власти, – говорят защитники этого возражения, – то не может быть речи о международном праве, как совокупности законов, определяющих международные отношения.
Нельзя не видеть, что это возражение основывается на совершенно неправильном понимании цели и задач законодательства. По мнению его защитников, закон, изданный установленной властью, есть единственный источник права и обязательной силы.
С этой точки зрения, задача законодателя будет состоять в том, чтобы издать, или даже изобрести, как можно более законов и одарить ими подданных, которые без этого останутся вечно в бесправном состоянии.
С другой стороны, никакие ни личные, ни имущественные блага граждан, ни обязательственное, ни семейное право не найдут охраны и уважения, если, как полагают приверженцы рассматриваемого взгляда, не будет существовать специальных законов, оберегающих жизнь, честь и прочие права человека.
Ни с теми, ни с другими нельзя согласиться. Правильно понимаемая задача законодателя состоит не в изобретении прав, но в добросовестном изучении и формулировании тех жизненных отношений и взаимных интересов людей, которые лежат в основании всякого права.
Эти права вытекают из человеческой природы и окружающих ее условий и потому не могут быть созданы законодательством. Они существуют сами по себе. Люди вступали в брак, владели вещами и заключали обязательства раньше, чем гражданские законы стали определять условия брака, права собственника и отношения между контрагентами.
Каждый человек имеет право на уважение своей личности, на неприкосновенность собственности и семьи, независимо от того, признает их закон или нет. Напротив, тот закон, который отрицал бы право лица на жизнь, честь и свободу, не имел бы права на существование, был бы противоречием здравому смыслу и справедливости[5].
Если законодательная власть не есть первоначальный источник права в гражданском и государственном быту, то и в области международных отношений отсутствие ее никак не может служить доказательством, что здесь не существует никаких обязательных юридических норм.
Фактически установившийся в этом отношении порядок вещей допускает только один вывод, что современные народы не дошли еще до такой степени развития, чтобы учредить над собой определенный орган законодательства, постановления которого имели бы обязательную силу для всех народов.
Насколько возможно и желательно устройство общей верховной власти над государствами при настоящих условиях международных отношений – это другой вопрос. Хотя Блюнчли называет “прекрасной мечтой идеалистов” осуществление такого порядка, когда все народы будут находиться под общей законодательной властью, но он не отрицает возможности существования “всемирного государства” (Weltstaat)[6].
Мне кажется, что при современном состоянии международной жизни – это неосуществимая утопия. Но это обстоятельство нисколько не устраняет факта, что и в настоящее время международные отношения все-таки знают определенный порядок и, следовательно, право, их регулирующее.
Те законы, которыми определяются существующие ныне отношения народов, суть произведение не законодательной власти, но соглашения между отдельными государствами. Действующий в этом отношении порядок напоминает феодальное время.
Как в средние века все так называемые “coutumes” и “usages”, феодальное частное и государственное право, основывались почти исключительно на компромиссе между сюзереном с одной и вассалами с другой стороны, между королем и средневековыми муниципиями, так в настоящее время путь соглашения, взаимных уступок между договаривающимися государствами представляется нормальным способом для установления международных законов[7].
Наконец, последнее возражение, которое приводят юристы против господства права в отношениях между народами, основывается на недостатке постоянного и правильно организованного международного суда, который призывал бы к ответу нарушителей международного права.
Отсутствие такого трибунала служит, по их мнению, неопровержимым доказательством, что то, что выдается за международное право, в действительности лишено всякой гарантии и, следовательно, не может быть названо правом в юридическом смысле этого слова. Это возражение, как и предыдущее, грешит, прежде всего, ошибочным пониманием назначения, которое имеет суд в каждом цивилизованном государстве.
Оно опирается на убеждение, что суд, восстанавливая нарушенный юридический порядок, не только утверждает право, но и создает его; поэтому где нет суда, там не может быть и права.
Но и всякий суд, гражданский или уголовный, разрешает, собственно, одну задачу: он выясняет существующие правовые отношения, ставшие не вполне определенными, благодаря ли злой воле человека, или разным другим обстоятельствам;
единственная цель судьи заключается в том, чтобы выяснить, посредством юридического анализа, все условия, в зависимости от которых находится спорное или нарушенное право, и на этом основании решить, на чьей стороне находится последнее, на стороне истца или ответчика, и нарушено ли оно обвиняемым лицом, если дело идет о преступлении.
Но можно представить себе даже такой суд, который в решениях своих будет насмехаться над всякими законами, божескими и человеческими. Следовательно, как одно существование суда не в состоянии еще обеспечить законность, так и его отсутствие не доказывает непременно отсутствие всякого права. Другими словами: право существует раньше суда и не от суда зависит его бытие.
Прилагая эту точку зрения к международным отношениям, мы легко поймем несостоятельность того взгляда, по которому недостаток общей судебной власти для всех народов приводится как свидетельство, что и само международное право не существует.
Этот недостаток доказывает только, что согласие, которое лежит в основании международного права, не развилось еще до такой степени, чтобы установить постоянную судебную власть для разрешения всех споров, которые возникают между государствами.
Для этого необходимо существенное изменение современных международных отношений, а в особенности большее согласие, более взаимных уступок со стороны государств, чем замечалось до настоящего времени[8].
Впрочем, развитие в нынешнем столетии третейского разбирательства международных споров показывает, что современные государства часто находили более выгодным для себя учреждение именно суда для прекращения своих несогласий, чем другие насильственные средства их разрешения.
Из таких судов особенно замечателен Женевский третейский трибунал, учрежденный в 1871 г., на основании соглашения между Англией и Северо-Американскими Соединенными Штатами, по делу Алабамы: он присудил Англию к уплате огромной суммы убытков за те незаконные действия, которые эта держава допустила в пределах своих вод во время междоусобной войны в Северной Америке.
Еще больше внимания заслуживает третейское разбирательство спора между Англией и Соединенными Штатами относительно Берингова моря, оконченное в 1893 г. подтверждением принципа свободы открытого моря.
Наконец, в 1897 г. учрежден был международный третейский трибунал, под председательством автора этой книги, для решения пресловутого пограничного спора между Великобританией и Соединенными Штатами Венесуэлы.
Однако не третейское разбирательство, но война остается до настоящего времени обыкновенным способом для разрешения международных споров. Но доказывает ли этот факт отсутствие международного права? Нисколько.
История судопроизводства показывает нам, что в основании древнейшего судебного процесса лежат те самые начала, которые господствуют ныне в спорах между государствами. При неразвитом состоянии общественной жизни в древнейшее время каждое лицо собственной своей силой охраняло свое право.
Господство самосуда доказывает, конечно, некультурное состояние общества; но отсюда было бы несправедливо заключать, что члены этого общества не знали никакого права, не соблюдали ни обычаев, ни законов. В средние века существует уже суд, установленный верховной властью. Однако подданные государства продолжают обращаться к поединку, как к способу решения своих несогласий.
В некоторой степени таким же судебным поединком является в настоящее время международная война. Сходство между ними заключается не только в том, что в обоих случаях решение принадлежит силе, но и в существовании известных правил, которые соблюдаются при применении этой силы.
Таким образом, война не есть отрицание права; напротив, она сама подчиняется известным законам, которые освящены обычаем и международными соглашениями. Итак, существуют международные отношения, требующие необходимости юридического определения, и существует совокупность норм, законов, составляющих международное право.
Источниками правил, которые должны господствовать в области международных отношений, служат как соглашения между государствами, так и обычные начала и, наконец, юридический порядок, который установился силой жизненных потребностей.
Первоначальное же основание международного права коренится в общем источнике всех юридических и политических наук, о котором говорит английский мыслитель Бэкон в следующих прекрасных словах:
“В природе, – говорит он, – есть известный источник правды и справедливости, из которого истекают все законы гражданского общества, и подобно тому, как вода принимает цвет и вкус разнородных слоев почвы, чрез которые она протекает, точно так же и законы гражданского общества различаются по местностям и государствам, в которых они насаждены, хотя все они имеют один и тот же источник”.
Несмотря на все разнообразие политических учреждений, гражданских и уголовных законов современных цивилизованных государств, в основании их права и законодательства лежит один и тот же источник – идея правды и справедливости, присущая человеческой природе. Международное право имеет тот же источник, из которого истекают все другие отделы права.
Но различие между последними и международным правом заключается в том, что тогда как международное право развивается главным образом путем соглашения между государствами, как членами международного общения, право государственное, гражданское и уголовное есть результат жизни, культуры, политики каждого отдельного народа.
Различие географического положения, экономического состояния, культурных условий, в которых находятся народы, обнаруживает свое действие на развитие внутреннего их строя и права; и если несмотря на это, в основе права различных народов лежат одни и те же юридические и нравственные начала, то отсюда следует, что и международное право, насколько оно обязательно для этих народов, имеет одинаковые с их правом основания.
Другими словами: оно может быть осуществляемо только со стороны народов, которые находятся на более или менее равной ступени развития гражданской и государственной жизни: только у этих народов правосознание существенно одинаковое[9].
[1] Самым дельным опровержением ходячих против существования положительного международного права возражений должно признать до сих пор главу VI в замечательном труде Kaltenborn’a. Kritik des Völkerrechts. Lpz. 1847. Весьма также удачны замечания Bulmerineq. Praxis, Tbeorie und Codification des Völkerrechts. Lpz. 1874, S. 158 u. flg.
Не менее замечательна аргументация Bergbohm (Staatsverträge und Gesetze als Quellen des Völkerrechts. Dorpat 1877, S. 12 etc.), удачно доказывающая что положительный характер права нисколько не определяется фактической возможностью его осуществления. Срав. также Jellinek. Die rechtliche Natur der Staatenverträge, Wien, 1880, S. 7 u. flg. Holtzendorff. Handbuch des Völkerrechts, S. 18 u. flg.
[2] Jhering. Der Kampf um’s Recht, 1872. – Der Zweck im Recht, Lpz. 1877. В. I. S. 240: „Recht ist das System der durch Zwang gesicherten socialen Zwecken”; I, 255: „das Recht ist die Politik der Gewalt”, стр. 250 и т. д. Хотя Иеринг прямо не отрицает существования международного права, его понятие о праве, однако, приводится, как авторитетное доказательство в пользу отсутствия права там, где нет принуждения.
Срав. также Puchta. Gewohnheitsrecht. Erlangen 1828, Bd. I, S. 142 etc.
[3] Весьма замечательны и основательны возражения против теории Иеринга и существе права иенского профессора Thon. Rechtsnorm und subjektives Recht. Weimar 1878 S 47 и flg Сравн. также его статью: „Der Rechtsbegriff” в Grunhut’s Zeitschrift für das Privat- und öffentliche Recht. Bd. VII, Heft II.
Кроме того заслуживают внимания: Dahn. Die Vernunft im Recht. Grundlagen der Rechtsphilosophie. Berlin 1879 – Merkel в Grünhut’s Zeitschrift, В. VI Heft II.
[4] Срав. также Betlmann-Hollweg. Civilprocess des gemeinen Rechts in geschichtlicher Entwickelimg. Berlin 1864, Bd. I, § 12 etc.
[5] Срав, меткие замечания Fricker в Zeitschrift für die gesammten Staatswissenschäften, 1872. I, S. 92 u. flg.
[6] Bluntschli. Das moderne Völkerrecht, Einleitung, 8. 4, § 8-10.
[7] Неизлишне иметь в виду также случаи, когда государства торжественно объявляют о своем согласии применять начала европейского международного права. Такие заявления были сделаны Северо-Американскими Соединенными Штатами в самый момент объявления своей независимости, и со стороны Бразилии в 1820 году.
В Англии, по мнению Блэкстона (Commentaries on the Laws of England, book IV, ch. V) международное право рассматривается издавна, как неотъемлемая часть английского права. Срав. Phillimore, Commentaries, 1, 76.
[8] Только сомневаемся, чтобы когда-нибудь международный суд мог быть устроен по проекту графа Камаровского (О международном суде. Москва. 1881, стр. 510 и след.). Этот проект слишком сложен и мало применим.
[9] Срав. Holtzendorff (Handbuch des Völkerrechts, § 7), соображения которого отличаются большою ясностью и меткостью.
